Текст книги "Высокий титул"

Автор книги: Юрий Бобоня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Тт-ты, щ-щенок! – задохнулся Басов.

– Андрей Платоныч! – строго сказал Томышев. – Сколько раз ведь…

Он не договорил. Басов расстегнул ворот гимнастерки.

– Лю-бо-пыт-но! – вмешался следователь наконец и выбил сигарету из мундштука. – Раздули слона из мухи!.. У меня в «Маяке» дело не закончено, а я двенадцать километров крюку сделал… Через ваши звонки, Артамонов! Заявление Кулика и его неудачную больничную… «одиссею» мы всерьез не приняли…

Он обратился к Басову:

– Сейчас мы, Андрей Платонович, все вместе зайдем к вам в кабинет и решим моментом, что кому причитается… До суда, думаю, дело не дойдет. А уж потом пусть все едут и работают, так?..

– У меня рабочий кабинет, а не милицейская дежурка! – отрезал Басов. – Мне на ферму нужно!

Он тяжело, точно нес непосильную ношу, пошел к своей «Волге», стоявшей у правленской оградки. Хлопнула дверца легковушки.

Следователь неодобрительно поцокал языком, но ничего не сказал и со злостью поглядел на Артамонова. Тот глазами проводил басовскую «Волгу» и растерянно повернулся к следователю:

– Вот, значит… Людей надо в карьер занарядить… Разговор затянется у нас… Так что я… – Он снова поджал губу, принимая «руководящий» вид: – Вы тут с ними не церемоньтесь! Влейте так, чтоб другим неповадно было! Ежели у меня в бригаде все драться начнут – хлопот не оберешься! Все! Я пошел!

– Подождите, Артамонов! – у Томышева оказался на редкость звонкий и властный голос: – Ай-ай-ай-ай! В таком-то виде людям показываться?! Вам же мыться надо!

– Я в баньку! – остановился Артамонов.

– Это после беседы! – предупредил следователь. – Сколько раз вы мне звонили? Семь? Так что извольте с нами…

– Ко мне, пожалуйста! – сказал Томышев.

Кабинет секретаря партбюро отличался скромной и строгой обстановкой: легонький письменный столик, покрытый листом стекла, напротив у стены – рядок стульев, в углу этажерка со стопками книг и коробка старенького сейфа. Между двух светлых окон на простенке – портрет Ильича…

…Разговор был недолгим. Больше всех усердствовал Коська. Он рассказал и про то, как Кулик уговаривал их «филонить» по просьбе Артамонова, и как «филонили» (что ж бригадиру не уважить!) и как сначала был урок «физкультуры», а потом…

– Дальше я знаю! – прервал следователь. – Ну, а если бы Отарову не удалось сбить Кулика с ног, или если бы не вмешался Димка, когда Кулик взял молот? Что было бы тогда?

– А ничего! Угостили б песком и заставили просить у нас пощады!

– Но ведь Кулик мог бы и не песком угостить?

– Ну тогда… – Коська замолчал.

Продолжил следователь:

– Тогда бы вы, действительно, все четверо пошли под суд через одного… нет, двух… – он длинно посмотрел на Артамонова, – негодяев!.. Кстати, где сейчас Кулик?

– Хворый вроде, – ответил участковый. – Словом, лежит у себя дома в постели!

– По вашей просьбе, Артамонов?

Тот не отвечал. Он сонно сидел в уголочке, как будто разговор этот его не касался.

– Эх, Артамонов, Артамонов! – вздохнул следователь. – Кому доверился – Кулику?! Не те времена теперь, не те!.. А почему вам не пришелся Отаров? Плохо работал? Или потому, что хорошо работал?

Артамонов поднялся и, хватая обмякшим, неподатливым ртом воздух, выговорил:

– Он… с женой моей Леной… это самое… Отбил ее у меня!

– Вона! – искренне удивился Коська.

И присвистнул участковый. И оглушила неловкая пауза.

«Держись, Отаров, держись!.. Нельзя тебе сейчас ни языком, ни кулаками, тем паче… Держись же!..»

И только следователь остался равнодушным к такому «вескому» доводу бригадира. Он вынул свой мундштучок и початую пачку сигарет «Дымок». Усмехнулся:

– Так быстро?! Ведь Отаров недавно из армии… Ну и жена у тебя!

