Текст книги "Полночь (сборник)"

Автор книги: Жан Эшноз

Соавторы: Эрик Лорран,Элен Ленуар,Кристиан Гайи,Ив Раве,Мари НДьяй,Эжен Савицкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

7

Ну да. И незачем так кричать. Конечно, там кто-то есть. Что вы себе воображаете? Там был Поль. То, что от него осталось. Который размышлял, не стоит ли сделать это сегодня или завтра. Или стоит еще немного подождать. Отсрочка истекала. Она даже определенно истекла. Поскольку. Поскольку что? Перекрыто на неделю. Может быть, на две. То время, которое ему было. Как говорится, предоставлено. То время, которое ему пообещали. Ну и. Чуть больше, чуть меньше. Завтра будет видно. Могу ли я еще держаться на ногах. Раз уж я держусь на ногах. Заведомо хочу еще воспользоваться. Чем? Сегодняшним днем.

Он был в своей комнате на этаже. Нет, в комнате его не было. На этаже, но не в комнате. В ванной. Высыпал песок, набившийся в туфли. Красивые летние туфли. Каблуки. Он увидел это, когда перевернул их, чтобы вытряхнуть. Начали стаптываться. Нужно будет отнести к сапожнику. Было бы обидно выкидывать. Мне они так нравятся. Мне в них удобно. А вот и закапало.

Ему пришлось приложить огромные усилия, чтобы подняться по лестнице. Он мог бы сделать это, вытряхнуть песок, и внизу, в салоне. На ковер под софой, но нет. Люси не переносила подобную неопрятность. В любом случае он должен был взобраться по этой чертовой лестнице. Чтобы попасть в ванную. Мечтал повесить там, на обычное место, халат Люси. Мог бы, конечно, положить его внизу на софу цвета маренго. Редкостный серый на серовато-черном. Было бы красиво, но нет. Люси не переносила бросать одежду где попало.

Он таки взобрался и воспользовался этим, чтобы избавиться от набившегося в туфли песка. И в носки. И между пальцами. Ополоснул ноги прохладной водой. До чего приятно. Напоминаю, что было очень жарко. Становилось все душнее и душнее. Дело клонилось к грозе. Или было в нем. В трудностях с дыханием. Наверное, но не только. Барометр падал.

И вот, закрутив кран с холодной водой. Ликвидируя тем самым звук дождя. Падения капель в раковину душа. Их всплески. Он услышал сверху, как внизу разносится нелепый зов: Есть тут кто-нибудь?

Он вышел из ванной. Босиком. Спустился по лестнице. Цепляясь за перила. Вновь услышал тот же крик, требующий кого-нибудь. Нет ли тут кого-нибудь. Что для него переводилось как: Вы тут? Да, да, сказал он, я тут. Одну минуту. Спускаюсь.

Внизу у лестницы колонна. Ничего не поддерживает. Просто для красоты. Поль на нее оперся. С удовольствием уселся бы на софу, но здесь была женщина. А когда кого-то принимаешь, вряд ли уместно первым делом садиться. По крайней мере, если ты не король. Поль не был королем хоть чего-то. Даже ничего. Вообще не был королем.

И посему он остался стоять. Опершись о колонну. Разглядывая эту высокую красивую женщину в купальнике. Вписанную в рамку стеклянной двери на фоне переменчивого неба. Был очарован ее видом. Но все же постарался быть нелюбезным. Никогда не знаешь. Или, наоборот, знаешь. Сразу же знаешь.

Что вы здесь делаете? сказал он. Ну и манеры. Кто вам позволил войти? Никто, сказала пловчиха. Впрочем, я и не входила. Сами посмотрите. Моей ноги в доме не было. Я просто постучала. И, так как вы не слышали, позвала.

Поль: Вы, как-никак, все же на террасе. Это частное владение. Вам это известно? Ну да ладно, сказал он. Вы пришли сюда без приглашения и позвали. Кого? Зачем? Простите. У меня нет сил стоять. Я должен сесть.

Он повалился на софу. Естественно, почувствовал смущение, что сидит перед стоящей вдали от него женщиной. Попросил ее войти: Входите, прошу вас. Потом подойти и сесть рядом с ним: Нам будет легче разговаривать. Пловчиха подошла, но садиться отказалась.

