Текст книги "Повторение прошлого (СИ)"

Автор книги: Юрий Терновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава 6

В полиции избитого хулигана продержали до вечера. Какое-то время ушло на выяснение личности и составления протокола. Документов у задержанного не оказалось, бумажник с паспортом остался ведь дома на столе, что и усложнило работу полицейских, предусмотрительно отказавшихся от взлома чужой квартиры без соответствующего прокурорского разрешения, куда они даже и не собирались. Сверились с данными по стоянке, где тот парковал свою машину и успокоились. Успокоились и забыли… Смешно конечно, но именно так задержанный и думал, пребывая в обезьяннике, других причин для столь долго его пребывания в этих «звериных» местах просто не находилось. Его забыли. Если конечно ему уже не шили дело за разбойное нападение, чуть не закончившееся убийством одного из охранников. Забыли, но не все. Спасение явилось в виде представительного очкарика в деловом костюме с золотыми «ролексами» на правом запястье. И хотя как правило являются только черти да и то исключительно больным белой горячкой, чертями здесь даже не пахло. Пахло деньгами, солидностью ми еще фиг знает чем, – успехом, наверное. Мечтающие дожить до пенсии золотые котлы не носят, считают копейки в своих дырявых карманах. Очки на носу у явившегося тоже были золотыми, что окончательно и взбесило дежурного офицера, который взяток не брал и тянул честно свою лямку обычного трудяги, которого все уже достало так, что и в самом деле – дожить бы скорей до пенсии, не дай боже, и ментам планку поднимут, как всем остальным уже подняли. Ведь выше перекладины подняли со свисающей с нее петли, не хочешь, называется, не живи. Жить после ночной пьянки дежурному и в самом деле сейчас не очень хотелось. Хотелось водки…

– Я вас слушаю, гражданин, – уставился офицер на вошедшего, чувствуя, что уже закипает от всей своей доброты, рассматривая поддельное золотишко на чужом запястье, – по какому вопросу пожаловали?

– Да есть, офицер, тут у тебя один чувак, – улыбнулся тип в золотых очках, – Погорелом кличут, выпускай негодника. Профсоюз драчунов берет на себя всю ответственность за его кастрацию, чтобы он больше не позорил доброе имя законопослушного гражданина. Не можешь не бить, не бей… Короче, офицер, отпускай задержанного, он вас в плен больше брать не будет.

– Зря время потратили, уважаемый, – дежурного чуть не вывернуло от такой наглости последнего. – Этот еще не скоро освободится. Нападение на охранника, сопротивление органам власти, приходите годика через три, а лучше через все четыре. Вернем в лучшем виде. Ваша фамилия?

– Очкарин, а какое это имеет отношение к задержанному?

– У нас все имеет отношение, – произнес многозначительно дежурный, – даже цвет трусов подозреваемого.

– И в чем его подозревают по цвету трусов, позвольте узнать?

– В разбойном нападении на охраняемый объект с целью завладения…

– … несвежими трусами последнего, понятно.

Дальше слушать визитер не стал слушать весь этот бред служивого, протянул дежурному в окошко сложенный листок и стал наблюдать за его реакцией. Сотрудник развернул листок, прочел, что там написано, встал и с кислой миной куда-то вышел, унося с собой запах потертого кителя и засаленных ментовских брюк. Вернулся минут через тридцать и принялся что-то строчить в своем журнале, не обращая вообще никого внимания на застывшего в терпеливом ожидании посетителя. Потом, как бы между делом, не отрывая взгляда от своих бумаг, буркнул, что все в порядке, но без начальства все равно не может, не имеет права освободить задержанного. Придется подождать до завтра, когда появится товарищ подполковник, и только после прямого распоряжения последнего уже…

– Тогда я к твоему полковнику сам пройду, – усмехнулся товарищ, – чтобы он распорядился отпустить задержанного. Не возражаешь? Хотя нет, пусть лучше ему сам министр и позвонит, если тебе этой писульки недостаточно.

