Текст книги "Воздушный замок"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Свидетельство о расторжении брака[2]2
  Издательство «Советский писатель», 1981 г.


[Закрыть]

1

Фотографы в загсах делают три комплекта фотографий. Первый – самый бесхитростный и недорогой, всего две штуки: муж и жена поочерёдно расписываются в толстой книге записей актов гражданского состояния. Второй комплект – плюс ещё две фотографии, запечатлевающие момент надевания колец. Третий – добавляются свидетели с цветами в руках, а также последующие церемонии: вся компания пьёт шампанское, муж и жена смущённо целуются.

Друзья Сани Андронова женились и дарили ему свадебные фотографии. С каменными лицами стояли друзья в белостенных загсах, словно не шампанское, а яд пенился у них в фужерах. На втором плане в толпе приглашённых Саня находил себя – причёсанного, с белым треугольником платка в пиджачном кармане и удивлялся своему мрачному виду. Остальные, впрочем, тоже смотрели невесело. Как-то скованно все чувствовали себя в загсе. Настоящая свадьба начиналась, когда уходили оттуда. Впереди жених в чёрном строгом костюме, невеста в белой накрахмаленной фате – в руках поникшие гладиолусы. Позади, приотстав, чтобы не наступить на длинное невестино платье, гости и свидетели, шёпотом решающие, кто в какой машине поедет. Все спускаются вниз – по ступенькам мимо других жепихов и невест, а на улице уже ждут машины с кольцами на дверях и с куклами, привязанными розовыми ленточками к радиаторам. А потом быстрая езда по городу, удалые сигналы – расступись, народ, свадьба едет! – непременное посещение Ленинских гор, бутылка шампанского на ветру, пробка, птичкой улетающая за гранитный парапет – бежит, бежит белая пена, а перед глазами мутноватый круг Москвы-реки, стадионы, высотные здания, похожие на огромные сигаретные коробки, искрящиеся или матовые (в зависимости от погоды) купола церквей, всевозможные крыши, шпили, заводские трубы – эх, свадебная панорама!

Сорок дней и ночей, как в старину, хотелось гулять Сане в такие минуты.

Но случилось ему выпивать и с разведёнными мужьями (уже не шампанское) – в основном в пивных и столовых, где на них поглядывали косо, так как разведённые мужья стремились обязательно напиться, вели себя непотребно: поначалу куражились, а потом покаянно бормотали, что всё, конец, последняя в жизни пьянка, а завтра… О, завтра начнётся новая – чистая, трезвая жизнь! Саня подобного максимализма не понимал, злился и старался побыстрее уйти.

Скоропостижные свадьбы и разводы раздражали Саню. О семейной жизни немногих уцелевших пар тоже рассказывали всякие удивительные вещи. Например, как молодые муж и жена не таясь изменяют друг другу, а потом с удовольствием делятся пережитыми ощущениями, отчего любовь их только крепнет и крепнет. Саня слушать про эти странности не желал. Он пожимал плечами и сердито отвечал, что чужая семейная жизнь его совершенно не касается. Пусть люди живут как хотят!

«Хороший он парень, только какой-то правильный, скучный…» – говорили про Саню друзья. «Ребёнок! Он ведь ещё совсем ребёнок!» – добавляли знакомые девушки.

Все они почему-то были уверены, что ближайший Сашин друг Юрка Тельманов женится на высокой голубоглазой блондинке, отец которой непременно будет большим начальником. Один раз на институтский вечер Юрка действительно привёл какую-то крашеную блондинку, а насчёт отца-начальника девушки-сокурсницы додумали: они считали, что Юрка – карьерист и хитрец, каких сейчас много. Про Саню они этого сказать не могли. Саня казался сокурсницам тургеневским персонажем, этаким Лаврецким, способным на самую неожиданную выходку.

«В деревню, в деревню он поедет… По распределению! – шутили они. – Там и найдёт себе любушку… Да, Саня?»