Я пришла не для разговоров, сказала она. Да, сказал Поль, ну да, а, кстати, зачем вы пришли? Как ни крути, вы пришли слишком поздно. Купальщица: Вы его выбросили? Выбросил что? сказал Поль. Пловчиха: У вас его уже нет? Чего? сказал Поль. Чего у меня уже нет? Купальщица: Моего халата. Поль: Какого халата? Она: Того, который вы, явно ненарочно, прихватили на пляже.

Ах, вот оно что, сказал Поль. Вот, значит, что. Она пришла не из-за меня. Да нет же, милочка, мне очень жаль. Но это одежда моей жены. Она: Верится с трудом. С большим трудом. Не сомневаюсь, что у вашей жены есть такой же. Хотя и в это нелегко поверить. Где она его купила? Поль вздохнул: Обязан ли я отвечать? подумал он. Где, в самом деле, могла купить Люси эту гадость? Наобум:

Думаю, у Тамсена и Грига, сказал он. Она всегда у них одевается. Купальщица: Я тоже. Ну, не всегда. Но давно. Уже некоторое время. С некоторых пор. Ее глаза подергиваются мечтательной дымкой. Голос замирает. Чего доброго, она вот-вот отключится. О чем она думает?

Сопротивляясь, вновь обретая темп, разгоняясь: В любом случае это мой халат, сказала она. И я могу это доказать. У меня есть свидетель. Да ну? сказал Поль. Говори же, подумал он. Пока ты говоришь, ты остаешься здесь. И пока ты здесь, я волен думать, что ты здесь из-за меня. Впрочем, я уже люблю тебя. Слишком поздно, но я уже люблю ее. Какая разница почему. Повышенная чувствительность. Повышенное то, пониженное се. Униженное сердце. Назовем это как угодно. Шестым чувством. Чувством неотложности. Как бы там ни было. От этого может стать плохо. Наверняка. От этого станет плохо. Но мне-то и без того плохо. Не пытайся уклониться. Нет ничего прекрасней этого плохо. Продолжай разговаривать.

Свидетель, сказал он. Какой такой свидетель? Пловчиха: Дама. Мать семейства. Достойная доверия. Она видела, как я положила халат на берегу у скалы, прежде чем идти купаться. Потом видела вас, вы подошли, подобрали его и унесли. Что вам еще нужно? Неужели вы думаете, что я бы осмелилась проникнуть сюда и предстать перед вами в полуголом виде, если бы оставалась хоть тень сомнений?

Вы правильно сделали, сказал Поль, затем: Особенно, что пришли не откладывая. Она: Почему вы так говорите? Потому что в принципе я должен быть уже мертв. Она: Кто вам сказал? Он: Врачи. Она: Когда они это сказали? Он: Чуть больше трех месяцев тому назад. Она: И сколько времени посулили? Он: Догадайтесь. Она: Ну да, конечно, очевидно, извините, я дура. Он: Ну да, то есть нет, давайте покороче, сантименты здесь ни к чему. Скажите, как вас зовут, и уходите.

Купальщица: Меня зовут Дебора Нардис. Поль: А ваш акцент? Откуда он? Она: Из глуши, из Небраски. Он: Отлично. А теперь, поспешите. Вас, наверное, ждут. Муж? Она: Да, но. Он: Но что? Она: А мой халат?

Ах да, сказал Поль, простите, совсем забыл. Сейчас его принесу. Хотя вряд ли. Я слишком устал. Прошу вас, сходите за ним сами. Вы не против? Он в ванной. Поднимаетесь по лестнице. Поворачиваете по коридору налево. Первая дверь направо.

Она начала подниматься по лестнице. Ему так хотелось. Обернуться. Чтобы на нее посмотреть. На ее ноги. На красивую спину. Не дал себе воли. Сдержался: Нашли? Да, прокричала она. Забрала.

Спустилась с. Остановилась рядом. Явно хотела ему сказать. Что-то добавить. Безутешные слова. А может, утешения. Не знаю, что именно. Терпение и смелость. Или еще не все потеряно. Что-то в таком духе. Или ничто никогда не потеряно.