– Они до армии еще… – буркнул Артамонов.

– И до вас?

– Ага…

– Да вы не пьяны, Артамонов?

– Нн-нет…

– Когда Отаров приходит в ваш дом? Надо полагать, в ваше отсутствие?

Артамонов продолжал врать:

– Она сама к нему… ходит!

– От стерва! – опять не сдержался Коська. – А с лица-то – королева!

– Гражданин Зятьков! Прошу не оскорблять личности! – сурово предупредил участковый.

Следователь же как-то некстати хохотнул и развел руками.

– Ну раз сама – тогда я пас!.. – Он поглядел на меня и, осекшись, посуровел. – Не вздумай, Отаров, устроить Артамонову еще какой-нибудь «урок»! Я ведь все равно не верю ни одному его слову! Тут дело посложней, но не нам с ним разбираться… Так же, Николай Николаич?

– Пожалуй, так! – согласился Томышев. – Суд чести и совести, если таковые еще у него остались, – самый справедливый и самый позорный суд на свете…

– Ты вот что, – обратился следователь к участковому. – Ты штрафани их всех – каждого на… десятку, раз у них все поровну… А Кулика завтра привези ко мне! Для профилактики… Может, его и впрямь «лечить» надо уж?..

– Будет исполнено, товарищ старший лейтенант! – привстал участковый…

…Работаем молча. Прохор все же не выдержал:

– Легко вы отвертелись ноне!

– То-то тебе горе!

– Дак я чо – не совецкий какой? – разозлился он. – Я к тому, что в сорок седьмом году меня за пустяшное дело осьмнадцать суток в кутузке продержали! И не дрался я, не ругался даже…

– Ой, как интересно! – любопытствует Димка. – За что же, дядя Прохор?

– С агентом по займу не сладили… Я ему кажу: «Погоди с годок, опосля займу!..» А он: «Плант надоть!..»

– На чем же сошлись? – спрашиваю я.

– А чо ты лыбисси? Вам энтих времен не понять! Шморчки…

– Ты, видно, тоже не из понятливых был в те времена, раз в «кутузку» угодил! – резонно заключил Коська.

Прохор вдруг обозлился:

– Андрей Платоныч сказал: шшанок – он самый и есть, вот ты хто!

– Ну и ладно! – вспыхнул Коська. – Вам тогда досталось больше, чем мне! Вас-то он, всамделе, как щенят повышвыривал!

Прохор насторожился:

– Мели, Емеля, твоя неделя!.. Чо темнишь-то?

– Да уж куда мне темнить?! Или забыл воскресник-то и крестины у Вани Ушкова?

– Забыл!

– Напомнить? Напомню… – Он замолчал.

– Что ж ты? – поинтересовался я.

– А то… – Коська уселся поудобней. – Объявил один раз, это еще сначала было, Басов воскресник: кукурузу убирать надо было, вернее – полоть! Кричи! Басов до света витков пять вокруг колхоза успел сделать, а к семи утра явился на кукурузное поле. Там человек сорок, и все – бабы, которые помоложе, да учителя школьные, ну и младший «руксостав» – бригадиры, учетчики… Басов: «Где народ?» Ему отвечают, что, мол, крестины у Вани Ушкова, мол, большинство там, а за свата-крестного – Прохор Семеныч Работкин…

– Не бреши! – прервал Прохор. – Так сказано не было!

– Не перебивай! – отмахнулся Коська. – Было!.. Да-а-а… И все, значит, виновато покрякивают. А со строительной – ни одного человека! Тогда Ваня-то Ушков ими-то и командовал! Басов попылил на своем «козлике» прямо к нему на дом, а у него вся компания и, как говорится, шумит камыш, деревья гнутся… Ну и не стал председатель размышлять ни молча, ни на словах: схватил со стола четверть с самогонкой и об пол – хрясь!.. Тут-то и залез главный крестный, умный мышь, под стол…

– Тьфу ты! – плюется Прохор.

