Текст книги "Ветер удачи (Повести)"
Автор книги: Юрий Абдашев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Истру пожал руки всем остающимся и, не оглядываясь, зашагал к крутому спуску. Закончив одно дело, он уже начал думать о предстоящем.
Следом за ним двинулись и остальные. Лошади ступали осторожно, то и дело поджимая круп, приседая на задние ноги и скользя на вытянутых передних. Они всхрапывали и настороженно косили глазами. Из-под копыт сыпалась мелкая щебенка.
Прошло совсем немного времени, а маленький караван уже казался далеким и недостижимым. Он уходил отсюда, из сурового царства камня и льда, в уютные тихие долины, где ощутимо дыхание теплого моря, где неподалеку зреют маслины, гранаты и миндаль, и трехпалые листья инжира в придорожных зарослях щедро присыпаны горячей известняковой пылью.
Красный диск солнца уже коснулся хребта, похожего сейчас на зазубренное лезвие. С севера по ущелью подкрадывался сырой холодный туман. На перевале становилось неуютно. И, может быть, именно поэтому оставшимся казалось, что люди, успевшие спуститься далеко вниз, уносили с собой частицу общего земного тепла, их право на общение с миром, незаконно присвоили нечто такое, что принадлежало им всем и что следовало делить поровну.
– Ладно, – сказал Костя, первым отрывая взгляд от долины, в которой уже сгущались вечерние тени, – в нашем карауле, как положено по уставу, три смены. Каждый наблюдатель стоит по три часа и шесть часов отдыхает. Первый раз эти шесть часов спит, второй не спит, занимается хозяйственными делами. Понятно? Сектор наблюдения – сто восемьдесят градусов: запад, север, восток. – Он задрал гимнастерку и вытащил из переднего кармашка штанов большие старинные часы на цепочке. – Первая смена заступает через час. Наблюдатель боец Другов. Вторую смену стоит Силаев, третью я сам. Вопросы есть? Нет вопросов. Тогда, Федя, принеси из большой фляги воды, сольешь мне, дорогой. Надо умыться. Всем надо. Котелок не бери, он жирный. Набери воды в мою каску. Только ремешок не мочи.
Шония расстегнул ремень, стянул через голову гимнастерку вместе с исподней рубашкой.
– Ну и пушистый же ты у нас, сержант! – восхищенно произнес Другов. – Какой бы платок для моей тетки вышел!
– Э-э, дорогой, у нас на Кавказе этим не удивишь. А вот лапы такой, как твоя, здесь не найдешь, это точно. Дефицитная лапа! Сорок десятый размер, да?
– Лапа как лапа, – пожал плечами Кирилл, огорченно разглядывая свои порыжевшие башмаки, похожие на два громадных ржавых утюга. – Мужская, растоптанная…
– Такой лапе цены нет, – не унимался Костя, подставляя ладони под струю воды. – Такой лапой, понимаешь, только саранчу в колхозе топтать…
Вытирая спину и плечи белым вафельным полотенцем, Костя бодро покряхтывал. Потом швырнул скомканным полотенцем в Кирилла и, поднявшись на пальцы, кинул руки в сторону, как флаг по ветру.
– Хоу-нина, хоу-нина, нанина, нанина, – запел он, весело сверкнув янтарными выпуклыми глазами, – хоу, хоу-нина, нанина…
Даже обычно заторможенный Федя не устоял, расшевелился, стал прихлопывать, отбивая такт.
– Хорошая песня! – похвалил Кирилл. – Не так мотив, как слова.
Когда, умывшись, они откинули полог и зашли в блиндаж, Кирилл пропел:
– Бери ложку, бери бак, а не хочешь – лопай так! – Он достал из-под обмотки новенькую алюминиевую ложку. – Сигнал на ужин скоро будет?
– Ты скажи, Федя, – сержант подтолкнул Силаева плечом. – они что, эти худые, все такие мастера насчет пожрать, да?
Силаев снял пилотку и бережно положил на нары. От рыжеватой щеточки его волос в блиндаже даже как-то светлее стало.
– Ладно, голодающий, режь хлеб по фронтовой норме, – разрешил Костя и занялся коптилкой.
Кирилл достал из мешка буханку и спросил:
– Ты сержант, на передовой когда-нибудь был? Немца видел?
