Текст книги "Воздушный замок"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Это… кажется, Сёмка… – пробормотал Андрей.

– Андрей! – Анюта схватила его за руку. – Поехали, пожалуйста! Зачем тебе краски? Поехали, Андрей!

– Ты что, не хочешь, чтобы он нас видел? – спросил Андрей. – Ты… его боишься?

Анюта непрестанно теребила ленточку, которой была перевязана голубая коробка.

– Поехали, Андрей! Я ничего не боюсь. Я тебя прошу.

– Ничего-ничего, может, я хочу с ним потолковать? – Андрей сделал шаг вперёд.

– Пожалуйста, Андрей… – повисла у него на руке Анюта. – Не связывайся с ним, умоляю, поехали!

– А чего ты так волнуешься?

– Поехали, Андрей!

Андрей сел в машину, откинулся на сиденье.

Тревога.

Она сгустилась в машине подобно синему ночному воздуху. И Андрей и Анюта – оба дышали тревогой. Странное чувство – тревога до предела обострила восприятие, позволила увязать вопреки логике вещи, на первый взгляд несоединимые. Разновидностью иного была тревога. Догадка прошла сквозь Андрея как ток.

– Ну что ж, Николай Николаевич, поехали… – произнёс Андрей, одновременно держа в поле зрения Анюту, идущего навстречу Сёмку, голубую коробку у Анюты на коленях. Когда ЗИМ поравнялся с Сёмкой, Анюта стремительно нагнулась завязывать шнурок. Андрей не менее стремительно бросил взгляд вниз. Не нуждался в завязывании шнурок!

Выехали на улицу. Анюта рассмеялась, чмокнула Андрея в щёку.

– Умница! Всегда слушайся меня, и всё будет в порядке! Как здорово! Мы едем за город.

– Можно было взять с собой Дельту, – сказал Володя, – она бы не помешала, правда?

– Конечно, – рассеянно ответил Андрей.

Володя с негодованием посмотрел на Анюту. Дескать, что я говорил!

Анюта смотрела в окно.

– Андрей смотрел на Анюту и думал, что же такое в голубой коробке?..

До мелочей, до выбоин на асфальте была известна Андрею дорога на дачу. Раньше она даровала покой и радость. Так приятно было смотреть на мелькающие за окном деревья, столбы и перекрёстки! Душой отдыхал Андрей от школьно-городских тревог и волнений. Здесь, в машине, начинался его мир. Здесь он приводил в порядок мечты и мысли.

Нынче же тревога висела в машине облаком. Мельчайшие её игольчатые частицы, казалось, проникали в кровь, струились по венам, оседали льдистыми кристалликами под ногтями. Андрей дышал на ногти, стараясь растопить лёд, потирал в волнении руки, разогревая кровь.

Впоследствии Андрей научился справляться с внезапными приступами тревоги, в конце концов даже начал извлекать из них прямую выгоду. Тревога стала его ясновидением. Как светофор, она сигнализировала: «Сбавь скорость! Оглядись! Внимательно оглядись!» Тревога предостерегала, охраняла. Так, например, Андрей пугался, когда ему слишком уж везло, потому что был согласен с древними греками, которые, как известно, считали, что чрезмерный избыток в одном направлении приводит к насильственному изменению в другом, противоположном. По их мнению, люди, ставшие чрезмерно богатыми или же заполучившие чрезмерную власть, подвергаются особой опасности впасть в крайнюю нищету и зависимость. Богатство лидийского царя Креза для древних греков не было причиной его падения, но они полагали: для умного наблюдателя – это симптом, что в его жизни что-то произошло, нарушилось, и это «что-то», вероятно, приведёт его к падению.

Сколько бед миновало Андрея! Время, само всемогущее время как бы протянуло ему руку дружбы. Спокоен и безмятежен был его человеческий век. Лишь в редкие мгновения бунта против этой безмятежности Андрей впадал в отчаянье. Не ограбил ли он сам себя? Не обломал ли сознательно крону, превратившись в голый столб, на который даже воробью не сесть, не зацепиться. Не за что… Сколько, сколько всего могло с ним быть, но не было! Не было… Тревога предупреждала, а Андрей старался не спорить с тревогой. И бунтовал-то скорее из любопытства, как хозяин, уверенный в прочности своих ворот, всё же иногда проверяет их крепким ударом сапога. Не с целью действительно проверить, а лишь почувствовать удовлетворение…

Зато как легко было во всем остальном! Всё, что задумывал, осуществлялось. Жизнь была податливой, как пластилин. Только верь, верь тревоге! А несбывшееся… Несбывшееся забывалось.

