Текст книги "Ветер удачи (Повести)"
Автор книги: Юрий Абдашев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
– Да не валите все в кучу, – подошел к лошадям Истру. – Продовольствие отдельно, боеприпасы отдельно. Силаев, помогите лейтенанту развьючить гнедого. Там взрывчатка. Коней потом отвести на поляну и стреножить.
– С теми переметными сумами поосторожней, – предупредил Радзиевский, – там детонаторы.
Истру дотронулся до плеча Шония.
– Что это за пик справа от перевала? – спросил он, показывая на величественную остроконечную пирамиду, возвышавшуюся над остальными вершинами. Ее белизна слепила.
– Пшыш. Ближайший четырехтысячник, – ответил сержант, разгибая спину. – Почти четырехтысячник. Считают, метров двести недобрал.
Мешки, набитые желтыми брусками тринитротолуола, похожими на печатки хозяйственного мыла, Силаев волоком тащил к тому месту, на которое указал ему Радзиевский. Истру вытягивал из-под вьюков тяжелые ломы, пилы, топоры, кирки и лопаты. Шония снял с лошади какую-то непонятную штуковину, отдаленно напоминающую миномет – обрезок четырехдюймовой трубы, у которого с одной стороны был приварен стальной фланец.
– Что это? – спросил Костя. – Новое секретное оружие? – Его желтоватые, чуть навыкате глаза с недоумением уставились на диковинный предмет.
– Самовар системы Радзиевского, – усмехнулся старший лейтенант, – заменяет рацию и полевой телефон. В обращении прост и надежен, как кувалда.
Радзиевский, уловивший в словах командира роты легкую иронию, тоже усмехнулся. Но что это была за усмешка! Вымученная, как гримаса боли. Странный все-таки человек этот лейтенант.
Вернулся Другов. Подбежал к командиру роты, вытирая на ходу лоб вывернутой наизнанку пилоткой.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить: бревна как новенькие, только почернели немного.
Истру молча кивнул, и Другов тут же бросился помогать Силаеву. Вдвоем с Федей они подтащили третий мешок с толом к неширокому проему в скальной гряде, образовавшемуся от выветривания и размыва вертикальных пластов черного сланца. И тут Кирилл Другов остановился, чуть не задохнувшись от восторга.
На северо-западе, врастая в поднебесье, сверкал вечными снегами Аманауз. А здесь, рядом, выпирающие из седла скалы тускло светились красными и коричневыми мхами. Только Вислый камень одиноким останцем маячил чуть в стороне. Площадка возле него, на которой стоял Кирилл, обрывалась тремя большими уступами в пологую воронку ледникового цирка. Глубокая промоина под косым углом рассекала все три скальные ступени. По дну ее сбегала вниз едва заметная тропинка, терявшаяся в пестроте альпийского луга. Там густо росли только травы-карлики, и от этого луг напоминал недавно подстриженный газон. Гребень хребта, двумя крыльями охвативший чашу цирка, ощетинился толстыми изломанными плитами сланца, образовав что-то вроде естественного парапета. С левого крутого склона длинным языком сползал трещиноватый ледник.
Плотный слежавшийся снег забил узкую теснину в скалах, и из-под его заледеневшей толщи неслышно отсюда вырывался буйный поток, кипевший среди бараньих лбов и в небольших водопадах.
Дальше виднелось кривое редколесье, а за ним темно-лиловой, почти черной гранью вставал окоем хвойных лесов. В горизонте здесь не было привычной акварельной размытости. Это создавало ощущение прозрачности и глубины. Очертания хребтов, переходы цветов и оттенков воспринимались четко и резко, как на детской аппликации.
– Не люблю оци горы, – вздохнул за спиной Другова старшина. Он отдыхал, по примеру Шония скинув ремень и расстегнув гимнастерку. – Зажало тэбэ, як у том гробу. Ниякого простору душе. – Его коротко подстриженные рыжеватые усы презрительно топорщились. – Ото стэп… Грудь сама дыше!
– Ничего ты не понимаешь, Остапчук! – сказал Костя. – Я в вашей степи чувствую себя маленьким и несчастным. Равнина, она, понимаешь, пугает, как бесконечность. Ночью в небо смотрел, да? Страшно было?
– Страшно? – Остапчук расхохотался громко и искренне. – Страшно… Страшно, колы ведмидь на тэбэ прэ, а у тэбэ колун або полино замисть винтовки. Силаева спытай, вин знае… А нэбо що, там зирки, як свичечки, и мисяць, як той рожок.
– Рожо-ок! – Костя даже сплюнул с досады. – Темный ты человек, Остапчук.
