Текст книги "Не бойся Адама"

Автор книги: Жан-Кристоф Руфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Старый профессор тряс головой, чтобы продемонстрировать, сколь абсурдно то, что он слышит. Он любил, чтобы все было ясно, однако сейчас решил придерживаться другого правила, принятого в психиатрии: не противоречить пациенту, какую бы околесицу тот ни нес.

– Довольно, мадам, – предложил он. – Лучше скажите мне, кто вы такие и чем я могу вам служить.

– Мы проводим расследование действий Маклеода.

– По заданию ЦРУ, конечно? – спросил врач. Шпионские страсти часто бывают темой бредовых видений, так что Йегли вовсе не удивился, услышав серьезный ответ Керри:

– По заданию частного агентства, имеющего контракт с ЦРУ.

Теперь в диагнозе сомнений быть не могло: они просто помешанные. Йегли спрашивал себя, хорошая это для него самого новость или плохая.

– Какую же роль вы отводите мне в этом деле?

– Вы были у Маклеода вчера утром, не так ли?

– Да, с врачебным визитом.

– Когда вы должны снова его посетить?

– Я бываю у него три раза в неделю, всегда в десять часов утра. Вы должны это знать, если следили за мной.

– Значит, вы едете к нему завтра?

– Совершенно верно.

Поль покинул свое место у двери и сел на край кровати. Его колени почти касались коленей Йегли.

– Мы хотим знать все о болезни Йегли, назначенном лечении и всех медицинских процедурах. Мы хотим, чтобы вы лично предупредили его, что не можете быть завтра и поручились за того, кто придет вместо вас.

– А кто же, позвольте узнать, будет вместо меня?

– Я, – сказал Поль.

Лицо профессора скривилось на манер морды верблюда, потревоженного во время отдыха. Он не испытывал ничего, кроме презрения, к подобному вздору, но, верный избранной линии поведения, решил продолжить игру и не противоречить бандитской логике.

– Это невозможно, – возразил он. – Вы не врач.

– Именно врач, уж поверьте. В вашем распоряжении будут мои дипломы и свидетельства о лечебной практике, о которых вы можете сообщить Маклеоду.

– Ах, бумажки… Все знают, чего они стоят.

– Профессор, – тихо сказал Поль, кладя руку на колено старика, – я действительно врач, верите вы бумагам или нет. Поговорите со мной как с коллегой и убедитесь.

– А… если я откажусь?

– Даже и представить себе не могу, что вы способны так по ступить, – сказал Поль, печально склонив голову.

При этих словах Керри переложила пистолет с глушителем в другую руку и взвела курок с отвратительным звуком треснувшей кости.

Охранное агентство, работавшее на Маклеода, хорошо знало свое дело. Звонок в клинику имени Нэнси Рейган города Буффало позволил подтвердить личность доктора Джона Серрано. На другом конце провода было бюро в Провиденсе, и Тара отлично сыграла свою роль. Мобильный телефон предполагаемой домохозяйки Поля в Женеве лежал в гостиничном номере Керри. Поскольку Маклеоду предстояло встретиться с врачом уже на другой день, у агентства не было времени заняться более основательной проверкой. Решающее значение имел личный звонок профессора Йегли, который произвел надлежащий эффект. Заявив, что он предоставит в распоряжение коллеги свой собственный автомобиль, Йегли развеял последние сомнения.

И все же, когда без трех минут десять Поль вырулил на улицу, ведущую к дому Маклеода, он увидел, что его приезд обставлен особыми мерами предосторожности.

На этот раз охранники стояли с внешней стороны забора и были вооружены короткими автоматами «узи». Ворота загораживали специальные рогатки. Когда машина остановилась, за ней немедленно развернули ленту с шипами, делавшую невозможным движение назад. Поль вышел из машины и с неловким видом подвергся обыску. Потом был обыскан сам автомобиль и чемоданчик с медицинскими принадлежностями. Поль был одет в твидовый пиджак с кожаными налокотниками. В его карманах было множество листовок с описанием различных медикаментов. На некоторых из них были наскоро записанные телефонные номера. Вывернув карманы Поля, охранники обнаружили целую кучу нужных врачу мелочей: специальную линейку, две ручки, шприц без иглы и булавку. «Чтобы проверить симптом Бабинского…» – объяснил Поль охране.

