Текст книги "Высокий титул"

Автор книги: Юрий Бобоня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

День шестьдесят шестой

Приехал участковый Курьянов. В его полевой сумке лежало множество заявлений, в которых описывалась Коновна, как «…женьшина вредная для опчества, потому как первая в мире самогонщица…»

Он приехал с утра, чтобы застать старуху дома и произвести надлежащий обыск. Потребовалось двое понятых, и блюститель порядка пригласил меня.

Мы направились к зловредной старухе и увидели Ваську Жулика. Он стоял возле своего двора непривычно задумчивый и бледный. Я уже знал, что так бывало с ним с дикого похмелья.

– Очень кстати! – обрадовался участковый. – На дело пойдешь? Пора себя проявлять в наведении общественного порядка!

– Я завсегда!

– Пошли.

Старуха жила в самом конце улицы, так что из ее оконца просматривалась вся улица.

Когда мы зашли, она энергично работала в печи ухватом. Курьянов потянул носом:

– Ну и душок у тебя!

– Небось не в магазин пришел! – не разгибаясь и не оборачиваясь, ответила старуха. – Ить вот, скажи на милость, охота человеку по чужим дворам шастать…

– Говори, самогон есть? – перешел к делу Курьянов.

Старуха выпрямилась, опершись подбородком на конец держака ухвата: личико – чайничком, только носком книзу, от глаз к вискам – морщинки-паутинки, а губы сцеплены тугой гузкой.

– Нету и не было сроду!

Курьянов присел к столу, достал бумаги:

– Ты не темни, бабуся! Заявления на тебя. По рублю с полтиной за поллитра берешь! Скажешь, не так?

– По злобе они, заявления твои…

– Так нету?

– Истинный крест!

– Будем искать!

– Вам не впервой, правов у вас на это много…

Курьянов встал:

– Василий – на чердак, я – здесь, а ты – в сарай…

Когда я вернулся из сарая, где кроме кизяков и паутины ничего не оказалось, ноги участкового торчали из-под койки, а Васька гремел на чердаке каким-то железом. Коновна сидела на лавке, скрестив на груди руки, и улыбалась не очень-то приятной улыбочкой. Я примостился рядом и доложил Курьянову:

– В сарае пусто…

В это время в сенцах что-то загремело и глухо шмякнулось об пол. Послышалась отборная Васькина брань – Курьянов проворно вылез из-под кровати.

– Оборвался, паршивец! – успокоила старуха. – Там у меня лестница никудышная…

Вошел Васька. Телогрейка и брюки понятого были залеплены паутиной. Он притулился к притолоке двери: муторно ему было с похмелья. Скулы и губы побелели, а зрачки в широко открытых глазах мелко подрагивали.

– Там у ей… жесть стогодовалая, товарищ Курьянов…

Участковый уселся за стол и стал писать протокол обыска, пригрозив старухе:

– Мотри у меня! Попадешься – на всю катушку раскручу, а могла бы штрафом отделаться…

– По мне, хучь на клубок разматывай… – Старуха была непроницаема.

В это время Васька, видимо, захотел пить. Он взял литровую медную кружку, открыл стоявший на лавке чугун и зачерпнул воды. Я заметил, как вздрогнула Коновна, уронив руки на колени, как вытянулся с кружкой у рта Васька. Потом резко выдохнул из себя воздух, зажмурился и залпом осушил кружку.

– Не заплатит теперь, бродяга! – почти одними губами вымолвила старуха.

– Чего, чего? – обернулся Курьянов.

– А ничего… Пиши знай!

– То-то! – он кончил писать. – Распишитесь, хлопцы!

Васька сделал неровный шаг вперед и рухнул на пол. Перепуганный Курьянов бросился к нему:

– Наверно, с воды! Мы подошли к чугуну.

Только теперь стало ясным, что, очевидно, Коновна, заметив нас из окошка, не нашла иного выхода и, вылив самогон в порожний чугун, прикрыла его деревянной крышкой, водрузив на нее медную литровую кружку…

– Сопля ты, а не мужик! – вопила старуха. – Сказано – сопля! Устоять не мог, паршивец!