С годами Андрей перестал бунтовать даже и из любопытства. Чувство тревоги с годами так сильно развилось, что Андрей стал улавливать особенный запах тревоги, исходящий от людей, которым предстоят испытания. Это был странный холодный запах слёз, бессонницы, седеющих волос, ночи – глухой, безнадёжной… Странность запаха была в том, что исходил он от внешне совершенно благополучных людей. Мысленно Андрей роднил их с безумным архитектором, который когда-то заглянул к отцу на огонёк. Андрей с жалостью смотрел на этих людей, пытался как-то их предостеречь, но люди, особенно в моменты благополучия, редко внимают предостережениям.

Тогда, в машине, стремительно летящей по направлению к даче, Андрея посетила первая в жизни тревога.

Золотоглазая Анюта была средоточием тревоги, от неё исходил специфический холод. От неё и от коробки, лежащей у неё на коленях. «Анюта ни разу не сказала, что любит меня, – подумал Андрей, – глаза её всегда темны, а губы равнодушны!»

Тревога нашёптывала, что зря, зря, зря затеял он эту поездку, что беда, беда, беда пятым пассажиром едет в машине. «Поворачивай. Так будет спокойнее…» – шептала тревога, но Андрей не послушался.

– Анюта! – наклонился Андрей. – Ты меня любишь?

– Что-что? – громко переспросила Анюта, так, что даже шофёр обернулся. – Что я?

– Ничего, – с досадой ответил Андрей.

Позади осталась Москва. На тихое дачное шоссе свернули, где почти не ездили машины, где тополиный пух сплетал в воздухе кружева.

Свежий лесной ветер мало-помалу разогнал облако, развеял очертания беды.

А вот наконец и дача. Ласковый сторож кивает головой, открывает ворота. Каким жутким кажется Андрею это безличное доброе покачивание. Беда, беда вновь расставляет вокруг свои знаки!

– Всё в порядке… – улыбается сторож. – Завтра привезут навоз, я займусь огородом. Теперь у нас две новые грядки клубники и яблоньки…

…Володя и Анюта с интересом разглядывали дачу – маленький кирпичный зáмок на зелёной траве, с верандочками и башенками, с диковинным наклонным окном наверху.

– Я думал, так может быть только в Англии, – сказал Володя.

Солнце светило в наклонное окно. Окно пылало. Словно с горки съезжало с него солнце – играючи, весело. Куда тяжелее оно будет съезжать на закате – калёное, круглое, красное. Ярило – самое подходящее определение для закатного солнца.

Андрей бренчал ключами, спеша впустить любимую и друга в дом.

Вошли. Для начала устроились в полукруглых кожаных креслах в большой, похожей на зал комнате.

– Какое дивное совпадение, – сказала Анюта. – Сегодня у меня день ангела.

– День ангела – церковный предрассудок! – назидательно сказал Володя. – Эх, жаль, Дельту не взяли! Она так давно не была в лесу. Я… именно сегодня хотел с ней пойти в лес.

– Надо было её взять – и всё, – ответил Андрей. – Чего сейчас-то говорить?

– Вот привязался к этой Дельте! – обиделась Анюта.

– А если бы тебя назвали не Анной, а, скажем, Электриной или Турксибой, когда бы ты праздновала день ангела? – спросил Володя.

Андрей давно обратил внимание, что в разговорах с сестрой Володя исключительно занудлив.

– Отстань! Меня назвали Анной, и сегодня, слышишь, не вчера и не через неделю, а именно сегодня у меня день ангела! И не желаю я больше слушать твою чушь! Ты… давно чего-то не вспоминал про Дельту… Ах, как же мы её не взяли с собой?