И с этими словами он извлек из кармана мобильный телефон и принялся набирать того самого министра, кто и должен был все исправить. Телефонное право, оно ведь и в ментовке телефонное право – действует безотказно фактически на каждого мента. Подействовало и на этого, офицер снова со злым видом встал и вышел, вернувшись уже гораздо быстрее, чем в первый раз своего важного отсутствия. И даже не один, что очень даже порадовало посетителя. Следом за ним плелся тот самый тип с разбитой рожей, за которым сюда и пожаловали, и которому уже даже шнурки вернули, чтобы больше ни в чем себе не отказывал. Еще ему вернули мелочь из карманов, зажигалку и сигареты, заставили расписаться в каком-то журнале и… выпихнули на волю. Дело о разбойном нападении на охраняемую стоянку было закрыто. Спаситель вышел на улицу и закурил, вдыхая всей грудью вместе с дымом и воздух улицы, дожидаясь пока спасенный им бедолага где надо распишется и снова окажется на свободе с перекошенной рожей, разбитой губой и шрамом на небритой щеке, с еще

– Чего приперся? – освободившийся протянул вяло руку для приветствия.

– Не делай людям добра, не получишь зла. Сам же звонил, – удивился товарищ.

– Я не звонил.

– Я сам себе позвонил и сообщил твоим голосом, где ты пребываешь.

– Да-а? – удивился недавний арестант. – С Канар звонок был, я вообще-то сейчас там, насколько тебе известно. – Немного подумал и добавил, что загорает на пляже.

– Молодец, – Очкарин пожал наконец протянутую руку, – что я могу еще сказать. У богатых свои причуды, каждый отрывается по-своему. Пляжному прозябанию предпочитаешь будоражащий суррогат местного разлива?

– Потом расскажу, – Погорел достал сигареты и тоже закурил. – Расскажи лучше, как тебе удалось меня так быстро вытащить?

– Позвонил кому надо наверх, тот еще кому-то еще выше, откуда звонок спустился вниз, и ты свободен. Все просто, если знаешь комбинацию цифр телефона.

– Мутно как-то все, – заметил Погорел, – ну да ладно, потом разберемся. Денег до получки не одолжишь? Тачка в кредит, потратился на отпуск, совсем на мели оказался. Мне бы тысяч тридцать или сорок рубликов на расходы.

– Понимаю, – ответил Очкарин, протягивая пять тысяч рублей одной купюрой. – Остальные могу только вечером после работы, буду в районе Тверской, давай там и пересечемся у Пушкина.

– Я с цветами приду, – кивнул Погорел, – чтоб ни у кого вообще сомнений не осталось в наших дальнейших намерениях.

– Кретин, – рассмеялся товарищ, – так ресторан называется, который больше всего иностранцы любят в нашем городе.

– Я знаю другое место, – предложил Погорел. – У Гончаровой…

– Издеваешься?

– Записывай адрес.

Очкарин записывать не стал, запомнил, после чего таки задал свой вопрос:

– Бабки кончились, морда разбита, документов нет, ментовка, блин, – дом родной… Что случилось, ты мне можешь сказать, не за пьяный, надеюсь, дебош на самолете, слава Панина покоя не дает?

– Принесешь деньги, коллега, тогда и узнаешь, – усмехнулся Погорел, легонько подталкивая того в спину в направлении черного «Мерседеса». – Вали… Да, о птичках, еще… Надеюсь, на работе ты еще никому не разнес в клювике, что я здесь?

– Обижаешь, начальник.

– На обиженных ездят.