– Собирайтесь, бабушка, в сельсовет! – очень вежливо предложил Курьянов. – А мы пока зелье твое определим…

Он взял чугун в руки, толкнул ногой дверь и пустил его с крыльца. Вернулся к столу довольный и снова захлопотал с бумагами:

– Еще один протокольчик – и все! Ты готова, бабуся?

– А на кого я хату оставлю?

Пришлось нам с участковым выволочь Ваську во двор и уложить возле сарая на подопревшей соломе. Курьянов рассудил:

– Проспится – сам дойдет. А дружины ему не видать как своих ушей! Я его еще штрафану за то, что сразу не сказал про чугунок! Укрыватель…

– Вот ужо скажу товарищу Голомазу про ваше вероломство-то!.. Он с вами не посчитается, он-то найдет на вас управу! – грозилась Коновна по дороге в сельсовет.

Но своего спасителя старуха так и не увидела. Он закрылся в кабинете и никого не впускал. Видно, важные дела были у председателя, раз закрылся в кабинете с ободранными стенами по случаю ремонта.

Около часа «оформлял» Курьянов самогонщицу, а потом отпустил ее, взяв подписку о невыезде.

Голомаз вышел из кабинета с мужчиной лет сорока, в плаще-болонья, с бледным лицом, на котором резко выделялся нервный хрящеватый нос. В правой руке мужчина держал черную шляпу, а в левой объемистый портфель.

– Знакомься, Степан! – представил меня Голомаз. – Это товарищ Бибиков, уполномоченный райсоюза… Вы с ним, можно сказать, одного пола гвозди: товарищ Бибиков пропагандирует книги и точно знает, что книга – друг человека!

– Очень рад!

С первых слов Бибикова я понял, что речь у него «заедало» в самых неожиданных местах. Он начинал говорить бойко, но потом вдруг срывался и отчаянно размахивал руками, как утопающий, пытаясь опереться ладонями об воду.

– Мы решили открыть в Ко-ко-ко… ккк-р-ам…

На помощь поспешил Голомаз:

– Спущена директива свыше – открыть в Красномостье книжный магазин! С помещением вопрос решен по моей личной инициативе! Ты же должен оформить магазин соответствующим манером, а книги на сумму восемьсот девяносто три рубля и четырнадцать копеек, привезенные товарищем Бибиковым, будут храниться пока в гримировке вверенного тебе клуба… – Голомаз вздохнул и, как бы угрожая, добавил: – Прошу учесть и запомнить, что товарищ Бибиков имеет тесную связь с областным Союзом писателей, а один из его поэтов должен приехать к нам на открытие книжного магазина со своими стихами! Он – личный друг товарища Бибикова!

– Да! – запетушился Бибиков. – Агафон Козырной! Его кы-кы-кык… заз-ззз…

Голомаз молниеносно извлек из бокового кармана тужурки тоненькую книжицу в голубой обложке:

– Вот его сочинения! Семьдесят таких штучек завез к нам энтузиаст печатного слова!.. Три стишка я уже проштудировал и ничего не понял, потому что, видно, умный человек этот Козырной!..

– Агафошка учится у Тютчева и идет от мысли ррр-ацио…

– Понимаешь? – Голомаз погрозил мне пальцем. – У самого товарища Тютчева – значит, у самого лучшего! Он небось в Белокаменной проживает?

– Тютчев давно умер.

– Ммм… – не нашелся Голомаз.

Выручил Бибиков:

– Да! Действительно, Тю-тю…

– Тем лучше! – рявкнул Голомаз. – Человек умер, а его до сих пор не забыли!, Увековечил себя – и то почин, как говорится, не дорога драка – дорог зачин! А?..

* * *

Надя Агашина репетировала «Песенку про медведей» из недавнего кинофильма. Мелодия ей нравилась, а слова не очень.

– Главное дело, белые медведи трутся об ось! А почему не бурые?

Захар Чуканов, здоровенный верзила, выбранный старостой хоркружка, за полным отсутствием музыкального слуха, пояснил:

– Дело было на севере, а там только белые медведи водятся…

– Там и земли-то нет! – не сдавалась Надя. – Там лед сплошной! Из чего же ось? Тоже изо льда?

– Надь, но мелодия-то! – я лихо сыграл вступление к песне.

– Ладно… – улыбнулась Надя. – Пусть чешутся себе на здоровье!