Наконец, Полю позволили войти в дом. Входная дверь вела в просторный вестибюль с высоким потолком, куда выходили два симметричных пролета лестницы. Пол был покрыт мраморными плитами с черными вставками, что придавало помещению парадный вид, хотя вряд ли здесь хоть раз кого-нибудь принимали.

Поль нес в руке чемоданчик с лекарствами и инструментами, который ему доверил профессор Йегли. В холле надо было пройти через рентгеновский детектор, похожий на те, что стоят в аэропортах. Один из охранников специально просветил чемоданчик, бумажник, мобильный телефон и ботинки Поля. Пройдя эту линию контроля, Поль поднялся наверх по правому крылу лестницы. Лестничная площадка была столь же пустынна и безлика, как холл. Здесь дежурил еще один охранник, стоявший под картиной Климта, очень похожей на подлинник. Здесь Полю пришлось ждать добрых четверть часа. Он успокаивал себя, мысленно воспроизводя весь разработанный ими план действий и вспоминая разнообразные подробности из досье Маклеода, которое ночью прислал им Барни.

Наконец появился мажордом-индиец, сделавший Полю знак следовать за ним. Это был уже пожилой человек с равнодушным и сонным лицом. В голосе его чувствовался африканский акцент. «Возможно, индиец с Мадагаскара, – подумал Поль. – Должно быть, служит у Маклеода с незапамятных времен».

Предводительствуемый мажордомом, Поль прошел по узким коридорам, устланным зеленым ковровым покрытием, и попал в маленькую переднюю. Здесь обнаружился еще один охранник. Поль поставил свой чемоданчик на стол и по просьбе индийца достал из него все, что могло пригодиться при осмотре. Следуя указаниям Йегли, он отобрал флакон пятипроцентной сыворотки глюкозы, две ампулы NaCl и KCl для приготовления раствора, пластиковую трубку для капельницы, две ампулы антимитотиков, шприц, прибор для измерения давления, стетоскоп и пару резиновых перчаток. Несмотря на нежелание индийца, Поль настоял еще и на ампуле транксена.

– Смена врача может взволновать больного, – объяснил он, – Надо быть готовым к приступу тревоги во время инъекций.

Индиец снял трубку висевшего на стене телефона и поговорил с кем-то, прикрывая микрофон рукой. Окончив разговор он согласился на транксен.

Все необходимое Полю было разложено на белом эмалированном подносе. С достойным и немного отсутствующим видом мажордом взял его в руки и понес так, словно собирался подавать чай. Охранник открыл перед ним двустворчатую дверь. Поль прошел внутрь вслед за мажордомом.

В просторной и светлой комнате, где они оказались, в кресле-качалке полированного дерева спиной к ним сидел мужчина. Он медленно повернулся к вошедшим. Поль вздрогнул, потому что человек оказался почти неузнаваем. Между тем сомнений быть не могло. Перед ним был Маклеод.

Глава 4

Морж. Швейцария

Мечтательный и стройный блондин, бывший некогда учеником Фрича, стал зрелым и чрезвычайно уверенным в себе человеком. Для разных журналов он охотно фотографировался с актрисами, политиками и банкирами. У Маклеода стал смуглый цвет лица, зубы хищника, каждый месяц очищаемые ультразвуком, и появилась лысина, скрытая сделанными за баснословные деньги имплантами. Поль видел много снимков Маклеода на пике его славы, но ни одной свежей фотографии. Он полагал, что больной и ушедший от мира миллиардер не должен походить на того, кем он был в прошлом.