– На передовой? Э-э, как тебе сказать… – Он крутнул колесико кустарной зажигалки, искусно сделанной из винтовочного патрона, и в блиндаже замерцало дымное сияние коптилки. Оно отбросило на стены громадные угольные тени. – Меня в полковую школу взяли, понимаешь? Немного не доучился – расформировали нас, бросили под Алагир на пополнение. Только в часть попал, туда-сюда – часть отвели с передовой, передали в другую армию. Резерв фронта называется. Вот звание присвоили. На передовой был, а немцев только до войны видел. Водил их тут по горам.
– Зачем водил? – придвинулся к нему Федя.
– Туристы!
– Ну и какие они? – спросил Кирилл.
– Люди. Все как у нас. Только арбуз ели не по-нашему. В Сухуми пришли, купили арбуз на базаре. Так они шляпку срезали, а мякоть, клянусь, ложками доставали!
– Любопытно получается, – усмехнулся и покачал головой Кирилл, – у меня почти все как у тебя. Нас сразу в прожектористы определили. Красота, все время в Москве. Раз в неделю дома, это как закон. А потом на наше место девчат прислали, ну а нас кого куда. Меня, например, в училище направили в Среднюю Азию. Короче говоря, прибыла наша команда в Ташкент, а в штабе округа выясняется: пока мы добирались, училище это на фронт отправили. Целиком, с потрохами. Курсантскую бригаду сформировали там, что ли. Вот так я и попал сюда, на мандарины…
После ужина, захватив с собой шинель, Кирилл выбрался из блиндажа и стал подыскивать место, откуда удобнее было бы вести наблюдение. Быстро темнело, но еще было видно, как снизу седыми космами выползал туман. Обширный ледниковый цирк, образованный отрогами северного склона, уже не вмещал его, и он переливался через край, подступая вплотную к перевалу.
Кирилл передернул плечами и стал надевать шинель. В такую муть, сколько ни таращи глаза, все равно ни черта не увидишь. Оставалось слушать. И он напрягал слух, но, кроме тихих голосов в блиндаже, так ничего и не услышал. Тишина настораживала. Из головы не шла пачка из-под румынских сигарет, найденная у лесного завала.
Время текло медленно, как капля за каплей. Ближе к полуночи, когда надо было будить Силаева, туман начал постепенно отступать. Наверху стали просвечивать отдельные звезды. От холода у Кирилла не попадал зуб на зуб. Спать не хотелось. Он присел на подстилку из сухой травы под самой скалой, засунул руки поглубже в рукава шинели, зажав между коленями автомат.
В этот момент из тумана до него явственно донесся тяжелый хриплый вздох и следом за ним протяжный трубный рев. Он состоял всего из трех-четырех постепенно повышающихся нот. Даже расстояние не могло ослабить его мощи. Но, прежде чем Кирилл успел вскочить на ноги, звук оборвался органным аккордом.
Спотыкаясь, Кирилл бросился к блиндажу. Путаясь в плащ-палатке, которой был завешен вход, он крикнул:
– Вы! Вставайте! Здесь барс ходит.
– Дурак ходит, – послышался недовольный хрипловатый голос Шония. – Какой барс? Где ты тут барса видел?
– Не веришь? Ну честно, сам слышал, как рычал. Совсем близко!
Заскрипели нары. Сержант хоть и злился, что его разбудили, тем не менее решил встать. Поднялся и Силаев. Молча зажег коптилку, стал не спеша обуваться, накручивать обмотки. Костя остался в нижнем белье. Он только натянул сапоги и набросил на плечи шинель. Шея его была повязана красным шерстяным шарфом.
Все трое подошли к скале и остановились, прислушиваясь. Стояла такая гробовая тишина, что, казалось, слышно было, как пульсирует кровь в собственных жилах.
– Спать на посту не надо, – не выдержал в конце концов сержант. – А то, клянусь, не такое приснится.
Костя достал из кармана шинели кисет и стал вертеть цигарку. Однако не успел он еще поднести ее к губам, как из глубины провала снова долетел низкий раскатистый рев.
– Ну что? – зашептал Другов. – Я же говорил – барс.
– Э-э, сам ты барс, – и Костя прикурил, накрывшись полой шинели. – Олень ревет! Дурной, молодой. Такой, понимаешь, как ты. Глаза вылупил… Умный олень только в сентябре реветь начнет.