– А почему бы им не чесаться! – торжественно сообщил Васька Жулик. – Их же блохи заели! Вот был у нас кобель…

– Ты чего умничаешь, «дружинник»! – осадил я Ваську. – Хочешь, чтобы и на репетиции тебя не пускали? Достукаешься!

На мою угрозу Васька ответил своей:

– Погоди, Степчик!.. Еще не то увидишь…

А после репетиции меня отозвал в сторонку Виктор Демин и хитро усмехнулся:

– Знаешь, чем угрожает тебе Васька?

– Да ну его!

– Нет, ты послушай… Я вчера в ночь отработал на тракторе Кольки Решетникова – заболел он… Отпахал, значит, и с утра прикорнул в вагончике. Слышу, кто-то на лошадке подкатил – по голосам узнал Голомаза и Ваську. Видно, председатель дух подымать нашему брату приехал… А в полевом стане – ни души!.. Зашли они с Васькой за вагончик под навес, сели в холодочке и… картишки раскинули – по разговору понял… Голомаз говорит: «Бубна козырь!» Васька: «У меня шестака – зачинай ход…» И так хлопали картами, точно мух на столе лупили… Потом Голомаз спрашивает: «Как же это ты, сукин сын, в понятых опрохвостился?..» А Васька ему: «Попробовал бы сам энтого первача – поглядел бы я на тебя…» – «Я в двадцать втором, – говорит Голомаз, – денатурат, как воду, пил! Понял?.. И дернул тебя черт в понятые идти! Теперь дружина не возьмет блудного сына…» Ну, Васька взмолился: «Уговори, Прокофьич!..» Голомаз ни в какую: «Не велика беда – проживешь, не еда… Лучше я тебе в ином деле пособлю, коли потребуется». Жулик обрадовался: «Правда?» – «Мое слово на кон – тут тебе и закон!..» Васька и стал просьбу свою излагать: «Поставь меня продавцом в книжный магазин, сам знаешь, как я ловко считаю – недостач не будет!..» Голомаз удивился: «Там зарплата – на нищем заплата, да и я не всегда под рукой буду…» Тут Васька и взмолился: «Засела Динка культмаговская в моем сердце, как осколок от бонбы, а вынуть невозможно… А у меня, вишь, культуры для нее мало, даром что я на репетициях самый первый и деньги на гармошку копить зачал и… вот уж три раза водку пить с тобой, Прокофьич, отказывался… А ежели, к примеру, стану я за прилавок – чем я ей не ровня тогда?.. А то с ей Степка ходит и не ноня-завтра с концами уходит…» – «Нн-ну! – удивился Голомаз. – Степан, значит, морально разлагаться начал?!.. Тогда будь по-твоему! Я с Вороховым этот вопрос мигом улажу! Мы, брат, не такие проблемы решить можем…» И пошел, и пошел…

Витька замолчал. Мы с Динкой смеялись. Еще бы! Ведь нам предстояло увидеть Ваську в новой роли.

И не только нам. Все красномостцы увидели Ваську за прилавком книжного магазина в день его открытия…

День семидесятый

…На глазах большой, разноголосой толпы Семен Прокофьевич овечьими ножницами перерезал синюю ленту в дверном проеме книжного магазина, приговаривая: «Не красна изба пирогами, а красна умами!..» Потом бросил на прилавок новенькую десятирублевку:

– Василий! На все и на твой личный вкус!

Васька, в длинном зеленом халате, метнулся к полкам, взял стопку книг и быстро пересчитал их. Потом объявил:

– Тринадцать штук, дорогой товарищ Голомаз, Семен наш Прокофьич! Гони девять рублей и семьдесят копеечек!.. Ты, стало быть, дал десятку?.. Счас я еще на тридцать копеечек соображу…

Он нырнул в левый угол и подал Голомазу сборник стихов Агафона Козырного:

– В самый раз!

– Этот у меня уже есть… – поморщился Голомаз.

– Ну, тогда мы «Овощеводство» за рупь откинем, – Васька нагнулся и достал из-под прилавка толстую книгу в сером переплете, – а вот эту за рупь тридцать положим! – И прочитал название: – Шекспир…

– А он не запрещенный? – насторожился председатель. – Чтой-то корки у него больно старые, да и мужик на картинке: штаны выше колен и сабля дворянская…

– Нет, нет! – вмешался до сих пор молчавший Бибиков. – Иш-ишик!