Накануне Поль постарался выделить главное в лице человека, чьи фотографии прислала ему команда Александера: квадратная челюсть, изгиб носа, не менявшийся в зависимости от мимики и освещения, загадочный блеск глаз, манера держать голову немного склоненной, так что нижняя часть зрачка показывалась из-за века, как солнце на вечерней заре.

Все это сохранилось у старика, которого Поль видел перед собой в кресле-качалке. Волосы его выпали – за исключением седой короны, украшавшей череп на манер венков римских императоров. Он пополнел нездоровой полнотой, за которой угадывались последствия приема кортизона: бычья шея на теле, чьи члены, напротив, иссохли. Пухлость лица странным образом наводила на воспоминания о лунообразной физиономии мечтательного студента из семинара 67 года.

Мажордом поставил поднос с инструментами и лекарствами на сервировочный столик. Как и сказал Йегли, Маклеод жестом приказал ему удалиться. Он всегда принимал врача один на один. Это был один из важнейших пунктов в разработанном плане, и Поль почувствовал облегчение.

– Здравствуйте, доктор, садитесь, прошу вас.

Напротив кресла и рядом со столиком был предусмотрительно поставлен стул.

– Значит, вы ученик профессора Йегли? Это, я полагаю, большая честь.

Маклеод говорил тихим вкрадчивым голосом, в котором не ощущалось и тени властности. Поль не мог понять, было ли так всегда или это следствие болезни.

– Репутация профессора Йегли признана во всем мире, – ответил Поль, прочищая горло. – Даже в Соединенных Штатах у нас нет профессионалов с таким опытом.

– Он информировал вас о моей болезни, не так ли? Вы смотрели мою историю?

Поль знал, что Маклеод вот уже четыре года страдает болезнью Калера, известной также как множественная миелома, с серьезными очагами в позвоночнике. После подбора лекарств химеотерапия стабилизировала состояние больного. Прогноз течения такого заболевания всегда приблизителен, но при условии регулярного наблюдения Маклеод мог рассчитывать еще на много лет жизни.

Они некоторое время поговорили о течении болезни, причем Поль старался ничем не выдать своего нетерпения, хотя кровь так и стучала у него в висках. Он был удивлен почти дружеским оборотом, который приняла их беседа. Это обстоятельство не успокаивало его, а рождало новые поводы длясомнений. Как в соответствии с планом резко переломить ход событий? Через несколько мгновений он взял себя в руки. Придется приспосабливаться на ходу. Да и пусть все лучше идет вот так, в спокойной атмосфере неторопливой шахматной партии.

Поль стал готовить раствор для вливания, продолжая отвечать на вопросы о достижениях американской науки. Маклеод демонстрировал неколебимую веру в прогресс. Он полагал, что не существует такой технической проблемы, которую не в состоянии решить наука за тот или иной срок.

Точным движением Поль ввел иглу в вену и закрепил трубку куском пластыря. В комнате он заметил подставку для капельницы. Поль придвинул ее к креслу и подвесил флакон с раствором. Настал тот самый момент. Поль решил сменить тему беседы.

– Самое страшное в прогрессе науки – то, что в один прекрасный день она облагодетельствует все человечество. Вы можете вообразить шесть миллиардов людей, живущих до ста лет?

Маклеод схватил наживку.

– Это очень верное замечание, доктор. Не уверен, представляете ли вы все последствия этого обстоятельства.

– Конечно нет, – согласился Поль.

Он взял шприц и стал наполнять его из ампулы, стараясь смотреть прямо в глаза Маклеода.

– То, что вы сказали о границах науки, может стать маленькой революцией в истории рода человеческого.

Поль кивнул и зажал в кулаке ампулу с антимитотиком, делая вид, что наполняет из нее шприц.

– Да, – оживился Маклеод, – это означает лишь то, что прогресс отныне не может быть достоянием всех и каждого. Часть человечества должна остаться за бортом корабля, иначе он просто перевернется.

– Это ужасно, – сказал Поль. – Значит, уделом миллиардов людей станут нищета и страдания.

