Текст книги "Ветер удачи (Повести)"
Автор книги: Юрий Абдашев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
– Это уж как посмотреть, – засмеялся Василь Сергеич. – Все мы видели, как лихо Миша расправился с Серопом, то есть с доном Диего, когда они дрались там, у скал. Так вот, чтобы ты знал: шпагу в руках Миша держал третий раз в жизни…
– Положим – четвертый, – самолюбиво поправил герой фильма.
– Пусть четвертый, – согласился Василь Сергеич. – А Сероп, между прочим, мастер спорта по фехтованию. Такое увидишь только в кино.
– И вообще, – махнул рукой Миша, – самый умный человек, которого я встречал, имел фамилию Дураков.
На следующее утро Кешка проснулся раньше всех в доме и по обыкновению выбрался через окно на улицу. Небо было туманным и серым, так что могло показаться, будто по пыльным листьям вот-вот зашелестит дождь. Зачерствевшая, истосковавшаяся по влаге земля как благословения ждала спорого обильного ливня. Без всякой цели Кешка побрел вниз по улочке в сторону моря. В старые времена можно было бы половить желтопузиков, но теперь он знал: в жизни его что-то изменилось и уже никогда не будет так, как было прежде.
Возле домика, похожего на вылупившегося птенца, он остановился. Окно в комнату было открыто, а на подоконнике стояла знакомая клетка, прикрытая темной шелковой накидкой. От нее Кешку отделяли только невысокая ограда да буйно разросшиеся георгины в небольшом палисадничке. До сих пор ему еще ни разу не приходилось видеть попугая вблизи. Не раздумывая, он бесшумно перемахнул через штакетник и, остановившись у окна, прислушался. В комнате было тихо. Тогда Кешка начал потихоньку стягивать с клетки покрывало.
Белая птица сидела на низенькой жердочке с закрытыми глазами. Потом плотное кожистое веко дрогнуло, и один глаз приоткрылся. Приглядись к нему человек поискушеннее, он наверняка заметил бы не только плутоватый прищур. В этом темном зрачке была сосредоточена вся вековая мудрость.
Попугай поднял лапу и стал покусывать крючковатым коричневым клювом собственный коготь. Кончик языка у него был тупой и черный, отчего казалось, будто во рту он держит круглый каленый орешек.
Трудно было поверить, что бедный Жулик просидел в этой клетке целых восемьдесят лет. Кто и за какие грехи приговорил его к пожизненному заключению, сделав вечным пленником этого маленького земного шара из проволочных параллелей и меридианов? Рядом, за окном, в большом мире, рождался новый день. Осиливая утренний туман, пробивалось солнце, и в воздухе с тяжким гудением проносились мохнатые работяги-шмели. С такой несправедливостью трудно было смириться. Кешке невольно вспомнились те несчастные восемь часов, которые он, хоть и за дело, провел запертым в кладовке, то тягостное ощущение утраченной вольности, что пришлось испытать тогда, и душа его наполнилась состраданием.
Дрожащими от нетерпения пальцами Кешка развязал тесемку, заменявшую крючок, и распахнул дверцу. У попугая удивленно поднялся желтый хохолок, но он решительно шагнул с жердочки на пол. Почесал лапкой за ухом, отряхнул перья и вразвалочку вышел из клетки. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и по-прежнему с любопытством наблюдал за Кешкой. Потом, потягиваясь, расправил одно крыло, другое…
– Крейзи кроу! – крикнул он довольно громко каким-то скрипучим голосом.
Перевести смысл этих слов Кешке было некому, но по тону он догадался, что сейчас при нем кого-то за что-то облаяли.
– В чем дело? – послышался из глубины комнаты сонный голос Алевтины Никитичны. – Что тут происходит?
Кешка обомлел. В этот момент попугай захлопал крыльями и слетел с подоконника. Видимо, он отвык летать, потому что тут же тяжело, как петух, плюхнулся на ограду и ругнулся с досадой:
– Год дэм!
В окне показалась голова Алевтины Никитичны, повязанная косынкой, под которой бугрились накрученные с вечера бигуди.
– Жюль, детка, вернись! – закричала она и только тут заметила притаившегося Кешку. – A-а, мальчик, так это ты, это твоя работа? Я знаю, паршивец, ты хотел украсть птицу. И потом продать кому-нибудь. Я вас знаю…
Слова эти так обидели Кешку, что он утратил всякий страх.
– Почему продать? – вырвалось у него. – Это же не индюк и не курица, чтобы продавать на базаре.