– Но-но, сэржант Шония! – Старшина расправил плечи и даже как-то горделиво избоченился. – Не забывай, с кем говоришь. – Он пощелкал по своей петлице с четырьмя треугольничками. – И ворот застебни. Тоже той… начальник караула, примэр бойцам подаешь…
В этом споре Другов разделял точку зрения сержанта. Степь всегда нагоняла на него скуку. Горы выглядели куда разнообразнее и красочнее. В них была объемность, высота и глубина – то самое третье измерение, которого не знали равнины.
После обеда и короткого отдыха принялись за дело. Радзиевский не спеша обошел нависающую над тропой скалу, то и дело останавливаясь и что-то прикидывая в уме. Он оглаживал скалу ладонью, словно ваятель нетронутую глыбу мрамора, отмечая что-то кусочком сланца на ее шероховатой поверхности.
– Это не гранитная скала, – заметил лейтенант, как бы рассуждая вслух. – Типичный порфирит, тоже крепкий орешек. Наша седловина образовалась из-за того, что сланец гораздо податливее этой породы и больше подвержен разрушению.
Приступив к своим обязанностям, Радзиевский наконец обрел дар речи. Истру молча, с уважением наблюдал за его действиями. В темных глазах командира роты можно было прочесть живое любопытство.
– Взрывчатки хватит? – спросил он осторожно, точно боясь спугнуть мысли сапера.
– Не в этом дело, – ответил Радзиевский. – Скалу надо положить так, чтобы она загородила тропу, легла на первый уступ. Иначе, если махина эта разлетится вдребезги и скатится вниз, работа наша не будет иметь никакого смысла. Все три места, где надо бить камеры для зарядов, я пометил.
Истру собрал весь небольшой отряд:
– Слушай приказ! Лейтенант Радзиевский, Остапчук и Силаев будут долбить ниши в скале. Я и Повод отправимся к балагану. Надо разобрать его и перетаскать сюда бревна из штабеля. Что-то сгодится для блиндажа, что-то на дрова пойдет. Через два часа мы подменим Остапчука и Силаева. – Истру посмотрел на часы: – До захода солнца больше семи часов. За это время Шония и Другов разведают долину на север отсюда. Необходимо найти места, удобные для лесного завала. До этого мы не сможем взорвать скалу. После взрыва лошади в долину не пройдут. Не на себе же тащить весь инструмент. Пойдете налегке. С собой ничего не брать, кроме оружия. Задача ясна?
– Так точно, – вытянулся Шония, эффектно вскинув руку к пилотке. – Разрешите выполнять?
– Другов, возьмите автомат Повода. Если судить по карте, настоящий лес отсюда в десяти-двенадцати километрах. Не забудьте, что в горах быстро темнеет. А впрочем, – махнул рукой Истру, – не мне вас учить, Шония горы знает.
…Пять человек стояли у Вислого камня и смотрели вслед двоим, спускавшимся вниз по узенькой тропке. Они были уже далеко, и фигурки их казались отсюда неправдоподобно маленькими. Пологий северный склон стелил им под ноги пестрое многоцветье альпики, словно бесценный ковер.
4
– Ну и кто же третий? – спросил начальник штаба, щуря и без того узкие глаза.
Все молчали. Майор вздохнул, передал картонную папку своему помощнику по разведке и отступил на шаг. Капитан Шелест исподлобья взглянул на бойцов:
– Кто-нибудь из вас занимался альпинизмом?
Коротенькая шеренга по-прежнему молчала.
– Стало быть, никто и представления об этом не имеет? – спросил Шелест, и в его глазах с воспаленными веками нельзя было прочесть ничего, кроме смертельной усталости.
– Красноармеец Другов. Разрешите? – Высокий нескладный парень поднял руку. – Вообще-то я увлекался…
– Выйдите из строя, – приказал капитан.
– Увлекался еще в Москве, в университете.
– Кем готовились стать?
– Учился на филологическом, кончил два курса.
Старшина Остапчук одобрительно покачал головой: башковитый! Хотя парню, судя по всему, было уже под двадцать, в долговязой фигуре его отмечалось что-то еще не сложившееся, не оформившееся до поры, как в стати стригунка-жеребенка. Голенастые ноги с большими ступнями, длинные руки с широкими красными кистями, острый кадык, от волнения перекатывающийся под горлом. Некоторую несуразность в облике молодого бойца подчеркивала не по размеру подобранная гимнастерка: слишком короткие рукава и слишком просторный ворот.
– Мое увлечение альпинизмом носит скорее платонический характер, – как бы оправдываясь, добавил красноармеец.
– Как это понимать? – поднял брови майор.
В строю засмеялись.
– Ну, хватит! – нетерпеливо махнул рукой начальник штаба. – Короче, какое отношение к этому делу вы имеете?
– Интересовался. Читал, – смущенно пожал плечами боец. – На лыжах ходить умею…
– Что делать, других у меня нет, – вздохнул Истру.
