Текст книги "Ветер удачи (Повести)"
Автор книги: Юрий Абдашев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
12. «ИСПОРЧЕННЫЙ ТЕЛЕФОН»
Известие о том, что старший лейтенант Мартынов отбывает на фронт, оказало на нас неожиданное действие. Мы вдруг решили, что не такой уж он и плохой. Культуры не хватало, зато был честным и даже по-своему справедливым, когда дело касалось службы. Прошел слух, что на его место приедет новый человек. Еще неизвестно, каким тот окажется…
Как-то вечером, когда мы уже вернулись с ужина, всю казарму всполошил голос дневального:
– Братва, важное сообщение по радио! Давай в красный уголок. Быстрее!
Народу в комнате набилось – не продохнешь. Многим вообще пришлось торчать за дверью. А в репродукторе серебряными колокольцами все перезванивались позывные московской радиостанции.
– Внимание, внимание! Говорит Москва… – Низкий торжественный голос, слегка дрожащий от волнения, поплыл под потолком и дребезжанием отозвался в оконных стеклах. – В последний час…
В красном уголке стояла такая тишина, что слышно было, как за тысячи километров отсюда на столе у диктора Левитана шелестит бумага.
– Сегодня, второго февраля, войска Донского фронта полностью закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окруженных в районе Сталинграда…
От громового «ура!», словно выдохнутого единой грудью, вздрогнули стены.
– Историческое сражение под Сталинградом закончилось полной победой наших войск…
Ребят уже трудно было удержать… Они, как разбушевавшиеся школьники, стучали кулаками по столам, прыгали, обнимались.
– Братцы, это ведь наши там!
– Наверняка приказ будет – узнаем…
Последние слова диктора могли расслышать лишь те, кто оказался поблизости от репродуктора:
– …всего за время боев с десятого января по второе февраля наши войска взяли в плен девяносто одну тысячу немецких солдат и офицеров…
Именно в эти дни начала февраля неожиданно подули с юга теплые ветры, и снег растаял. Но потепление не радовало нас, так как теперь на полевых занятиях мы увязали в раскисшей пашне. И хотя за день мы, казалось, выматывались до изнеможения, у нас с Витькой хватало пороху на то, чтобы по очереди продолжать свои набеги на санчасть.
Однажды, когда мы с Таней торчали в тамбуре, открылась обитая желтым дерматином дверь, и на пороге с карманным фонариком в руке возник дежурный по училищу лейтенант Абубакиров, как всегда вылощенный, подтянутый и строгий. Лямка противогаза, по диагонали перехватывающая шинель на его груди, и та выглядела так, будто ее минуту назад отпаривали под утюгом.
Мне показалось, что на какое-то мгновение он растерялся. И было от чего. Обычно стерильно-чистый, накрахмаленный халатик у Тани был расстегнут, белая шапочка держалась на голове каким-то чудом, и из-под нее беспорядочно выбились на глаза растрепанные пряди темных волос. Не стану говорить, что испытывал я, но Таня… Даже при слабом свете электрического фонаря можно было увидеть, как лоб ее, щеки и уши сделались пунцово-красными. Она как-то неловко и слишком поспешно пыталась привести себя в порядок, и этим еще больше выдавала свое волнение.
– Простите, товарищ лейтенант, – растерянно бормотала Таня, теребя пуговицу на груди. – Курсант не виноват, честное слово…
Абубакиров быстро оправился от шока.
– Что вы, что вы, – ответил он с обычной обвораживающей улыбкой, – какие могут быть извинения. Кто-то, не помню, сказал, что красивой женщине многое прощается. И мужчине, если у него хороший вкус.
С этими словами Абубакиров приложил пальцы к меховой шапке и вежливо прикрыл за собой дверь.
На следующий день, зайдя в столовую, он еще издали поманил меня пальцем. Когда я приблизился, лейтенант наклонился к моему уху и шепнул по секрету:
– Курсант Абросимов, доложите командиру взвода, что я дал вам три наряда вне очереди. – Он сделал небольшую паузу и добавил: – За недобросовестное отношение к самоподготовке.