– В таком случае… – Володя не договорил, замер с открытым ртом. На сосну прямо перед окном уселся дятел в красной шапочке, сосредоточенно и интенсивно заработал клювом. Володя моментально забыл про нудный спор, про всё на свете. Венец творения – дятел – сидел на сосне…

Андрей приблизился к Анюте, взял за руку. Никогда ещё не казалась она ему столь привлекательной. Белая полоска зубов матово светилась. Золото в глазах перемешалось с солнечным светом. Анюта разговаривала с братом раздражённо, голос сделался резким. А сама Анюта напоминала чайку – стремительную, готовую на что угодно. На воздух, на простор стремилась Анюта. Ей уже надоело сидеть в комнате. За окном клубничные грядки, лужайки, цветы, лес – всё солнцем одето. И тишина за окном, как на другой планете…

«Интересно, как подействует на неё простор, – подумал Андрей, – ничем не ограниченный вольный простор, где она хозяйка? Ведь я ни разу не видел её на просторе…»

И действительно, Володя и Андрей пошли собирать клубнику, а Анюта вдруг начала танцевать на лужайке. Туфли мешали – она сбросила их, танцевала босиком, кружилась, смеялась, прыгала.

Андрей совершенно обезумел от её грации, совершенства. Недостойно, казалось, ему, смертному, видеть танцующую Анюту. Только богам-олимпийцам можно. Андрей задрал вверх голову – не видать ли их, заоблачных, любующихся Анютой? Впрочем, Андрей догадывался – это только начало. Главные танцы впереди!

Анюта упала на траву:

– Я живу, – прошептала, а потом закричала: – Я всё-таки живу!

Володя и Андрей облизывали красные клубничные губы.

– Андрей! – позвала Анюта, глядя в небо, сделав из смуглой ладони козырёк.

Андрей подошёл, наклонился.

– Поцелуй меня! А ты, Володя, отвернись…

– Идите вы знаете куда! – Володя широко зашагал по траве к воротам.

– Заблудишься, – сказал Андрей.

– Ничего, как-нибудь, – усмехнулся Володя, – сами смотрите не заблудитесь…

– Там прямо – озеро… – Андрей склонился над Анютой, увидел свет в её глазах, словно поплыл в счастливый какой-то сон, растворился в мерцающих золотистых искорках. «Вот оно, счастье… – мелькнула мысль. – Всегда бы так плыть и плыть…» – Ты… сегодня необычная, – прошептал Андрей, – ты сказала: «Я всё-таки живу…» Что это значит?

– Ничего! – Анюта притянула Андрея, крепко поцеловала. – Просто я очень люблю танцевать. Я была бы самым счастливым человеком в мире, если бы всегда могла танцевать на этой лужайке…

Андрей обнял Анюту. Она засмеялась, ловко вывернулась, побежала по траве.

– Куда?

– На озеро. А то заблудится Володя.

Андрей поднялся, отряхнул одежду. Удивился нетвёрдому своему шагу. Какими смехотворными показались сейчас недавние тревожные мысли. Послушайся он их – ничего бы не было! Не было бы танца, поцелуя на зелёной траве.

До сих пор горели губы, а в глазах, точно невесомые, стояли золотистые искорки.

– Я накрою на стол! Будем завтракать! – крикнул Андрей, но Анюта была уже за бетонным забором. – Праздновать твой день ангела…

«Она сказала, что была бы счастлива, если бы всегда могла танцевать на лужайке… И всё. Где в этот момент должен быть я, она не сказала. Ладно…» Недоброе это было раздвоение: душа то горела, то леденела. То успокаивался Андрей, то лихорадка начинала его бить. «Так просто, – думал, – сказать ей: «Андрей! Я тебя люблю». А вот не говорит!»

…Словно заправский официант, с полотенцем через плечо, встретил Андрей Анюту и Володю, возвратившихся с озера, с купания. В открытый сарафанчик переоделась Анюта, блестели капли на плечах.

– Прошу к столу!

– Вот это да! – Анюта взяла в руки красную бутылку. – Даже вино… Но почему такое… красное? Как кровь?

– Ангельская кровь… – улыбнулся Андрей.

Володя удивлённо озирался, не в силах привыкнуть к полукруглой комнате, огромному панорамному окну.

– Зимой, – сказал Андрей, – люблю смотреть в это окно. Там метель бесится, ветки трещат, а ты сидишь себе у печки… Или на диванчике с книжкой. К вечеру воздух синий-синий. Я на лыжах всегда вечером хожу.

– И всё-таки Дельту надо было взять! – подвёл итог каким-то своим мыслям Володя.