– А чего реветь-то? – .спросил Федя.
– Как чего? Ты охотник или не охотник? Свадьба у него, да? На свадьбе всегда много шума. Он, понимаешь, джигит, ему соперник нужен. Сейчас в ствол ружья задуди – ответит. У нас, когда звери с гор в леса сходят, олени даже на паровозный гудок откликаются.
– Северный олень не ревет, – пояснил Федя. – Похрапит, бывает.
– А этот красиво трубит, – заметил Кирилл. – Как в боевой рог.
– Грохнуть бы, однако, – вздохнул Федя. – И сами бы наелись, и вся рота была б с мясом.
– Жалко, – отозвался Кирилл. – Война и так, наверное, все зверье распугала.
Костя сходил за блиндаж, вернулся, плотнее запахиваясь в шинель. Подымил в кулак.
– На пост Силаев заступает, – объявил он. – Другов, ты свободен.
– Да здравствует свобода!
– Э-э, что ты, городской житель, понимаешь в свободе?
– Ладно, я пошел спать, – махнул рукой Кирилл.
6
Уже несколько дней стояла ясная безветренная погода. И это новое утро не обмануло их надежд. Не успел Кирилл сменить на посту Шония, как туман стал таять на глазах, устремляясь вниз по долинам. Остроконечный четырехтысячник справа от перевала как бы светился изнутри, словно исполинский кристалл, и только мерцающие льдистые грани его чуть розовели в лучах утреннего солнца. Блестели скалы от обильной росы.
Внизу раздавались звонкие удары и хруст. Это Федя Силаев колол дрова. У входа в блиндаж над жестяной трубой уже курился дымок. Значит, скоро завтрак и, стало быть, жить можно.
Заступать в наряд днем было одно удовольствие. Так или иначе северный склон все время оставался в поле зрения и просматривался достаточно далеко.
За завтраком, который на этот раз готовил сержант, а делал он это всегда с охотой, Кирилл спросил:
– Почему здесь ничего не пахнет?
– Что не пахнет? – поднял выцветшие брови Силаев. – Чему положено, то пахнет…
– Цветы, говорю, красивые, а не пахнут.
– Наверно, дорогой, вся сила ушла в красоту, – предположил Костя. – Два хорошо сразу не бывает, как говорит мой дед Ираклий. Если сапоги новые, они обязательно жмут, если девушка красивая, она чаще всего дура.
– Ну? – недоверчиво посмотрел на него Федя.
– Зачем уж так категорично? – возразил Другов. – Можно подумать, что жена у тебя не очень красивая.
– Хэ, она и красивая и умная. Но она не-е девушка, понимаешь? Она женщина!
– Не знал, что они умнеют после замужества, – усмехнулся Кирилл.
– Нет, они не умнеют, дорогой. У нас на Кавказе они становятся красивей. – Он положил руку Силаеву на плечо. – Федя, у тебя есть девушка?
– Не-е, – по обыкновению протянул Силаев и вытер нос рукавом шинели.
– Никогда не вытирай нос рукавом, – укоризненно заметил сержант. – Он у тебя и так обгорел, лупится. Здесь ультрафиолет, дорогой. Нос беречь надо.
– До восемнадцати лет дожил, и никого не было? – недоверчиво переспросил Кирилл. Себя он уже готов был выдавать за бывалого человека. – Ну хоть нравился кто-нибудь?
– Да вот тут… недавно ехал в машине с одной, – и он вздохнул. – Красивая тоже. Рядом сидели. Ей нехорошо стало…
– А ты бы пересел, – посоветовал Кирилл.
– Зачем пересаживаться? – не уловил подвоха Силаев. – Дороги такие, на любом месте укачает. Потом, сколько ехали, она как голову мне на колени положила, так и просидела до самого конца.
– Хорошо? – полюбопытствовал сержант.
– А чего плохого? Адрес оставила. В Хосте живет, в госпитале работает.
– Писать будешь?
– Написал. Еще на заставе.
– В стихах?
– Не-е, я стихов не пишу, – покраснел Федя.
– Теперь будешь, – пообещал Костя. – Обязательно. – Он закончил завтрак и лениво полез за своим великолепным замшевым кисетом. – Закуришь?
– Ты же знаешь, не курю я, – покачал головой Федя и, помолчав, добавил: – Старшина обещал дней через десять с харчами приехать, может, письмо привезет.
– Может, и привезет, дорогой, – сказал Костя. – Почему не куришь? Этому тетя не разрешает, а ты что?
– Может, он из этих, из староверов? – предположил Другов.
– Не-е, – мотнул головой Федя и улыбнулся.
Костя понюхал кисет.
– А цвет какой, да? Золотое руно!
– Эту, что в Хосте, Людой зовут, – сказал как бы про себя Федя. Ему не хотелось менять тему разговора.
– Мой совет тебе, Федя, – потрепал его по плечу сержант. – Ты эту девушку, понимаешь, сразу не балуй. Как там Пушкин сказал: чем меньше… тем больше, да?
– Тем легче, – поправил Кирилл. – Тем легче нравимся мы ей и тем ее вернее губим… Сам-то небось шарфик жены каждую ночь надеваешь.
– Ангины боюсь, дорогой, ангины. Подвержен, понимаешь?
Пока Федя собирал грязные котелки, Другов рассматривал спуск в долину Эки-Дары, тонувший в утренней дымке.
– Крутоват, однако, этот южный склон, – задумчиво проговорил он. – Пожалуй, раза в полтора круче, чем северный.
– Это по всему Главному хребту, – заметил Костя. – Так что, если прохлопаем перевалы, взять их потом, понимаешь, будет труднее, чем сейчас немцам. Ровно в полтора раза.
– Надо бы винтовку пристрелять, – ни с того ни с сего заявил Федя. – Сержант, я возьму пять патронов?
– А чего ее пристреливать? – удивился Кирилл. – Я же пулемет не пристреливаю…
– Ладно, принеси, – неожиданно согласился Костя. – К оружию привыкнуть надо, – объяснил он Кириллу, когда Федя вошел в блиндаж.
Через минуту Шония уже держал в руках самозарядную винтовку СВТ-40 с оптическим прицелом.
– Красавица! – искренне залюбовался он, протирая рукавом шинели дырчатую металлическую накладку на стволе, отливавшую вороненой сталью. – Прямо как девушка. И такая же, понимаешь, капризная. Так что береги затвор от грязи.
– А там, на заставе, один сказал, – вспомнил вдруг Федя, – она, мол, потому оказалась на месте, что никто из порядочных снайперов брать ее не хотел.
– Больше слушай! – строго заметил Костя. Он щелкнул «флажком» зажима и вытащил коробчатый магазин. – Оружие, дорогой, любить надо. Устройство объясняли тебе?
– Ну-у, – кивнул Федя.
Костя выбросил из магазина на ладонь один за другим пять патронов и сунул их в карман.
– Пять осталось, – сказал он. – Считай, я подарил. Мы, дорогой, не так богаты, чтобы сейчас учиться стрелять. Нам, понимаешь, дали больше, чем могли. Не забывай: на шестерых в роте не хватает даже старых раздолбанных винтовок. Возьми вон пустую консервную банку и иди туда. – Костя кивнул на юг. – Чтоб немцы не слыхали, а то, клянусь, перед ними стыдно будет…
…И потекли дни один за другим, похожие, как патроны в автоматном диске. На третью ночь пошел дождь, сея мелкую водяную пыль. Он не перестал и утром. Он шел весь день и всю следующую ночь не прекращаясь. Облака были под ними и выше их. Сплошная серая пелена нависла над горами. Все стало влажным и липким. Дрова не хотели разгораться, ботинки не успевали просохнуть, а в довершение к концу следующего дня ребята обнаружили, что стали плесневеть отсыревшие за это время сухари.
Лишь на шестые сутки их вынужденного одиночества облака поднялись выше и стал рассеиваться туман. Дождь перестал, но небо до полудня оставалось хмурым. Только после обеда стали проглядывать голубоватые окна. Было по-прежнему холодно. Из-за темного облака с оранжевой закраиной прорвался к земле огненный столб света. Он высветил дальние хребты, и все увидели, что прежде голые коричневые склоны покрылись белесым налетом – тонким слоем недавно выпавшего снега.
– Надо, понимаешь, с дровами что-то думать, – сказал Шония. – Этих надолго не хватит. Придется заготавливать внизу, в пихтарнике, а когда приедет старшина, перевезти на вьюках.
– А я бы за грибами сходил, – отозвался Другов. – Эта проклятая манка уже в глотку не лезет.
– Откуда грибы, дорогой? Грибы далеко, туда нельзя. Теперь это, понимаешь, не долина реки, а нейтральная полоса.
– Ну тогда хоть этой, черемши поискать, что ли.
– Ладно, черемша близко, черемшу можно, – недолго поколебавшись, согласился Костя. – Я, дорогой, сам этой преснятины не переношу. Я же мингрел. А ты эту черемшу когда-нибудь видел?
– Где я ее видел? В Москве, что ли, на улице Горького? В магазинах ее не продают.
– Найдешь, дорогой. На южном склоне не ищи. Спустись туда, к валунам, – и он показал на север. – Ищи листики. Такие, как у ландыша, только поменьше. В середине трубочка. В пальцах потрешь – немножко луком пахнет, немножко чесноком. На конце шарик. Такой прижатый с трех сторон…
– Ладно, найду, – отмахнулся Кирилл. – Засиделись за эти дни, хоть подвигаться.
– Эх, сейчас бы в баньке попариться, – размечтался Федя, – с березовым веничком. А потом пельменей наварить. Ведро!
– Постой, куда, дорогой? – окликнул Другова Костя, заметив, что тот уже направляется к спуску. – Автомат мой возьми.
– Да я тут, рядом.
– Послушай, ты кто, боец или курортник? – Он встряхнул Кирилла за плечи. – Это передний край, понимаешь?!
– Все понял. Только трясти не надо, я же не половик.
Он сходил в блиндаж и вернулся с автоматом на шее, решительно одернул шинель и зашагал к первому уступу, где тропу преграждали массивные порфиритовые блоки.
– Наворочали на свою голову черт его знает что, – ругался он, съезжая по мокрому склону и хватаясь за острые обломки скалы.
Костя стоял на засыпанном щебенкой возвышении, где совсем недавно покоился Вислый камень, и откровенно смеялся, скаля ровные белые зубы, сидевшие плотно, как зерна в кукурузном початке.
Но Другов этого не замечал. Узкая теснина внизу, через которую они с сержантом еще несколько дней назад перебирались по снежному мосту, была сейчас скрыта в тумане. На склонах амфитеатра трава оказалась мокрой и скользкой, и Кирилл уже дважды припечатывался задом к земле. Каждый раз автоматный диск больно бил его под дых. Он проклинал и этот дождь, и собственную неловкость, а заодно и свою дурацкую затею. Мокрые, испачканные землей руки начали мерзнуть. Он останавливался, обтирал их о полы шинели, подносил ко рту, согревая частым дыханием.
– Давай, давай, ходи! – долетел до него голос сержанта, повторенный эхом.
Травы было много, трава была всякая, но той, что нужна, никак не попадалось. Только метрах в трехстах, возле самых валунов, он увидел что-то похожее. Опустился на колени, помял в пальцах – нет, не пахнет.
Где-то над самым ухом прожужжала оса. И тут же что-то щелкнуло по валуну, выбив из него, как дымок, тонкую каменную пыльцу. Запахло кремнем, как это бывает, когда по нему ударяют стальным кресалом.
«Что за шутки?» – подумал Кирилл и повернулся лицом к перевалу.
И снова жужжание, и снова недалеко от его ног брызнул фонтанчик раскисшей земли. Только теперь он услышал звук отдаленного выстрела. Кирилл не успел еще осознать, что происходит, а ноги уже сами подогнулись в коленках. Он присел за валун, прижавшись щекой к холодному мокрому камню. Сердце колотилось, и мысли путались в голове. Он все еще не мог поверить, что по нему стреляли.
Кирилл осторожно выглянул из-за валуна, напряженно вглядываясь в заросли рододендронов, где еще плавали клочья тумана. И вдруг каким-то боковым зрением у крутого склона он увидел троих немцев, явно пытавшихся незаметно обойти его слева. Еще немного, и это им наверняка бы удалось. Все казалось нереальным, как во сне.
Стащив с шеи автомат и став на одно колено, он дал по ним короткую очередь. До Кирилла и тут не сразу дошло, что стреляет он, не глядя, в белый свет, как в копейку. Еще совсем недавно он и мысли не допускал, что может выстрелить в человека. Но сейчас на рассуждения времени не оставалось, он должен был защищаться. Для того чтобы добраться до своих, надо было заставить эту троицу убраться или замолчать.