Голомаз покосился на книжного энтузиаста и согласился:

– Ладно! Вложи его в середину пачки, чтобы жена сразу не увидала… Сердчишко у нее, понимаешь… Кстати, Василий! Почему счетов не имеешь? Где ты видал продавца без счетов?

– Морока с ими, Прокофьич! Я лучше в уме – копеешное дело!..

Голомаз взял обеими руками стопу книги потряс ею над головой, обернувшись к толпе:

– Я буду краток от головы до пяток!.. Любите книгу и точно знайте: она поможет вам не путаться и разобраться, что к чему… Время сейчас золотое, други мои! Книгам – зеленую дорогу! Магазин современного типа для них открываем!.. А мы, в двадцать первом, книжками печку в ревкоме топили, потому что не было у нас дров, и голод был, и холод… На пепел погибших в то боевое время книг – ответим, товарищи, хоть по одной новой сегодня в нашем книжном магазине! Да здравствуют великие русские писатели Лев Толстой и Анна Каренина! Ура, други мои!!!

Больше всех аплодировал Васька Жулик…

Голомаз пригласил к себе домой «вспрыснуть» открытие магазина книжного энтузиаста Бибикова. По дороге спросил:

– Почему ж знаменитый друг твой не приехал? Небось, где-нибудь за границей?

– Агафоша проходит противоалкогольный ку-ку…

– Крепко, значит, зашибает? – ничуть не удивившись, как так должно и быть, спросил Голомаз.

– Случается…

– Ишь ты! – вздохнул Голомаз. – Умная голова, а дураку досталась!

– Он болен! – заступился Бибиков.

– Ясное дело! – согласился Голомаз. – Меня за такую болезнь когда-то выперли с пекарни… Три месяца без портфеля пожил – самотеком вылечился! Так-то…

* * *

Бабка Бесниха получила телеграмму: «В воскресенье можешь  в с т р е т ь  утренним поездом. Санька».

Телеграмму вручал старухе сам Голомаз. Было время обеда, он пришел ко мне домой крайне взволнованный, плотно затворил за собой дверь боковушки и, усевшись на стул, сказал таким голосом, словно поздравил меня с днем рождения:

– Ну, пришла пора! Послезавтра будет!

– Кто?

– Как – кто?! Беснихин внук…

– Ах, этот… Ну и что?

Голомаз стал таращить глаза, словно увидел меня впервые.

– Забыл?!. Про встречу космонавта-земляка забыл?.. – Лицо его стало медленно лиловеть. – Словом, так: если ты сорвешь мне вторую часть – песенки, поздравления, цветочки – не видать тебе ни ключей, ни диплома своего!.. Одно мое слово – и…

– Но он же еще не был в космосе и не известно – полетит ли?.. Может, его списали по болезни какой? У них там, как чуть что…

– Что-о-о?! – загремел Голомаз. – Меня, старого воробья, хочешь перед всей Европой, а также перед всем мировым капиталом опозорить?! Ты что-о-о – за дурака меня принимаешь, а?

– Что вы, Семен Прокофьевич! – искренне удивился я. – Вы человек, можно сказать, гениальный!.. Но… если окажется, что Санька не оправдает наших надежд, тогда действительно вас примут за… И меня тоже!.. Ведь вы же сами говорили, что он первым обормотом был… И потом – как мы людей соберем? Объявим про встречу космонавта, а ни в газетах, ни по радио, ни по телевидению – нигде ни слова не было!.. Нам не поверят… Клянусь!

Голомаз непривычно задумался. Потом неопределенно забубнил в угол:

– Нет добра без худа и наоборот… А мы ему – сюрприз. Может, он инкогнито? – И громко: – А мы ему – сюрприз! А он нас…

И тут у меня родилась «идея»:

– Точно! Инкогнито он!.. Но надо не только ему – и людям нашим сюрприз сделать…

– Всем не угодишь! – заартачился Голомаз.