– …Четверть вдребезги! Гости, конечно, загалдели оч-чень живописно, а сам Ваня, захмелевший, сидит себе за столом и квашеное молоко из здоровенной миски уплетает, спокойненько так уплетает, потому что человек такой, сам знаешь… Прежде чем в ухо дать – руки вымоет. Басов ему: «Что ж ты, Иван Дмитрич, так твою и разэтак?! А Ваня миску отодвинул и ложку облизывает, с ответом, значит, не сбирается… Тут Басов берет эту самую миску и переворачивает Ване на голову – приколпачил, словом!.. Тот взвыл, стол вместе со всякой снедью кверху ножками, Прохор Семеныч тогда под кровать перелез, и сослепу – бац по зубам моего отца, Зятькова, значит… Тот, между прочим, в тот момент сучил кулаки на Басова, а бить первым не решался, а после Ваниного кулака он под лавку на спине въехал!.. Тут-то и началось… Словом, оказались все строители за воротами, Прохор Семеныч – последний, побежал к колодцу портки обмывать…

– Дывай работать, трепачи! – решительно встал Прохор. – Пятилетку выполнять надоть, а не зубы скалить!

– Во сознательный! – удивился Димка.

Глава тринадцатая

БАСОВ:

– Принимай, Отаров, строительную и властвуй! Это решено! Могу поздравить…

– А как же Артамонов?

– Учетчиком у тебя будет. Пока что…

– Это уж, действительно, спектакль! Басов…

– У меня есть имя и отчество, между прочим!

– У меня тоже. Вот совпадение! Надо же!

– Хм… Ну-ну… А насчет строительной подумай!

– Подумаю…

ЛЕНКА:

– Поздно приходишь, Отаров… Скамейка, вон, росой осыпалась…

Уж кого-кого, а ее ох и не хотел я сейчас видеть! Ну к чему?

– Ты… меня ждешь?

– Тебя, тебя, Отаров!.. Книжек набрал читать или опять… Светке голову морочишь «философией»?

Ну зачем она так?! Что я ей теперь? И Светлана тоже…

– Голова у меня другой заморочена. А ты что – имя мое забыла?

– Другая… во Владивостоке?

– Тебе-то что!

– Уезжал бы к ней! А?.. Не мсти, не мсти-и-и!..

Она приложила к глазам платочек.

– Не хлюпай… Не плачется небось… Не на погост шла – ишь как вырядилась! А мстить не умею. Может, это и плохо…

– Что вырядилась – правда… Да ведь я к тебе шла, потому что ты… Ну кто? Кто поймет меня больше? Да неужели ты стал таким злым?! Ты же был мой… Был…

– Был, да сплыл!.. И не моя в том вина… Ты же знаешь!..

– Знаю… А мой-то пьяный спит с горя!.. Через тебя все… Не было тебя, еще жить можно было, а сейчас… – она всхлипнула…

«Нет, нельзя мне сейчас жалеть ее, уговаривать… Тут нужно рубить, не ходить вокруг да около…»

– Слушай!.. Я тут ни при чем. Знаешь же! И я… все знаю! Ну зачем ты душу-то рвешь! Зачем живешь так? Да и жила тоже… Тоже мне – Аксинья из «Тихого Дону»!.. Ну какая твоя жизнь была до моего приезда? Лучше? Не сказал бы… Так что виноватых нечего искать, ясно?

Она молчала. Эта красивая женщина ничем уж не напоминала мне прежнюю Ленку. Да и могла ли напомнить? Теперь, когда…

– Виноватых… Аксинья… Чушь какая-то! Чушь, чушь, чушь!!

– Не кричи так! Слышно же на всю улицу…

– Наплевать мне на твою улицу! – она истерично зашептала: – У меня дочь от него растет, это ты можешь понять? Мне порой петлю на шею бы, а ты… ты…

Мне вдруг стало до крайности жалко ее. Обнять бы, исцеловать! Как когда-то. Когда-то… Да было ли это когда-то?!

– Та-а-ак… Супруг в курсе?

– Нн-не знаю…

– А отец?

– В курсе. Андрей в курсе!

Было непривычно вот так слышать имя Басова. Да что я! Что он – не смертный? Старый?.. Светлана… Нет, это ужасно!

– Дрянь дело… – я сел совсем рядом – она не отодвинулась.