Вторая очередь ушла именно туда, куда следовало. Автомат, как живой, бился в его руках. Кирилл чувствовал его мощь, его убойную силу, и от этого начал обретать уверенность. Когда в ушах утих звон, он услышал где-то далеко позади отрезвляющий крик своего сержанта:
– Быстрей назад! Перебежками!
Голос этот, звучавший будто из совершенно другого мира, вернул его к действительности.
И Кирилл побежал, пригибаясь, петляя по мокрой пружинистой дерновине луга. Через каждые двадцать шагов он падал, полз по-пластунски, вскакивал и снова бежал. Он не сбивался с дыхания, не чувствовал усталости.
Добежав до последнего бараньего лба, обглоданного ледником, он снова растянулся, слыша, как наверху судорожно, захлебываясь, тарахтит родной «дегтярь». Он с трудом оторвал от земли перепачканное грязью лицо и увидел Шония, который во весь рост стоял на том же каменном постаменте и, прижав к боку приклад ручного пулемета, прямо из-под мышки рассыпал веер трассирующих пуль. И только когда Кирилл с невероятным усилием забрался на первую скальную ступень, сержант лег наконец и, поставив пулемет на сошки, стал поспешно заменять диск.
…Услышав автоматную очередь, Федя Силаев подумал сначала, что Кирилл стреляет по какому-то зверю, но команды, которые сержант выкрикивал во все горло, сразу же все поставили на место – началось!
Федя не торопясь надел каску, взял винтовку и вышел из блиндажа. Он увидел, как Другов мечется зигзагами по лугу, и понял, что по нему бьют из винтовок и автоматов. Потом его острые глаза различили далекие фигурки, перебегавшие от валуна к валуну. Он насчитал семь человек. Еще трое значительно выдвинулись по левому склону цирка, видимо, решив отрезать Кириллу путь к отступлению.
Чуть косолапя, Силаев подошел к каменному гребню и улегся поудобнее, прикидывая на глаз расстояние до ближайшей цели. По его расчетам, получалось что-то около шестисот метров. Под бок ему давил какой-то голыш, и он отбросил его в сторону. В этот момент Федя увидел бледного сержанта на высокой скальной площадке. «Вызывает огонь на себя, – решил он, – отвлекает внимание от Кирилла…»
Костя дал первую очередь, и желто-зеленый пунктир светящихся пуль прошил дымку тумана над конечной мореной.
– Ну, заразы, давай! Ближе давай! – выкрикивал он в каком-то исступлении. Было что-то героическое и в то же время чуточку театральное в его позе.
Грохот пулемета спугнул красноногих альпийских галок, которые поднялись в воздух и с криком закружились над перевалом.
Все так же тщательно, не спеша Федя поставил нужный прицел, прижал поплотнее приклад, поерзал животом и стал ловить цель в скрещенные паутинки. Поняв, что отрезать Кирилла им не удастся, эти трое слева тоже открыли огонь. Федя видел, чем это грозит. В поле его зрения попал наконец здоровенный немец в болотного цвета френче и такой же суконной шапочке с козырьком. Федя задержал дыхание и плавно нажал на спусковой крючок. Приклад отдал в плечо, в ушах зазвенело, но немец по-прежнему продолжал бежать, спотыкаясь и время от времени постреливая прямо от живота из своего маленького черного автомата. Вот он остановился и нагнулся, вытаскивая что-то из широкого раструба коротких кожаных голенищ. Наверное, это был запасной рожковый магазин.
Федя снова прицелился, так же аккуратно и обстоятельно, как на занятиях в школьном тире, и выстрелил, даже не моргнув глазом. Немец споткнулся и упал. Потом поднялся, проскакал немного на левой ноге, придерживая рукой правую ступню, и еще раз упал прямо лицом в траву. К нему подбежали двое, подхватили под руки, пригибаясь, поволокли через заросли рододендрона. За спиной у одного из солдат раскачивался гибкий прут антенны.
А Федя стрелял по-прежнему методично, с расстановкой, стараясь экономить каждый патрон. Он видел, что противник отходит, постепенно скрываясь в тумане.