– На тебе поедешь, как же…

В восемь вечера Погорел ждал коллегу в небольшом, но уютном ресторанчике в самом центре Москвы в районе Тверской, где все было очень дорого и сердито. Не отказывай себе ни в чем, называется, и даже когда в кармане три рубля, все равно живи по крупному. Затягивают мелочи, они как пиявки на теле, как та суета, которая снует. И даже когда не прет, вот только как во все это въехать, когда все по большому счету именно из мелочей и состоит? И зачастую очень неприятных мелочей, если не сказать конкретнее…. Коллега опаздывал, Погорел заказал бокал пива, сухариков и попросил принести пепельницу. С куревом не вышло, в ресторане уже не курили, закон о борьбе с курением вошел уже в силу, но зато без проблем можно было хрустеть сухариками, что и радовало. Он любил похрустеть под спокойную музыку. Еще пару часов назад совершенно безнадежная ситуация таковой ему уже не казалась. Распечатав пачку сигарет, он извлек из нее одну и, чиркнув привычно колесиком зажигалки, с наслаждением сделал первую затяжку, здраво рассудив, что, если даже нельзя, то ему все равно уже можно. Но не тут-то было, тут же возле столика появилась административная дама со строгим лицом и вежливо попросила его прекратить никотиновое безобразие. Можно было конечно взять за грудки и эту, чтобы и из нее тоже все спесь вытрясти, но, памятуя недавний печальный опыт на стоянке, Погорел тут же отказался от этой мысли. Он извинился, и отправил сигарету в бокал с пивом, попросив принести на замену другой. Окурок немного пошипел, злясь на такую несправедливость, и погас, приказав долго жить. Злая тетка исчезла, и он снов оказался предоставленным самому себе. Вспомнилось вдруг, как они с Кирой попали сюда минувшей зимой. И даже столик, за которым он сейчас находился, кажется, был тот же самый. Иногда так бывает, что случайности совпадают. И не удивительно, ведь после этого они довольно часто сюда наведывались, скорее всего, именно поэтому он и сейчас приехал именно сюда.

Кира тогда сидела напротив и смеялась во все горло какой-то его глупой шутке или плоскому анекдоту. Мягкий свет от двух горящих свечей, стоящих на столе, выхватывал из темноты светлым пятном ее красивое лицо. Глаза ее уже светились коньячным огнем после первой стопочки, а розовые щеки все еще румянились от мороза. Снежинки на волосах уже растаяли, придавая им естественный блеск и удивительную красоту, а замерзшие на морозе пальцы с перламутровыми ногтями грелись в его ладонях. Середина февраля – не самый, надо заметить, майский месяц для уличных прогулок. Правда, они и не гуляли, собирались в кино, но застряли в пробке. В Москве так иногда бывает, что можно застрять на пару часиков, жизнь от этого короче не становится. Ругаясь про себя, что поперся в центр по Волгоградке, он то и дело поглядывал на часы, надеясь все же успеть в кино, и все равно опоздал. На проспекте велись какие-то ремонтные работы, не прекращающиеся даже ночью. Прожекторы освещали площадку и копошащихся на ней в трудовом энтузиазме рабочих таджиков в ярко-красных жилетках, благоустраивающих Москву всеми правдами и неправдами, как бы та не сопротивлялась. Но каждому свое, как говорится… До «Пушкинского» можно было добраться и на метро, тогда бы точно не опоздали. Только надо было добраться еще до самого метро, а вот это сделать, стоя в пробке, было уже гораздо сложнее. Сделать это можно было только пешком, бросив машину в каком-нибудь закоулке, куда еще тоже надо было свернуть. Но даже и пешком они уже не успевали. Тогда он достал из кармана куртки телефон и, набрав номер кинотеатра, представившись самим Жириновским, потребовал отложить начало киносеанса до утра, а зрители пусть пока немного поспят, в карты поиграют на худой конец, пока он не подъедет! Естественно, его вежливо послали, заявив почти дикторским голосом, что даже для такого уважаемого человека это сделать невозможно. А он, что тоже вполне естественно, ничего другого и не ожидал услышать от этих бюрократов от искусства. Кира еле сдерживалась, пока он разыгрывал комедию, и тут же рассмеялась во весь голос, как только он отключил трубку. Ее заразительный смех передался и ему, что и спасло вечер от неминуемого краха. А потом он привлек ее к себе, и они стали целоваться. И оторвать его от этих губ смогли только уже нервные сигналы стоящих за их машиной автомобилей, которым все еще, в отличие от некоторых, было куда-то надо. Машина, что двигалась впереди уже уехала, дорога была свободной, рванул с места и их джип, оставляя позади себя белое облако выхлопа, брызги грязи из-под колес, да еще два билета на ненужный никому уже в этой машине киносеанс. Вот так они тогда и оказались в этом ресторанчике! Добравшись через полчаса до центра, они оставили внедорожник в одном из узких переулков города и отправились пешком бродить по заснеженной Москве, пока и не набрели на этот вот ресторанчик с приличной кухней, где и продолжили свой замечательный вечер. Пили коньяк, слушали музыку и танцевали. Он прижимал ее к себе, нашептывая на ушко всякие непристойности, типа, как он ее хочет, что никакого кино больше не надо, а она только слушала и чуть заметно всей этой чепухе улыбалась. Хочет он… Все бы так и хотели. Иногда их взгляды встречались, и тогда в ее кошачьих глазах он мог видеть свое отражение, чувствуя, что тонет в них, причем без всякой надежды вернуться обратно. Ему так хотелось приручить эту кошку, но с каждым днем он все больше убеждался, что выходит все как раз наоборот – приручался он, а она все так же и продолжала оставаться неприступной незнакомкой, как и месяц назад, когда они только еще познакомились. Все той же – себе на уме кошкой – в любой момент готовой слопать свою мышку. Теперь он думал о ней постоянно, ловя себя на мысли даже на работе, что вместо того, чтобы разбираться в юридических тонкостях очередного договора, сидит и смотрит на дверь кабинета, представляя, как она сейчас в нее войдет. И не надо будет ждать вечера, когда они снова встретятся и пойдут в кино, билеты на которое он приобрел заранее. И пошли, но не попали, но зато оказались здесь, в этом чудном ресторанчике, где и зависли. Он смотрел на нее, она на него, иногда их взгляды встречались.