В эти же дни у нас в роте появился наконец ее будущий командир – старший лейтенант Чижик. Он пришел в казарму в солдатской шинели, но зато с погонами! С защитными фронтовыми погонами и серебряными звездочками, над которыми мы сразу же разглядели перекрещенные стволы пушек – старинную эмблему артиллерии.
Старший лейтенант Чижик недавно выписался из госпиталя. У него был перебит какой-то важный нерв. От этого левая рука будущего командира роты не действовала и напоминала тюлений ласт. Мы пронюхали, что на фронте старший лейтенант командовал батареей старых трехдюймовых «полковушек». Но он был фронтовиком и настоящим артиллеристом, а это внушало к нему особое уважение, даже несмотря на его неофицерскую внешность.
Мы привыкли к строгой военной выправке своих командиров, а Чижик был весь какой-то обмякший, вяловатый. Гимнастерка на животе у него вечно топорщилась и собиралась в складки. И лицо старшего лейтенанта, почти лишенное всякой растительности, казалось бабьим. Что он за человек, мы, конечно, не знали, но один факт нас воодушевил.
Наш ротный пес Антабка великолепно знал всех своих и, я подозреваю, способен был даже разбираться в знаках различия. А иначе как объяснить такое: стоило кому-нибудь из высокого начальства появиться в поле зрения, как он тут же без шума ретировался в свою новую конуру, которую мы построили под крыльцом с наступлением холодов. Но незнакомых людей чином пониже он всегда облаивал и до тех пор не пропускал в казарму, пока на крыльцо не выходил дневальный. Единственный из всего батальона, с кем не мог или не хотел примириться Антабка, был младший сержант Красников. При одном его виде пес слегка отворачивался, скалил зубы и негромко рычал. Так вот он, наш верный страж, встретил Чижика как старого знакомого, завилял приветственно хвостом и даже разрешил себя погладить. Это было показательно. Говорят, у собак особый нюх на злых и добрых людей.
В тот же день на вечернем построении Мартынов знакомил будущего командира с ротой. Когда старшина Пронженко закончил перекличку и была дана команда «вольно», Чижик пробежал взглядом строй, словно отыскивая кого-то среди нас, а потом спросил:
– Абросимов, это кто?
– Абросимов, выйть з строю! – скомандовал старшина.
Я стукнул по плечу стоящего впереди, а когда он уступил мне дорогу, сделал три шага вперед и четко повернулся кругом.
– Вы откуда призывались в армию? – спросил Чижик, разглядывая меня сбоку.
– Из Джамбула, товарищ старший лейтенант, – гаркнул я так громко, что тот вздрогнул.
– Эх, дела-делишки, не то, – вздохнул Чижик, покачав головой. – А жаль… Можете стать в строй.
Эти вопросы почему-то вдруг разволновали меня. Спрашивать, что вызвало у него интерес к моей скромной особе, было неудобно, к тому же сразу после построения они с Мартыновым ушли из казармы. Но я все время думал об этом и долго не мог заснуть.
А через день наша рота выехала на боевые стрельбы из миномета. Для полигона выбрали участок невспаханного поля, где было поменьше грязи. Минометы расположили в естественном укрытии у обратного ската пологого холма. Это были первые стрельбы боевыми минами, и поэтому для облегчения подготовки исходных данных наблюдательный пункт не стали смещать в сторону, а оборудовали на вершине холма в створе с целью. «Пусть привыкнут, пусть обстреляются», – сказал Мартынов.
На разном удалении от НП были расставлены фанерные макеты орудий и пулеметных гнезд. Подготовкой данных для стрельбы занимались по очереди курсанты и, естественно, под бдительным присмотром своих опытных наставников. А начальства собралось тут немало. От командира батальона до младшего лейтенанта Зеленского.
