Текст книги "Собрание сочинений. Т. 3"

Автор книги: Юз Алешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

На все мои законные домогательства истица, между прочим, грубо огрызалась и шипела, что я сам просыпаю все на свете да к тому же храплю, как Брежнев на трибуне Политбюро.

Вы знаете, я человек неизменный. Я терпел, я, негодуя, все прощал, я подставлял вторую щеку и отдавал всего себя по четырнадцать часов в сутки реанимации ВПК, чуть не врезавшего дуба на руках у Гайдара.

И вот, ваша честь, ужинаете вы однажды с супругой на Старый Новый год. Впереди – приятные перспективы высокодуховного убивания времени вплоть до воскресенья, как это бывало в застойные годы. Старый, значит, Новый год. Свечи. Я саморучно запек в духовке вырезку, обвалянную в немецкой горчице и в травах кавказской национальности. И вдруг случайно замечаю, что мадам что-то там подсыпает мне в фужер, наполненный виски с шампанским. Я этот коктейль-незатейль, как его, поговаривают, именует сам Президент, душевно обожаю. Автоматом делаю вид, что никакого вредительского акта не секу, но внутренне готовлюсь к торжеству разоблачения и наказания. Это мое чувство должно быть понятным всем вам.

Благодаря перестройке мы ведь все стали юридически грамотными дамами и господами. И мы ведь узнали наконец, как можно избавляться от мужей и жен, как растворять богатых бабушек в соляной кислоте, торговать детскими почками, когда не на что опохмелиться, выкидывать целые семьи из окна и мало того что пропускать через мясорубку свидетелей обвинения, но и предлагать их в виде вторых блюд в различных вагонах-ресторанах или в пристанционных хитрых буфетах, где человеку не до анализа быстро заглатываемой продукции.

Я, короче говоря, мгновенно допер, что в фужере растворяется снотворное. Ах вот, думаю, почему я дрых и храпел, а разбудить свою половину утром с тою же пылкой вечернею целью не решался!!!

Заговорив ей язык, ухитряюсь выпить только половину предательской отравы. Остальное вылил в вазу с такими безумно дорогими хризантемами, что хоть Родину продавай. Затем в сортире бесшумно эвакуирую из себя все ранее выпитое. Поддаю еще полбутылки виски, как бы вдре-бадан валюсь прямо на пол и осовело хлопаю ресницами по системе Станиславского.

Ровно через пятнадцать минут вы слышите, ваша честь, лежа на моем лобном месте, лирическое примурлыкивание супруги и подбалдовый монолог на тему верности до гроба. Наконец он затихает под аккомпанемент характерного электрожужжания. Затем вы чуете характерный элемент в разных вздохах, постанываниях и особенно зубовном скрежете. Вы постепенно, так сказать, невменяезируясь, ползком добираетесь до чулана, чтобы взять в руку туристский топорик из «Тыщи мелочей». Под руку вашу сама собой попадает бейсбольная бита производства нашего дочернего предприятия. С этой битой, ваша честь, вы неслышно подбираетесь к дверям собственного алькова. Тут раздаются ее визги и кряхотливые выкрики, которые вы по запарке принимаете за торжество оргазма в одной отдельной вашей постели. Врываетесь в спальню, почернев от ревности вроде Отелло. А когда после лживых аргументов развратницы вы к тому же догадались бы, что измена совершалась не просто с раздетой догола мужской единицей, что было бы вполне естественно, но с выпускаемой вами же сексуально-подсобной продукцией, то разве не бросились бы вы первым делом разрывать на части проклятого вашего технического соперника, который во время близости забарахлил, что и с людьми бывает?

Я по выражению вашего лица, ваша честь, чую, что непременно бросились бы и, может быть, наломали бы дров еще больше, чем я или тот же Отелло. Да, признаюсь еще раз, я топтал удовлетворитель ногами и сорвал люстру в порядке ликвидации в квартире всей проводки, чтобы не повадно было спаивать меня снотворным, а потом заниматься электроразвратом.

Вообще, но не в порядке наглости, мне хотелось бы сделать следующее логическое заявление с этой скамьи. Неужели вы не найдете никакого причинного места преступления в моих оправданиях? Неужели на мне одном надо теперь вымещать законное недовольство народа падением рубля и ростом преступности? Что я, по-вашему, такого совершил, что вы это считаете равносильным поджогу пары рейхстагов, в том числе Белого дома, развалу Союза, аварии в Чернобыле, миллиардной афере с авизовками или отравлению грибами одной из областей средней полосы? Ничего похожего я не совершал!