Наконец Другов выбрался на седловину, держа в одной руке автомат, а в другой длинный конец распустившейся обмотки. Он опустил возле Феди на землю автомат и ругнулся:
– Сволочь, развязывается все время…
Поставив ботинок на камень, он пытался заново накрутить обмотку. Но нога противно подпрыгивала сама собой, и он ничего не мог с этим поделать.
– Со свиданьицем, – тихо улыбнулся Федя, поднимаясь на колени. – Замерз, однако? Гляди, как тебя колотун бьет.
– Н-ничего, – с трудом выдавил Кирилл сквозь сухие побелевшие губы. – Ничего… Древние говорили… тот, кого любят боги, умирает молодым…
Подошел Костя, держа тяжелый пулемет за еще не остывший кожух.
– Убить нас мало – сколько патронов зря пожгли.
– А почему сигнал не давали? – спросил Кирилл.
– Зачем сигнал? – пожал плечами Костя. – Какая-то там пятерка вонючих фрицев… Так у нас, дорогой, завтра ни одной ракеты не останется. Они только пощупали нас. Проверили на вшивость. Через пару дней наши придут, тогда доложим, если завтра снова не потревожат. Кто-то из нас, по-моему, подстрелил одного. Наверно, ты, Федя?
– Ну-у…
– Молодец! Один – ноль в нашу пользу. Теперь сознайся, дорогой, страшно было? Боялся чуть-чуть?
– А чего бояться-то? – невозмутимо ответил Федя.
И Костя поверил. В широко расставленных глазах Силаева нельзя было заметить и следов испуга.
– Ну что ж, Федя, – протянул руку Кирилл, – поздравляю тебя со вступлением во вторую мировую войну.
– Одного не пойму, – в раздумье сказал Костя, – зачем они огонь открыли, если хотели тебя врасплох захватить?
– Ну, с автоматом я б им живым не дался. Это они понимали. Вот и спровоцировали на стрельбу, ждали, наверное, когда у меня патроны кончатся. А иначе зачем?
Первый страх прошел у Кирилла, и нервная дрожь уже не сотрясала поджилки, но он был все еще разгорячен боем.
– А ты чего на пьедестал вылез? – повернулся он к Шония. – Памятник изображал? Стоит, как Пушкин на Тверском бульваре…
– Ты в армии не новичок, – погрозил ему пальцем сержант. – Пора запомнить: подчиненные не-е обсуждают действия начальников. Но и ты, дорогой, хорош, честное слово! Я любовался, когда ты прыгал, как тур, как настоящий горный козел.
– Бежал, как заяц, вспоминать стыдно, – махнул рукой Кирилл. Он не боялся принизить себя в глазах товарищей, поскольку знал, что в его положении так поступил бы каждый.
– Не-еверно, теперь ты настоящий горец, – крепко сжал кулак Костя. – Извини, дорогой, за тот разговор, но лапа у тебя подходящей конструкции. Площадь опоры и этот… крепкий голеностоп, как говорят альпинисты…
7
Ночью было особенно холодно. Облака наконец уплыли за горизонт, и земле ничто не мешало отдавать накопленное за день тепло. Остро сверкали близкие звезды.
Когда Кирилл сменял на посту Шония, тот спросил:
– Мерзнешь? – И между прочим добавил: – Завтра отогреешься, дорогой. Ха-ароший день будет!
Костя не соврал. Погодка действительно выдалась на славу. С утра солнце сияло так же, как в первые дни. Еще до завтрака сержант объявил приказ:
– Всем помыться, побрить физиономии, почистить обмундирование и оружие. На исполнение – один час.
И ребята скребли пушок на подбородках, плескались, трясли шинели и приводили в порядок оружие. После завтрака стали набивать патронами пустые пулеметные диски. Костя распечатал цинковую коробку с непонятной маркировкой, вытащил винтовочный патрон, потрогал пулю с зеленой головкой.
– Другов! – крикнул он. – Тут один цинк трассирующих, да? На диск их должно идти восемь штук. Каждый шестой, понимаешь?
– Понимаешь, – ответил Кирилл, спускаясь в полутемный блиндаж и подставляя сержанту перевернутую каску. – Сыпь, не жмись…
Снаружи послышался крик Силаева:
– Эй вы, самолет!
Костя выскочил наружу, приложил ладонь козырьком к глазам:
– Где?
– А послушай – гудит.
– Быстро все вещи в блиндаж! – распорядился он. – Заливай угли!