Ну вот, а теперь идите, сказал Поль. И поспешите. Похоже, будет дождь. Она исчезла так же, как и явилась. На ее месте в рамке стеклянной двери Поль видел, как с берега подступает широкая, плоская пелена тумана.

Он встал с софы, чтобы, пользуясь моментом, дойти до террасы. Пользуйся моментом, подумал он. И чтобы встать, и чтобы идти. Софа это прекрасно, но все же. Когда-то же надо с нее сняться. Пусть ты даже стар и устал. И к тому же болен. И все у тебя болит.

Все-таки себя из софы вытянул и начал медленно цеплять шаг за шагом. Экономней, говорил сам себе. День не кончился. Если ты хочешь им еще воспользоваться. Какой прекрасный выдался денек. Смогу я сказать себе вечером. А пока, вперед.

Шаги следовали один за другим. Он почувствовал себя лучше. Заново осваиваясь со стоячим положением, с ходьбой. Замер на пороге террасы. Отсюда было лучше видно, что происходит на небе. На море надвигалась тьма. Опускалось ложное подобие ночи. Из глубины тумана его всеми цветами радуги расцветила вспышка, словно пламя взрыва в военном небе.

Отдыхающие складывали свои пожитки. Пляж опустел. Скоро станет пустыней. Люди спасались бегством. Поль представил себе, как пловчиха в своем сером халате катит обратно к мужу. Муж не муж, а она моя. Теперь она моя. Не преувеличивай. Дай сказать. Он размышлял, не оглянулась ли она, когда уходила, на виллу. То есть на меня. И стала моею. Пусть всего на мгновение. А мгновение для меня это теперь, не правда ли, все время.

Он не увидел своей купальщицы. Только вообразил, как она оборачивается, чтобы взглянуть на виллу, перед тем как исчезнуть за дюнами. Увидел другую. Другого рода. Другого силуэта. Как и следовало ожидать. Которая не купалась. Провела всю вторую половину дня за вязанием, приглядывая за малышами и всем остальным.

Полная, стало быть, дама. Хозяйка в доме. Дородная, с тонюсенькими конечностями. Траченная пятью беременностями. Сжимая в правой руке свернутое вязание. Уже успела одеться.

Стояла в длинной красной футболке и звала. Один из малышей, все еще в воде, отказывался оттуда выходить: Мы уходим. Выходи скорее. Сейчас пойдет дождь. Ну и что, прокричал ей малыш, я и так весь мокрый. И Поль услышал взрыв смеха.

Хорошо, малыш, сказал он, отлично. Я бы и сам мог так ответить. Впрочем, ты или я, ты и я, это почти одно и то же. Моя мать, твоя, каникулы на море, все это почти одно и то же. Совпадает. Это был я. Я тоже так ответил. Тоже не хотел уходить. И сверху начало капать.

Нет, Поль, не расхаживай. Сохраняй спокойствие. Лучше пойди ляг. Ох, оставь меня в покое. Я чувствую себя лучше. Не таким усталым. Держусь на ногах. Хочу пойти на пляж. Особенно хочу почувствовать на своей шкуре, как все эти часы зноя, часы духоты обернутся дождем. Хочу почувствовать его на своей шкуре. Мне нужно это, чтобы в него поверить.

Он вышел на террасу. Пока еще очень и очень редкие, тяжелые и теплые капли ударялись о ткань зонта, о плоские камни аллеи. Это порождало неведомые ритмы, глухие или глубокие звуки, но Поль, ударные, нет. Объяснять это было бы слишком долго. Впрочем, это никого и не интересовало. Надвинулась ложная ночь. Он вернулся обратно. Зашел в салон. Зажег все лампы. Он хотел оставить за собой свет. Страшно возвращаться в темный дом.

Зажег две большие парные лампы. Две вазы в голубых тонах в китайском стиле с прилаженными абажурами в виде просторных усеченных конусов. Предметы взирали друг на друга с противоположных концов софы. Превосходно перемежая цвета. Голубой фарфор. Слоновая кость абажуров. Маренго софы. Низенький столик с оттенками толченого кирпича.

Потом вновь вышел на террасу, пересек ее. Отворил калитку. Спустился на пляж. Туман сгущался. Уже целиком покрыл весь пляж.

Любопытное впечатление. Он познает и его. В десяти метрах не видно ни зги. Идти туда, пересекать это. Такое впечатление, будто толкаешь перед собой невидимое. Нечто невидимое, которое смыкается за тобой. Он шел один. В своем собственном пузыре. В своего рода прозрачной клетке. Никого не встретил. Кроме разве что влюбленной парочки, прикорнувшей под желтым зонтом.

Они были молоды. Даже очень молоды. С виду счастливы. Что здесь вдвоем. Что любят друг друга. Что остались, когда все остальные сбежали. Взгляд, направленный в никуда. Или на одну и ту же мысль. Или отсутствие мысли. Наверное, это именно оно. Это и есть блаженство.

Влажный воздух воспламенил их загорелую кожу. Провирировал бронзу загара в красную медь. Казался счастливым и светочувствительный зонт, превратившись из солнечного в дождевой. Его желтый цвет стал куда лучезарнее.

Поль прошел, и они его не заметили. Ушел дальше в туман. Наполненный солнцем песок сохранял какую-то теплоту. До самого конца пляжа. Там он повернул назад. Шел бы дальше, опять оказался бы среди главных сил вновь нацепивших одежду купальщиков, лишенных песка, праздных, слоняющихся под перестук танцующих мачт среди портовых развлечений.

Его рубашка начала намокать. Песок тоже. Налипать на ноги. Когда он возвращался, юные возлюбленные оставались все там же. На сей раз целовались. Он остановился, чтобы посмотреть. Растроганный, умиленный, но прежде всего нескромный. Тут же почувствовал стыд. В сущности, не велик грех. Главное не в этом.

Главное в том, что зрелище этой юной любви в извечном обличии породило в мозгу Поля более чем неожиданное размышление. Во всяком случае, он его не ждал. Столь недостойное настоящего творца. Буде такой существует.

Вглядываясь в любовь двух этих подростков. Жадно в них вглядываясь. Не зачарованный, как раз в меру. Он понял, почему цюрихская публика возненавидела его музыку.

Они возненавидели мою музыку, думал он, потому что она говорила не о них, а только о себе. Даже не обо мне, по правде говоря, а о себе. Не говорила ни о любви, ни о красоте. Ни о красоте любви. Ни о любви к красоте. Вот, в общих чертах, то, что он подумал. Оставляю судить вам. Другим. На мой взгляд, все это чересчур наивно, но я готов простить. Действительно. Самое меньшее, что можно сказать, так это что у него есть извинения. У него они были. Кто может понять, о чем думаешь, находясь там? Где он находился.

Он вновь зашагал к вилле. Дошел. Был, так сказать, доволен, скажем, успокоен, обнаружив, что она ярко освещена. С трудом, однако же, вскарабкался по ведущей с пляжа маленькой лестнице, короткой, но крутой. При входе на террасу пришлось остановиться и перевести дыхание. Потом прошел через нее, перешагнул порог. Зашел в салон.

Влажная рубашка. Местами просто мокрая. Неприятно, когда касается кожи. Рубашки наверху, в шкафу в моей комнате. Снова забиты песком ноги. Надо бы их ополоснуть. Душ наверху, в ванной.

Нет сил. Не хватает смелости взобраться по лестнице. Я схитрил. Слишком много прошел. Так и останусь. В этой рубашке. Высохнет. Не буду мыть ноги. Высохнут. Ложная ночь рассеивается. Истинная не замедлит наступить. Нам остается всего пара светлых часов. Еще печет заходящее солнце. Высохнет. Никогда, слышите, никогда я не поднимусь вновь по этой лестнице.

По поводу лестницы. Он вновь подумал о силуэте своей пловчихи, в который не осмелился вглядеться, когда она повернулась к нему спиной, собираясь подняться по лестнице. Вспомнил о признании в любви, которое не осмелился произнести.

И мысль о последней любви препроводила его к первой. Юнцы. Их медная кожа под желтым полотном. Долгий поцелуй. Мысль, размышление о любви и красоте. Присутствующих в моей музыке, но изложенных на невразумительном языке. Вот в чем истина. Опять все болит. Кружится голова. Уворачивается от меня.

И, по поводу любви, первой или последней, не замедлила встрять и Люси. Не первая для него, но одна из самых первых. В любом случае, самая долгая. Все еще живая. Очень нежная. Откуда и решение, жестокость, отстранить ее от того, что должно последовать. Пощадить, навязав молчание, отсутствие, Париж, когда он. Он вновь вспомнил содержание оставленного ею письма. Холодильник, запись концерта.

Холодильник полон. Мне на это плевать. Я не голоден. Я хочу пить. Возвращается тоска. Эта мерзость снова готова меня изничтожить. Сделаю себе большой виски с уймой льда. Потом улягусь на диване рядом со стереосистемой. До этого, само собой, включу запись. Да, изволь сделать все в правильном порядке. Чтобы не пришлось лишний раз вставать.

Вы слушаете «Франс Мюзик». Сейчас двадцать часов. Время связаться напрямую с Цюрихом, с Мартиной Херманн, которая представит нам заключительный концерт 25-го фестиваля струнных квартетов.

Мартина Херманн: Наверное, у меня есть время сказать вам несколько слов о тех произведениях и композиторах, которые прозвучат, к нашему глубочайшему удовольствию, сегодня вечером. Мы хорошо знаем Гайдна и Бетховена. Куда меньше, совсем мало, а кое-кто и вообще не знает Поля Седра, мировую премьеру третьего квартета которого вы вскоре услышите.

Начнем с Йозефа Гайдна. Но нет, увы, у меня нет времени. Вы наверняка слышите аплодисменты. Которыми встречают появление на сцене юных музыкантов из квартета «Александер». Наступает тишина. Я замолкаю. Передаю вас музыке. Приятного вечера.

Поль так и заснул. Слушая Гайдна. Потом самого себя. Думая: Это хорошо, это истинно, это очень интересно, но, в таком случае, почему же так невыносимо. А кроме того, впервые за долгое время, не задаваясь вопросом, не окажется ли эта ночь последней.

8

Еще будут дни. Никто не знает сколько. По крайней мере один. Этот. Другое, новое сегодня. Оно начиналось. Уже началось. Очень даже началось. Одиннадцать часов утра. В хорошую погоду самый светлый, самый милый, самый приятный час. Погода была хорошей.

Все разыгрывалось между четырьмя или пятью цветами. Собиралось разыграться. Возможно, шестью. Надо будет сосчитать. Синий, цвета морской волны, кузов. Молочно-голубое небо. Серая дорога. Темно-коричневые стволы деревьев. Зеленые листья. Хотелось бы еще белое облачко. Вот и оно. Она заметила его из-за руля. Машина была открыта. Сочла его очаровательным. С трудом вписалась из-за этого в поворот перед съездом к вилле.

Обычно. Чтобы не беспокоить шумом мотора. Посетители оставляли машины у начала аллеи и дальше шли пешком. Даже почтальон. Но не она.

Она спешила. Обдумывала все это целое утро. Никак не могла решиться. Не осмеливалась. Боялась. И я ее понимаю. Когда еще, в общем-то, молодой и живой человек заявляет вам, что вот-вот умрет. Быть может, не сегодня, но завтра уж наверняка. Очень трудно. Говоришь себе, что нужно что-то сделать. Помочь, почему бы и нет, проверить, поверить в ошибку, надеяться. В любом случае не уклоняться. Короче, навестить. И теперь навязчивая идея, что опоздаешь.

Она распахнула низенькую дверцу. Выпрыгнула из машины. Отцепила белую цепь. Села обратно в машину. Проехала. Остановилась. Вышла из машины. Вновь нацепила цепь. Вновь села в машину и включила сцепление. Резковато. Ведущие колеса впились в дорожный грунт. Оставляя на нем красивые отпечатки.

У дома имелась насыпная площадка. Она поставила на нее свой синий «морган». Вылезла. Одетая довольно легко. Цвета засохшей, но светлой крови. Скажем, разбавленной. Подходящего к ее веснушкам. Коротким рыжеватым волосам. Направилась к черному ходу.

Поискала звонок. Не нашла. Отступив на шаг, посмотрела направо, налево. Его не обнаружив, постучала. Несколько раз. Не дождавшись ответа, дернула за ручку. Дверь была не заперта. Она вошла и стала звать. Звала с первого же шага по коридору.

Есть тут кто-нибудь? В коридор выходило несколько крохотных помещений. Кухня, закуток для стирки, туалет, гардероб, вестибюль. Есть тут кто-нибудь? Сочла свои призывы слишком безличными. Она же знала хозяина дома. Таким образом, могла себе позволить. Сударь? Вы здесь? Можно войти? Вестибюль выходил в другой коридор, который вел к просторному салону.

Все было распахнуто настежь. С моря доносился очень даже живой гул. На него она и направилась. Вдоль по коридору. Не переставая вполголоса звать. Между страхом и желанием знать. Босые ноги в светлых мокасинах. Вошла в салон. Замерла рядом с колонной, вокруг которой закручивалась лестница.

Прямо перед ней наполненная голубым небом распахнута во всю ширь стеклянная дверь. Справа софа или канапе цвета маренго под охраной двух больших китайщин. Слева, в глубине огромного помещения, часть, которую можно было бы назвать пятиугольной. С оконным проемом в форме эркера. Под проемом, рядом с невыключенной стереосистемой, ампирный диван. Схожий с тем, что у мадам Рекамье. А на диване Поль.

Сердце пловчихи, казалось, застопорилось. Я говорю, казалось. Не более чем впечатление. У нее был выбор, два решения. Сбежать или приблизиться. Она приблизилась. Храбрая малышка. В смелости ей не откажешь. Наклонилась над Полем. Сочла, что он прекрасен. Это нормально. Болезнь наделила его красотой. Благодаря ей и стало прекрасным это исполненное мира и покоя лицо, кожа да кости. Но это по-честному.

Главное в очередной раз не в этом. Чуть пониже. Она ощупывала взглядом неподвижную грудную клетку. Которая внезапно приподнялась. Он дышит. И вместо того чтобы расплакаться. Чего ей хотелось. Ей бы стало легче. Хотя ее подмывало разбудить Поля, похлопав его по руке, потом по щеке. Она ничего этого не сделала. Повернулась к пианино. Она заметила его еще раньше. Вы совершенно правы. Еще вчера. Любопытствуя, не он ли на нем играет.

Она-то, во всяком случае, играла на нем весьма прилично. И, стараясь не шуметь, к нему подошла. Уселась за клавиатуру. Оглядела раскрытые на пюпитре ноты. На глазок, в общем-то правильно, оценила, что это не кто иной, как Брамс. Ну нет. Слишком сложно. А кроме того, немного его, этого Брамса, зная. Не хотела будить Поля тяжеловесной меланхолией. Для него, да и для себя, хотела чего-то повеселее.

Она ласково разбудила его мелодией, которую лично я обожаю. К сожалению, письмо не дает нам возможности что-либо услышать. Если бы мог, я бы вам ее напел. Но те, кто ее знает, ее узнают. Речь о Bye Bye Blackbird.Начала с очаровательного вступления в восемь тактов, потом, одновременно ее напевая, сыграла мелодию.

Поль проснулся: Люси? Это ты? Ты здесь? Я же тебе говорил. Нет, это я, сказала купальщица. Я пришла узнать, что у вас нового.

Узнать, что у вас нового. Когда речь идет об умирающем, в формулировке есть нечто безумное. Несомненно. Но могла ли она сказать по-другому? Я пришла посмотреть, не умерли ли вы? Уже или еще нет?

Поль только что произнес ее имя. Думал о Люси. Себя упрекал. Тем сильнее, что она ему очень нравилась. Принять присутствие этой женщины, когда Люси оставалась заточена в Париже без каких-либо новостей о нем. Опять начинается. Без каких таких новостей? Умер ли он или еще нет? Сделал ли уже это? Или отступился? Стоит позвонить, и я все пойму. Если не ответит, буду знать, в чем дело. В этот час он, вероятно, уже не способен передвигаться.