…Первый раз Саня Андронов показал себя в сельской местности на первом курсе… Картофельные поля уходили к голубому горизонту, где румянились под закатным солнцем растрёпанные стога и летали, недовольно каркая, грачи – учили летать свою молодёжь. Девочки собирали оставшуюся после комбайна картошку в корзины, корзины ссыпали в мешки, а мальчики забрасывали эти мешки в кузов подъезжающего трактора. Как-то в обеденный перерыв, когда Саня, его будущий друг Юрка Тельманов и ещё несколько студентов отдыхали на мешках и недовольно стерегли глазами трактор, который резвой оранжевой букашкой полз к ним с другого конца поля, рядом вдруг остановилась замызганная машина. У шофёра бегали глаза, а у бригадира, прилепившегося к подножке, белая кепка была опущена на самый нос. Соскочив с машины, бригадир попросил студентов быстренько загрузить машину.

– За мной не пропадёт! – коротко сказал он.

– Сколько? – поинтересовался Юрка Тельманов.

Бригадир показал два пальца.

– Мало!

Бригадир ухмыльнулся и отогнул ещё один палец.

Вот тут-то совершенно неожиданно вперёд вылез Саня и начал задиристо выяснять, куда пойдёт машина, почему на ней московский номер и где Маша-учётчица, которая пересчитает мешки и занесёт всё в ведомость.

Бригадир поскучнел, поправил белую кепку и вскочил на подножку. Машина поехала дальше.

– Лапоть! – сказал тогда Сане Юрка Тельманов. – Он ведь машину хотел налево отправить! Не понял?

– Понял… – тихо ответил Саня.

– Будешь бороться с коррупцией? Напишешь докладную директору совхоза? – поинтересовался Юрка.

– Нет… – ответил Саня.

– От таких, как ты, самый вред! – убеждённо сказал Юрка. – И воров не наказал, и у нас три бутылки отнял!

Все насупились.

Вечером Саня сходил в магазин и купил три бутылки вина. Он поставил их в комнате на стол, за которым Юрка и ещё несколько студентов-грузчиков угрюмо играли в домино.

– Рыба! – сказал кто-то, и все бросили костяшки на стол.

– Неужели купил? – удивился Юрка.

– Купил, – ответил Саня.

– А докладную директору не написал?

– Не написал…

Юрка равнодушно пожал плечами. Саня застенчиво улыбнулся и полез в тумбочку за стаканами.

Недавно Сане Андронову исполнилось девятнадцать лет. Живёт он в Москве на проспекте Вернадского вместе с мамой, папой и сестрёнкой-девятиклассницей Наташей. На проспекте Вернадского высотные дома расставлены редко, осенними прозрачными вечерами Саня любит сидеть в своей комнате, не зажигая света, и смотреть, как переливается и дрожит огнями Москва, как блестит алюминиевая крыша кинотеатра «Звёздный», как здание университета освещено жёлтыми прожекторами, а на шпиль, точно бубенчики на остроконечный колпак, нанизаны красные огоньки – чтобы самолёты в тумане не врезались.

Санин отец работает художником-дизайнером на ЗИЛе. Побывав в гостях у Сани, можно наглядно, в картинках пронаблюдать весь путь автомобиля от кузнечикообразных моделей конца девятнадцатого века до современных обтекаемо-красных, словно высунутые собачьи языки, иностранных гоночных машин. Картинки висят в прихожей и во всех комнатах.

Отец приходит с работы в шесть часов. Смотрит в Наташин дневник, где всякий раз его встречают крутобокие пятёрки, потом заглядывает в комнату к сыну.

– Что ты делаешь? – спрашивает он у Сани.

– Разве ты не видишь? – удивляется Саня. – Я лежу на диване…

– И вчера, когда я пришёл, ты лежал на диване, и позавчера тоже…

– А утром, – хихикала шустрая сестричка-отличница Наташа, – он в кухне на запотевшем окошке женские профили рисовал. Он влюбился! Влюбился!

Мама обычно появлялась на час позже. Она никогда не открывала дверь ключом, а предпочитала троекратно звонить. Вся семья выходила в прихожую встречать маму. Пока она раздевалась, ей сообщали последние новости: какие отметки принесла из школы Наташа, кто звонил, утвердили ли папин последний проект. Один раз Саня решил пошутить. Он торжественно подошёл к маме, помог снять пальто, а потом галантно поцеловал руку.