Вы только полистайте, прошу вас, тысячи писем, присланных с разных концов планеты дамами всех возрастов, полностью удовлетворенных продукцией нашего предприятия, а ведь в этом успехе есть и мой вклад.

В остальном да здравствует ВПК, решительно поставивший свои мощности на рельсы выполнения многих бытовых претензий нашего народа к гонке вооружений, которую всем нам навязал Пентагон совместно с бывшим умом, бывшей честью и бывшей совестью нашей эпохи – дорогой и любимой КПСС. Руки прочь от демократических реформ! На этом кончаю и жду с нетерпением вашего вердикта.

Кромвель, 1994

ПЕСНИ

За дождями дожди

В такую погодку – на печке валяться

И водку глушить в захолустной пивной,

В такую погодку – к девчонке прижаться

И плакать над горькой осенней судьбой.

За дождями дожди,

За дождями дожди,

За дождями дожди,

А потом – морозы.

Зыбко стынут поля,

Зыбко птицы поют

Под плащом ярко-жёлтой берёзы.

Любил я запевки, девчат-полуночниц,

Но нынче никто за окном не поёт:

Лишь пьяницам листьям не терпится очень

С гармошками ветра пойти в хоровод.

За дождями дожди,

За дождями дожди,

За дождями дожди,

А потом – холода и морозы.

Зыбко стынут поля,

Зыбко птицы поют

Под плащом ярко-жёлтой берёзы.

Но знаю отраду я в жизни нехитрой –

Пусть грустно и мокро, но нужно забыть,

Про осень забыть над московской палитрой

И с горя девчонку шальную любить.

За дождями дожди,

За дождями дожди,

За дождями дожди,

А потом – холода и морозы.

Зыбко стынут поля.

Зыбко птицы поют

Под плащом ярко-жёлтой берёзы.

1950

Личное свидание

Герману Плисецкому

Я отбывал в Сибири наказание,

Считался работящим мужиком

И заработал личное свидание

С женой своим трудом, своим горбом.

Я написал: "Явись, совсем соскучился…

Здесь в трёх верстах от лагеря вокзал…"

Я ждал жену, жрать перестал, измучился,

Всё без конца на крышу залезал.

Заныло сердце, как увидел бедную –

Согнулась до земли от рюкзака,

Но на неё, на бабу неприметную,

С барачной крыши зарились зэка.

Торчал я перед вахтою взволнованно,

Там надзиратель делал бабе Шмон.

Но было мною в письмах растолковано,

Как под подол притырить самогон.

И завели нас в комнату свидания,

Дурёха ни жива и ни мертва,

А я, как на судебном заседании,

Краснел и перепутывал слова.

Она присела, милая, на лавочку,

А я присел на старенький матрац.

Вчера здесь спал с женой карманник Лавочкин,

Позавчера – растратчик Моня Кац.

Обоев синий цвет изрядно вылинял,

В двери железной – кругленький глазок,

В углу портрет товарища Калинина –

Молчит: как в нашей хате образок.

Потолковали. Трахнул самогона я

И самосаду закурил…Эх, жисть!

Стели, жена, стели постель казённую

Да, как бывало, рядышком ложись.

Дежурные в глазок бросают шуточки,

Кричат зэка тоскливо за окном:

"Отдай, Степан, супругу на минуточку,

на всех её пожиже разведём".

Ах, люди, люди, люди несерьёзные,

Вам не хватает нервных докторов.

Ведь здесь жена, а не быки колхозные

Огуливают вашинских коров.

И зло берёт, и чтой-то жалко каждого…

Но с каждым не поделишься женой…

На зорьке, как по сердцу, бил с оттяжкою

По рельсе железякою конвой.

Давай, жена, по кружке на прощание,

Садись одна в зелёненький вагон,

Не унывай, зимой дадут свидание,

Не забывай – да не меня, вот глупая, –

Не забывай, как прятать самогон.

1963

Советская лесбийская

Памяти Сафо

Пусть на вахте обыщут нас начисто,

Пусть в барак надзиратель пришёл.

Мы под песню гармошки наплачемся

И накроем наш свадебный стол.

Женишок мой, бабёночка видная,

Наливает мне в кружку «Тройной»,

Вместо красной икры булку ситную

Он намажет помадой губной.

Сам помадой губною не мажется

И походкой мужскою идёт,

Он совсем мне мужчиною кажется,

Только вот борода не растёт.

Девки бацают с дробью «цыганочку»,

Бабы старые «горько!» кричат,

И рыдает одна лесбияночка

На руках незамужних девчат.