Никто не стал спорить. Тем более что Дельта была далеко отсюда. Спала, наверное, положив морду на лапы. А Бисмарк, как боевой истребитель, совершал утренний облёт территории, смотрел неодобрительно на ворон, оккупировавших помойку.

Вино плеснулось в бокалы. «Действительно, как всё-таки похоже вино на кровь, – подумал Андрей, – предостеречь, быть может, хотели человечество изобретатели вина? Но… ведь есть и белые вина! И водка… Или вначале было только красное?»

Андрей заметил, что почти непрерывно Анюта смотрится в зеркало. То царственно покачивает головой, то дерзко встряхивает высыхающими волосами. Разные образы чудились Анюте в зеркале. Андрей улыбнулся. О, ему прекрасно была знакома эта захватывающая игра с зеркалом! Самая грациозная наконец была найдена поза из всех возможных. Чуть отвернувшись от зеркала, чтобы была видна и спина, на которой ещё дрожали прозрачные капли, с бокалом красного вина в руке сидела Анюта в удобнейшем кресле, как королева в своей загородной резиденции.

– Ты королева, да? – шёпотом спросил Андрей у Анюты.

– Нет, я всего лишь… – Анюта осеклась. – Что ты за мной подсматриваешь?

– Каким образом? И… как? Мы же вместе сидим.

– Не знаю как, но подсматриваешь!

– Значит, всё-таки королева?

– Слушай! Никакая я не королева! Я…

– Нет! – крикнул Андрей.

– Королева… – задумчиво повторила Анюта, как бы впервые мысленно оценивая это слово, воспринимая его не как символ, а как живое, реальное понятие. – Зачем ты надо мной… издеваешься?

– Я не издеваюсь, а говорю комплименты…

Не было Анюте покоя. Что-то упорно её мучило. Андрей вспомнил недавнюю её фразу: «И всё-таки я живу!» Вновь догадка прошла сквозь него, как ток.

– За проницательность! – подняла Анюта бокал. – За талант, который всё… всё убивает! Который лишает жизнь смысла! За… За… мой день ангела!

– Виват! – крикнул Андрей.

Володя тоже поднял бокал, удивлённый. То на Анюту смотрел, то на Андрея, ничего не понимая. Или наоборот, всё понимая, но не желая вмешиваться.

Анюта выпила до дна, закусила клубничкой.

– Я не хотел тебя обидеть, – сказал Андрей, – просто… у меня почему-то всегда всё не так получается…

– Значит, вот здесь ты вырос? – спросила Анюта. – В этом симпатичном домишке?

Андрей пожал плечами.

– В какие же игры ты играл? И с кем? Тебе… кого-то приводили? Наверное, играл в какие-нибудь особенные игры, да?

– Почему же в особенные? – Андрей чувствовал насмешку, но не знал, как отвечать. Он как бы оказался меж двух огней. Общаясь прежде с Анютой, Андрей был с ней предельно откровенен. Мучительное, тягостное, горькое самопознание было смыслом общения с Анютой. Открывая себя ей, Андрей открывал себя самому себе. Смыслом же общения с Володей были именно игра, вдохновенное враньё, то самое свободное падение в пропасть фантазии и вымыслов, где Андрей всё мог, где всё ему было подвластно. Что как бы вознаграждало Андрея за муки самопознания, что было куда интереснее самой жизни. Сейчас Андрей с ужасом вспоминал, что плёл Володе про свою жизнь на даче. – Я играл в разные игры, – отвернувшись, произнёс Андрей. – Всё время был один, никаких друзей, никого ко мне не приводили, всё время приходилось что-то самому выдумывать. Я же рассказывал тебе… Про белого волка и… прочее…

Володя подмигнул Андрею. Дескать, правильно, нечего выдавать дурочке свои тайны.

Андрей вымученно улыбнулся.

– Это тебе за королеву, – сказала Анюта.

Андрей глубоко вздохнул.

– Давайте ещё выпьем? Теперь… за тебя.

– Успеем. Подожди! – прямо в глаза Андрею смотрела Анюта. – А сейчас? Сейчас во что играешь?

Анюта уронила нож. Потанцевав, побренчав на тарелке, нож свалился на пол.

– Ещё кто-то к нам придёт, – сказал Володя. – Мужик, если верить примете.