Он поднес шприц к маленькой соединительной трубочке для инъекций. Произнеся последнее слово, он проколол ее иглой. Маклеод неожиданно заволновался. Он бросил взгляд на трубку потом на Поля. Атмосфера казалась еще спокойной, и напряжение выдавали только искорки в глазах обоих мужчин.

– Это не?… – выдавил из себя Маклеод.

– Нет, конечно.

Поль разжал левую руку. На его ладони лежала ампула ан-тимитотика. Она осталась полной. Миллиардер перевел глаза на шприц и вопросительно поднял брови.

– Калий, – произнес Поль. – Если я впрысну его, ваше сердце начнет лихорадочно биться и вы умрете.

Маклеод молчал. Взгляд его метался между шприцем и Полем. Внешне он оставался совершенно спокойным.

– Вы действительно врач?

– Да.

– И вам не стыдно прибегать к таким методам? Вы злоупотребляете состоянием больного. По-моему, это нарушение клятвы Гиппократа.

– Вы абсолютно правы. Но есть случаи, когда надо уметь нарушать правила. К примеру, когда речь идет о спасении множества человеческих жизней. Вы сами не оставили нам выбора.

Они говорили спокойно и тихо, словно поглощенные игрой, где каждый ход должен быть тщательно взвешен.

– Я не собираюсь лишать вас жизни, – продолжил Поль, – если только вы сами меня не вынудите. Я хотел бы только спокойно поговорить с вами, пока не кончится капельница.

Клапан был отрегулирован таким образом, чтобы в соответствии с инструкциями Йегли процедура заняла примерно час.

– Считайте, что этот шприц то же самое, что наставленный на вас револьвер.

Маклеод сидел в своем кресле, чуть заметно склонившись вперед. Неожиданно он встряхнулся, откинулся назад и приподнял голову.

– Я вас слушаю, – произнес он.

– Агентство, на которое я работаю, некоторое время назад заинтересовалось вами. Мы абсолютно уверены, что вы стоите за масштабным планом уничтожения части человечества.

Маклеод широко улыбнулся, хотел что-то сказать, но сдержался и стал ждать продолжения.

– Нам кажется, что приказ о начале операции в той или иной форме должен исходить от вас. Мы хотим знать детали этой операции. Мы хотим, чтобы вы сказали, где и когда ее планируется провести.

– Ваши обвинения очень серьезны, – сказал Маклеод, продолжая улыбаться. – Надеюсь, что у вас есть доказательства, подтверждающие ваши предположения.

– Возможно, их будет мало для ФБР, особенно учитывая ваши связи.

Маклеод медленно прикрыл веки с невозмутимым видом китайского мудреца.

– Весьма сожалею.

– И все же их вполне достаточно, чтобы убедить баронессу де Кастельфранко.

Это был ход, сделать который ему посоветовали Барни и Александер, чтобы развязать язык Маклеоду. Его успех между тем был возможен только при условии, что дочь ничего не знает о планах своего отца, а тот пожертвует всем, чтобы не впутывать ее в это дело. Поль неохотно согласился с их предложением. Он не любил действовать угрозами и давить на чувства. Но Барни, которому Поль верил, в конце концов убедил его, что это единственный способ добиться успеха. И все же, произнося последнюю фразу, Поль чувствовал, что она не только омерзительна, но и бессмысленна.

Маклеод долго молчал. Он обвел взглядом комнату, остановив его на большой картине, изображавшей его самого молодым, в эпоху славы. Художник написал его небрежно опирающимся на бюст Сократа, одетым в твидовый пиджак со свисающим из кармана платком.

– Ваше появление, – сказал он наконец, – довольно неожиданно. Хотя в такого рода делах все может случиться в самый последний момент… Я понимаю, что вы приняли меры предосторожности (движением подбородка он указал на шприц). Но все ваши угрозы ничего не стоят. Как вы сами сказали, у вас нет достаточных доказательств, чтобы передать меня правосудию, и я знаю, что ваши отношения с федеральными службами, как бы это сказать… весьма двусмысленные. Что же до моей дочери, то уж ее суда мне бояться нечего. Она знакома с моими взглядами и, смею надеяться, разделяет их.