Эх, закурим махорочку бийскую,

Девки заново выпить не прочь –

Да, за горькую, да, за лесбийскую,

Да, за первую брачную ночь!

В зоне сладостно мне и не маятно,

Мужу вольному писем не шлю:

И надеюсь, вовек не узнает он,

Что я Маруську Белову люблю!

1961

Песня о Сталине

Товарищ Сталин, вы большой ученый –

в языкознанье знаете вы толк,

а я простой советский заключенный,

и мне товарищ – серый брянский волк.

За что сижу, воистину не знаю,

но прокуроры, видимо, правы,

сижу я нынче в Туруханском крае,

где при царе бывали в ссылке вы.

В чужих грехах мы с ходу сознавались,

этапом шли навстречу злой судьбе,

мы верили вам так, товарищ Сталин,

как, может быть, не верили себе.

И вот сижу я в Туруханском крае,

где конвоиры, словно псы, грубы,

я это все, конечно, понимаю,

как обостренье классовой борьбы.

То дождь, то снег, то мошкара над нами,

а мы в тайге с утра и до утра,

вот здесь из искры разводили пламя –

спасибо вам, я греюсь у костра.

Вам тяжелей, вы обо всех на свете

заботитесь в ночной тоскливый час,

шагаете в кремлевском кабинете,

дымите трубкой, не смыкая глаз.

И мы нелегкий крест несем задаром

морозом дымным и в тоске дождей,

мы, как деревья, валимся на нары,

не ведая бессонницы вождей.

Вы снитесь нам, когда в партийной кепке

и в кителе идете на парад.

Мы рубим лес по-сталински, а щепки,

а щепки во все стороны летят.

Вчера мы хоронили двух марксистов,

тела одели ярким кумачом,

один из них был правым уклонистом,

другой, как оказалось, ни при чем.

Он перед тем, как навсегда скончаться,

вам завещал последние слова –

велел в евонном деле разобраться

и тихо вскрикнул: «Сталин – голова!»

Дымите тыщу лет, товарищ Сталин,

и пусть в тайге придется сдохнуть мне,

я верю: будет чугуна и стали

на душу населения вполне.

1959

Песня свободы

Птицы не летали там, где мы шагали,

Где этапом проходили мы.

Бывало, замерзали и недоедали

От Москвы до самой Колымы.

Много или мало, но душа устала

От разводов нудных по утрам,

От большой работы до седьмого пота,

От тяжёлых дум по вечерам.

Мы песню заводили, но глаза грустили,

И украдкой плакала струна.

Так выпьем за сидевших, всё перетерпевших

Эту чарку горькую до дна.

Проходили годы. Да здравствует свобода!

Птицей на все стороны лети!

Сам оперативник, нежности противник,

Мне желал счастливого пути.

Снова надо мною небо голубое,

Снова вольным солнцем озарён,

И смотрю сквозь слёзы на белую берёзу,

И в поля российские влюблён.

Прощай, жилая зона, этапные вагоны,

Бригадиры и прозрачный суп!

От тоски по женщине будет сумасшедшим

Поцелуй моих голодных губ.

Так выпьем за свободу, за тёплую погоду,

За костёр, за птюху – во-вторых,

За повара блатного, за мужика простого

И за наших верных часовых.

Выпьем за лепилу и за нарядилу,

За начальничка и за кандей,

За минуту счастья, данную в спецчасти,

И за всех мечтающих о ней.

Наливай по новой мне вина хмельного,

Я отвечу тем, кто упрекнёт:

– С наше посидите, с наше погрустите,

С наше потерпите хоть бы год.

1953

Семеечка

Ирине Никифоровой

Это было давно.

Мы ещё не толпились в ОВИРе

и на КПСС не надвигался пиздец.

А в Кремле, в однокомнатной

скромной квартире,

со Светланою в куклы играл

самый добрый на свете отец.

Но внезапно она,

до усов дотянувшись ручонкой,

тихо дёрнула их –

и на коврик упали усы.

Даже трудно сказать,

что творилось в душе у девчонки,

а папаня безусый был нелеп,

как без стрелок часы.

И сказала Светлана,

с большим удивлением глядя:

«Ты не папа – ты вредитель, шпион и фашист».

И чужой, нехороший,

от страха трясущийся дядя

откровенно признался:

«Я секретный народный артист».

Горько плакал ребёнок,

прижавшись к груди оборотня,

и несчастнее их

больше не было в мире людей,

не отец и не друг, не учитель,

не Ленин сегодня

на коленках взмолился:

«Не губите жену и детей!»

Но крутилась под ковриком

магнитофонная лента,

а с усами на коврике

серый котёнок играл.

«Не губите, Светлана!» –

воскликнув с японским акцентом,

дядя с Васькой в троцкистов

пошёл поиграть и…пропал.

В тот же час в тёмной спальне

от ревности белый

симпатичный грузин

демонстрировал ндрав.

Из-за пазухи вынул

воронёный наган «парабеллум»

и без всякого-якова

в маму Светланы – пиф-паф.

А умелец Лейбович,

из Малого театра гримёр,

возле Сретенки где-то

«случайно» попал под мотор.

В лагерях проводили

мы детство счастливое наше,

ну а ихнего детства

отродясь не бывало хужей.

Васька пил на троих

с двойниками родного папаши,

а Светлана меня-я-я…

как перчатки меняла мужей.

Васька срок отволок,

снят с могилки казанский пропеллер,

чтоб она за бугор отвалить не могла,

а Светлану везёт

на бордовом «Роллс-Ройсе» Рокфеллер

по шикарным шоссе

на рысях на большие дела.

Жемчуга на неё

надевали нечистые лапы,

предлагали аванс,

в Белый дом повели на приём,

и во гневе великом

в гробу заворочался папа,

ажно звякнули рюмки

в старинном буфете моём.

Но родная страна

оклемается вскоре от травмы,

воспитает сирот весь великий советский народ.

Горевать в юбилейном году

не имеем, товарищи, прав мы,

Аллилуева нам не помеха

стремиться, как прежде, вперёд.

Сталин спит смертным сном,

нет с могилкою рядом скамеечки.

Над могилкою стынет

тоскливый туман…

Ну, скажу я вам, братцы,

подобной семеечки

не имели ни Пётр Великий,

ни Грозный, кровавый диктатор Иван.

1967.

Советская пасхальная

Великому Доду Ланге

Смотрю на небо просветлённым взором,

Я на троих с утра сообразил,

Я этот день люблю, как День шахтёра

И праздник наших Вооружённых сил.

Сегодня яйца с треском разбиваются,

И душу радуют колокола.

А пролетарии всех стран соединяются

Вокруг пасхального стола.

Там красят яйца в синий и зелёный,

А я их крашу только в красный цвет,

В руках несу их гордо, как знамёна

И символ наших радостных побед.

Как хорошо в такое время года

Пойти из церкви прямо на обед,

Давай закурим опиум народа,

А он покурит наших сигарет.

Под колокольный звон ножей и вилок

Щекочет ноздри запах куличей,

Приятно мне в сплошном лесу бутылок

Увидеть даже лица стукачей.

Все люди – братья! Я обниму китайца,

Привет Мао Цзэдуну передам,

Он жёлтые свои пришлёт мне яйца,

Я красные свои ему отдам.

Сияет солнце мира в небе чистом,

И на душе у всех одна мечта:

Чтоб коммунисты и империалисты

Прислушались к учению Христа.

Так поцелуемся давай, прохожая!

Прости меня за чистый интерес.

Мы на людей становимся похожими…

Давай ещё!.. Воистину воскрес!

1960

Окурочек

Володе Соколову

Из колымского белого ада

Шли мы в зону в морозном дыму.

Я заметил окурочек с красной помадой

И рванулся из строя к нему.

«Стой, стреляю!», – воскликнул конвойный,

Злобный пёс разодрал мне бушлат.

Дорогие начальнички, будьте спокойны,

Я уже возвращаюсь назад.

Баб не видел я года четыре,

Только мне, наконец, повезло –

Ах, окурочек, может быть, с «Ту-104»

Диким ветром тебя занесло.

И жену удавивший Капалин,

И активный один педераст

Всю дорогу до зоны шагали, вздыхали,

Не сводили с окурочка глаз.

С кем ты, сука, любовь свою крутишь,

С кем дымишь сигареткой одной?

Ты во Внуково спьяну билета не купишь,

Чтоб хотя б пролететь надо мной.

В честь твою зажигал я попойки

И французским поил коньяком,

Сам пьянел от того, как курила ты «Тройку»

С золотым на конце ободком.

Проиграл тот окурочек в карты я,

Хоть дороже был тыщи рублей.

Даже здесь не видать мне счастливого фарта

Из-за грусти по даме червей.

Проиграл я и шмотки, и сменку,

Сахарок за два года вперёд,

Вот сижу я на нарах, обнявши коленки,

Мне ведь не в чем идти на развод.

Пропадал я за этот окурочек,

Никого не кляня, не виня,

Господа из влиятельных лагерных урок

За размах уважали меня.

Шёл я в карцер босыми ногами,

Как Христос, и спокоен, и тих,

Десять суток кровавыми красил губами

Я концы самокруток своих.

"Негодяй, ты на воле растратил

много тыщ на блистательных дам!" –

"Это да, – говорю,– гражданин надзиратель,

только зря, – говорю, – гражданин надзиратель,

рукавичкой вы мне по губам…"

1963

Песня слепого

Я белого света не видел.

Отец был эсером, и вот

Ягода на следствии маму обидел,

он спать не давал ей четырнадцать суток,

ударил ногою в живот.

А это был, граждане, я, и простите

за то, что сегодня я слеп,

не знаю, как выглядят бабы и дети,

товарищ Косыгин, Подгорный и Брежнев,

червонец, рябина и хлеб.

Не вижу я наших больших достижений,

и женщин не харю, не пью.

И нету во сне у меня сновидений,

а утречком, утречком, темным, как ночка,

что Бог посылает – жую.

Простите, что пес мой от голода лает,

его я ужасно люблю.

Зовут его, граждане, бедного – Лаэрт.

Подайте копеечку, Господа ради,

я Лаэрту студня куплю.

Все меньше и меньше в вагонах зеленых

несчастных слепых и калек.

Проложимте БАМ по таежным кордонам,

вот только врагам уотергейтское дело

не позволим замять мы вовек!

Страна хорошеет у нас год от года,

мы к далям чудесным спешим.

Врагом оказался народа Ягода, –

но разве от этого, граждане, легче

сегодня несчастным слепым?!

Подайте копеечку, Господа ради,

я Лаэрту студня куплю,

его я ужасно люблю…

1970

Брезентовая палаточка

Вот приеду я на БАМ –

Первым делом парню дам…

Дам ему задание

Явиться на свидание.

Он бедовый, он придёт,

Он дымком затянется,

На груди моей заснёт

И в ней навек останется.

Только чё я не видала

В романтике ентовой?

Я уже парням давала

В палаточке брезентовой.

Любили меня, лапочку,

Довольны были мной

В брезентовой палаточке

За ширмой расписной.

Я много чего строила,

Была на Братской ГЭС,

Но это всё, по-моему,

Казённый интерес.

И «кисы» мы, и «ласточки»

За наш за нежный труд,

Вот только из палаточек

Нас замуж не берут.

Я плакала тихонечко,

Я напивалась в дым,

Я ехала в вагончике

По рельсам голубым.

В брезентовой палаточке

За ширмой расписной –

Жисть моя в белых тапочках,

А рядом – милый мой.

Не поеду я на БАМ,

Я на Мытной Ваське дам –

Васька в воскресение

Мне сделал предложение.

1971

Песня про майора Пронина

Лондон – милый городок,

Там туман и холод,

А Профьюмо – министр военный –

Слабым был на передок.

Он парады принимал,

Он с Кристиной Киллер спал

И военные секреты

Ей в постели выдавал.

Вышло так оно само –

Спал с Кристиной Профьюмо.

А майор товарищ Пронин

Кочумал всю ночь в трюмо.

Лондон – милый городок,

Там туман и холодок,

Только подполковник Пронин

Ни хрена просечь не смог.

Он сказал себе: "Ны-ны,

Мы не так печём блины,

Чтобы выведать все тайны,

Мы отныне влюблены!"

…И японский атташе

был Кристине по душе.

Отдалась ему девчонка

Через полчаса уже.

Он в соитии молчал,

Обстановку изучал,

Чтобы выведать все тайны,

Трое суток не кончал.

Дело было таково,

Что, добившись своего,

Он был премирован «Маздой»

И полковничьей звездой.

Лондон – милый городок,

Там туман и холод.

Если ты министр военный,

Контролируй передок.

1965

Песня о Никите

( напару с Германом Плисецким)

Из вида не теряя главной цели,

Суровой правде мы глядим в лицо:

Никита оказался пустомелей,

Истории вертевшей колесо.

Он ездил по Советскому Союзу,

Дешёвой популярности искал,

Заместо хлеба сеял кукурузу,

Людей советских в космос запускал.

Он допускал опасное зазнайство

И, вопреки усилиям ЦК,

Разваливал колхозное хозяйство

Плюс проглядел талант Пастернака.

Конечно, он с сердечной теплотою

Врагов народа начал выпускать,

Но водку нашу сделал дорогою

И на троих заставил распивать.

А сам народной водки выпил много.

Супругу к светской жизни приучал.

Он в Индии дивился на йога.

По ассамблее каблуком стучал.

Он в Африке прокладывал каналы,

Чтоб бедуинам было где пахать…

Потом его беспечность доконала,

И он поехал в Сочи отдыхать.

А в это время со своих постелей

Вставали члены пленума ЦК.

Они с капустой пирогов хотели.

Была готова к выдаче мука.

Никита крепко осерчал на пленум,

С обидой Микояну крикнул: «Блядь!»

Жалея, что не дал под зад коленом

Днепропетровцам, растуды их мать…

Кирнувши за наличные «Столичной»,

Никита в сквере кормит голубей.

И к парторганизации первичной

Зятёк его приписан Аджубей…

1965

Эрнесто Че Гевара

Эрнесто Че Гевара

Гавану покидал.

Поскольку лёгкой жизни

Он сроду не видал.

"Прощай, родная Куба,

прощай, мой вождь Фидель,

прощай, мой министерский,

мой кожаный портфель!"

"Хоть курочку в дорогу

возьми!" – кричат друзья.

Сказал Гевара строго:

"Мне курочку нельзя.

Мне курочку не надо,

Я в нищую суму

Кусочек рафинада

Кубинского возьму.

Возьму его с собою,

До гроба пронесу,

А если будет горько,

Возьму и пососу".

Разлука ты, разлука,

Чужая сторона.

Марксистская наука

Теперь ему жена.

Тираны, трепещите!

Мужайтеся, рабы!

Придёт вам избавленье

От классовой борьбы.

Удачного момента

Че ждёт в одной стране

И платит алименты

Покинутой жене.

1964

Медвежье танго

Есь зоопарк чудесный

В районе Красной Пресни.

Там смотрят на животных москвичи.

Туда-то на свиданье

С холостяком Ань-Анем

Направилась из Лондона Чи-Чи.

Мечтая в реактивном самолёте

О штуке посильней, чем «Фауст» Гёте.

Она сошла по трапу,

Помахивая лапой.

Юпитеры нацелились – бабах!

Глазёнки осовелые,

Штанишки снежно-белые,

Бамбуковая веточка в зубах.

А между тем китайское посольство

За девушкой следило с беспокойством.

Снуют администраторы

И кинооператоры

И сыплют им в шампанское цветы.

Ань-Ань, медведь китайский,

С улыбкою шанхайской

Дал интервью: Чи-Чи – предел мечты.

Но между тем китайское посольство

За парочкой следило с беспокойством.

Оно Чи-Чи вручило

Доносы крокодила

И докладную

От гиппопотама:

Ань-Ань с желаньем низким,

А также ревизионистским

Живёт со львом из Южного Вьетнама.

Чи-Чи-Чи-Чи, ты будешь вечно юной.

Чи-Чи-Чи-Чи, читай Мао Цзэдуна.

Вот эта штука в красном переплёте

Во много раз сильней, чем «Фауст» Гёте.

Дэн Сяопин Ань-Аню

Готовит указанье

«О половых задачах в зоопарке».

Ответственность и нервы…

Использовать резервы…

И никаких приписок по запарке.

И принял Ань решенье боевое –

С Чи совершить сношенье половое.

Уж он на неё наскакивал

И нежно укалякивал,

Наобещал и кофе, и какао.

Но лондонская леди

Рычала на медведя

И нежно к сердцу прижимала Мао.

Целуя штуку в красном переплёте,

Которая сильней, чем «Фауст» Гёте.

Ань-Ань ревел и плакал,

От страсти пол царапал

И перебил две лапы хунвейбинке.

А за стеной соседи,

Дебелые медведи,

Любовь крутили на казённой льдинке.

Китайское посольство

Следило с беспокойством,

Как увозили в Лондон хунвейбинку.

Она взошла по трапу,

Хромая на две лапы.

Юпитеры нацелились – бабах…

Глазёнки осовелые,

Штанишки снежно-белые,

Бамбуковая веточка в зубах…

Ань-Ань по страшной пьянке

Пробрался к обезьянке

И приставал к дежурной тёте Зине…

Друзья, за это блядство,

А также ренегатство

Ответ несёт правительство в Пекине.

1966

Белые чайнички

Посвящается Андрею Битову

Раз я в Питере с другом кирнул,

Он потом на Литейный проспект завернул,

И всё рассказывает мне, всё рассказывает,

И показывает, и показывает.

Нет белых чайников в Москве эмалированных,

А Товстоногов – самый левый режиссёр.

Вода из кранов лучше вашей газированной,

А ГУМ – он что? Он не Гостиный Двор.

Вы там «Аврору» лишь на карточках видали,

А Невский – это не Охотный Ряд.

Дурак, страдал бы ты весь век при капитале,

Когда б не питерский стальной пролетарьят.

А я иду молчу, и возражать не пробую,

Чёрт знает что в моей творится голове,

Поёт и пляшет в ней «Московская особая»,

И нет в душе тоски по матушке-Москве.

Я ещё в пирожковой с кирюхой кирнул,

Он потом на Дворцовую площадь свернул,

И всё рассказывает мне, всё рассказывает,

И показывает, и показывает.

У нас в Москве эмалированных нет чайников,

Таких, как в Эрмитаже, нет картин.

И вообще, полным-полно начальничков,

А у нас товарищ Толстиков один.

Давай заделаем грамм триста сервелата!

Смотри, дурак, на знаменитые мосты.

На всех московских ваших мясокомбинатах

Такой не делают копчёной колбасы.

А я иду молчу и возражать не пробую,

Чёрт знает что в моей творится голове,

Поёт и пляшет в ней «Московская особая»,

И нет в душе тоски по матушке-Москве.

Я и в рюмочной рюмку с кирюхой кирнул,

Он потом на какой-то проспект завернул,

И всё рассказывает мне, всё рассказывает,

И показывает, и показывает.

Нет белых чайничков в Москве эмалированных,

А ночью белою у нас светло, как днём.

По этой лестнице старушку обворовывать

Всходил Раскольников с огромным топором.

Лубянок ваших и Бутырок нам не надо.

Таких, как в «Норде», взбитых сливок ты не ел.

А за решёткой чудной Летнего, блядь, сада

Я б все пятнадцать суток отсидел.

А я иду молчу и возражать не пробую,

Чёрт знает что в моей творится голове,

Поёт и пляшет в ней «Московская особая»,

И нет в душе тоски по матушке-Москве.

Мотоцикл патрульный подъехал к нам вдруг,

Я свалился в коляску, а рядом – мой друг…

«В отделение!» А он всё рассказывает,

И показывает, и показывает.

Нет белых чайничков в Москве эмалированных,

А Товстоногов самый…отпустите, псы!

По этой лестнице старушку обштрафовать…

Такой не делают копчёной колбасы…

1966

Осенний романс

( подражание)

Под сенью трепетной

осенних холодных крыл.

на берегу

божественной разлуки –

ненастная листва

и птах тоскливы звуки,

и ветер северный,

и прах Земли уныл.

Как долго я стою

над стынущим ручьём.

Как часто я брожу

в сентябрьском мирозданьи,

прижавшись как скрипач

задумчивым плечом

к багряной веточке,

к музыке увяданья…

Примечу белый гриб –

чело пред ним склоняю.

А вот часов и дней

не замечаю я…

Любезной осенью

всё лучше понимаю –

тварь благодарная –

премудрость Бытия…

Как сладок до поры

существованья сон.

И мне всё чудится

в нём образ жизни краткой:

падучая звезда

на небесах времён,

ад мглой и хаосом

вселенского порядка…

Зима берёз в моём саду

и грусть могил.

И другу милому

я жму с любовью руки,

под сенью трепетной

осенних жёлтых крыл

на берегу

божественной разлуки.

1967

Песня Молотова

( совместно с Германом Плисецким)

Антипартийный был я человек,

Я презирал ревизиониста Тито,

А Тито оказался лучше всех,

С ним на лосей охотился Никита.

Сильны мы были, как не знаю кто,

Ходил я в габардиновом костюме,

А Сталин – в коверкотовом пальто,

Которое достал, напротив, в ГУМе.

Потом он личным культом занемог

И власть забрал в мозолистые руки.

За что ж тяну в Монголии я срок?

Возьми меня, Никита, на поруки!

Не выйдет утром траурных газет,

Подписчики по мне не зарыдают.

Прости-прощай, Центральный Комитет,

И гимна надо мною не сыграют.

Никто не вспомнит свергнутых богов,

Гагарина встречает вся столица.

Ах, Лазарь, Моисеич, Маленков,

К примкнувшему зайдём опохмелиться!

1961 – 1962

Танго бедной юности моей

Я это танго пиликал на гармошке

с балкона на четвертом этаже

и сердце колыхалося немножко

как говорят блатные

в мандраже

мне эту музыкальную науку

преподавал пройдоха Беранже

но участковый вдруг меня застукал

и крикнул танго

тут блядь не проханже

штрафную сходу выписал квитанцию

хотел гармошку выкинуть к чертям

однако я внизу заделал танцы

под танго урки

там кадрили дам

шел дождь но музыка ненастье разогнала

за воротник с тарелку натекло

в подвале нашем Зойка так давала

что было с нею мне

печально и тепло

на карты и на баб я был счастливчик

а чтобы дама улеглась нагой –

сдираю я с нее зубами лифчик

трико – по-флотски – левою ногой

Сосо с Ягодою лакал на даче чачу

тогда ни стопки не досталось мне

и вот на вахте хреначит кукарачу

баян германский

на кожаном ремне

я не взорвуся под японским танком

не поведу как Чкалов самолет

а на морозе так слабаю танго

что сердце пляшет

и душа поет

на проводах чернели галки словно ноты

блажили урки аккордов не жалей

я променял все вальсы и фокстроты

на танго бедной

юности моей

ах рио-рита ах рио-рита

охота жрать как в стужу воробью

но вот столовка наша на обед закрыта

а воробья

я накормлю в раю…

А за решеткою холодная погода

А за решеткою холодная погода

сияет в небе месяц золотой

мне срок волочь еще четыре года

но только мрак в душе моей больной

сходи Маруся к подлецу Егорке

он задолжал позорник шесть рублей

на два рубля купи ты мне махорки

а на четыре черных сухарей

ты пишешь на крыльце сломала ногу

и хуй с тобой ходи на костылях

да потерпи еще совсем немного

я всю дорогу томлюся в карцерах

ты просишь чтоб чуток подкинул денег

так хули ждать-то – вышли образцы

да не грусти готовь дубовый веник

вернуся скоро в потолок не сцы

писать кончаю тормознули крысы

идет этап на беломорканал

в должок возьми у баушки Анфисы

а я по-новой в карцер поканал…

Сестрица

Выносила ссаньё за больными

Вечерами крутила кино

Вот таким как Зойка святыми

Медицина гордится давно

Не брала продуктовых подачек

Прибирала засранцам кровать

Утешала глухих и незрячих

Заменяла супругу и мать

Проходила когда мимо койки – аж

В глазах становилось темно

Терешкова в сравнении с Зойкой

Так – слетавшее в космос говно

Проплыват как белая лебедь

Вся тиха ровно белый снежок

Но рябит твою гладь в ширпотребе

Я найти ей платочка не мог

Все чины презирала все ранги

А краса а высокая грудь!

И крутилась с калеками в танго

Так как вальса нам не потянуть

Очень жалко нам нашу сестрицу

Не за то что по пьянке дала

В воскресенье в районной больнице

От сыпного она померла

Царствие небесное

Ей за всё чудесное

Ресторан Жульен

Завтра будет поздно

Вчера было рано

Как Вован Ульянов указал

белая скатерка

жиганская поляна

наша царская палата

и Колонный зал

До утра мантулит

Ресторан Жульен

Под столом блондинки

Не встают с колен

Дунайская селёдочка

Устрицы потрясные

Нам поддать не западло

Под омары классные

Ну хули мне Америка

Ну хули мне Европа

Ещё я не покойник

На бампер не ослаб

У меня из гардероба –

Голова и жопа

Эх поросёнок с хреном

Филе из свежих жаб

Соленье – пересылка

Заливняк – кандей

Пузырёк – бутылка

Пей, но не балдей

Оливки тут с Олимпа

Попугай в желе

Гриб белогвардейский

Типа на столе

Прощай вагон столыпинский

Отдыхай тюрьма

Идут севрюжка-сёмужка

Водяра – Колыма

Чёрная икорочка

Телячий холодец

Под вдову Кликуху

Контрольный огурец

Вырезка в законе

Гарнир – авторитет

Солянка – несознанка

Разборка – винегрет

Прокурор – бефстроганов

Антрекот – важняк

Такого не покушает

На шконках наивняк

Карские на пиках

Сучья бастурма

Прощай вагон столыпинский

Отдыхай тюрьма

Гуляш из грудки страуса

Козлиное рагу

Рябчик с оленятинкой

Через не могу

Халдеи африканские

Повара ништяк

Чифирок с лимоном

Кофе и коньяк

Шоколадный торт таранят

Типа мавзолей

Пей-гуляй братан залётный

Баксов не жалей

Потому что это

Ресторан Жульен

Потому что дуют в рыло

ветры перемен

На блюдечке фарфоровом

Ягодка-малина

Она охуительней

Чем во лбу маслина