– Придёт… – повторил Андрей. – А вдруг незримо присутствует?

– Какую чушь ты несёшь! – Анюта нагнулась, подняла нож. Андрей не понял, к кому относятся её слова.

– Так мы выпьем? – спросила Анюта.

– Вино, вино… – пробормотал захмелевший Володя… – Кровь бедных ангелов… Как легко оно пьётся, как будто с крылышками…

Действительно, пилось вино с удивительной лёгкостью, словно в самом деле вливалось в вены что-то крылатое, возносило над суетой. Глубочайший смысл явило панорамное окно, смотрящее в лес сквозь сад. То не окно смотрело в лес сквозь сад – то душа человеческая сквозь постылую повседневность заглядывала в вечность. Не деревья шевелили на ветру листьями – трепетали непрерывно познаваемые и непрерывно забываемые вечные истины. Не небо высоко голубело – сама жизнь вмещала в себя всё сущее: доброе и злое, красивое и безобразное.

Крохотные, словно иголочные укольчики, капельки пота на лбу и губах Анюты разглядел Андрей. А в комнате между тем было прохладно. «Она волнуется, – подумал Андрей. – Волнуется, волнуется, волнуется… Даже вино ей не в радость. Почему?» Взгляд его, вдоволь набегавшийся в одинокие дачные дни и вечера по жёлтым мудрым страницам, изрядно натренировавшийся в захватывающей зеркальной игре, уже заставляющий чужие зрачки дрожать и безвольно плавиться, теперь, казалось, видел сквозь плотный голубой картон!

Иное. Продолжение того, что началось в машине…

Так вот из-за чего волнуется Анюта! То есть отчасти из-за чего…

– Оставь ты в покое коробку, – сказал Андрей, – зачем всё время её пинаешь? Или уж открывай. Я знаю, что в коробке.

Молчание воцарилось в комнате. Андрей услышал, как тикают на втором этаже в мастерской отца часы, как лесной ветер обтекает крышу дачи и летит дальше.

– Да, кстати! Что это за коробка? – заинтересовался и Володя.

– Это невозможно! Ты не можешь знать, что в коробке, потому… Потому что я сама не знаю!

Какое это было наслаждение – созерцать изумлённые лица.

Анюта теребила подарочную ленточку на коробке.

– Так сказать, что там? – Андрей положил Анюте руку на плечо, потрепал снисходительно. Сейчас он мог это себе позволить.

– Не томи, – сказал Володя, – а то она сейчас сама развяжет.

– В коробке то, что воруют из магазинов, – засмеялся Андрей, – точнее, из ларьков или продуктовых палаток… В магазинах ведь сигнализация.

– С ума сошёл! – Анюта дёрнула ленточку, отбросила крышку.

В коробке двумя рядами лежали плитки шоколада. Анюта вытащила плитку.

– «Спорт»… – растерянно прочитала Анюта. – «Спорт»… Шоколад высшего качества. Цена…

– Бог с ней, с ценой, – улыбнулся Андрей. – Ну так что?

– Ты… Ты… – Губы у Анюты дрожали. – Ты откуда знаешь? – спросила шёпотом. – Я… Я честно не знала, что здесь.

Андрей молчал. Недавняя победительная ясность вдруг улетучилась. Андрей понимал, Анюта ждёт продолжения. Но… всё смешалось.

– Ну! – шепнула Анюта. – Продолжай… Что ты ещё знаешь? Почему ты… молчишь?

– Угощаешь? – Андрей вытащил шоколадку из хрустящей фольги, разломал.

– Зачем взял? – закричал Володя. – Надо же всё это… вернуть! Откуда взялся этот шоколад?

– Ну да, вернуть, – засмеялся Андрей. – Так там и ждут. Нельзя ведь обратно… да, Анюта?

– Где ты взяла эту коробку? – закричал Володя. – Где стащила?

– Не ори, пожалуйста! – Анюта молча выкладывала плитками стол. Четверть стола, наверное, уже выложила, а плитки всё не кончались. – Я… на улице нашла эту коробку. На скамейке в парке… Да господи, где угодно!

– Шоколад? Где угодно? – Володя выразительно посмотрел на Андрея, зовя к совместному негодованию.

– Правда, я не знала, что здесь шоколад… Я думала… ну, может быть, цветы…

– Цветы в коробке из-под обуви? – фыркнул Володя.