– Что это с тобой случилось? – удивилась мама.

– Я женюсь… – тихо произнёс Саня.

По тому, как разом у всех изменились лица, Саня понял, что сказал вещь хотя и неожиданную, но всеми предчувствуемую.

Мама медленно опустилась в кресло у зеркала. Зеркало отражало висящую напротив гравюру. На гравюре – легковая машина будущего, как её представляет себе Санин папа. Казалось, машина будущего вот-вот оторвёт от асфальта колёса и полетит, сверкая в воздухе хромом и лаком. Полная всякой снеди мамина сумка накренилась. Из сумки целились в гравюру зелёные луковые перья.

Сане стало неловко.

– Я пошутил, – сказал Саня. – Мне не на ком жениться…

– Ты давай договаривай… – не поверила мама. – Если так шутишь, значит, есть на ком…

Саня грустно улыбнулся.

– Ты ведь у нас бесхарактерный… – сказала мама. – Тебя любая девка запросто окрутит… А мы потом квартиру разменивай…

Вечером Саня сказал отцу:

– Я придумал замечательную первую фразу для нового семейного романа конца XX века: «В счастливых семьях растут бесхарактерные, скучные дети…» Здорово, правда?

Отец ничего не ответил и нарисовал на запотевшем кухонном окне (оно всегда запотевало, когда вскипал чайник и прыгала над ним крышка) изящный девичий профиль.

– Счастливая семья – жертвенный алтарь, – сказал Саня. – Я сегодня искал тушь и рылся у тебя в столе… Я видел твои старые рисунки… Скажи, почему ты остановился на этом проклятом дизайне? Ты же мог стать настоящим художником… Почему ты не пошёл учиться дальше?

– Как-то времени не было… – виновато улыбнулся отец.

– Это наша счастливая семья! – сказал Саня. – Она виновата!

– Ты всё упрощаешь… – Отец прислушался и испуганно приложил палец к губам. – Не забивай себе голову всякой чепухой! – шепнул он.

В кухню зашла мама.

Почему Юрка Тельманов подружился с Саней Андроновым, никто на курсе не понимал. Девочки-сокурсницы острили, что Юрка водит за собой Саню, как собачку на верёвочке. Юрка, однако, на эти льстивые остроты не реагировал, – его отличало поразительное равнодушие к тому, что именуется общественным мнением.

Юрка и Саня учились в институте, где девочки составляли большинство, поэтому всевозможные сплетни, слухи и измышления были для них вещами если не всегда безобидными, то уж во всяком случае привычными.

Был Саня Андронов белолиц, голубоглаз, тёмно-рус. Волосы носил не очень длинные. Считался симпатичным парнем, только слишком задумчивым. На переменах Саня любил сидеть на подоконниках и курить, глядя в окно. И чтоб непременно форточка была открыта. Даже зимой. Саня стоял, окутанный морозным паром, как Дед Мороз, и щёки его розовели. Все идущие мимо поёживались. Когда Юрки в институте не было, Саня вполне довольствовался на переменах обществом открытой форточки. «Ну что сидишь, мёрзнешь? – спросила его однажды сокурсница. – Скучно без хозяина?» Саня старательно загасил окурок, а потом встал и влепил в лоб сокурснице звонкий щелчок. И погрозил пальцем.

Больше к Сане не приставали.

Юрка Тельманов был высок, черноволос и худ. Успевал везде и замечал всё. Появляясь в вестибюле института, он одновременно здоровался с вахтёршей, расстёгивал пальто, хмурясь, смотрел в расписание, красивым жестом выражал восхищение какой-нибудь знакомой, нарядившейся в необыкновенные штаны. Потом Юрка галопом скакал по лестнице, его все хлопали по плечу, что-то кричали в спину – одним словом, был Юрка в институте фигурой заметной. Несмотря на многочисленные прогулы, группа единогласно выбрала Юрку старостой. Правда, с немалой для себя пользой. Учёта посещаемости лекций Юрка не вёл. Отсутствовали в журнале столь нелюбимые студентами буквы «н».