– Послушай, а ты не пробовала работать? Пойти и вместе со всеми повкалывать на разных, или… дояркой?

– Ты с ума сошел! Работать… Да мне людям показаться стыдно! Все только и твердят: шлюха, такая-сякая!.. А что он – не человек! А?

– Человек, безусловно… Но если бы ты все же пошла работать, если бы хоть один раз пересилила этот стыд, эту боль… Раз, другой, третий, понимаешь? Люди… Да у каждого, или у каждой, что – души святые? Думаешь, не поняли бы? Думаешь, всю жизнь и называли бы тебя так?.. Учти, Ленок, – так называл я ее очень редко когда-то, – не встал же я вам поперек горла? Это-то ты понимаешь получше меня! Что же касается Артамонова, законного твоего…

– Не расписаны мы…

– Что же касается Артамонова – то разруби этот узел! Ты же настойчивая, упрямая – я знаю!.. Разруби и пойди к Басову. Навсегда. Понимаешь?

Она судорожно вздохнула, отвалилась на спинку скамейки и сказала слабым, точно сломанным голосом:

– Легко сказать… – И вдруг заплакала. – Ну почему, почему так ненавидит меня Андреева дочка? С малых лет почти! Тогда-то не могла же она знать, что у нас…

– У нас и сейчас ничего нет! Что же касается ненависти – сама знаешь наш народ, тем более Светлана умна… Посуди сама: нареченный в армии, а ты… Хотя что! Не так я, верно, говорю… Да и не бог я… Ты прости… Я не хотел сказать лишнего или сделать тебе плохо. Тебе и без меня…

– И без тебя…

Она помолчала. Потом сказала далеким, теплым голосом:

– Ты… затеси наши помнишь?

Мне стало больно, я уж не знал, о чем говорить.

– Помню. Все помню.

– Правда? – трепыхнулась она.

– А тебе легче от этого? Не то ты говоришь…

– Может, и не то… Если б ты знал, как Артамонов изводит меня за тебя! Ох, как изводит!..

– В цене ты, значит…

Она горько усмехнулась.

Передо мной сидела не Ленка. Но почему я так знаю эти глаза, эти губы, всю ее? Нет, это не Ленка. Та, моя, совсем не такая… Но как эта женщина похожа на ту, м о ю!.. И если это моя Ленка, то как смогла она стать вот этой женщиной? Когда? Почему? Боже мой, какая же она красивая! Неужели никогда не уйдет от меня этот кошмар?..

– Не усмехайся и… не думай обо мне плохо!.. А я… никуда отсюда не уеду! Уеду – легче тебе не станет! Я уже сказал, как лучше для тебя, – в том твое спасение!

– Ох, ты и… – она не договорила.

Встала. Пошла. Тихо-тихо, как побитая…

И была ночь, бессонная и долгая…

И был день – последнее воскресенье лета…

Да, я помнил наши с Ленкой затеси в лесу и ту далекую луговину тоже! И не забуду, верно…

А день-то светлый и теплый, точно такой как тогда, подаривший нам однажды лесную луговину, как таинство, как неожиданное открытие мудрости природы и самих себя. Правда, той мудрости было не больше крошечной луговины, но все равно нам и этого хватило, чтобы запомнить ее на всю жизнь…

Что ж, воскресенье! Побудь сегодня волшебником, верни меня в юность на год, на день, на час… Побудь хоть на то время, пока я пойду к луговине по нашим зарубкам, пойду и вспомню, нет, побуду тем десятиклассником, каким остался лишь на фотокарточке…

И была дорога. И был лес.

…Луговина теперь была другой – тесной и выгоревшей. Здесь, видимо, бывал кто-то: валялись на траве пустые бутылки из-под водки, потускневшие консервные банки и желтые клочки газет.

Я видел и наши затеси: серые бугристые нашлепки…

Но я побыл в своей юности один час, и спасибо тебе, воскресенье, за это!.. А Ленка – что ж… Тогда она жалела уходящие годы-листья, а потом вдруг сама поторопила их, и они полетели. Быстро, бесповоротно… А зачем? Нас ведь и так безжалостно торопит время. И страшно отстать. Но не дай же бог оторваться от него и потерять с ним всякую связь!..