– Если ты сию же минуту не поймаешь попугая, тебе будет очень и очень плохо…
Но тут Жулик, которому явно наскучило слушать пустые пререкания, перелетел на соседский забор, а с него на шелковицу. От шелковицы до крыши было рукой подать. Попугай горделиво прошествовал по самому коньку и вдруг ринулся вниз грудью, распластав белоснежные крылья. Он пронесся низко над улицей, полого сбегавшей к морю, и скрылся за деревьями…
Через полчаса на поимку беглеца были брошены все силы: поселковые мальчишки, рабочие и актеры киногруппы. Даже сам Большой Генрих не остался в стороне, поспешил взять на себя общее руководство.
Но Жулика так и не поймали. Он словно бы растворился в зеленом царстве свободы.
Зато без особого труда поймали Кешку.
– Ах, так это опять ты, мерзавец! – закричал коротышка Большой Генрих, и громадная лысина его вспотела. – Понимаешь, что ты наделал? Ведь у нас впереди студийные съемки. Где мы еще возьмем такого попугая? Отвечай!
– Жюль, мой маленький Жюль, – причитала Алевтина Никитична. – Генрих Спиридонович, прошу учесть: вместе с клеткой я заплатила за птицу восемьдесят пять рублей! Пусть мне компенсируют. Либо его родители, либо студия. Прошу дать гарантии.
– Бог подаст, – не глядя на нее, ответил Большой Генрих.
– Не сердитесь, Генрих Спиридонович, – вступился за парня Василь Сергеич, разлохмаченный и мокрый. – Он это сделал из лучших побуждений.
– Из лучших?! – окончательно распаляясь, вскричал Большой Генрих. – Софит разбил тоже из лучших? Любопытно посмотреть, что этот выродок отколет из худших соображений. Ах, мерзавец, ах, сукин сын! – И, ухватив Кешкино ухо, повернул его, как ключ в замочной скважине.
– Не смейте! – неожиданно для всех срывающимся голосом крикнул Генрих Карлович – осветитель. – Не смейте трогать и обзывать мальчишку! Вы сами порядочный мерзавец и сукин сын! Ругаетесь при женщинах и детях. Как последний уголовник. Прямо на съемочной площадке. Где творится, простите за выражение, искусство…
Наступила долгая гнетущая пауза. Большой Генрих склонил голову набок, развернул носовой платок и промокнул лысину.
– Пушкин прав, – наконец в раздумье проговорил он. – Не приведи бог видеть русский бунт… Вы устали, Генрих Карлович, у вас сдают нервы. Пора, давно пора на заслуженный отдых…
И тут Кешка не выдержал:
– Не виноват он! Что сказали бы вы, если б вас самого на восемьдесят лет посадили в клетку?
– Меня? – удивился Большой Генрих и широко развел руками. – Честное слово, не знаю. Наверное, так и сидел бы все восемьдесят лет…
– А между прочим, этот парень будет киноактером, – сказал вдруг герой Миша. – Может быть, даже постановщиком фильмов.
– Кто? – спросил Большой Генрих. – Этот взломщик? Он ничего не умеет создавать, но разрушать уже научился. Он думает, что оказал попугаю услугу. О, наивность неофита! Да ты погубил несчастную птицу! Столько лет она просидела взаперти…
– Неправда, – вмешалась Алевтина Никитична, – два раза в год я выпускала ее полетать по комнате. В рождество и на пасху.
– Не перебивайте, – одернул ее Большой Генрих. – Птица разучилась летать и добывать корм. А через несколько месяцев придет зима, выпадет снег, и она замерзнет. Или, может быть, в Крыму не бывает снега? Ведь это же по-пу-гай, тропическая птица!
Кешка терпел, когда ему крутили ухо, но сейчас прозрачные глаза его наполнились слезами.
– Ну и что? – обиженно выкрикнул он. – Пусть еще хоть сто лет Жулик просидит в клетке, все равно для него ничего не изменится. Так и будет висеть вниз головой, как эти самые… австралийцы. Пусть уж лучше до зимы поживет свободным…
Большой Генрих удивленно поднял лохматые брови:
– Подумайте, а в этом что-то есть… Так, значит, постановщик фильмов? Похвально, похвально. К чему же тогда тянуть? Может быть, прямо сейчас засучите рукава и примитесь за работу? С чего бы вы начали, уважаемый Кин-Младший?
– С того, – и Кешка решительно вобрал в себя воздух, – с того… Взял бы и выгнал вас…
Когда Кешка в сопровождении квартиранта возвращался в поселок, он не переставал размышлять о причинах неудач, которые преследовали его все последнее время.
– Теперь еще за попугая бить будут, – глубоко и судорожно вздохнул он.
– Не будут, – твердо пообещал Василь Сергеич.
И все-таки Кешка предпочитал сейчас как можно дольше не показываться матери на глаза. Полдня он молча наблюдал, как рабочие заколачивают и грузят на машины ящики с костюмами и реквизитом. Потом пошел к морю, чтобы еще разок взглянуть на «Глори оф де сиз», которая почему-то уже два дня стояла без парусов, покинутая командой и сторожами.