Будучи человеком живым и энергичным, Юрка иногда вдруг начинал изображать из себя этакого равнодушного синего гусара, всё испытавшего и познавшего.

Девушки часто приглашали Юрку в гости. А Юрка всегда брал с собой Саню. Перед выходом из дома звонил и спрашивал: «Что будем делать? Чай пить, да? А торт будет?» – и подмигивал Сане. Саня любил сладкое и поэтому краснел. Ему казалось, что любовь к тортам, пирожным, конфетам, шоколадным батончикам, мороженому, варенью и т. д. – для настоящего мужчины слабость непростительная.

В гостях Юрка хитрил. Видя, как мрачнеет лицо сокурсницы при виде Сани, старательно шаркающего ногами о коврик, Юрка делал гримасу и разводил руками, дескать, вот навязался проклятый! А когда сокурсница недовольно вела их на кухню, Юрка в восторге толкал локтем Саню в бок. Была у него такая дурацкая привычка. Откушав чаю с тортом, Юрка закуривал и начинал беседу на какую-нибудь светскую тему, а Саня обычно листал журналы, ходил вдоль книжных полок и зевал.

Ему было скучно. Он не понимал, зачем Юрка сюда пришёл. По своему простодушию Саня считал, что если не собираешься предлагать девушке руку и сердце, нечего к ней и в гости ходить, а тем более насмешничать. На обратном пути он всякий раз высказывал эту мысль Юрке, на что Юрка вполне резонно замечал: «Что ж мне, всё время дома сидеть? И потом, ты мог бы и не идти!»

Саня огорчённо вздыхал. «Хватит быть у него на поводу! – думал он о своих отношениях с Юркой. – Почему всё время он решает, а я только слушаюсь?»

Но через пять минут Юрка хлопал Саню по плечу, говорил какую-нибудь глупость – и Саня забывал про своё стремление к независимости.

Вскоре про Саню в институте начали распространяться всевозможные слухи. Одна девушка, например, утверждала, что видела Саню в театре с известной артисткой, другая зачем-то наврала, что при ней пьяного вдребезги Саню бородатые швейцары изгоняли из кафе «Московское», где он с утра пил запоем вместе с какой-то рыжей тёткой. Второй сокурснице поверили сразу, а театралке заявили, что она обозналась. Не мог Саня быть в театре. Да ещё с известной артисткой!

Слухи эти были реакцией на Санино поведение в гостях. Юрку прощали, считали, что он окружён красавицами на стороне, а вот чего Саня нос воротит – ходит вдоль книжных полок и зевает, – было совершенно неясно…

Саня часто вспоминал тот день в совхозе, когда белокепочный вор-бригадир пытался угнать в Москву машину картошки. Ночью было не по-осеннему тепло, и жёлтая, словно из засахаренного мёда, луна висела над самым крыльцом, где сидели и разговаривали Саня, Юрка и ещё два парня-однокурсника. Осенняя звёздная ночь шелестела яблоневыми садами, робкий ветерок лизал луну, тлели огоньки сигарет. Глаза упорно закрывались, но Саня не давал себе заснуть. Говорили о женщинах…

– Ребятки, это не разговор… – неожиданно засмеялся Юрка. – Это какое-то состязание в пошлости.

Все в изумлении посмотрели на Юрку, ещё пять минут назад изощрявшегося не хуже других.

– К чему речь веду, – икая, пояснил Юрка. – Мораль читать не собираюсь… Скучно… Одно и то же, одно и то же…

– Ты давай чего-нибудь новенькое расскажи! – предложил один из парней.

– Не надоело ещё похабщину слушать? – Юрка поднялся с крыльца и потянулся.

Получилось так, что Юрка вылетел из этого разговора ангелом, а все остальные остались сидеть в грязи, как свиньи. В комнате сурово молчали, а Юрка аккуратно развешивал на спинке кровати свою одежду и посмеивался. А когда погасили свет и койки начертили на полу и стенах разные теневые геометрические фигуры, Юрка сказал:

– На сон грядущий надо о возвышенном говорить! О первой любви! Об идеальной девушке!

– Заткнись! – угрюмо сказал кто-то.

Юрка вздохнул.

– Идеал, наверное, равнозначен тому, кто его создаёт… Поэтому никто не хочет о нём говорить… Его баюкают в мечтах…

Юрка захрапел сразу, а Саня долго не мог заснуть.

«Как же так равнозначен? – недоумевал Саня. – Когда тебе кажется, что ты одинок, забыт, покинут – вот когда начинаешь думать об идеальной девушке, которая не обманет, не бросит, не предаст! Вот когда наступает время истинной любви! Ах, как хочется тогда любить! – думал Саня. – Кажется, встреть любимую, и катись всё к чёртовой матери! Ведь идеал, – думал Саня, – самим тобой выдуман и хотя бы уже поэтому тебе не равнозначен! Потому что всегда желаешь себе лучшего!»

Оспорив таким образом храпящего Юрку, Саня спокойно заснул.

Иногда, скучая на лекциях, Саня обводил ленивым взглядом институтских девушек. Закончив беглый осмотр, он горько вздыхал. Саня перефразировал известную поговорку насчёт пророка в своём отечестве: «Не встретишь любимую в собственной группе…» Неизвестно, как насчёт Юрки, а про Саню сокурсницы придерживались такого же мнения.

Девушку-идеал, однако, на которой и жениться не грех, баюкали в своих мечтах и Юрка и Саня.

У Юрки это была высокая стройная блондинка (не ошиблись институтские девушки!) с голубыми глазами и прямым греческим носом. Говорила блондинка редко, но умно. По пустякам не болтала. Под руку ходить ненавидела, однако любила, когда Юрка обнимал её за плечи. Была сдержанной, но искренней, Юрку боготворила. К родителям своим блондинка особенной привязанности не испытывала. Она сама по себе, родители сами по себе. Юркино стремление пореже встречаться с её родителями поддерживала полностью. Она удивительная и экономная хозяйка. Завтрак – омлет с гренками, кофе. Обед – салат, бульон, пельмени. Ужин – варёная картошка и ветчина с хреном. Просыпается она раньше Юрки, встаёт тихо, стараясь его не разбудить. В их доме всегда чисто, как в церкви. Юрка проснётся, а на стуле его ждёт выстиранная и выглаженная рубашка.

Санин идеал был куда менее детализирован, а такие вещи, как завтрак, обед и ужин, были ему вовсе неизвестны. Сане почему-то казалось, что едой должна заниматься мама. Кому, как не ей, знать, что Саня ест на завтрак? Не мог Саня представить себе любимую в фартуке, хлопочущую у плиты, где подгорают котлеты. Цвет волос и глаз любимой были вовсе не определены. Не знал Саня и какого роста она будет. Можно ниже, можно с него, а можно повыше… Ничего в этом страшного нет. Так считал Саня. «Главное, чтобы она меня понимала… – думал Саня. – А я её любил…» Он собирался любить эту неизвестную девушку всю жизнь, быть всегда ей верным, исполнять любые её желания. Короче говоря, при определённых стечениях обстоятельств Саня мог жениться на любой девушке. Сокурсницы это чувствовали. Они утверждали, что Андронов готов цепляться за кого угодно – ему всё равно. А отошьют его – он утрётся и снова начнёт свои безнадёжные ухаживания…

Пришла пора сдавать сессию. К этому времени Саня отрастил ушкуйничью бороду во все щёки, а волосы у него теперь чуть-чуть не доставали до плеч. Никто не знал, зачем он это сделал (даже с длинными волосами Саню нельзя было назвать модником), и все советовали подстричься, но Саня из-за непонятного своего упрямства так и продолжал ходить с длинными волосами. И когда он выходил в прихожую встречать маму, вернувшуюся с работы, она ставила раздутую сумку на пол и спрашивала: «Опять не подстригся?» Саня смотрел на гравюру, изображающую машину будущего, и помалкивал. Саня думал, что неплохо бы проехаться на такой машине, где стёкла голубовато туманятся, сиденья пружинят, скорость невообразимая – воздух обтекает лакированные бока машины и только посвистывает сзади от зависти и завивается невидимыми бурунчиками.