«Хак-бац!» – А не Светлану ли я искал вчера в лесу?..

Светлану в Ленке?! Парадокс какой-то…

«Хак-бац!» – А что если поговорить с Басовым начистоту? Поймет ли? Скажет: ревнуешь замужнюю женщину? Или еще что-то в этом роде… Хорошо бы поговорить с ним не как с председателем, а как с человеком. Видно, тяжело ему, и не только в Ленке тут дело… О нет! Любовь, конечно, сильна, но ведь и Басов не из слабых…

«Хак-бац!» – а Артамонов?.. Тоже ведь человек! Ведь не родился же он таким, черт меня побери!..

«Хак-бац!» – есть у нас в армии надежные ракеты. Надежные и послушные. Так вот и Ленка… Энергии в ней всегда было едва ли меньше, чем в ракете. А вот понесло ее вдруг не к цели – потеряла управление… Вдруг ли?..

«Хак-бац!» – почему понесло, почему потеряла?.. Может, потому, что слишком любила себя в зеркале и слишком всерьез думала об этом?.. Все это и заполонило ей душу так, что для воли, для цели в той душе и не осталось места… А в зеркале, да чужими глазами, – свою душу не увидишь…

«Хак-бац!» – Светлана… Вчера я записал о ней в дневнике что она… «оссиановская тень, промелькнувшая в моей жизни, как далекое, милое сновидение, то, что навсегда осталось в памяти…» И еще: «…я видел женщин умных, чутких и красивых – ни один образ не застилал и не застелет ее неуловимо-своеобразного образа…» Бррр!.. Я же, кажется, собираюсь стать журналистом! Что за «чюйственная» образность в дневнике! Ее бы в альбом, ее бы в восемнадцатый век!.. Никакая она не тень и не сновидение, а обыкновенная библиотекарша в Лебяжьем, к которому привыкла и которое любит… Ну… нн-не совсем обыкновенная, конечно… Как она мне о весне-то говорила?.. Ага! Вот: «Люблю, когда снег уже стает, когда от вешней воды просыхает земля… А за окном воробьи, одуревшие от тепла и солнца, а на деревьях почки, готовые вот-вот полопаться… Какая прелесть, когда еще утром почки набухшие, черные, гладкие, к обеду, не выдержав напора живительных соков, чуть раздвигаются, разлохмачиваются с самых кончиков и из клейкой, такой загадочной глубины показываются бледно-зеленые усики!..»

Нет, все-таки она необыкновенная!

«Хак-бац!» – Так ли живу? А как – иначе?..

«Хак-бац!» – Я восстановлен в университете!

«Хак-бац!» – Восстановлен – хорошо!.. Есть шансы для духовного обогащения… Но только ли знания дают эти самые обогащения? А любовь? Большая, настоящая, обоюдная… Где она, истинная?.. Светлана?.. Будет ли эта любовь обоюдной?.. Сколько верст до нее?.. Сколько дней?.. Во! Как в песне…

– …А чо – Мавра! Ну строгая, не без того… Но ить мы с ей влась поровну разделили! Ночий-то мой верх, елки в зелени! – мелко захихикал Прохор.

Ребята – народ общительный. Смеются тоже…

Вечером в библиотеке Светлана поманила меня пальцем к картотечному столу, где она обычно сидела. Сказала тихо:

– Я решила провести вечер поэзии по творчеству поэта (она назвала фамилию)… Он хоть и живет в Москве теперь, но все равно родился в нашем областном городишке и начинал писать там, а теперь вон известный всей России!.. Он же все равно что земляк наш… А какие у него стихи! Вот посмотрите – десять сборников!

Синие, зеленые, белые обложки с рисунками… Я знал их как свои пять пальцев!

– Хорошо, Света!.. Но мне кажется, что вечер этот надо проводить не только потому, что он наш земляк… Далеко не потому!

Ведь в его книгах… Ты все их читала?

– К сожалению… пока не все. А вы его читали, знаете?

– Слушай, Свет, давай на «ты», а?