День выдался теплый и пасмурный, но иногда в разрывах туч прорывался к земле огненный столб света, и поле в этом месте сразу же оживало, слюдянисто поблескивали свежие лужицы, и над комьями земли у обочины полевой дороги начинал куриться тонкий прозрачный парок.
По алфавиту первому готовить данные для стрельбы выпала честь мне. В этом вечное преимущество и вечный недостаток фамилии Абросимов. Контроль за моими действиями был поручен бывалому артиллеристу старшему лейтенанту Чижику. Кроме нас двоих, на наблюдательном пункте был Сашка Блинков – ответственный за связь. А связь с огневой позицией была наипростейшей: команды передавались по цепочке. Десять курсантов залегли на расстоянии метров тридцати друг от друга, чтобы дублировать команды стреляющего командира, то есть мои.
На огневой, помимо боевых расчетов, находились и командир батальона, и адъютант старший, и даже старшина Пронженко. Остальную часть курсантов увели в укрытие, и только группа командиров взводов да старший лейтенант Мартынов, еще не окончательно передавший дела Чижику, с биноклями в руках пристроились у сырой скирды чуть ниже и впереди наблюдательного пункта. Участия в стрельбах они не принимали. Для них это тоже был своего рода экзамен.
Я был уверен, что подготовка данных без учета смещения НП оказалась бы по силам любому третьекласснику. После того как мы определили расстояние до цели, на подготовку не ушло и минуты. Я передавал Чижику установки угломера, прицела и количество дополнительных зарядов, а он, поглядывая на буссоль, перепроверял меня и заносил данные в записную книжку.
При стрельбе приняты команды: «Заряд первый, второй, третий…» Чем больше количество дополнительных зарядов, тем дальше летит мина. По моим расчетам, требовался заряд третий. И старший лейтенант через Сашку передал эти сведения на огневую. Команды, как замирающее эхо, побежали по цепочке. Но в последний момент укоренившаяся артиллерийская привычка взяла над Чижиком верх, и он вместо «Одна мина» скомандовал: «Один снаряд» и следом после короткой паузы волнующее: «Огонь!»
Существует с давних пор детская игра в «испорченный телефон», когда фраза, переданная невнятным шепотом на ухо, по цепочке часто доходит до конца в невероятно искаженном виде. Тот, кто допустил ошибку, не расслышал, отдает фантик.
Примерно то же самое произошло и у нас. Слово «снаряд» отсутствует в лексиконе минометчиков, и поэтому курсант Радченко воспринял его по созвучию как «заряд», совершенно не вдумываясь в смысл.
– Один заряд! – передал он, хотя, конечно же, знал, что такой команды не существует. Но что делать, здесь он поставлен не рассуждать, а транслировать.
– Один заряд!
– Один заряд! – покатилось дальше, пока не споткнулось о Юрку Васильева.
У Васильева было «отлично» по артстрелковой, и такой вопиющей безграмотности он допустить не мог. Поэтому Юрка тут же решил внести исправление, отредактировать команду и передал:
– Заряд первый!
Старший на огневой, видимо, пожал плечами и приказал срочно убрать лишние дополнительные заряды – небольшие пакетики, вставленные в пазы оперения мины. И тут докатилась команда: «Огонь!»
Мы на НП смотрели во все глаза, надеясь понаблюдать за полетом мины – обычно ее бывает хорошо видно – и послушать характерный шелест. А мне еще надо было засечь место разрыва. Только на этот раз мы не успели ничего ни увидеть, ни услышать.
Прямо впереди нас, возле скирды, где на переднем склоне холма расположилась с биноклями группа командиров, ахнула мина, разметав по сторонам комья земли, и облако горчичного дыма повисло над полем.