Анюта пожала плечами. Она уже совершенно успокоилась.

– Чего вы так разволновались? Или вас каждый день кормят досыта шоколадом? Ешьте, я угощаю!

– Я тебя сейчас так угощу! – Володя стукнул кулаком по столу. – Говори, откуда эта коробка?.. Я… Я два месяца коплю деньги на попугаев, а ты… Ты хоть понимаешь, что… Кто тебе дал коробку? Кто тебе её дал?

– Отвяжись! – Анюта медленно допила вино, закусила шоколадом. – Какой вкусненький… Чего не едите?

На Андрея она не смотрела, словно того не существовало. Словно не Андрей угадал, что в коробке. Всё вдруг оказалось забытым.

«Вот она, цена моей проницательности, – горько подумал Андрей. – Анюта платит чуть ли не презрением… Но за что? Неужели только за то, что я не знаю всего до конца? Но… разве может хоть кто-нибудь всё знать до конца?» Тогда это обескуражило Андрея, впоследствии, однако, он привык. Множество раз впоследствии нисходила на него проницательность, и всегда, сначала изумлением, потом ожиданием, потом – когда ожидания не оправдывались – презрением отвечали люди. В лучшем случае – равнодушием. Как будто ничего не произошло. Как будто ничего Андрей не угадал. Позже Андрей понял, в чём тут дело. Его проницательность лишь на мгновение высвечивала человека. Возможно, впрочем, в это мгновение человеку казалось: Андрей знает всё! И Андрею, возможно, так казалось, но… лишь мгновение. Ему-то этого было вполне достаточно. Человеку – нет! Почуяв необычный дар Андрея, все желали, чтобы что-то следовало дальше, пусть неосознанно, но жаждали довериться, взвалить на него всю тяжесть собственных дум, поступков, болезней, бед… В конечном же счёте жаждали утешения, облегчения страданий, а кое-кто из впечатлительных и веры, чтобы Андрей научил, как жить. Эти могли бы стать наиболее фанатичными его приверженцами, ловили бы каждый его жест, каждое слово, но… Андрей был не тщеславен и славы пророка не хотел. Но люди рассуждали по-своему: «Раз знает, раз имеет дар, значит, должен помочь! На то и дар…» Андрей же и в мыслях не держал кого-то утешать, облегчать чьи-то страдания. Это был исключительно его дар, следовательно, распоряжался им Андрей исключительно по своему разумению. Проницательность, если угодно, была забавой, игрой. Люди же – материалом для этой игры.

Андрей считал, что ко всякой личности вполне применимы законы градостроительства, то есть архитектуры – высшего из искусств. Например, прежние теории градостроительства предписывали, чтобы наряду с надёжной защитой от вражеских нападений город был бы как можно более удобен для сообщения. Применительно к человеку, Андрей видел здесь свободный, вольный бег мыслей, отсутствие заторов, могущих привести к маниакальным идеям, разным там странностям, «пунктикам». В Древней Греции при постройке улиц исходили из господствующих направлений ветра. И в человеке Андрей прежде всего старался определить именно господствующий ветер – будь то талант, добродетель, а возможно, и порок, допустим, пьянство, и как следствие – неизбежное одалживание денег… без отдачи. Пьянство само по себе не столь страшно, но вот невозвращение денег может свести карьеру, саму жизнь на нет. То есть окажется, к великому прискорбию, в судьбе милого, обаятельного человека не досадной частностью, а именно господствующим ветром, который в итоге разрушит город… Чтобы ослабить силу ветра, улицы должны быть проведены по медиане угла, образуемого двумя наиболее частыми ветрами данной местности. Если же, наоборот, ветер необходимо усилить – улицы должны быть проведены по-другому. Древние ещё обращали внимание и на то, чтобы все улицы получали достаточно света и солнца. Сколько городов на первый взгляд кажутся мрачными, неприютными, но буквально расцветают, лишь выглянет солнце… Таким образом, Андрей видел человека, как город: с его изяществами и трущобами, удобствами и чудовищными перекрёстками, недостатками и достоинствами, но не испытывал, совершенно не испытывал желания вмешаться, перестроить. Лишь наблюдал, и всё… Обманувшиеся люди остро это чувствовали и не прощали Андрею. При этом, правда, почему-то забывали, что не по своей воле открыли душу. Без их согласия и ведома, благодаря одному лишь странному его дару это происходило. Следовательно, и судить надо было не Андрея, а его дар. Судили же всегда Андрея! «В конце концов, – думал Андрей, – полезь я в эти клубки, начни учить-поучать-советовать-угадывать… что получится? Что станет со мной, что? Ведь изменится… господствующий ветер. Я – это буду уже не я…» Сколько раз зарекался он пророчествовать, но… не было сил сдержать иное, иногда даже просто необходимо было видеть изумлённые лица. Ведь он ведал о людях то, что ведали о себе лишь они одни. Сколько знакомств расстроил Андрей дурацкой своей проницательностью! Сколько женщин бросали ему, в лицо горькие слова: «О, как ты всё видишь, как чувствуешь… Только скажи, зачем? Ведь никто не становится искреннее, честнее после того, как ты… увидишь, каким-то образом разглядишь. Не то, не то ты высматриваешь! Или… или ты так развлекаешься? О, какое же ты в таком случае ничтожество! Всё равно что пятилетнему мальчику вместо игрушечного дать настоящий пистолет. Нет! Мальчик не понимает, что делает, а ты… Какая же в тебе тьма. Ничего не разглядеть… Ты только мучаешь, мучаешь!»