Возле рыбкоопа он придержал шаг, так как на доске объявлений заметил небольшой листок, на котором было что-то напечатано на машинке. Кешка подошел ближе и прочитал:
«Администрация киностудии доводит до сведения жителей поселка Каменоломня, что деревянный корпус шхуны, принимавшей участие в съемках, в ближайшее время будет поднят на берег и продан на дрова по доступной цене. Всех, кого интересуют подробности, просим обращаться к представителю студии (второй вагончик) с 15 до 19 часов».
Кешка долго стоял у фанерного щита, пытаясь до конца вникнуть в смысл объявления. Он не мог поверить собственным глазам. Он был потрясен. Как? Почему? Какие дрова? От волнения и расстройства буквы прыгали у него перед глазами, то рассыпаясь, то вновь выстраиваясь в длинные цепочки. Нужно было немедленно что-то предпринимать, кого-то убеждать, на кого-то жаловаться. Но кому и на кого?
Он, кажется, впервые растерялся, не зная, что делать дальше. Ведь парусник не птица, его не выпустишь из клетки. И вдруг Кешку осенило: а почему бы и нет? Ветер от берега. Перепилить цепь, и пусть себе ночью плывет в открытое море. Если он и потонет там во время шторма, так это по крайней мере будет конец, достойный настоящего корабля.
В кармане у него лежал складной нож с пилкой. Если работать упорно, то можно и ею перепилить цепь. Перепиливают же узники решетки своих темниц.
Кешка сбежал на берег, скинул с себя штаны и майку. Зажав в левой руке нож, он бросился в воду и поплыл к судну. Оно надвигалось на него медленно, вырастая из воды высокой глухой стеной потемневшего от времени борта.
Вблизи цепь оказалась настолько толстой, что Кешка испугался. Она уходила глубоко в воду, постепенно теряясь в придонном мраке. Прохладная вода не смогла отрезвить его голову, и он с жаром принялся за дело. Тоненькая пилка поскрипывала, ерзая по металлу и окрашивая мокрые пальцы красноватой ржавчиной.
Так прошло минут десять-пятнадцать, но на железном звене не появилось даже маленького надпила. У Кешки от усталости отяжелела рука, а он все продолжал упрямо скрипеть пилкой.
Неожиданно прямо над своей головой он услышал мужской голос:
– Ну чего чиркаешь, чего чиркаешь? Ты что, дурной? Перочинным ножиком якорную цепь перепилить хочешь?
Кешка поднял глаза и увидел вверху свесившуюся кудлатую голову незнакомого человека.
– На кой тебе цепь? – не унимался тот. – Собаку сажать? Так в ней пудов знаешь сколько? О-го-го! Такая разве что на могилку годится. Вместо ограды.
Только тут Кешка понял всю бессмысленность своей затеи, и ему стало очень обидно. Он молча оттолкнулся от нагретого солнцем борта и поплыл к берегу, ощущая на губах солоноватый привкус. Ему не хотелось проявлять слабость, и он утешал себя тем, что это всего лишь обыкновенная морская вода.
А незнакомец стоял у самого борта, держа в руках бензопилу «Дружба», и кричал вдогонку:
– Ножовка не пойдет! Тут автоген нужен!
Но все-таки что же делать? Оставалась последняя надежда на Василь Сергеича, и Кешка бросился его разыскивать. Квартиранта он застал в комнате. Он укладывал вещи.
Путано и сбивчиво Кешка рассказал о том, что видел на доске объявлений и что намеревался предпринять. Его всего колотило.
– Успокойся, – сказал Василь Сергеич, присаживаясь на подоконник. – Стоит ли огорчаться по пустякам? Ты все-таки в чем-то не разобрался, дружок, чего-то не понял.
– Неправда, все я понял, во всем разобрался! Это они…
– Постой! Вся беда в том, что у тебя сместились понятия, – доверительно улыбнулся Василь Сергеич. – Прекрасной бригантины, которую ты вообразил, в природе не существует. То, что ты принимаешь за нее, всего лишь макет, решето, дырявая посудина, изъеденная ракушкой-древоточцем с таким хитрым названием – торедо-навалис. Не стоит жалеть. Эта бригантина никогда не была настоящей и плыть самостоятельно никуда не могла. Какой уж из нее выжиматель ветров, гончий пес океанов! Сожгут, и бог с ней. Зато настоящая «Глори оф де сиз» останется в фильме. Люди будут смотреть и верить. А если человек верит во что-то, значит, оно для него существует!..