Кирилл вытряхнул патроны на нары, набрал в каску воды из фляги и плеснул в топку. Печка шумно выдохнула струю пара, смешанного с белесым пеплом.
– Вон, – первым заметил самолет Федя.
– Ладно, не маши руками, дорогой, – попросил Костя. – Сиди и смотри. Маскировка нужна, понимаешь?
Они пристроились в глубине выемки, на ступеньках, у самого входа в блиндаж. Кирилл, откинув плащ-палатку, тоже следил за небом. Самолет шел вдоль хребта на громадной высоте, оставляя за собой белый инверсионный след, похожий на бесконечно длинного кольчатого червя.
– Рама, – сказал Костя.
– «Фокке-Вульф сто восемьдесят девять», – со знанием дела уточнил Другов.
– Какая разница, дорогой, как он там называется. Разведчик. Это для нас, понимаешь, самое главное. Сиди в норе, как мудрый хомяк, и молчи.
Самолет скрылся на юго-востоке, расползся, растаял в небе его облачный след.
– Не заметил, однако, – с облегчением сказал Федя, поднимаясь первым.
– Не должен был, – согласился Костя. – Сверху наш блиндаж – это куча камней и щебня. Даже в такой день.
– А ты молодец, – похвалил Кирилл, – погоду предсказал точно.
– Тут закон такой: ветер с моря – значит, дождь или снег, с севера или востока – жди ясной погоды.
Они снова принялись за прерванное занятие, время от времени поглядывая в сторону цирка. После вчерашнего бойцы заслона стали осмотрительнее.
– А откуда ты по-русски так хорошо знаешь? – спросил Федя сержанта.
– Русскую школу кончал, дорогой. Книги читал. Потом, думаешь, зря я столько по горам лазил? Все время туристы. Ка-акие! Академики, профессора…
– Слушай, – сказал Кирилл, – ты что, так и ходил бы с туристами до глубокой старости, если б война не помешала?
– Зачем? Я уже документы в техникум послал, хотел медицинским работником стать, как мой отец.
– А он что, в больнице работает, – спросил Кирилл, – или в санатории? У вас ведь, куда ни плюнь, обязательно в санаторий попадешь.
– Он ишаков, лошадей, буйволов лечит. Он ветеринар. Уважаемый человек! В селе живет. Война кончится, приезжай вместе с Федей. Клянусь, дорогим гостем будешь. Вино, грецкий орех, гранат, мандарин…
– Мушмула, – подсказал, улыбнувшись, Кирилл.
– Она вместо заборов у нас, – пренебрежительно сказал Шония. – Ша-ашлык делать будем…
Солнце поднялось достаточно высоко и начало не на шутку припекать. Костя первым решил снять шинель.
– Что это? – сказал Федя, привставая. – Опять, что ли…
Костя двумя прыжками подскочил к торчащим сланцевым плитам, присел на колено, сверля глазами прозрачную дымку над далью альпийского луга.
– Точно – идут, – подтвердил сержант и уже другим голосом скомандовал резко: – Надеть каски! По местам! К бою! Силаев, живее, дорогой, живее…
Другов со своим тяжелым ДП подбежал к скальной площадке, на которой они еще в первый день выложили из крупных камней некое подобие бруствера, и стал устанавливать пулемет. Острые стальные сошники скользили по гладкой плите.
Повинуясь окрику сержанта, Силаев чуть быстрее, чем накануне, занял позицию для стрельбы лежа. Потом все-таки покрутился и, приподнявшись на колени, снял шинель. Он аккуратно сложил ее и подстелил под себя.
Костя выбрал удобный проем в плитах, напоминающий узкую крепостную бойницу, и с нетерпением поглядывал на Федю.
– Патроны беречь, без команды не стрелять, – распорядился Шония. – Подпустим на двести метров, до последних валунов. Тогда они будут все, понимаешь, как на ладошке. Тут мы их, как клопов, и подавим.
– А ведь их только четверо, – отозвался со своего места Кирилл. – Странно…
Действительно, у щебенчатого вала конечной морены, замыкавшей вход в обширную воронку древнего ледникового цирка, обходя крупные валуны, шли четыре человека. Двигались они гуськом, стараясь ступать след в след. Похоже было, что последний слегка прихрамывает. Он все время отставал, и те трое, что шли впереди, вынуждены были часто останавливаться, поджидая его.