Полночи Поль обдумывал то, как может сложиться их разговор. Он знал, что в случае твердого отказа Маклеода у него практически нет аргументов, чтобы заставить его говорить. Поль пришел к выводу, что в таком случае ему ничего не останется делать, кроме как лишить Маклеода физической возможности отдать приказ о начале операции. Это предполагало хладнокровное убийство человека, в отношении которого существовали только подозрения. Поль знал, что не сможет решиться на это.

Маклеод, очевидно, прочитал его мысли и сам стал говорить о начале осуществления плана, порученного Хэрроу. – Вы неплохо поработали, если смогли до меня добраться, – сказал он, склонив голову. – К несчастью, вы пришли слишком поздно. Операция уже началась. Ее фазы будут следовать одна за другой без моего вмешательства. Жив я или мертв, то, что должно случиться, случится.

Надежды больше не оставалось. Поль чувствовал себя со своим шприцем так, будто решил ограбить пустой банк, где идет ремонт. Парадоксальным образом, именно полная неуязвимость его самого и разработанного им плана развязала язык Маклеоду.

– Если бы что-то еще от меня зависело, я бы не сказал вам ни слова. Но на этой стадии операции мне даже приятно кому-то довериться. Поймите меня правильно. Я не страдаю от того, что удалился от мира. Теперь меня уже мало что интересует. Нет, меня мучает невозможность рассказать кому-нибудь о плане, который вот уже два года составляет смысл моей жизни. Мне тем проще рассказать о нем именно вам, что вы и сами уже почти все раскопали. Кто лучше вас оценит мою историю, а?

Поль спросил себя, почему Маклеод так уверен, что никто не сможет воспользоваться полученной информацией во вред ему. А может, старик просто стремится выиграть время, сочиняя всякие небылицы? Нет, Поль все-таки был убежден, что Маклеод не врет. Не отдавая себе отчета, Поль был заворожен своим полуживым собеседником, где-то черпавшим силы, чтобы сражаться за свой грандиозный план.

– Вы неплохо сработали там, у Фрича, – сказал Маклеод глухим голосом. – Парень, которого мы определили ухаживать за нашим старым учителем, не смог ничего поделать.

Они все еще сидели друг против друга, но Маклеод откинул голову на подголовник кресла, глядя куда-то в пространство. Поль понял, что он начнет рассказ с семинара 67 года и ему лучше не прерывать старика.

– Когда я попал на семинар к Фричу, я был беден. Очень беден. Иногда по утрам я нашаривал в кармане монетку и прикидывал, сколько хлеба смогу на нее купить – половину булки или только четвертушку. Фрич разрешил мне не платить за учебу, но столоваться у него я не мог. Вечером я на попутных машинах проезжал двадцать километров до маленького городка, где жил, и работал до поздней ночи. Я брался за все: работал на подхвате в ресторанах и барах, был ночным сторожем. Когда утром я приезжал к Фричу, то словно попадал в другой мир, мир беззаботных и сытых людей, которые могли посвящать все свое время и силы высоким материям.

Вы, конечно, удивитесь, если я скажу, что в то время ровно ничего не понимал из того, о чем говорилось на семинаре, хотя и осознавал, что речь идет о чем-то важном. В ту пору Фрич был еще молод, невероятно умен и образован. Слушатели воспринимали его идеи, спорили и подталкивали его к новым выводам. Тогда из всего этого я вынес только одно: ненависть к нищете. Это было, конечно, недоразумением. Для остальных все сводилось к рассуждениям о судьбах планеты, глобальном демографическом равновесии и Природе. Для меня главным была моя собственная бедность. Студенты спорили о ней как об абстрактной идее. Я ощущал ее всем моим существом.

После окончания занятий я получил вожделенный диплом, но, главное, покончил с иллюзорной притягательностью образования. У меня была лишь одна цель: распрощаться с бедностью и никогда не возвращаться к прошлому.