– Пойдет, – поддержал его помощник начальника штаба по разведке, или ПНШ, как его называли сокращенно. Ему, видимо, надоела вся эта процедура.
– Будь по-вашему, – согласился майор, все еще не спуская оценивающего взгляда с долговязой фигуры красноармейца.
Излишне пристальный взгляд светлых голубоватых глаз Кирилла Другова был достаточно мягок, даже добр, но в нем сквозила едва заметная лукавинка, которая почему-то злила майора.
Вряд ли Кирилл смог бы объяснить достаточно определенно, почему он добровольно вызвался идти на Правую Эки-Дару. Скорее всего виной была его романтичность и чрезмерная впечатлительность. В какую-то минуту Другову стало до чертиков жаль этого немолодого капитана с покрасневшими от бессонницы глазами. Затянутый в боевые ремни, выглядевший таким молодцеватым, таким уверенным в себе, помощник начальника штаба вдруг неожиданно смутился, когда добровольцев не оказалось, и Кирилл заметил на его лице что-то похожее на растерянность. Парню тяжело было видеть любое проявление нерешительности в поведении бывалого фронтовика, гимнастерку которого украшали два боевых ордена. И Кирилл поднял руку.
– Другов, вы комсомолец? – неожиданно спросил майор.
– Так точно!
– Ну что ж, пусть будет так, как будет, – еще раз подтвердил свое решение начальник штаба и, запустив пальцы за ремень, разогнал складки на гимнастерке. – Все трое пройдете инструктаж у капитана Шелеста. Короче, ребята, мы вас не в пекло посылаем, хотя пост этот и считаем ответственным. Там сейчас тихо, даже слишком. Но необходимо быть начеку. Тишина не должна расхолаживать. Вы в заслоне, так? – Он снял фуражку и вытер лоб. – Был я недавно внизу, у моря.
В райкомах люди не спят уже несколько суток. Положение серьезное. Мы полагаемся на вас.
– Еще бы, – улыбнулся Истру, – не хлопцы – орлы!
– Тем лучше. Трое таких чудо-богатырей – да ведь это же тройной заслон!
…Трава на альпийских лугах была низкорослой и сбитой так плотно, так густо стоял стебелек к стебельку, что дерновина пружинила под ногами, как волосяной матрац. Тут и там мелькали бледно-лиловые и розовые безвременники. Августовское солнце жгло затылок и шею, но временами порыв ветра приносил с собой зябкое дыхание снега. Из темных расщелин тянуло сыростью замшелого погреба.
Шония и Другов шли по широкому лугу, где из земли, точно шляпки грибов-исполинов, выпирали гранитные валуны, потом по кочковатому плато. Они то и дело обходили нагромождения морен с острыми, еще не обкатанными камнями и заросли кавказского рододендрона с глянцевыми темно-зелеными листьями и войлочными коробочками созревших плодов. Его прочные гибкие ветви поднимались на метр от земли, изгибаясь в дугу, наподобие ловчих петель. Иногда под ногами хлюпала вода.
Перейдя через мощный снежник, из-под которого с шумом вырывался поток, они ступили наконец на твердую почву речной террасы. Слева рос сквозной, похожий на лесопарк ельник, откуда доносилось мерное постукивание дятла. Где-то прозвенел и оборвался голосок неведомой пичуги.
Тишина действовала на обоих умиротворяюще. Шли под гору легко и свободно, и, не будь позади трудных километров, можно было бы подумать, что вышли они на увеселительную прогулку. Только иногда их тревожила одна и та же мысль. Там, на перевале, остались свои, которые в любую минуту могли бы предупредить об опасности, прийти на помощь. Там легче заметить врага за многие сотни метров и успеть приготовиться к обороне. Здесь же им не на кого было рассчитывать. Но эта минутная тревога быстро проходила: слишком мирным выглядел окружавший их пейзаж.
Шония и Кирилл отмахали уже добрый десяток километров. Ручей, принявший в себя несколько притоков, которые ребятам приходилось переходить где вброд, где по кладкам, превратился в настоящую реку. Неожиданно впереди открылась просторная поляна с высокой, в человеческий рост, травой, а за ней реденький лесок с тощими искривленными деревцами. Кирилл остановился и потрогал тугой ребристый стебель девясила с тремя крупными огненно-желтыми цветками.
– Смотри, – сказал он, – макет настоящего солнца! Жалко, не пахнет…
Огненный цветок девясила был действительно прекрасен в этом запоздалом цветении. Покоряли его простота и наивная вера в то, что еще долго не наступят холода и он в неуемной щедрости своей успеет уронить в землю семена новой жизни.
– Курить хочется, – сказал Костя, снимая с груди автомат. – