Текст книги "Гегель. Биография"

Автор книги: Жак Д'Онт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Связи

Гегель, судя по всему, как и все остальные, был в курсе происходящего и, возможно, более в курсе, чем многие прочие. Он на протяжении всей жизни не прерывал общения с людьми, связанными с этими кругами. Учитывая неординарность его личности, образование, службу по окончании Штифта в разных местах, вплоть до Берлинского университета, он не мог не привлечь внимания членов ордена. Но, как правило, особенности отношений Гегеля с некоторыми его друзьями остаются вне поля зрения. Небезынтересно, к примеру, что Нитхаммер, какое‑то время ближайший соратник Фихте, оказался самым близким, самым преданным, и главное, самым верным другом Гегеля. Этот богослов – философ – педагог был немного старше и преподавал в Йене. После учебы в Штифте он часто запросто бывал у Гёте и Шиллера и в 1795 г. основал знаменитый «Философский журнал общества немецких ученых», именитым и более известным соиздателем которого стал с 1796 г. Фихте. Никто, стало быть, не был столь непосредственно и точно осведомлен о деле об атеизме, которое началось из‑за публикации в «Журнале» еретических речей Фихте вкупе со слишком смелой статьей Форберга. Нитхаммер не мог не быть так или иначе вмешанным в эту трагикомическую историю. Друг Гёльдерлина, Шеллинга, и, прежде всего, Гегеля, он затем продолжил и завершил карьеру в Баварии, ведая школьными и университетскими делами.

В юности и в начале Французской революции Нитхаммер вел себя не менее активно, чем Гегель и другие штифтлеры. Получив по рекомендации Рейнхольда место учителя в Клагенфурте, он удержался на нем очень недолго: в 1792 г. из‑за «сопротивления стражу порядка» он вынужден был бежать от грозившего ему судебного преследования[125]125
  ADB. T. XXIII, 1970. Art. «Niethammer». P. 689–691.


[Закрыть].

Кое – какие признаки говорят о том, что он был франкмасоном и, более того, некоторое время состоял членом ордена Баварских иллюминатов. Во всяком случае, он был публично обвинен в принадлежности последнему в то же время, что и другие друзья Гегеля: Тирш и Якоби, а также Гарденберг. Что касается Якоби и Гарденберга, сомнений не было. В случае Тирша и Нитхаммера обвинение, по меньшей мере, отразило общее убеждение в их членстве[126]126
  Le Forestier R. Les Illuminés de Bavière et la franc‑maçonnerie allemande. Dijon, 1914. P. 711–712.


[Закрыть].

Нитхаммер перевел для исторической серии Шиллера «Историю рыцарей Св. Иоанна Иерусалимского» (Йена, 1792–1793) аббата Верто (1655–1735) и «Громкие и интересные дела и вынесенные по ним приговоры» (Йена, 1792–1795) Гийо де Питаваля, произведения, удостоившиеся предисловия Шиллера.

Публикуя «Историю храмовников», Нитхаммер следовал совету Лессинга, данному им в «Эрнсте и Фальке, масонских диалогах». Автор, выдвигая предположения о происхождении масонства, многократно упоминал устав и роль ордена тамплиеров и призывал: «Читай внимательно историю ххх. Ты узнаешь это место» (утверждение, что тамплиеры были франкмасонами своего времени), что подтверждает роль, отводимую Лессингом «Храмовнику» в «Натане Мудром». Лессинг ратовал за восстановление ордена тамплиеров[127]127
  Lessing. Ernst und Falk, Gespräche für Freymaurer‑Fortsetzung, 1780 // Sämtliche Schriften. T. X. Berlin: Voss, 1839. P. 292–293.
  Это Fortsetzung (следовавшее за «Диалогами») не было переведено Пьером Граппеном. Op. cit. (См. выше: Гл. VI, прим. 3).


[Закрыть].

Произведение Верто сознательно или невольно поддерживало идею, по которой древний орден был прообразом масонства нынешнего. Что касается произведения Питаваля, оно прямо принадлежало масонской продукции: freimaurerische Pitaval (масонский Питаваль!)[128]128
  Leenhoff et Po? sner. Internationales Freimaurerlexion, Zurich, s. d., colonne 1212.


[Закрыть]. Переводы свидетельствуют, что Нитхаммер хорошо владел французским языком и словарем масонов.

Кроме того, Нитхаммер хорошо знал одного из французов, самым непосредственным образом вмешанных в тяжбу об иллюминизме, Жана Жозефа Мунье (1758–1806), известного политического деятеля, инициатора собрания сословий провинции Дофине в 1788 г., вдохновителя Клятвы в зале для игры в мяч. Недовольный тем, по какому пути пошла Революция, началу которой он содействовал, сторонник конституционной монархии английского типа, Мунье сначала эмигрировал в Швейцарию, в Берн (с 1790 по октябрь 1795 гг.), затем в Веймар, где в замке Бельведер на деньги великого герцога (масона и иллюмината) основал образовательное учреждение. Он покинул Веймар только в 1801 г., чтобы вернуться во Францию и там умереть.

В Заксен – Веймаре Мунье установил отношения со всеми важными веймарцами, и особенно с Нитхаммером, Бёттигером, Боде и с издателем Котта, известным своими либеральными[129]129
  «Мунье завязал отношения кое с кем из наиболее активных и известных иллюминатов: Боде, Бёттигер, Котта» (Baldensperger F. Le Mouvement des idées dans Pemigration française (1789–1815). Paris: Plon‑Nourrit, 1925. Tome II. P. 26, note).


[Закрыть] и иллюминатскими взглядами.

Хотя во Франции представляемое им политическое течение быстро уступило место более радикальным тенденциям, в Германии он тем не менее считался одним из зачинателей революции, противником абсолютизма, сторонником конституционализма.

Мунье прямо высказался о политической роли франкмасонства и баварского иллюминизма в своем широко известном произведении «О влиянии, приписываемом философам, франкмасонам и иллюминатам», опубликованном Котта в 1805 г. в Тюбингене в ответ на памфлет маркиза де Люше «Эссе о секте иллюминатов»[130]130
  Jean‑Pierre‑Louis de la Roche du Maine, marquis de buchet. Essai sur la secte des Illuminés. Paris, 1789.127 p. Многочисленные переиздания.


[Закрыть].

В этой работе он опровергает предположение о заговоре иллюминатов в начале революции, пытается объективно определить природу, размах, границы движения, основанного Вейсхауптом.

Гегель, прибывший в Иену в 1801 г., никак не мог с ним видаться. Но не исключено, что он встречался с ним в Берне в 1794–1795 гг. и уж во всяком случае Нитхаммер говорил ему о своем важном знакомце.

Мунье, умеренный революционер, конституционалист, «монархист», вовсе не отрицал революцию в целом, скорее, он хотел защитить ее от злостной клеветы: «Конечно, обозвав якобинцем, можно возбудить ненависть к человеку, верящему в свободу и справедливость; для этого многое было сделано, и разве не к такому приему часто прибегают сторонники деспотизма и суеверий. Но теперь у таких людей есть новый и более действенный способ, они говорят: это иллюминат!.. при этом слове легковерных бросает в дрожь»[131]131
  MounierJ. – J. De l’influence attribuée aux Philosophes, aux Francsmaçons et aux Illuminés sur la Revolution française. Tübingen: Cotta, 1801 / Éd. de 1822. Paris: Ponthieu. P 169–170.


[Закрыть].

Мунье писал это в 1801 г. в Заксен – Веймаре, где преподавал Гегель, в особой интеллектуальной атмосфере, в которой слово «якобинец» имело резко отрицательное значение, а об иллюминатах еще помнили все.

Заметим, кстати, что право последнего слова, к которому Гегель сведет королевское вмешательство в дела государства в последнем проекте конституционной монархии, было своеобразной версией права вето, которым «монархист» Мунье, хотел ограничить власть короля.

Стремясь ввести королевские влияние и могущество в определенные рамки, Мунье с его защитой иллюминатов и их политических преемников фактически выступил против Барруэля. Принадлежал ли он сам к ордену? По меньшей мере, он был неплохим попутчиком!

Официально распущенный в 1784 г., орден продолжал существовать в умах преданных и упорных, главным образом, в странах, менее враждебно настроенных по отношению к нему, чем Бавария. И хотя полной уверенности нет, весьма вероятно, Гогели тоже принадлежали к этим преданным и упорным. Попасть к ним было все равно, что проникнугь в храм нового Элевсина, в котором собирались «посвященные». Некоторые немцы безусловно доказали верность ордену. Например, поэт Баггезен (1764–1826), тот самый, призвавший герцога Шлезвиг – Гольштейнского, масона и иллюмината, помочь в тяжелую минуту Шиллеру.

10 июля 1794 г., еще до «Элевсина», Гельдерлин извещает Гегеля о прибытии в Швейцарию Баггезена, а также госпожи Берлепш: «Напиши мне подробно, когда сможешь, о них» (С¹ 16). Похоже, он ни секунды не сомневается в том, что Гегель встретится в Берне с обоими. Безусловно, Гегель никогда не жалеет усилий на то, чтобы «завязать знакомства», быть представленным каким‑нибудь знаменитостям. И тем не менее откуда у Гёльдерлина такая уверенность? Чем объясняется такой интерес к Баггезену?

Но что привело Баггезена в Швейцарию? Невероятно, но герцог Фридрих Христиан II Шлезвиг – Голыптейнский, патрон поэта, горячий сторонник, как и сам поэт, Французской революции, поручил Баггезену объехать Европу и разыскать остатки ордена иллюминатов, устанавливая контакты с теми, кого в новых обстоятельствах хотя и нельзя было считать «прежними» иллюминатами, но в ком был «еще жив» дух ордена, контакты с теми, «чья вера не поколебалась». Согласился ли Баггезен на эту оплачиваемую герцогом миссию дабы совершить прекрасное путешествие за чужой счет? Во всяком случае, он скрупулезно отчитывается перед Фридрихом Христианом о результатах в объемистых зашифрованных письмах, совершенно непонятно зачем их шифруя[132]132
  Фридрих Христиан II среди иллюминатов звался Тимолеон, Баггезен – Иммануил. Их поразительная переписка по поводу баварского иллюминизма опубликована: Фридрих Христиан Шлезвиг – Гольштейнский, Тимолеон и Иммануил. Переписка с Йенсом Баггезеном (на нем.). Leipzig, 1910.
  Баггезен сделался разносчиком воскресшего иллюминизма, как и поэт Матгассон, который, будучи в тюбингенском Штифте, бросился в объятия Гёльдерлина и оставил запись в альбоме Гегеля (В⁴ 52). Маггиссон был самым молодым из посвященных в немецком франкмасонстве.
  Можно справиться в: Schulz H. Friedrich‑Christian, Herzog von Schleswig‑Holstein. Stuttgart, 1910; и Engel L. Geschichte des Illuminaten‑Ordens, ein Beitrag zur Geschichte Bayerns. Berlin, 1906.


[Закрыть].

Разыскивая иллюминатов, он заехал в Тюбинген после отъезда Гельдерлина и Гегеля, ясно, однако, что ему хотелось к тому же поговорить о поэзии со штифтлерами. В Берне Баггезен задержался. Если, исполняя желание Гёльдерлина, Гегель с ним встретился, орден иллюминатов, предмет его миссии, не мог не стать темой разговора, да и вряд ли кто‑либо иной мог лучше и со знанием дела рассказать ему о Гогелях.

Что касается госпожи Берлепш, бывшей супруги «немецкого Мирабо»[133]133
  Haasis H. G. Op. cit. P. 197.


[Закрыть], то она также могла при случае сообщить полезные и редкие сведения. Еще в 1810 г. в одном из донесений тайной полиции о ней говорится как об «интриганке, распространительнице учения иллюминатов»[134]134
  Engel L. Op. cit. P. 459.


[Закрыть].

Сам Шеллинг, был ли он иллюминатом? В письме, написанном в январе 1796 г., он рассказывает Гегелю, что «повсеместно все хотят знать, демократ ли я, Aufklärer, иллюминат и т. д.» (С¹ 38). Точно известно, что в это время он действительно демократ и Aufklärer. Не исключено, что иллюминатом он тоже был.

Шеллинг пишет родственникам 27 мая 1796 г. во время путешествия, приведшего его в Гейдельберг: «Мы вернулись поздно в гостиницу. Я собирался зайти к советнику консистории Мигу, к которому у меня было поручение от Хейльбронна, мне сказали, что он вышел, но что я найду его у проф. Ведекинда. Тем лучше! – подумал я. Мне было любопытно познакомиться с этим человеком, поскольку он приобрел известность в области естественного права и в связи с этим подвергался преследованиям»[135]135
  Aus Schellings Leben in Briefen / Pub. par G. L. Plitt, 1869–1870.1. P. 100: lettre de S. à ses parents, mutilée.


[Закрыть].

К сведению, советник Миг (1744–1819)[136]136
  Иоганне Фридрихе Миге (1744–1819) см.: Neue Deutsche Biographie. Berlin: Duncker et Humblot. T. XVII. P. 470.


[Закрыть] после Вейсхаупта и Книгге был одним из самых важных иллюминатов в Германии, провинциалом ордена по Пфальцграфству, деятельным пропагандистом, среди прочих привлекшим в орден Песталоцци.

Что касается Ведекинда (1761–1831), выдающегося врача, то вместе с Форстером они являлись символами якобинской революции в Майнце.

Миг поддерживал связи со многими немецкими революционерами, Юнгом – Штиллингом, Книгге, Бардтом, Форстером, Николаи и другими. Как видим, Шеллинг своим поведением не побоялся положительно ответить на вопрос, интересовавший публику.

Вполне понятно, почему отец тут же посоветовал ему быть осторожнее в письмах, за что Шеллинг по здравом размышлении его поблагодарил.

Возможно ли, чтобы простой случай свел, прямо или косвенно, Гегеля со всеми этими «просвещенными» франкмасонами, иллюминатами, либералами и демократами? Разумеется, эти связи не мешали ему встречаться также и с лицами, не столь определенно маркированными.

Но единственно значимые из швейцарских знакомств Гегеля, по меньшей мере тех, о которых нам известно, это встречи с масонами, иллюминатами или революционерами: Зонненшайном, Баггезеном, г – жой Берлепш, Ольснером…

Не эти ли родники питали «Элевсин»?

Тайна

В дополнение к темам, которые занимали Гегеля и Гёльдерлина ранее, в поэме появилось много нового. Иногда нововведения противоречат прежним установкам. Не изменяя общим для обоих друзей взглядам, не забывая о них, поэма настраивает на современное прочтение: любая из формулировок может быть интерпретирована как в эзотерическом масонском смысле, так и в общепринятом традиционном мифологическом людьми «непосвященными». Гегель легко сводит вместе оба значения.

Само появление таких слов, как «профанация», «посвященный» не лишено интереса. Они не характерны для обычного мифологического словаря обоих почитателей древней Греции и привносят новый мотив в их литературные труды. «Дитя таинства» и он же «Сын Материземли» хранит в душе особенное знание Элевсина, содержание которого в поэме не раскрывается, и «живет, сомкнув уста». Мудрый закон запрещает посвященному сообщать «увиденное, понятое, почувствованное в священной ночи» (С¹ 42).

Создается впечатление, что Гегель следует и подражает Лессингу, который после публикации своих «Масонских диалогов» оправдывался перед Великим магистром немецкого масонства, герцогом Фердинандом Бруншвигом (не путать с Бруншвигом знаменитого Манифеста 1792 г.!), утверждая, что никаких запретных тайн он не раскрыл[137]137
  Лессинг, письмо от 26 ноября 1778 г. // Sämtliche Schriften. Op. cit. T. X. P. 458–459.


[Закрыть].

Тема тайны особенно интересна.

Известно, что в классические времена посвященные в элевсинские таинства во исполнение религиозного закона обязывались хранить молчание в какие‑то временные периоды, возможно, под страхом смерти. Но что это было за молчание и каковы были его пределы, не вполне понятно, поскольку все афиняне считались «посвященными» в таинства, и, стало быть, не могли вероломно сообщить нечто такое, чего другой не знал.

Тайна, которую превозносит Гегель, больше всего похожа на секреты масонов, в частности, иллюминатов, которые пытались сохранить их всевозможными способами, зачастую довольно детскими. В этой увлеченности таинственным у руководителей ордена сливались осторожность, уважение к традициям «тайных» обществ, мошенничество и ирония. Гордыня в этом букете тоже присутствовала: никто из людей, даже членов ордена, не способен вполне постичь высшие цели ордена и оценить их.

Как указывают словари масонства, «по окончании каждого заседания ложи, франкмасоны повторяют клятву соблюдать закон Молчания», «ничего не открывать непосвященным»[138]138
  Ligou. Op. cit. P. 1125.


[Закрыть].

Такое требование, воспроизведенное в «Элевсине», нимало не имеет в виду кодекс поведения, принятый некогда тремя товарищами из Тюбингена. Напротив, они только и мечтали о рекламе, о шумных манифестах, заявлениях в журналах и газетах. Они собирались распространять истину повсюду, они намеревались всех познакомить с «наукой» как они ее понимали. Напротив, для франкмасонов принципиально важно «молчание»[139]139
  Ibid.


[Закрыть], и в «Элевсине» оно обретает мифологический смысл.

Без понимания того, что многие строфы «Элевсина» более или менее прямые масонские аллюзии, поэма осталась бы совсем темной, а отдельные строки – неизвестно зачем вставленными в стихотворение.

Речь идет о поэзии «на случай», и содержание поэмы намеренно приведено в соответствие с предполагаемыми взглядами конкретного лица, которое его прочтет. Представление о древнем Элевсине, которое эта поэма дает, с самого начала совершенно не согласуется с тем, каким Гегель рисует Элевсин в работах примерно того же периода.

В стихах он изображает величайшее почтение к жрецам Цереры, в других работах их собратьев, жрецов Кибелы, он презрительно именует скопцами. Скопцы физические и духовные, они олицетворяют отсутствие жизни, духовную пустоту, ничтожество[140]140
  Nohl. Р, 250, п. а,


[Закрыть].

Что же касается Элевсина не стихотворного, то несколькими годами позже в «Феноменологии духа» он говорит о нем нечто противоположное тому, что натужно внушает в поэме, и делает это красиво: «С этой точки зрения можно посоветовать тем, кто утверждает названную истину и достоверность реальности чувственных предметов, обратиться в низшую школу мудрости, а именно к древним элевсинским мистериям Цереры и Вакха, и сперва изучить тайну вкушения хлеба и пития вина; ибо посвященный в эти тайны доходит до того, что не только сомневается в бытии чувственных вещей, но и отчаивается в нем, и, с одной стороны, сам воплощает их ничтожность, а с другой стороны, видит, как ее воплощают другие. Даже животные не лишены этой мудрости, а, напротив, оказываются глубочайшим образом посвященными в нее; ибо они не останавливаются перед чувственными вещами как вещами, сущими в себе, а, отчаявшись в этой реальности и с полной уверенностью в их ничтожности, попросту хватают их и пожирают; и вся природа празднует, как они, эти откровенные мистерии, которые учат тому, что такое истина чувственных вещей»[141]141
  Hegel. Phénoménologie. Op. cit. I. P. 90–91; voir même ouvrage / Trad. J. – P Lefebvre. Paris: Aubier, 1991. P. 99. (См.: Гегель Г В. Ф. Феноменология духа. СПб., 1992. С. 57—58


[Закрыть].

Звучание отрывка несколько меняется в зависимости от того, как переводить «offenbare Mysterien», – как «mystères on ne peut plus transparents»[142]142
  «В высшей степени прозрачные мистерии» (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть] (Ж. – П. Лефебвр) или как «mystères rélévés»[143]143
  «Явленные мистерии». Перевод Г. Шпета: «откровенные мистерии» (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть] (Ипполит), но в любом случае намек на Откровение (Offenbarung) очевиден. В Элевсинских мистериях все открывает себя, тогда как автор поэмы, написанной в Чугге, жалуется на то, что больше «не понимает откровений» Цереры!

Гегель будет держаться этого мнения, повторенного много позже в «Лекциях по истории философии»: «В элевсинских мистериях не было ничего сокрытого»[144]144
  Hegel. Histoire de la philosophie. Introduction. (Gibelin). Op. cit. P. 186.


[Закрыть]. В «Лекциях по эстетике» он также совсем иначе, чем в чугговской поэме охарактеризует мистерии Элевсина: «возвышенные поучения», «священные» и «тайные» вещи попадают в разряд «явленных всем таинств», «пошлой мудрости», которой не лишена и скотина.

Все это заставляет отклонить еще одну интерпретацию «Элевсина». Некоторые комментаторы, помешанные на эллинизме, склонны видеть в Гегеле и Гёльдерлине неких поздних поклонников древней Цереры, немного фантазеров, но искренних, задним числом приобщающихся к таинствам Элевсина! Возможно, в поэме Гегеля есть намеки на что‑то такое. Но ни Гегель, ни даже Гёльдерлин, не одержимы до такой степени, чтобы им, христианам по вероисповеданию, пришло в голову обратиться в античную религию и начать поклоняться Деметре – все их усилия как раз в это время направлены на создание новой религии, национальной и патриотической по самой своей сути!

Если Элевсин и имеет какое‑то отношение к их «новой церкви», то это Элевсин иллюминатов, в котором они или сами состоят членами, или сообщаются с членами ордена во внешнем мире, наконец, избирают его символом, чтобы сделать приятное Гогелям.

Поэма и впрямь могла при случае открыть двери в дом этого исключительного семейства. Она свидетельствует об уме претендента, о таком уровне классической и современной культуры, какого не встретишь у иных прочих. По стихам видно, насколько тонко разбирается автор – «извне» или «изнутри» – в немецком франкмасонстве, в том, что о нем писал Лессинг, в баварском иллюминизме: наниматели могут рассчитывать на понимание и сдержанность. Одновременно Гегель доводит до их сведения, что он знает, кто они, и что он поступает на службу, зная и уважая хозяйское окружение, все это залог не обыкновенных отношений работника и нанимателя, но более прозрачных, более доверительных. Как пишет ему Гёльдерлин: «в его (Гогеля) характере и манере выражаться ты найдешь многое, что свойственно тебе самому» (С¹ 47).

Такое взаимопонимание с «церковным наставником», выпускником Тюбингенской семинарии, вполне способным предпочесть «готические» храмы элевсинскому капищу, трудно было с уверенностью предугадать.

Был ли Гегель членом франкмасонского братства? Биографы так старательно обходили этот вопрос, что теперь, чтобы ответить на него положительно, приходится расшибаться в доказательствах. Многие другие аспекты мысли и жизни Гегеля такого не требуют. Но следует признать, что потребна особая осторожность: речь идет о тайной организации, культивирующей мистериальное действо, деятельность и история которой окутаны легендами, и ставшей предметом, как неумеренных восхвалений, так и фанатичных обвинений. Нелегко разобраться, когда имеешь дело с людьми, жившими в конце XVIII – начале XIX веков!

Несмотря на то что их тайны были секретом полишинеля, а знаменитый «закон молчания» часто нарушался, франкмасонству все же в какой‑то – различной, впрочем – мере удавалось укрыться от любопытствующих глаз публики и даже иногда от пристального внимания властей. Известно, что оно собрало значительное число сторонников, но молва сохранила лишь несколько имен, наиболее – по весьма шатким критериям – выдающихся. Возможно, Гегель растворился в безымянной массе.

Необязательно было принадлежать масонству «организационно», чтобы познакомиться с кругом идей, вдохновлявших отдельные ложи или их объединения, обнаружить следы его влияния, последствия организационной деятельности. Во времена Гегеля масоны открывали себя публике, к примеру, в заведомо масонском и иллюминатском знаменитом «Берлинском ежемесячном журнале», в котором публиковал свои главные статьи Кант.

Как бы то ни было, лишь малая часть немцев, главным образом, интеллектуалы, богословы и политики, и в самом деле проявляла интерес к масонству.

Поэма Гегеля показывает довольно хорошее знакомство с масонскими фантазиями, с той направленностью, которую попытался придать масонству Лессинг, а также с особым колоритом баварского иллюминизма. Гегель черпал из чистых источников. Следует отметить, что в своей роли ходатая за Гегеля перед Гогелями Гёльдерлин опирался на посредника, чье содействие, возможно, было более весомым, и чья личность нам далеко не безразлична: на помощь их общего друга Исаака фон Синклера, также видного масона, мятежника, замешанного в швабском заговоре, одно время ухаживавшего за Христиной Гегель. Это не был обычный масон; распространенная легенда, которую многие масоны считают правдивой, возводит его род к предполагаемому предку Вильяму Синклеру Рослину, основателю масонства! Английское масонство неизменно хранит «St. Clair Charters»[145]145
  Ligou. Op. cit. P. 398.


[Закрыть].

Исаак фон Синклер принял близко к сердцу судьбу несчастного Гёльдерлина.

Не так легко выяснить, чего же, в конце концов, добивался Гегель своим «Элевсином». Можно предположить, что целей у него, как это нередко случалось, было сразу несколько.

Совершенно ясно, что на первом месте находятся соображения выгоды. Не «прекрасная летняя ночь» служит ему источником вдохновения, но желание устроиться у Гогелей. Речь идет о том, чтобы обеспечить себе наилучшие, по возможности, условия существования. Искреннее или лицемерное увлечение масонством, о котором говорится в стихах, должно способствовать открытию врат этого храма богатства и комфорта. Гёльдерлин пропел ему песенку, слова которой он запомнил: «у тебя будет комната», «за обедом ты будешь пить прекрасное рейнское или французское вино»… «Гогели любезны и богаты»…

Гегель будет пускать в ход немного неуклюжую дипломатию обольщения в разных жизненных обстоятельствах. Заинтересованные лица не считают ее неискренней…

Но в то же время Гегель, несомненно, испытывает истинную склонность к франкмасонству своей эпохи в трех выдающихся его образцах – Лессинга, Гёте и Фихте. В целом оно сопутствует прогрессистскому интеллектуальному движению, несмотря на то что среди масонов попадаются реакционеры, сомнительные личности и явные мракобесы. Новые идеи в такой сложной ситуации являют себя в мифологических облачениях, выражаются в замысловатых речах, звучащих неожиданно из вражеских рядов.

Единственное эксплицитное упоминание принадлежности Гегеля франкмасонству есть в статье, посвященной масонам в «Большом Брокгаузе» за 1954 г.[146]146
  Der Grosse Brockhaus. 16–е ed. Wiesbaden, 1954. T. IV. Art. «Freimaurerei». P. 279. Гегель упоминается здесь вместе с Фихте, Краузе, Гумбольдтом, Гарденбергом, Виландом, Фоссом, Гайдном и др. В других изданиях словаря этого упоминания нет.


[Закрыть] Любопытно, что это упоминание исчезло из последующих изданий словаря. Членство Гегеля подтверждается тем не менее надгробной речью Фёрстера и разнообразными косвенными данными.

Имеет ли этот факт существенное значение, насколько вообще он важен? Даже если речь идет лишь о симпатиях к тайной организации.

Кое‑кто охотно ответит: никакого! И при этом укажет на великое множество и разнообразие идеологических ориентаций многочисленных немецких лож. Но как раз в этом разнообразии идеологическая направленность «Элевсина» вырисовывается очень четко: Гегель без колебаний делает очень определенный выбор.

Кто‑то заметит, что Великая ложа в Берлине, к которой он принадлежал в последние годы жизни – если так понимать сказанное Фёрстером – считалась «христианской и консервативной». В таком случае факт принадлежности к ней не прибавит ничего к тому, что нам и так известно о Гегеле: христианин и консерватор. Фридрих Вильгельм III был масоном, был им и Наполеон…

Тем не менее все не так просто. Ни одна прусская ложа официально не могла квалифицироваться иначе, нежели «христианская и консервативная». Такого рода квалификация, однако, ни о чем не говорила.

В Берлине 20–х годов это означало лишь, что в нее не принимали некрещеных евреев и открытых атеистов. Но, между прочим, ее члены прекрасно могли посещать и уважать евреев и атеистов, как это делал Гегель, в известной мере предпочитая их прочему окружению.

Если принадлежность Гегеля франкмасонству не имела никакого значения, то почему до сих пор биографы избегают говорить о ней, пространно рассказывая при этом о каком– нибудь юношеском увлечении или о похождении философа? Нужно признать, что вопрос этот касается всех великих, уступивших в те времена своему увлечению – Гёте, Виланда, Гердера, Форстера, Фихте, Рейнхольда и других. Откуда у христианина, приверженца позитивной[147]147
  «Масонские церемонии уже в силу своего религиозного характера являли собой кощунственную пародию или же неортодоксальный культ» (Lanzac de Laborie. Jean‑Joseph Mounier. 1887. P. 319).


[Закрыть] церкви, консерватора в политике, подданного наследственной монархии, занимающего видное положение в гражданском обществе, члена всевозможных ассоциаций, к тому же выдающегося и признанного интеллектуала, возникает желание присоединиться еще и к франкмасонству, едва ли не тайному обществу, если этот его поступок лишен веса и смысла?

Но этот поступок должен был как‑то определенно характеризовать человека, ведь не все же христиане и консерваторы – масоны, далеко не все. Франкмасонство, каков бы ни был его успех в то или иное время, всегда объединяло лишь меньшинство, состоящее – это правда – из тщательно отобранных людей, просвещенной знати, именитых граждан, богатых буржуа, интеллектуалов и художников.

Как минимум оно предлагало своим адептам укромное место и среду для завязывания отношений между людьми, несколько отличающимися по своему социальному положению. В этом смысле оно играет роль некоего rotary club. Масонство предполагает расширение кругозора и разнообразие занятия. Обеспечивает взаимопомощь братьев, облегчает невзгоды, поощряет меценатство. Так, поддержка масонов была спасительной для Шиллера. Очень может быть, что Гегель в Йене, пребывая в крайней нужде, также получил помощь такого рода, хотя бы и не был масоном. Таким предстает масонство в XVIII веке с наиболее очевидной своей особенностью: «они развлекаются и занимаются благотворительностью», – говорит Луи Себастьян Мерсье, имея в виду братьев.

Однако этого мало сказать о масонстве, явившемся предметом нападок и критики со многих сторон. Можно и без масонства праздновать, петь, подавать милостыню, укреплять людскую солидарность, особенно если ты – христианин. Невозможно поверить, чтобы Гёте, Рейнхольд, Краузе и столько других выдающихся умов – а фактически в то время почти все великие умы Германии – искали в нем всего лишь способ развлечься или выказать доброту. Они прекрасно могли сделать это в другом месте. Не легкомысленное масонство восхваляют или подвергают критике Лессинг и Фихте и не для него хотят открыть они новые возможности роста. Меттерних, выступая против Гарденберга на Венском конгрессе, делается заклятым врагом совсем не безобидного масонства.

На самом деле масонство или, по меньшей мере, некоторые из его лож, объединяли главным образом сторонников Просвещения, поклонников реформ в культуре и обществе. Не все масоны были инакомыслящими, реформаторами и революционерами, но почти все инакомыслящие, реформаторы и интеллектуалы – маргиналы были масонами. В масонстве они обрели площадку для организации, для провозглашения идей, их распространения, которой им было не найти в другом месте: да, она была невелика, но зато гарантирована и защищена. Не исключено, что кое– кто поддался чарам диковинных ритуалов и церемоний, разыгрывая временами этакую «Волшебную флейту», не такую веселую, как у Моцарта. А кое‑кто под крылом Богини Ночи чтил блестящие идеи и презирал простодушие. Чтобы не потеряться в этих дебрях, нужна нить Ариадны…