Мужчина открыл глаза и увидел перед собой пустое место. Сердце защемило в нехорошем предчувствии. Дымилась бы в руке сигарета, затянулся бы, а так даже и послать было некого. Выругавшись про себя и послав, куда подальше ту, которая так и не дала ему сделать вторую затяжку, он резко поднялся и, пройдя быстро небольшой зал, вышел на улицу, где и закурил. В голову ударил дым и свежий воздух улицы одновременно, если конечно можно было обозвать таким замечательным словом грязный воздух в самом центре столицы. Глубоко затянувшись, он задержал дыхание и постарался не дышать как можно дольше, чтобы никотин внутри вообще отравил все клетки, а смешанный с ним кислород превратил организм в бомбу замедленного действия, которая и взорвется, как только он отыщет угонщиков своей машины. Держитесь, сволочи! Но это уже завтра, когда он эту сволоту найдет, а сегодня… А сегодня он просто хочет напиться и ни о чем больше не жалеть. Никогда не плачь по тому, что никогда не заплачет по тебе. Он и не собирался плакать, тем более по какому-то железу на четырех колесах. Слезы сами капали в подставленный стакан, смешивались в нем с водкой и отправлялись по назначению, через пару часов готовые уже снова излиться из организма со струей мочи, пополнив собой нескончаемые канализационные потоки мегаполиса, где и терялись, унося с собой в помойную долину весь негатив из организма. Говорят, что именно поэтому женщины дольше и живут, что больше плачут. Мужикам хуже, они все в себе до самого инсульта. И если бы не водка, единственный напиток, выводящий весь негатив из организма, то мужики жили бы и того меньше. Что ж, теперь будет ездить в метро, решил он, так и не выдавив из себя ни одной слезинки. Как все нормальные люди ездят, а через месяц-другой купит себе новую тачку в кредит, может и не такую крутую, но которую обязательно сразу же застрахует от всех угонов и прочих недостатков. Кира так и не объявилась: мобильный телефон ее по-прежнему не отвечал, а сама она не звонила. Неужели так психанула в самолете, недоумевал он, что послала его на все четыре? Получалось именно так! А ведь он почти собирался на ней жениться. Идиот! Жениться на истеричке, верящей во всякую чушь, чтобы всю жизнь потом мучиться?! Обжигался ведь уже в молодости, упрекнул себя Погорел, и снова за старое. Сплюнув в сердцах себе под ноги, он поспешил вернуться в уютную прохладу зала, но не тут-то было. Его внимание неожиданно привлек беленький, совсем как у него когда-то, автомобильчик, заезжающий на парковку.