Прежде чем самому пригнуться, я успел заметить, как плюхнулись, растянувшись на животе, Мартынов, Зеленский и все остальные. Дымок уже рассеялся, а они все еще продолжали лежать, словно приклеенные к земле. Я думаю, они изрядно перетрусили в эту минуту от неожиданности, и только командир роты, сняв шапку и вытирая мокрый лоб, заржал во все горло:
– Ну молодцы! Ну сработали! Трубка пять – по своим опять? Ладно, не тушуйтесь. Если не на ошибках учиться, то на чем же еще…
На НП прибежали перепуганные комбат и Абубакиров. Долго искали причину ошибки, даже просмотрели записи и мои и Чижика. Виноватых нашли, конечно. С Васильева и Радченко причиталось по фантику…
А пока надо было продолжать стрельбы.
После учений я подошел к Чижику. Мне показалось, что он до сих пор переживает случившееся.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?
– Да, – ответил он рассеянно. – Я слушаю вас.
– Почему вы спросили вчера, откуда я призывался в армию?
– A-а, вот вы о чем, – улыбнулся старший лейтенант. – Просто маленькая промашка. Такие вот дела-делишки. Фамилия ваша хоть и нечасто встречается, но однофамильцы у каждого есть. Мне уже доводилось знавать одного Абросимова.
– Когда? – вырвалось у меня.
– А прошлой осенью. На фронте.
– Его не Михаилом звали? – с надеждой спросил я.
– Может, и Михаилом. В армии, знаете, у командиров из старичков не принято обращаться по имени. Все больше по званию да по фамилии… Только тот Абросимов был не из этих мест, а откуда-то из Центральной России.
– Так ведь и я тоже жил под Москвой, в Калинине. В Джамбул я уехал после того, как отец ушел в армию. Надо было кончать школу.
– Так-так, – проговорил он, и в его глазах появилась заинтересованность. – А где воевал ваш отец, не знаете?
– На Западном. Последнее письмо пришло от него из Орши. Он бросил его прямо на станции. Я тогда еще в городе оставался, – говорил я сбивчиво и сумбурно. – Отец у меня старший лейтенант…
– Сапер?
– Сапер! – почти крикнул я, подавшись вперед всем телом.
– Лысый такой, да? Высокий.
– Ну не такой уж лысый, – обиделся я за отца, – но волосы действительно редкие, особенно спереди.
– Ты смотри! – тряхнул, как тряпкой, раненой рукой Чижик. – Вот так дела-делишки. Пока все сходится – и сапер, и старший лейтенант, и сын у него был…
– Почему был? – растерянно проговорил я, чувствуя, как внутри все холодеет.
– Вы не так поняли, – поспешил он успокоить меня.
– Так он жив, скажите? – молил я его глазами, боясь, что сейчас все оборвется, окажется очередной ошибкой «испорченного телефона».
– Думаю, жив. Скорее всего именно так.
– Но почему же от него никаких вестей? Уже полтора года!
– А вы не спешите, послушайте лучше, – сказал Чижик и дотронулся до моего плеча. – Я войну встретил на польской границе в Западном Особом военном округе. Под Барановичами в окружение попали. Кое-как прорвались с остатками стрелкового батальона. Немцы уже Минск заняли. Так нам пришлось его с севера обходить. Шли лесными тропами, главным образом ночью. Уже перед самой Березиной встретили большую группу бойцов и командиров. Они также пробивались по тылам. Были среди них и саперы. Именно тогда я и познакомился со старшим лейтенантом Абросимовым…
– А потом?
– Что потом? – засмеялся Чижик, и безбородое лицо его покрылось сеточкой трещин, как старая резиновая грелка. – Потом долго советовались, то ли к своим пробиваться через линию фронта, то ли партизан искать. Выбрали первый вариант. Шли на восток больше месяца. Как шли, говорить не буду, и так понятно. Но форсировать Днепр на виду у немцев таким большим числом людей было рискованно – боеприпасов у нас почти не оставалось, и мы разделились на две группы. Абросимов с другой группой ушел. На юг. Больше мы не виделись. Если они не смогли тогда переправиться, то позже наверняка встретились с белорусскими партизанами.