– Угодим, Семен Прокофьич! Надо собрать сельский сход по вопросу… ну, скажем, озеленения родного села! Люди соберутся, а вы им – сюрприз: встречайте, мол, космонавта…

– Это вам не елки сажать! – подхватил Голомаз и победно усмехнулся. Уходя, довольный, добавил: – А касательно озеленительного схода – твоя правда! Кашу маслом не испортишь, да и оркестр, прессу из района легче пригласить будет, безо всяких там пояснений насчет космоса и нервной системы… Мы – всему району сюрприз всучим! Пусть знают наших!.. Но – до воскресенья никому ни слова, уразумел?

…А дальше все покатилось как под горку. Под горку крутую. В субботу сам Голомаз выступил по местному радио и призвал красномостцев всех до единого явиться завтра к сельскому Совету на торжественный сход. В свою очередь я сказал девчонкам и ребятам, что завтра же, на сходе, мы проведем генеральную репетицию концерта на импровизированной сцене-трибуне…

Я чувствовал, что приблизилась катастрофа нашей затеи с «космонавтом» из-за этих проклятых ста шиферин, но – нет худа без добра, как нарекал Семен Прокофьевич. Лозунг «Пламенный привет покорителям космоса!», нарисованный мной заранее, вполне себя оправдывал. Что же касается транспаранта «Озеленим родное село» – так тут и говорить нечего!..

День семьдесят шестой

В воскресенье утром у крыльца сельского Совета завизжали пилы, застучали топоры, и колхозными плотниками буквально за час была сооружена чуть кособокая трибуна из грубых досок. Сооружением трибун руководил сам Семен Прокофьевич. В конце работы по его инициативе были принесены охапки цветущей сирени и черемухи, которыми засыпали трибуну, так что транспарант насчет озеленения, сами понимаете, бил не в бровь, а в глаз, ибо черемуху и сирень обломали до ребер…

Незадолго до обеда колхозный грузовик, подбрасывая Саньку и его чемоданишко, подрулил к трибуне. Ее окружала пестрая толпа, прижав к самой стенке музыкантов из райцентра, которые на совесть дули в свои медные трубы.

На трибуне стоял Голомаз и загадочно улыбался. Я и «вверенный мне коллектив» с букетиками первых цветов, теснились за его спиной.

Как и всякий добропорядочный пассажир, желающий поскорее ступить на матушку-землю, Санька перемахнул через борт газика и ринулся к бабке. Одет солдатик был в зеленые галифе и гимнастерку с погонами стройбатовца. Нацеловавшись с бабкой, которой внук едва доставал до подбородка, Санька взглянул на полотнище, опоясывающее трибуну, на котором приветствовались покорители космоса. Он одернул гимнастерку и вытянулся по стойке «смирно».

Голомаз взмахом руки остановил духачей, и в наступившей тишине послышался тоненький Санькин голосок:

– А то – неужто опять полетели! Я проспал в поезде и утреннее радио не слыхал…

– Шалишь, Александр Яклич! – прогрохотал с трибуны Голомаз. – Времена «Ревизоров» прошли и никаким Гоголем нас не прошибешь! Не притворяйся и не скромничай – теперь можно и карты раскрыть, небось к своим, родненьким заявился!.. Форму вот зря свою не одел… – Голомаз обратился к народу: – Но все равно, дорогие товарищи! Да здравствует наш земляк, космонавт Александр Яковлевич Беснов! Трижды «ура!», други мои!!!

Загремел такой хохот, что даже оркестр не смог перекрыть его своим бравым маршем…

Кровь отошла от лица парнишки, запрыгали на этом лице четкие густые веснушки. Он даже слегка качнулся, но устоял на ногах и, схватив свой чемодан, завопил:

– За такие издевательства над демобилизованным воином, дядя Семен, я на тебя в военкомат жаловаться буду! За что насмехаешься? Я солдатом строительного батальона служил!.. Пойдем, баушк…

Толпа притихла. Послышались выкрики:

– Пущай объяснит!..

– Это что ж такое получается?..

– Он уж объяснил!.. Пущай председатель расскажет…

– А председатель – что? Из головы взял, да?

– Я?! Из го-ло-вы-ы-ы?! У меня есть доку… – Голомаз поперхнулся на полуслове, бессмысленно повертел глазами, потом быстро извлек из нагрудного кармана Санькину фотографию и письмо. – А это! Документально? То-то!

Санька виновато клюнул носом:

– Был такой грех… Ушел в самоволку и у пятиминутного фотографа за рубль снялся… Тута только личность моя, а остальное – фанера!..

Толпа загоготала. За моей спиной покатывался со смеху «вверенный мне коллектив».

– А это?! – Голомаз потряс письмом. – «Немота» и «глухота»? В каком таком месте, а?

– На «губе» сидел! – тихо промолвил Санька. – За эту самоволку, когда фотографировался…

– Это на чьёй жа такой губе и как? – вдруг встревожилась бабка Бесниха. – Ты ить сопля ишшо!

Под свист и хохот Голомаз вобрал голову в плечи, спрыгнул с трибуны, в толпе обернулся, показал мне свой здоровенный кулаки скрылся…

И тут надо сказать вот что. Голомазу бы посмеяться вместе со всеми, извиниться перед Санькой и «выдать» цикл своих афоризмов насчет озеленения, – сошел бы за очередную «шутку» голомазовский «космический» трюк, как сходили все предыдущие. Вообще, я заметил, что красномостцы, смеясь и издеваясь над Голомазом, не очень-то домогались его смещения с председательского кресла. Наверно, потому что, как говорил дед Василий (кстати, «реабилитированный» Голомазом же!): «Во-первых, Сенька завсегда печатку нужную поставит и распишется вилюжисто, во-вторых, он как-никак наш, кровненький, красномостский, а не кот из мешка, в-третьих, все одно ему не ноне-завтра на пензию, а кому охота оставлять человека без куска…»

Но, видимо, безнадежно стареть стал председатель, или слишком велик был удар по его рассудку, нанесенный Санькой-стройбатовцем, – обычная голомазовская выдержка изменила ему…

Вот почему он вобрал голову в плечи и спрыгнул с трибуны.

Ну что ж! Пришла и моя очередь расхлебывать кашу… Я подождал тишины и начал:

– Товарищи! Разрешите нам, коллективу художественной самодеятельности Красномостского сельского клуба, начать встречу с демобилизованным воином Советской Армии Александром Бесновым!

Но люди молчали. Ни одного хлопочка! Я слегка растерялся:

– Мы же проводы в армию делаем? Делаем! Так почему бы не сделать и встречу?

– За что его встревать? – послышалось из толпы. – Известно – «губа»!.. Може, он на ей всю службу сидел?

– Много чести!..

– Давай, чего там! Небось воскресенье ноне…

– Пущай объяснит, как служил!..

Санька, видимо, сообразив, что от него требуется, проворно вскочил на трибуну и показал толпе фотографию.

– На этой карточке, дорогие земля́чки и землячки́, я стою у развернутого Знамени части! Это вам не космос!.. Если не верите – пусть вот, – он указал на меня, – этот парень свидетелем будет! Так что я искупил свою вину…

Он помолчал малость в поисках нужных слов, но, должно быть, не нашел их и крикнул:

– Я теперь бульдозерист! И сварщиком могу! И все такое прочее.

Неожиданные аплодисменты односельчан заглушили Санькин голос, а он стал низко кланяться, прижав ладони к груди.

Девчонки вручили ему цветы, а руководитель оркестра заявил мне вполголоса:

– Поскольку деньги за оркестр уплачены наперед, мы сыграем еще на шесть рублей и сматываемся…

Я сказал ему, чтобы они убирались ко всем чертям немедленно, великодушно подарив тем самым шесть рублей новыми…

Все пошло своим чередом. Девчонки и хлопцы выстроились полукругом, ближе к краю трибуны. Я взял баян…

 
Родилась я в сторонке лесной, —
 

словно выдавая притихшему люду самую сокровенную тайну, повела Шура Найденкина. Голос у нее дрожал, но он стал крепче и звонче, когда вступила Дина:

 
Умывалась холодной росой
 

Потом запели все девушки:

 
Где черемушек душистая краса,
Где у милых васильковые глаза!..
 

И мощный бас Васьки Жулика:

 
Обойди, обойди вслед за солнышком…
 

И опять девушки:

 
Белый свет, белый свет…
 

Теперь очередь за хлопцами:

 
Но милей и душистей черемухи
В мире нет! В мире нет…
 

Песня набирала силу, лилась над притихшими красномостцами раскованно и свободно туда, где майскими вечерами полыхают малиновые закаты…