Купальщица: Как вы себя чувствуете? Поль: Как тот, кому никак не добраться до конца. Ну да все же получше. Проспал, должно быть, часов двенадцать. Я это чувствую. Хочу встать. В сторону, самому себе, в мыслях, он добавил: Когда я вас вижу, мне хочется встать. Мне уже совсем не хочется со всем кончать. И еще менее – себя ограничивать. Я хочу пить, сказал он.

Свесил правую руку до полу. Ищущая рука наткнулась на пустой стакан. Крепко сжал его пальцами, потом протянул пловчихе: Раз уж вы здесь, сказал он. Вас не затруднит налить в него виски с пригоршней льда? Сначала лед. На дно. Сверху виски. Не наоборот. Понимаете? Это очень важно.

Купальщица улыбалась. Глядя на него. В такой-то час? сказала она. Он: Ну и что? Она: Что, что. Мне казалось, что вы собираетесь встать. Он: Ну и что? Она: Что, что. Это вам не поможет. Он: Да нет, милочка, ошибаетесь, напротив. Теперь, когда я уже. Так сказать. Не вполне жив. Алкоголь оказывает на меня обратное воздействие. Снимает головокружение и придает, конечно искусственно, временно, те силы, которых у меня уже нет. Как бы допинг, ну да, вот именно. Не говоря уже о том, что унимает тоску. Ну да это верно и вообще для всех, кто жив. Премиленько, кстати, вы сегодня оделись.

По-прежнему улыбаясь, она вздохнула. В таком случае, сказала она. Подхватывая протянутый стакан. Займусь этим. Да. Я знаю, где кухня. Она вовремя забрала у него стакан. У Поля заболела рука. На сей раз он не отказал себе в восхищении ее изяществом, когда она удалялась. Ступни перемещались как у балерины. Длинные ноги, совсем рядом друг с другом. И легкое, но отчетливое вращательное покачивание бедрами. Грациозно распространяющееся по спине к затылку.

В ожидании своего виски. Он выпрямился и без чрезмерных усилий сумел сесть на диване. На краю. Ноги наружу. Поставив их на пол. От которого отражался солнечный свет. Поль бросил ему вызов, не отводя взгляда. Потом, подивившись, что ничто не болит, задумался, хороший ли это знак. А если нет, то знак какого рода.

Его пловчиха вернулась со стаканом. Поль почти пришел к мысли, что с удовольствием прогулялся бы. Тем или иным образом. Вот так. Каприз.

Спасибо, сказал он, пригубив, затем, после долгого глотка: А как вы сюда добирались? На машине? Она: Ну конечно. А что? Он: Я бы с удовольствием проехался. Погода чудесная. Я себя чувствую лучше. Не возьмете ли вы меня с собой на прогулку? Она: С удовольствием. Он: Беда в том, что. Я грязен. Воняю. Не брит. Вас это не смущает? Она: Никоим образом. Он: Тогда пойдемте.

Она помогла ему встать с дивана. Предложила руку, и вот они уже направляются к выходу. Взгляните на них. Когда я вижу, как они идут вот так бок о бок, держась за руки. Трудно удержаться от мысли, что они составляют, как говорится, красивую пару.

Что ни говори, все-таки глупо провести всю свою жизнь с одной женщиной и только теперь заметить, что создан для того, чтобы разгуливать под ручку с другой. Подумал ли он так? Почувствовал ли? Вне всякого сомнения. Но было то не что иное, как все то же старое желание жить. Не начинать заново. Просто продолжать.

Они оставили все настежь. Нечего красть, заявил Поль, и к тому же. Да, и к тому же. Не на годы же уходим.

Она помогла ему устроиться в машине. Над ними подрагивали на ветру сосны. Иногда даже посвистывали под шквалистым порывом. Сосновая хвоя свистит, когда сильно дует ветер.

Потом она завела мотор, сделала полукруг и выехала по грунтовой дороге. В конце пришлось остановиться, чтобы снять цепь. Какой смысл вешать ее обратно, сказал Поль. Отлично, сказала она. Затем вернулась за руль, переключилась на первую скорость и тронулась с места. Ведя синий, морской волны, «морган» по залитой солнцем серой дороге. В обрамлении коричневых с зеленью деревьев под молочно-голубым небом.

Едва они успели отъехать. На вилле зазвонил телефон.