– Нравится? – усмехнулся чернобородый владелец белой тачки, одетый в белый же пижонский костюмчик.

– Не космический корабль, но тоже ничего – уклончиво ответил Погорел, одетый во все черное, в свой обычный деловой костюм за две штуки баксов, купленный в Германии, рассматривая дорогие золотые часы на запястье незнакомца. Все как будто помешались на этих побрякушках. Сам он носил обычные швейцарские, подаренные ему одним американцем, и нисколько не заморачивался по данному поводу. Стоило одному авторитету когда-то произнести, что крутизна каждого прыща на ровном месте определяется исключительно только дороговизной часов и фирменным блеском обувки, как тут же и понеслось. При золотых «котлах» на запястье любое рванье на коленках в глазах окружающих сразу же приобретали ценность христовых обносков. Время такое, когда и попы золотыми часами ужи не брезговали. Впрочем, эти никогда себе в роскоши и не отказывали. Один раз ведь живут, какая служба в обносках. Был, правда, один поношенный чудак в древности, прогнавший торгашей из храма, так его бы и сегодня прогнали, вздумай он снова появиться. Может, поэтому и не появляется, что просто нет никакого желания два раза на одни и те же грабли?

– Вы это о чем? – спросил незнакомец, – космический корабль рядом не лежал с этим аппаратом. Извините, а я вас нигде раньше не видел?

– Вряд ли… – отозвался нехотя Погорел. Еще вчера и он тоже мечтал о таком же вот светленьком костюмчике, а уже сегодня… Жизнь изменчива и особенно в большом городе, где гадость может приключиться когда угодно, с кем угодно и на каком угодно, блин, мосту, хоть даже с видом на Кремль.

– Точно видел! – воскликнул более чем успешный человек экстра-класса, уверенно держащего жизнь за рога. – В казино в Минске, зуб даю. Пару месяцев назад. Вы еще с такой броской дамой были. Прилично, помнится, выиграли, а я как всегда чуть-чуть прилично проиграл. Вспомнили?

– Нет, не вспомнил, – отрезал Погорел. У него тачку угнали, сделали соучастником преступления, Кира потерялась на Канарах – улетела и пропала, а здесь еще этот со своим казино.

– Но как же… – не отставал тип в костюмчике, – вы сегодня тоже с ней?

– Ты чего привязался? – не выдержал Погорел.

– А вот только грубить не надо, мы с вами на брудершафт не пили, – вскипел неожиданно тот, – чтобы еще всякое дерьмо мне здесь еще тыкало.

Удар в челюсть был быстрый и короткий, падение же грубияна и того быстрее и короче. Играла музыка в ресторане.

Глава 7

Железная, с окошком, дверь со скрипом открылась и в образовавшуюся щель просунулась заспанная, стриженная под сотрудника органов внутренних дел белобрысая голова российского копа. Полицейского по форме одежды и мента по сути всего своего внутреннего содержания. Коровник от навоза за три минуты не вычистишь, не для того его десятилетиями удобряли, чтобы вычистить все в одну аттестацию. Свинячьи, затуманенные властью, глазки служивого, высунувшегося из дверной щели, стали медленно «прощупывать» замкнутое пространство камеры. И если глазки еще хоть что-то видели в сумраке камеры, что вряд ли, то голова, мутная с ночного дежурства, соображать вообще пока еще отказывалась. Полицейский шагнул в камеру, расставил ноги по ширине плеч и властно прохрипел, покачиваясь на пороге, как тот боцман на штормовой палубе сейнера:

– Пгрел, нахр, на выхд…

В ответ лишь легкое посвистывание из приоткрытого рта почивающего на нарах. Никакой реакции. Тело даже и не подумало возвращаться из своего сонного небытия в кошмар предварительного заключения.