Я уехал в Южную Африку, где были нужны белые иммигранты и не требовалось ни за что платить. Меня отправили в Трансвааль, и я оказался у славного грека, который торговал удобрениями. В ту пору спрос на сельскохозяйственную продукцию был огромным. Я сразу понял, что можно сделать из этого бизнеса, но старый Коста только посмеивался. Он ни к чему не стремился и проводил дни, попивая узо. Очень скоро я стал во главе всего дела. А потом этот прискорбный случай… Что ж, пришлось через это пройти. Я понимаю, о чем вы думаете. Нет, я его не убивал, но и не сделал ничего, чтобы его спасти. Врачи запретили ему выпивать, а я каждый день таскал Косте бутылки. В них было его счастье и гибель. Чьим желаниям я потакал: его или своим? Как бы то ни было, я добился того, что он подписал дарственную и умер. Все это быльем поросло, и я не хочу вспоминать о тех временах.

Потом дела пошли быстро и хорошо. У меня появилось то, чего всегда недоставало: точка опоры, трамплин, чтобы подниматься всевыше и выше. Этого оказалось достаточно. О моих коммерческих достижениях можно прочесть в официальной биографии. Вы, без сомнения, уже с ней уже знакомы. Это не интересно.

Важно одно: детство в семье пастора не проходит для человека бесследно. Чем выше поднимаешься, тем ближе становишься к Тому, кто вершит судьбы мира. Чем ближе к Нему, тем больше страшишься Его суда. Я уже не был беден и мог быть уверен, что никогда не буду нуждаться. Я покупал дома, леса, машины и яхту. Я стал американским гражданином и спрашивал себя, чем могу послужить своей новой родине. Конечно же я был горячим сторонником свободного предпринимательства и верил в капитализм. Америка казалась мне его мотором и храмом. Так я сблизился с политическими кругами республиканцев. Я финансировал избирательные кампании, участвовал в работе мозговых трестов. Это было время нового расцвета консерватизма, породившее таких удивительных людей, как Норманн Подгорец, Ричард Перл и Алан Блум. У них я научился широко мыслить о том, что угрожает прогрессу и свободе.

Больше всего меня занимали проблемы окружающей среды. Забавно, но и здесь я видел влияние отца. Ведь в Библии ощущается невероятная ностальгия по временам, когда человек и природа существовали в полной гармонии. Тема потерянного рая – одна из главных в христианстве. Верующий хочет обрести его в иной жизни путем личного спасения, но для тех, кто, как я, потерял веру, образ земного рая, где восстановлена потерянная гармония, вполне реален.

Я вспоминал фразу, которую часто повторял мой отец. Я помню ее наизусть с самого раннего детства. Начало не имеет значения, но мне приятно произнести ее целиком:

 
«Кроткий человек идет к смертельно опасным хищникам.
Прознав об этом, они смиряют свой дикий нрав.
Ибо чуют исходящий от него запах Адама до грехопадения,
Во времена, когда они шли к нему, а он давал им имена в Раю».
 

Все дело именно в этом: как вернуть Адаму запах, который он источал до грехопадения, тот запах, который мирно привлекал к нему даже самых жестоких тварей? Как примирить человека и природу?

Когда я решил заняться вопросами экологии, ребята из журнала «Комментарии» и вся группа неоконсерваторов были вне себя от радости. Это были девяностые годы, когда Киотский протокол еще не был подписан. Соединенные Штаты стали объектом нападок, и мои друзья – да и я сам – не сомневались, что страны третьего мира используют проблему охраны окружающей среды для гнусного шантажа.