Она покраснела:

– Наверно, у меня не получится… В мыслях я… – она не договорила. Подошла Лида Малышева, защебетала:

– Ой, Светланка! Клашку сосватали нынче, а я говорю: ну какой ей интерес в другую деревню-то? Ну был бы он нашенский, была б у него дворина тут…

И так далее…

…Да. Я знал этого поэта. Я познакомился с ним еще во Владивостоке, хоть никогда не видел живым. Но я читал его стихи и видел его портреты. На разных сборниках – разные позы. Изо всех – явно вырисовывался один: цепкий прищур глаз под высоким, чуть скошенным книзу лбом, прямой, почти античный нос, сильно развитая нижняя челюсть, окаймленная упрямыми бороздками с уголков широких, видимо добродушных, губ. Мне тогда показалось, что это лицо создано для поэзии; я любил Блока, Багрицкого, Маяковского. Может, и в нем виделись мне черты знакомых поэтов. Позже я убедился, что не ошибся: он был поэтом нашего времени, и я уверен, что живи сейчас Владимир Владимирович, – он первым бы подал ему руку на дружбу и единую дорогу…

А познакомились мы с ним по радио. Диктор прочел его стихи в защиту матерей, перенесших горькую людскую молву, но сохранивших жизнь своим детям, родившимся без отцов. Эти стихи были написаны сердцем, так, что поэт словно сам вырос из такого же, как я, «нахаленка»…

И я написал ему. Он ответил. А надо сказать, что ох сколько поэтов удостоили мои письма благородным молчанием, письма, канувшие в белый свет…

Так завязалась переписка. Он не был в восторге от моих стишат, но увидел в них «искру божью» и всячески благословлял эту искру, верно надеясь, что из нее когда-нибудь разгорится желанное пламя. Это он написал мне однажды, что удача ждет меня не за вторым углом, а за тридцать некоторым…

Спасибо ему! Из этого напутствия я, кажется, вовремя сделал нужные выводы!

Я следил за его книгами, много, очень много стихов знал наизусть…

…И я сказал Светлане:

– Да. Я его знаю… Не в лицо, конечно, но… Словом, вот эти книги я читал все!

– Ну и договорились!

– Договорились…

АРТАМОНОВ:

– А я те-э не бы-бы-бы… Не брр…

– Ты ко мне?! Нет, брат, проспись иди!..

Опершись о притолоку двери, он сполз на пол:

– А я нн-не пп-ойду!.. Я те-э не бр-ригадир, а мм…

– Слушай, или ты выползай отсюда по-добру, или я сейчас поднимусь и…

– Бб-бить?! Ббей! Убивай! Тт-ы сильный! Хи… А я мм-мелиоратор, пп-понял! – он пьяно заскулил: – Уд-давлюсь я!..

– Не торопись… И потом, это делается без огласки… Уезжал бы ты отсюда, а?

– А тт-ты с Еленой тут?! Она детей от меня не хочет, она фамилию мою нн-не хочет… Она т-тебя хочет!

– Может, Басова?

Артамонов вытаращил глаза, ошалелый заморгал и, казалось, отрезвел:

– Откуда… взял?

– Знаю.

– Сплетни! Бб-баба ты! – он даже встать попытался.

– Эх, мразь ты, мразь… Кого защищаешь – ее или Басова, «свата» своего? Он что – бог твой? Так за что же ты его обожествил? За Ленкины глазки? Куда лез, с суконным-то рылом?

– Я л-люблю ее! Я… я…

– Я тоже любил… Только запомни: я никогда не был с ней и не буду так, как понимаешь ты! И не изводи ее больше!.. А Басову скажи все, что о нем думаешь! Или, может, ты его любишь больше Ленки?

– Я его… Я… его нн-ненавижу!.. И… бб-оюсь… Я б его!

– Что ж ты, и родился таким! И сюда приехал таким?

– Я мм-елиоратор! Я хотел… я мог… Потом – она, Басов и… потом п-пруды пересохли…

– Земля велика, Артамонов… Не все пруды пересохли!

– Ты, значит, советуешь мне… это…

– Да, да! То самое! И чем скорее – тем лучше!

Он поднялся еле-еле, пошарил глазами по горнице:

– Где бы тут переспать до утра? Нн-не дойду я… А утром соберусь и…

– Нет уж, уволь!

Я проводил Артамонова почти до его калитки.