– Пгрл, блн, я скзл, – повысил голос сотрудник.

Кто-нибудь из свободных граждан бытия хоть отдаленно представляет себе, что вообще это такое – просыпаться с перепоя в закупоренном железной дверью пространстве? Вот и наш горе-герой только-только начинал еще все это постигать, оказавшись снова на нарах, причем, хм, уже второй раз за сутки. Обидели, понимаешь, мальчика, машинку угнали! И стал обезьянник домом родным. И только третий окрик служивого выдернул спящего из его отключенного состояния сонного блаженства в состояние более чем мрачного безобразия. Просыпающийся разлепил с трудом припухшие веки, потер их вяло руками и медленно, с очень большим трудом сел, переведя тело из положения горизонтального в положение неполной вертикальности, давая еще какое-то время ногам насладиться остатком безделья, а голове хоть немного привести себя в порядок. Досчитал про себя до трех, устало поднялся и под недовольные взгляды сокамерников побрел к выходу. Ноги сами по себе, ноющий желудок сам по себе, а голова и вовсе… Говорят же, что все в ней – все гадости мира, от нее же и все в этом мире проблемы. Беднягу так мутило, что…

– К стене, руки на стенку, – команда надзирателя последовала сразу же, как только больной головой и телом оказался в узком и очень слабо освещенном сером коридорном пространстве, что в любом случае было уже лучше того места, где он до сих пор находился. И хотя все коридоры по Высоцкому всегда заканчиваются стенкой, этот все же должен был вывести его к свету. Или хотя бы к уборной, куда очень уже хотелось. Мочевой пузырь дал о себе знать сразу, как только задержанный перешагнул порог камеры.

– Сейчас рыгну, – признался он честно, прижимаясь лбом к шершавой стене.

– Ноги вширь, разговорчики.

Стоящий у стенки повиновался и заткнулся, уткнувшись тут же в шероховатую плоскость стены еще и носом, уж так распорядилась увесистая пятерня конвойного – достойного сотрудника своей конторы. Сжался в напряжении, приготовившись к удару по самому чувствительному месту в своем организме, болтающемуся без всякой защиты где-то чуть ниже пояса, но все обошлось. Сержант лишь профессионально его обыскал, извлек из заднего кармана какую-то скомканную бумажку, сунул денежку в карман, но только уже в свой, и только уже после этого приказал тому следовать в направлении решетки, перегораживающей своей неприступностью узкий коридор. В конце коридора они повернули налево, прошли еще метров двадцать и остановились перед закрытой дверью с большой буквой «М». Небеса все же услышали несчастного и расступились, еще раз доказав одному из несчастных, что жить можно в любых условиях, даже в невыносимых, и при этом ни в чем себе не отказывать, хотя бы в такой мелочи, как – помочиться. Пьяница блевал долго, приглашая примером к унитазу и своего ночного собутыльника, но сержант отказался. Задержанному же этот жест доброй воли сотрудника стоил его последний смятой тысячи, чудом сохранившейся в заднем кармане. За эти деньги он без всякой спешки опустошил еще мочевой пузырь и даже прямую кишку. Жить налаживалась. Он бы еще и душ принял, была бы возможность, просто смеситель над раковиной не позволил этого сделать, удалось только сполоснуть рот, почистить пальцем зубы, и брызнуть еще несколько капель на лицо. Мог бы плескаться и дальше, да денег не хватило. Подниматься на второй этаж по стертым ступенькам, далее снова по коридору, но только уже зеленому и прямо к той двери, к какой и надо с табличкой «Осторожно, злая собака». Конвоир осторожно постучался, будто и в самом деле боялся быть укушенным, и потянул за ручку. Скрипя всем петлями своей фанерной «души», дверь слегка приоткрылась, образуя щель, достаточную… Достаточную лишь для того, чтобы в нее можно было просунуть голову, что самодостаточный охранник и сделал. И это был такой подвиг, вы даже не представляете.