Все эти страны-банкроты и есть главные виновники гибели природы на планете. Они ровно ничего не делают для контроля над ростом народонаселения, превращают свои мегаполисы в монстров, а сельские местности в пустыню. Они вырубают леса, загрязняют реки и побережья, но именно от нас, деятельных и эффективных стран, требуют снижения производства. Невиданные в истории научные достижения позволили нам найти решения даже тех проблем, которые мы сами и создали. Мы постоянно снижаем выброс в атмосферу вредных веществ нашими машинами и заводами. Мы разработали и внедрили заменители практически всех природных материалов. Мы нашли лекарства против всех губительных эпидемий. Мы изобрели мотор, избавивший человечество от рабства. Мы создали столь совершенное оружие, что оно более полувека уберегает людей от войн. Мы построили государство всеобщего благоденствия, где различия в положении людей стали меньше, чем когда бы то ни было. И все же на скамье подсудимых всегда именно мы.А кто все это время загребает жар чужими руками? Китай, Индия, Бразилия – страны, которые развиваются за счет грязных технологий, где существует вопиющее неравенство и производство стоит на детском труде и рабстве, в котором фактически находятся две трети населения. Страны, которые хотят распространить нормы общества потребления на миллиарды людей, что грозит взрывом мирового масштаба…

Это может показаться смешным, но я доподлинно помню день, когда все мои представления о мире перевернулись. Это был октябрь, время бабьего лета в Новой Англии. Я участвовал во встрече экономистов того направления, которое стали называть неоконсервативным. Я только что прослушал блестящий, хотя и немного занудный доклад на тему «Следует ли поощрять развитие стран третьего мира?». Это довольно деликатный вопрос для защитников капитализма. Ответив «нет», мы признали бы провал глобализации, которую приветствуем между тем совершенно ясно, что невозможно обеспечить наш уровень жизни шести миллиардам людей. Но главное, нельзя ставить палки в колеса прогресса в наших странах под тем предлогом, что его плодами не смогут воспользоваться абсолютно все.

Докладчик ограничился изложением проблемы и перечислением плюсов и минусов того или иного решения.

Именно в этот момент я попросил слова. Я не готовился, все случилось само собой. Я сказал: «Не думаете ли вы, что все зависит от демографии? Страны третьего мира не встанут на путь развития, пока резко не сократят численность своего населения».

Нечего и говорить, что по залу пробежал холодок. Экономисты не любят, когда им напоминают о человеческом измерении вопросов, но поскольку именно я оплатил расходы на эту встречу, никто не решился меня упрекнуть. И все же я почувствовал, что не стоит продолжать в том же духе. Кроме того, там было много ортодоксальных христиан. Они поняли дело так, что я выступаю в защиту абортов и противозачаточных средств.

Больше я ничего не сказал. Я просто смотрел в окно на красную и желтую листву в парке. Я думал об Австрии, вспоминал Фрича, и вдруг у меня в голове все сложилось. Оказывается, споры в семинаре шестьдесят седьмого года сохранились у меня в памяти. В ту пору я ничего не понимал. Спустя тридцать лет выяснилось, что они произвели на меня огромное впечатление. Вопрос, который я тогда задал, всплыл из самой глубины прошлого.

Вернувшись домой, я стал искать старую папку, где хранились конспекты тогдашних занятий. Хоть я и организованный человек, на поиски у меня ушла целая ночь. Представляете себе картину? Я на четвереньках в комнате, где хранятся архивы, склонился над той самой фотографией, которую вы украли у Фрича. Весь следующий день я пытался отыскать имена и адреса. В шестьдесят седьмом году я больше всего общался с Рогулъским. Понятно почему: мы оба сидели без гроша. Потом я вовсе потерял его из виду, поскольку деловая жизнь не выводила меня на страны Востока. Но на дворе стоял уже девяносто девятый год. Берлинская стена рухнула. Я пустил по его следу одного из моих сотрудников. Разыскать старину Рога оказалось не так уж и сложно. Я пригласил его в Нью-Йорк, где тогда жил. Бедняга в ту пору только что не побирался. Он провел несколько лет в СССР, а по возвращении был назначен в лабораторию второго разряда где-то у Гданьска. Единственная перспектива – жалкая пенсия года через три. Я предложил ему остаться в Америке, но он отказался. Представьте себе, этот идиот любит Польшу и не хочет уезжать в другую страну! Тогда я организовал анонимное пожертвование одному из занимающихся генетикой фондов, которым управляю. Мы создали сверхсовременный исследовательский центр во Вроцлаве, директором которого назначили Рогульского. Этого вы не знали, не так ли?