Еще с ночи над горами то и дело вспыхивала молния и глухо грохотал гром, словно кто-то скатывал по лестнице пустую железную бочку. Но наступило утро, а ни одна капелька так и не упала на сухую выжженную землю. Неужели и на сей раз гроза прошла стороной?
После завтрака Кешка пошел провожать своего квартиранта. На площади у рыбкоопа стояло штук пять здоровенных желтых автобусов. Кешка поспешил первым занять Василь Сергеичу удобное место возле окна и помог втащить вещи.
В соседний автобус прошла с чемоданом и сумкой юная героиня фильма. Но Кешкино сердце не дрогнуло, как это случалось прежде. На ней были все те же голубые джинсы и серый батник, сплошь исписанный газетными текстами и заголовками на иностранном языке. Казалось, девчонку только что пропустили через цилиндры печатной машины. От нее, должно быть, еще пахло типографской краской. Шла она смиренно, с видом провинившейся школьницы.
Нет, это была совсем не леди Эмма. А может быть, настоящая леди Эмма навсегда осталась в кино? Кто знает, кто знает…
Рядом с ними, на заднем сиденье, какая-то женщина, похожая на якутку, упорно пилила своего сына:
– Выбрось сейчас же этих дурацких бычков!
– Сказал, не брошу! Зря я их ловил, что ли? – упирался паренек с узенькими черными глазками, удивительно напоминающими две маленькие продолговатые рыбки.
– Брось эту дрянь!
– Приедем – я их жарить буду.
– К тому времени они провоняют весь автобус!
– Ничего, не провоняют, – успокаивал ее сын.
Василь Сергеич подмигнул Кешке:
– Битва титанов! Железные характеры!
Подошел герой Миша и долго тряс Кешке руку.
– Молодчина! – похвалил он. – Ты все-таки одолел Большого Генриха. Знаешь, что он сказал о тебе? Сказал, что все это время делал не то. Следующий раз он снимет фильм о пацане, который перочинным ножиком перепиливал якорную цепь…
Потом появились дон Хуан и дон Диего с громадными рюкзаками и олимпийскими сумками фирмы «Адидас». Следом, окончательно ссутулившись под тяжестью своего старенького чемодана, влез в автобус и Генрих Карлович – осветитель. Кешка начал прощаться с ними, но тут в воздухе-сверкнуло, и темное небо над Каменоломней расколол страшный удар грома. Пронесся порыв холодного ветра, закручивая на ходу пыльные вихри, и по дороге заколошматили тяжелые крупные капли.
– Ну все, беги домой, а то промокнешь, – подталкивал Кешку к выходу Василь Сергеич.
– Жми, старик, – хлопнул его пониже спины герой Миша. – Как говорит несравненная Алевтина Никитична, сейчас будет ужасная катаклизма…
Кешка спрыгнул с подножки, и в тот же миг с неба обрушился настоящий водопад. Он успел отбежать всего десятка два шагов, а автобусов как не бывало. Кешка мчался прямо по лужам, по руслам внезапно родившихся ручьев, и рубаха плотно облепляла его грудь и плечи. Ему было беспричинно весело, и он с удовольствием подставлял лицо упруго стегавшим струям…
Но гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. Прыгая по острым камням, Кешка сбежал вниз на влажную хрустящую гальку и остановился. Дул свежий ветер. Сквозь разорванные тучи вырывались снопы солнечного света, так похожие на слепящие лучи мощных юпитеров Генриха Карловича. Кешкины волосы прилипли ко лбу, а мокрая рубаха холодила спину.
Он рассеянно огляделся. Вверху шумели старые сосны. Оттуда по скалистым кручам еще бежали с журчанием мутные глинистые потоки. На вздымающейся волне, прямо посреди бухты покачивалась на якоре обреченная «Глори оф де сиз». Мачты ее были уже срезаны, и от этого судно казалось обезглавленным.
Неподалеку из земли торчали сырые обгорелые сваи, еще хранившие запах пожарища, а море все выбрасывало и выбрасывало на берег отмытый от золы и пепла черный древесный уголь.
Но всего этого Кешка не замечал. Над его головой шумели листвой нездешние деревья, и в белой пене прибоя прыгали легкие длинные пироги островитян. Он видел смуглых людей с ожерельями из живых цветов и раковин и отчетливо слышал гортанный голос вождя маленького оскорбленного племени, произносящего заповедные слова туземных мореходов…
Волны, пахнущие устрицами и мидиями, подкатывались к самым Кешкиным ногам. Растревоженно кричали чайки, посвистывал ветер, а в ушах его все звучали не совсем понятные, но волнующие слова:
«Поверни пирогу на заходящее солнце. Пусть дует Марааму – ветер удачи. Пусть море будет зеленоватосиним, и пусть небо будет цвета моря. Пусть плывет в ночи твоя путеводная звезда Фетиа Хоэ…»