– Но ведь и оттуда можно присылать письма, – с сомнением заметил я.
– Связь со многими партизанскими группами до сих пор затруднена. Там, брат, не до писем. Радисты не в каждой группе есть.
– А как вы расстались? – спросил я, все больше волнуясь, щеки мои горели. – Он ничего не говорил?
– А чего тут скажешь? Хлопнули друг друга по рукам, и все. Только и сказал, помнится: «Ну, будь!»
Забыв про чины и должности, я схватил его за плечи.
– Это его слово! – крикнул я, задохнувшись. – Товарищ старший лейтенант, это мой отец!
12 февраля на Кубани наши войска в результате решительной атаки овладели городом Краснодар, а также заняли районный центр и железнодорожный узел Тимашевская, районные центры и железнодорожные станции Роговская, Пинская, Новотитаровская, районный центр Тохтамукай.
Из сводки Совинформбюро.
13. ГАРНИЗОННАЯ СЛУЖБА
В училище пришло пополнение. Среди вновь прибывших много киргизов и казахов. Для них тут все начинается с нулевой отметки. Я с содроганием представляю, что было бы, если бы меня заставили пройти через все это снова. Душой мы уже не здесь, а на фронте.
Иногда я даю волю мечтам и рисую совершенно невероятные, фантастические картины.
Я представляю, будто наша дивизия прорывает фронт где-то в белорусских лесах. Нас встречают народные мстители – партизаны. Они обвешаны трофейным оружием. От них пахнет дымом костров и хвойными ветками. И вдруг среди них я узнаю отца. В разодранной телогрейке, со «шмайсером» на груди. Мы бросаемся навстречу друг другу…
А в воздухе уже чувствовалось приближение весны. Хвостами сказочных белых птиц распускались в небе перистые облака. Все вокруг начинало обретать острые, волнующие запахи, и шальная кровь стремительнее неслась по жилам.
Все это время младший лейтенант Зеленский выглядел каким-то настороженным. Я думаю, он ждал от нас ответной пакости и был несколько обескуражен оттого, что мы уступили ему ход и не стали жаловаться.
Когда настала очередь нашей роте идти в распоряжение коменданта города на патрулирование улиц, и взвод построился с оружием у казармы, младший лейтенант неожиданно обратился к нам с короткой речью:
– Я не умею носить камень за пазухой. Хочу, чтобы все было честно и откровенно. Тогда, на занятиях у водокачки, я был не прав. – Лицо командира взвода было бледнее обычного, он заметно волновался. – Сейчас я перед всем взводом приношу свои извинения Брильянту и всем остальным курсантам, кого это касается. – Я представляю, каких усилий стоило ему переломить свою гордость. За это его стоило уважать.
– Вы вправе спросить, почему я не сделал этого раньше, полтора месяца тому назад. Правильно. Но тогда вы могли бы подумать, что я испугался ответственности, наказания. Мои извинения тогда приобретали бы другой, скверный оттенок. – Он поднял голову, и обычная чуть надменная усмешка тронула его губы. – А я ничего не боюсь и хочу, чтобы вы это знали. А теперь – смирно! На пле-е-чо! Шаго-ом марш!
Мы втроем – Сашка, Витька и я – несем патрульную службу на вокзале. Нам дано право останавливать любого, кто покажется подозрительным, и проверять у него документы. Если документов у человека не будет, мы обязаны препроводить его в комендатуру.
Хотя население предупреждено, что паспорта и военные билеты необходимо постоянно носить с собой, нам удается вылавливать нарушителей.
Смущенный, растерянный человек начинает трясущимися руками обшаривать свои карманы, пожимать плечами, бормотать что-то себе под нос. Опасаться за свое будущее оснований у него нет. Рано или поздно личность его будет установлена, и, если он не дезертир и не жулик, его преспокойно отпустят восвояси, лишь для острастки, возможно, наложат небольшой штраф. И все-таки человек мечется, уговаривает нас, предлагает отвести домой, где у него есть все необходимые документы. Но наш старший патрульный Блинков непреклонен. Приказ есть приказ, и мы под конвоем ведем сгорающего от стыда горожанина по родным улицам, а прохожие, кто сочувственно, кто со злорадством, смотрят ему вслед.