Во время своего пребывания в Нью-Йорке Рогульский помог мне разыскать других участников семинара. Тогда-то мы и узнали, что некоторые из них сохранили связи друг с другом и иногда устраивают встречи. Многие уже ушли из жизни. По фотографии вы, конечно, восстановили список участников, и я не буду затруднять вас деталями. Вы знаете, что многие стали влиятельными людьми в своих странах. Никто из них, уж поверьте мне, не забыл увлечений своей молодости и не отрекся от того, что обсуждалось у Фрича. Кое-кто постарался воплотить его идеи в жизнь, используя свое положение и средства.

Мы все встретились недалеко от Улан-Батора У каждого был свой предлог для поездки. Кто-то выдал себя за туриста, кто-то за делового человека в командировке, кто-то, как китайцы, просто приехал в соседнюю страну. Мы спорили, стоит ли приглашать самого Фрича, и в конце концов решили, что не будем звать того, кто стал легендой для любого из нас Мы хотели сохранить в памяти образ молодого и дерзкого ученого, которым он был в то давнее время.

Когда все прибыли в Улан-Батор, я прилетел на частном самолете и перевез их в более уединенное место. Мы устроили своеобразный семинар в юрте у Баян-Оглы, на северо-западе Монголии. Было забавно видеть все эти покрывшиеся морщинами лица людей, садящихся в кружок на туркменские ковры. Требовалось немалое воображение, чтобы узнать в них студентов шестьдесят седьмого года, но, когда мы начали говорить, прошлое немедленно всплыло.

Не помню сейчас, кто высказал идею первым, но проект родился именно в эту минуту. Один из нас – не я – сказал: «Что, если мы воплотим в жизнь идеи нашей молодости?» Другой, китаец, по-моему, добавил: «На что и употребить нашу жизнь и успех, которого добились некоторые из нас, как не на то, чтобы увидеть осуществление мечты нашей молодости?»

Вы и представить себе не можете, с какой силой способно проявиться у стариков желание вернуться к идеалам своей молодости. И вот нам подвернулся как раз такой случай… Нас воодушевляла мысль совершить вместе то, что многие пытались осуществить поодиночке. Мы принялись обсуждать детали и решили, что каким бы масштабным ни был наш план, реализовать его нам под силу.

Но сначала нам надо решить одну проблему. Времена Фрича давно прошли. Сегодня нам всем есть что терять, так что совершенно необходимо держать все в строжайшем секрете.

Подозрение ни в коем случае не должно пасть на кого-то из нас.

По общему согласию именно мне поручили проработать детали проекта, и это меня тронуло. Мы договорились о тайных каналах связи. Наша встреча завершилась объятиями.

Примерно в это самое время я узнал о своей болезни и увидел в этом перст судьбы. Я совершенно удалился от дел, укрылся на своей вилле и посвятил себя исключительно разработке операции.

Мы принялись за дело вместе с Рогулъским. Чтобы держаться в тени, нам требовались помощники. Мы искали решительных и фанатичных людей, которые могли бы вместо нас использовать предоставленные нами средства. Надо сказать, что отыскать таких оказалось совсем не легко. Мы начали изучать в интернете материалы экстремистских групп, которые нас жестоко разочаровали.

Понятно, что сначала мы заинтересовались радикальными экологическими движениями, но сразу выяснилось, что с ними дела не сделаешь. Стоит появиться на свет какому-либо достижению прогресса, как они поднимают крик. Они против атомной энергии, против генетически модифицированных продуктов, против нанотехнологий. С такими людьми у нас нет ничего общего. Они сражаются совершенно не с тем, с чем нужно. Они нападают на промышленно развитые общества, использование энергии атома, нефть и исследования в области фармакологии. Никто из них не отдает себе отчета в демографической катастрофе стран третьего мира. Они лишь посылают ритуальные проклятия Западу.