…Дачное застолье между тем продолжалось. Анюта с Андреем помалкивали, зато Володя не мог успокоиться, без конца возвращался к шоколадному вопросу. Но вот ведь как устроена человеческая психика: уже не так удивляла коробка с шоколадом – Володя, без конца задающий один и тот же вопрос: «Откуда она взялась?», удивлял больше. А коробка, куда вновь сложили со стола шоколад, казалось, вечно стояла на дачном серванте.

Кружение в голове усиливалось. Мысли словно катались на карусели, укатываясь до полнейшего абсурда. Ещё один глоток, понял Андрей, и всё покатится-завертится, станет непредсказуемым и, по-видимому, напрасным. Отставил бокал.

Андрей по-настоящему почти не выпивал до этого дня, хотя бутылок с какими угодно напитками на даче и дома имелось предостаточно.

Недавно, правда, они пили ром с Володей. Безудержно фантазировал тогда Андрей, чувствуя, как из слов рождается красивый мир, и ромовые шпоры только подгоняли – вперёд! вперёд! Однако тогда же и обратил он внимание, что как-то уж чересчур жадно, не по-рыцарски пьёт ром Володя. Другое было у него отношение к спиртному. Андрей мог увлечься очередным враньём, забыть про бутылку, а вот у Володи посверкивали глаза, когда ром наливался из бутылки в стакан, и некоторое разочарование появлялось в них, когда ставилась бутылка на стол. Хотя ром-то ещё не был выпит! Выходило, Володе заранее было мало.

И сейчас Андрей заметил, что разрывается Володя между окном и столом. За окном уже другой дятел, куда крупнее прежнего, можно сказать, зверь-дятел, выколачивал из ствола вредителей. А на столе бутылки, где пока ещё оставалось вино.

– Ну, допьём и пойдём! – несколько раз предлагал Володя, однако Андрей не спешил. Интересно было, какая страсть в Володе пересилит? «Смогли бы меня удержать бутылки, если бы что-то другое вдруг увлекло?» – спросил себя Андрей и рассмеялся, таким смехотворным якорем показались бутылки.

– Почему ты смеёшься? – спросил Володя, единолично наполняя свой бокал.

– Обдумываю тост.

– Ничего, можно и без тоста.

«Не пей, Володя! – едва не крикнул Андрей. – Умоляю тебя, никогда не пей, потому что пропадёшь!» Даже пот выступил на лбу, такого труда стоило сдержать крик. Так впервые открылось то, что впоследствии он назвал господствующим ветром в характере человека, в его судьбе. Что ясно видел Андрей лишь мгновение, но благодаря чему мог в общих чертах предсказать дальнейшее. Он вдруг ощутил страдания Володиных зверюшек – забытых, несчастных, среди пустых бутылок. Ощутил жалкую бессмысленность Володиной доброты, его дара понимать речь животных, несовместимых с зарождающимся господствующим ветром. Бисмарк, Трофим, Дельта и Петька, должно быть, сейчас поёжились под ледяным порывом, хоть и лето на дворе. Животные чувствуют всё.