– Шпиёна пымали, – говорит какая-то явно эвакуированная старушка и крестится. – Ишь куды вмазался, анчихрист…
Понемногу Сашка упивается своей властью. В этот момент мы вершим суд и расправу, решаем если на судьбу человека, то его ближайшее будущее. Пусть всего на сутки вперед, но и это не так уж мало. Иногда мне становится жаль очередной жертвы:
– А может, и правда, отведем домой, это же ближе, чем топать через весь город в комендатуру?
Но Сашка уже вошел в роль, и остановить его трудно. По-моему, он просто играет в какую-то военную игру, хотя сам боится признаться себе в этом…
Через месяц с лишним Сашка примет взвод, в котором подавляющее большинство будут составлять старички. Он даже растеряется, как же воевать с такими, когда из них песок сыплется. Сашка все время будет ловить себя на мысли, что ему хочется назвать своего солдата «папашей». Но опасения окажутся напрасными и старички не подведут. Конечно, получаться у них все будет не так споро, как у молодых, зато обстоятельнее и наверняка.
А осенью будет десант в Керчь, бои за плацдарм на крымской, земле и первый приют в Аджимушкайских катакомбах. С простреленным плечом он не уйдет из боя. Он еще поднимется по грудам битого кирпича и штукатурки на второй этаж полуразрушенного дома, где будет расположен наблюдательный пункт батальона морской пехоты. От едкой известковой пыли станет щекотать в носу. Где-то неподалеку будут рваться тяжелые мины, а совсем рядом с ним, на стопке сложенных кирпичей, зуммерить полевой телефон. Здесь, у оконного проема, его найдет острый осколок, горячий, как капля солнечной материи. Он попадет ему в самый зрачок, этот крошечный кусочек металла величиной со спичечную головку. И в тот момент моему другу покажется, что в глазу его разорвалась шаровая молния, способная испепелить, расплавить, превратить в пар его мозг, тело, все его существо…
Но сейчас мы расхаживаем по длинному перрону, а люди смотрят на нас с уважением и опаской. После разговора со старшим лейтенантом Чижиком я непрерывно думаю об отце, о странном переплетении человеческих судеб. Мне приятно, что в роте к Чижику относятся с уважением.
Когда служба наша уже подходила к концу, у облупившегося газетного киоска, некогда покрашенного в веселый голубой цвет, я увидел девушку с двумя огромными чемоданами. У нее было нежное лицо с теплыми карими глазами, в которых я почувствовал растерянность и смятение. На девушке красовался синий берет, длинная коса была переброшена на грудь.
Не знаю, почему я остановился. Может быть, выражение детской беспомощности было воспринято мною как просьба о помощи…
– Ты, однако, погляди, – сказал наш помкомвзвода, кивнув в мою сторону, – вот это стойка! Сразу чувствуется порода. Глянь, шея вытянута, одна нога согнута в коленке, хвост, как струна…
– Трепло, – отвечаю я. – Не видишь, девчонке требуется помощь.
– Ну что ж, помогай, коли есть охота, – ухмыляется он.
– Давайте подойдем вместе.
Все втроем мы приближаемся к незнакомке.
– Проверка документов, – сухо объявил Сашка, поправляя красную повязку на рукаве.
Девушка пожала плечами и полезла во внутренний карман пальто. Она достала паспорт и какие-то бумажки. Лицо ее слегка покраснело. Я давно заметил, что человек всегда краснеет, когда на людях у него слишком внимательно проверяют документы. Но паспорт Сашка даже не раскрыл.
– Фамилия? – спросил он.
– Там же все написано…
– Мало ли что. Мое дело спрашивать, ваше отвечать.
– Румянцева моя фамилия.
– Зовут?
– Валентина… Валентина Андриановна.
– Замужем?
– Да вы что, молодой человек…
– Издалека едете?
– Сейчас из Ташкента, а что?
– Да ничего. Цель приезда?
– Тут наш институт физкультуры. Эвакуированный из Ленинграда. Институт имени Лесгафта, может быть, слышали? Я на втором курсе. Постойте, товарищи, а за кого вы меня принимаете?
– Не сердитесь, Валентина Андриановна, – шаркнул ногой Сашка, – это не проверка. Просто мой друг Женя Абросимов очень хотел познакомиться с вами и не знал, как это сделать.
– Не обращайте внимания на нашего начальника, – сказал я. – Власть портит человека, лишает гибкости ума и такта.
– Эх ты, – укоризненно покачал головой Сашка, – тактичный человек начал бы с того, что предложил поднести вещи.
Я попытался поднять один чемодан. Он был как конторский несгораемый шкаф с ручкой.
– Что у вас там? – удивился я.
– Книги, – засмеялась она. – В основном только книги.
– Никогда не думал, что мысли так много тянут, – изрек Витька, пробуя оторвать от земли второй чемодан. Он поставил его на место, шмыгнул носом и подтянул локтями штаны.
– А ведь я действительно не представляла, как добраться до общежития, – улыбнулась она облегченно. – Города не знаю, вещи тяжелые – не подтащишь. И оставить страшно. На вокзалах шпаны всякой развелось, ужас.
– С нами вы в безопасности, – заверил Сашка. – Если кто полезет, Женька стрельнет. Он у нас, однако, на сто шагов в червового туза… не погадает. Ну так как? – обратился к нам старший патрульный. – Поднесем девушке вещички?
– А как? – спросил Витька и похлопал по прикладу карабина.
– Все учить надо? Очень просто, в левую руку оружие, в правую чемодан. Я сзади с карабином на изготовку. Пусть думают, что хотят. Другого пути, однако, нет.
– Тогда вперед! – сказал Витька.
И мы двинулись. Ныло плечо, чемодан оттягивал руку, подросшие волосы вспотели под шапкой. Ведь мы уже начали заводить прически. А тут надо было показать себя и ловким и сильным. Встречные перебрасывались короткими репликами:
– Ого, попалась пташечка! Спекулянтка, это точно.
– Чемоданы-то по два пуда. Не иначе – мука…
– Какая там мука. Соль!
– Подумать, такая молоденькая…
Кое-как доволокли мы эти проклятые чемоданы до общежития. Слава богу, искать не пришлось. Адрес был точный, и улицу эту мы знали. Возле общежития распрощались. Странно, но даже теперь, когда Валя была уже, можно сказать, на месте, выражение беззащитности не исчезло с ее лица. И губы у нее были такие детские…
– Спасибо вам, ребята, – сказала она, пожимая каждому из нас руки. Пальцы у нее были холодными. – Не знаю, что бы я делала без вас, честное слово.
– Я оставляю координаты, – сказал Сашка, – и, если вы захотите кого-нибудь из нас увидеть, приходите вечером к проходной. За нами пошлют.
Он записал на листке улицу и перечислил нас по очереди, начав, разумеется, со своей фамилии. Меня это все ничуть не волновало, но важен был принцип. Мало того, что он влез не по алфавиту, так еще дважды подчеркнул себя жирной чертой…
На следующий день, когда мы сидели за ужином, ко мне подошел кто-то из курсантов второго взвода, который раньше нас покончил с вечерней трапезой, и объявил во всеуслышание:
– Абросимов, дуй на проходную. Там тебя спрашивает девчонка. Коса вот такой толщины. – И он двумя руками обхватил свою ногу выше коленки…
15 марта наши войска после многодневных и ожесточенных боев по приказу Командования эвакуировали город Харьков.
Из сводки Совинформбюро.