– Мне-то что… – продолжала мама. – Как в институте терпят эти твои патлы? Неужели так трудно сходить в парикмахерскую и подстричься?

С одной стороны, Санина строптивость маму раздражала, а с другой – она казалась ей признаком нарождающейся зрелости сына. Мама с грустью думала, что когда-нибудь Саня женится и им будет командовать чужая девица. Санина мама считала, что брак в первые годы – это борьба характеров, и она была уверена, что в этой борьбе Санин характер потерпит сокрушительное поражение.

А Саня о браке совершенно не думал. В зимние каникулы он собирался поехать с Юркой в Ленинград, чтобы там как следует отдохнуть после тягот и забот сессии. Саня смутно представлял себе, что они будут делать в незнакомом городе, но всё равно он отверг папино предложение поехать на дачу в Расторгуево. Отверг расторгуевские синие зимние вечера, матово-красное солнце, садящееся прямо на сосны, барабанную дробь одиночки дятла, скрип лыж, накатанную лыжню, петляющую между сосен, цепочку заячьих следов на целине, вороньи крестики под деревьями, лисий рыжий хвост в еловых ветках… А вечером – горячий чай с вареньем, в девять часов глаза уже слипаются – спать. Всё это было замечательно, но повторялось каждый год, а Сане хотелось чего-нибудь другого. Юрка Тельманов звенел ключами, как колокольчиками, и говорил, что у них в Ленинграде будет двухкомнатная квартира на проспекте Гагарина, что в Ленинграде у него полно друзей, с которыми он познакомился когда-то давно на юге, а у друзей полно знакомых девушек. «А музеи какие там! А архитектура!» – восклицал Юрка. Санины щёки начинали розоветь сквозь бороду. «Чего захотим, то и будем делать», – обычно добавлял в конце Юрка.

– Билеты, билеты надо заранее заказать, чтобы потом в очереди не стоять, – волновался Саня.

– Закажем, – отвечал Юрка. – Вот первый экзамен сдадим и закажем…

Саня в последнее время испытывал странное чувство, что мысли его – стая птиц, внезапно разлетевшихся в разные стороны. Каждая птица-мысль летит куда ей вздумается, а собрать их обратно в стаю и заставить обдумать что-то конкретное нет никакой возможности.

Поэтому в спорах с Юркой Саня всегда оказывался побеждённым. У Юрки даже была присказка: «Это надо обдумать». Он садился на подоконник, сжимал руками виски, и Саня с благоговением смотрел на мыслящего товарища. Ничто не могло в такие минуты отвлечь Юрку от обдумывания.

А Саня даже на экзамене, вытащив билет, не мог сразу сосредоточиться. Спохватывался он обычно, когда пора было отвечать, когда преподаватель уже косил в его сторону строгим взглядом. В голове у Саня начинали лихорадочно переворачиваться страницы учебников и конспектов, словно старые магнитофонные записи, дребезжали скучные лекции и семинары, и в конце концов Саня, заикаясь и краснея от волнения, отвечал на вопросы билета и получал четвёрку. Птицы-мысли всё-таки собирались в подобие стаи, и из аудитории Саня выходил решительный и просветлённый, садился на подоконник, закуривал и… моментально превращался в прежнего Саню – мечтательного и отсутствующего, в тургеневский персонаж, неизвестно как пробравшийся в институт.

– Андронов! Андронов! – набегали сокурсницы. – Дай-ка посмотреть зачётку! Какие вопросы были? Как он спрашивает? Зверствует, да? Можно хоть списать? Тебе «шпоры» больше не нужны? Давай сюда! Вот чёрт, я же этот билет как раз учила!

– А? Что? – растерянно спрашивает Саня.

Сокурсницы убегали.

Сессия продолжалась…