– Рзршите, здржный Пгрл доствлн, – пробасил он, стараясь вообще не дышать в помещение, кабы не надышать лишнего. И получив утвердительный кивок, впихнул в кабинет доставленного арестанта. Вот так этот «Пгрл» и оказался в небольшом, с мебелью из восьмидесятых, кабинете со старыми стенами серого цвета и с таким же старым, местами уже облупившимся, серым от времени и сигаретного дыма потолком. Кабинетик был еще тот, давно уже требовавший качественного ремонта и замены всей дряхлой мебели на что-то более приличное. Седой, давно уже уставший от жизни капитан что-то писал за своим столом, создавая видимость работы. Когда людям делать в рабочее время нечего, они ковыряются в носу, усмехнулся доставленный, что само по себе заставляло уже этого постороннего чувствовать себя сразу же виноватым по всем статьям, отрывающим своей виной других от работы. Чего нельзя было сказать о стареньком настольном вентиляторе, гоняющем воздух по комнате с ревом подбитого бомбардировщика времен второй мировой. Этот трудяга от работы никогда не отлынивал, перемалывая своим старым винтом не только застоявшийся воздух в этом пространстве, но, судя по всему, и само время, на которое ему, собственно, было начхать. Впрочем, как и самому капитану, состарившемуся в трудах под это гудение. За грязным окном накрапывал дождь, на сейфе красовался подсохший кактус, на стене весел старенький портрет самого железного чекиста в мире, а в углу стояли грязные сапоги милиционера, которого просто язык не поворачивается обозвать полицейским. Жалюзи подняты, стол служивого завален бумагами, а вдоль стенки разместился большой старый шкаф, под завязку набитый солидными делами и прочими мелкими делишками. Было бы тело, как говорится… Во всяком случае, именно так решил задержанный, прикидывая в уме, что и его дело тоже скоро займет достойное место в этом несгораемом шкафчике. Рукописи не горят! Дела, наверное, тоже… Капитан кивнул на единственный стул, чтобы тот присаживался, снова уткнулся в свои бумаги. Сцена из первого акта, в которой еще никто не стреляет, но ружье уже повесили на стенку. Ощущение нереальности происходящего, не покидавшее задержанного с тех самых пор, как он только оказался в стенах этого заведения, в этом кабинете только еще больше усилилось. Все здесь было как будто на своих местах, даже радиоточка с единственной волной, и та банально пылилась на шкафе рядом с форменной фуражкой из советских времен. И вместе с тем, здесь чего-то явно не хватало, а вот чего? Доставленный еще раз внимательно осмотрелся, пока капитан что-то там писал и вдруг понял, чего здесь больше всего не хватало, в этих стенах не хватало времени. Он не то чтобы остановилось, хотя и часы на стенке здесь тоже уже лет сто как не тикали, его просто здесь не было, иначе бы и вентилятор давно бы уже загнулся, пройдя на бреющем со стола, сметая все бумаги на своем пути и заваливаясь в смертельном пике со стола вниз. И лишь запыленный монитор от компа на столике возле стенки давал понять, что все реально. Доставленному даже удалось подглядеть краем глаза, что же капитан так внимательно скорее всего читал перед его приводом, оказывается заметку о какой-то Рабинович из Самары, погоревшей на взятке в десять миллионов рубчиков. И все бы ничего, если бы только эта дамочка не была полковником главного следственного управления. Погорел отвел глаза от монитора и тяжело вздохнул. Интересно, сколько этот сейчас попросит с него? Нисколько, тут же решил он. Судя по всему, этот поношенный капитан в лапу и не брал, поэтому в младших чинах и застрял на всю оставшуюся. Честным везде у нас разбитая дорога, взяточникам – почет, уважение и все остальное. Для видимости, иногда они берут своих же, чтоб народец ублажить борьбой с коррупцией и своим страху нагнать, чтоб не наглели сильно уж. Взяла бы парочку лимончиков и и успокоилась, нет, ей десятку подавай, а потом еще столько же. А это уже уровень не полковника провинции, милочка.

Все это сон, постарался привести себя в порядок задержанный. Скоро он проснется и все. И окажется с любимой в своем отеле с видом на океан, с бокалом красного вина, про виски он даже бы и не вспомнил. Человек со вздохом взглянул в окно, какой к черту океан, блин! Зато там за окном было время, там шел дождь, шумели деревья, ходили люди, гудели моторами автомобили. Там кипела жизнь, а здесь жизнью даже и не пахло, только старым капитаном, пылью, бумагами и его ископаемой фуражкой. Далась ему эта «кепка»! Пробежались своими мерзкими лапками мурашки по коже в нехорошем предчувствии. Десять, двадцать и даже тридцать лет назад в этом кабинете происходило все одно и то же: приводили задержанных и стряпали дела, которые и складывал потом в несгораемом шкафу, в котором вообще ничего не горит. Одних уводили и тут же приводили других, чтобы уже ими забить пустующие еще полки, которые полностью вообще никогда не заполнялись в этом безразмерном хранилище исковерканных судеб. И так изо дня в день… Безликие стены, безликое лицо стряпчего, безликая действительность всего окружающего по форме – отражающая истинное содержание по существу. Замкнутое пространство кабинета, где сначала Дело и только потом уже все остальное, включая и время – понятие, придуманное человеком для собственного удобства, чтобы лучше было ориентироваться в настоящем. Про прошлое речи вообще не велось: уснул, проснулся и почти ничего уже не помнишь, начиная каждый следующий день с чистого листа. Удобно… без времени. Задержанного даже передернуло, как только представил себе, что вот выйдет он сейчас на свободу после всего этого, а том уже десять лет как корова языком слизала.

– Ознакомьтесь, – уставший от жизни и всех этих дел капитан пододвинул ему протокол задержания для ознакомления, – и распишитесь.

Задержанный без всякого интереса пробежался по строчкам глазами:

– Меня выпускают?

– Подписывайте и выметайтесь, – кивнул офицер, выдвинул из стола ящик, вытащил из него прозрачный целлофановый пакет и высыпал все его содержимое на стол. Права, ключи от квартиры, телефон, какие-то деньги в конверте: две тысячи сто пятьдесят рублей, если уж точно, две сотенные бумажки, одна пятидесятирублевая и еще две смятые купюры по тысяче. Отпускаемый пересчитал еще раз, не хватало чуть-чуть.

– Здесь немного не хватает, гражданин начальник, тысяч двадцать пять, навскидку.

Если честно, то он точно даже не помнил, какую сумму получил вчера от коллеги, да и какая разница, денег все равно уже не было. В голове отчетливо зафиксировалась только последняя трата за туалет.

– Сколько было, – произнес устало полицейский, – столько и осталось.

– Понятно, – вздохнул печально отпускаемый, – вхожу в ваше трудное положение всеми своими тридцатью серебряниками. Моя полиция меня бережет, а за что меня задержали, разрешить полюбопытствовать?

– За дело.

– Понятно.

– По просьбе одной ночной вавочки вас задержали, уважаемый.

– По просьбе кого?

Капитан поморщился:

– По просьбе Эльзы, – он заглянул, прищурившись, в бумаги, – Владимировны Кормухиной. Чего еще не понятно, спрашивайте… По ее же заявлению и освободили, поэтому с вас и снято обвинение в попытке угона ее автомобиля.

– Во поперло, – вздохнул обреченно оправданный – А почему не угнал?

– Вы меня спрашиваете? – полицейский понял его вздох по своему.