«Что со мной? – Андрей потёр лоб. – Это не Володе, а мне не надо пить! Хватит… Что за чушь? Что за глупости лезут в голову? – Андрей чуть не расплакался, вспомнив, как преданно смотрел на него Володя во время вечерних бесед, как безоговорочно верил каждому слову… Дружба для Володи была и есть превыше сомнений. – А я… Я… Как мне не стыдно!»

И всё же Андрей наклонился к Анюте:

– Володя любит выпить?

– Один раз как-то пришёл домой пьяный. Отец ему так наподдал!

– Володя! – не удержался, крикнул Андрей. – Дело в том, что… тебе лучше не пить. Я имею в виду не сегодня, а вообще… Потом… Всю жизнь. Ты хоть понимаешь меня?

– А, кстати! – Володя не понимал. Он жадно оглядывал стол. Вертел в руке ножку вновь пустого бокала.

Андрей лишь улыбался, охотно подчиняясь происходящему. Что будет, то будет. Есть прелесть в вольном, непредсказуемом течении времени…

Недавние прозрения уже не мучили. Недавняя беспощадная ясность уступила место плавности. Мысли теперь как бы обтекали острые углы. Хотелось всем говорить только приятное.

– Секундочку! – Андрей выбрался из-за стола, собираясь немедленно лезть в погреб.

– Хватит! Идём гулять! – решительно заявила Анюта. – Всё, идём гулять! Такая погода, а мы, как сычи, сидим в комнате.

– Где это ты видела сычей в комнате? – иронически осведомился Володя. – И вообще, видела ли ты сычей?

– Видела!

– Где же?

– Только что! Здесь. Ты – сыч, – отрезала Анюта и больше не обращала на Володю внимания.

– Идём так идём, – сказал Андрей.

Нетронутый бокал Анюты остался стоять на белой скатерти. А на дереве за окном вновь появился зверь-дятел. Володя гулять не пошёл.

– Я устал… Я посмотрю лучше на дятла… А потом догоню вас. – Володя махнул им рукой, дескать, идите.

– Мы скоро придём, – сказал Андрей.

– Ага… – Володя уставился в окно.

Андрей и Анюта вышли за ворота. Ласковый старик сторож покивал вслед. Грациозно приминая траву, шагала Анюта. Казалось, ничего Анюта не приминает – трава сама клонится и немедленно распрямляется, от её лёгких шагов. Вот и лес начался.

– Направо, – подсказал Андрей.

– Но ведь озеро… кажется, в другой стороне, – Анюта указала на близкую голубизну между деревьями. – Или мы идём не на озеро?

– На озеро. Только на другое.

От солнца, от клубники, от красного вина и волнения чёрными сделались губы Анюты.

Андрей почувствовал, что дрожит. Что будет? Золотоглазая Анюта шагала впереди по траве, изредка оборачиваясь.

Как долго ждал Андрей этого дня! Как ждал его одинокими вечерами, глядя в небо, где звёзды выкладывали зелёными точками профиль Анюты. Жёлтые мудрые страницы, помнится, перелистывал Андрей, но и там одно слово: «Анюта… Анюта… Анюта…»

– Как же ты угадал, что в коробке? – привёл его в себя голос Анюты. – Ты… в самом деле ясновидящий?

– Сейчас… – Андрей почему-то задыхался, – это не имеет значения… Сейчас мы оба ясновидящие. Слышишь, оба! – Он не понимал, сам ли это говорит или же повторяет когда-то читанное. Странное дело, неба над головой, земли под ногами, Анюты, шагающей впереди, собственного прыгающего от страха и ожидания сердца – всего этого уже было недостаточно. И сейчас Андрей боялся остаться один на один с действительностью. Книги и чужие страсти, ставшие его страстями, и в этот раз не отпустили на волю. Цыганка Эсмеральда почему-то припоминалась из «Собора Парижской богоматери». О, как часто перечитывал Андрей сцену обольщения Эсмеральды капитаном Фебом. Как одновременно переживал то, что чувствовал хмельной развратник Феб, когда его взору представала маленькая грудь цыганки, и что чувствовал спрятавшийся маньяк-священник, безумно влюблённый в Эсмеральду, ненавидящий капитана.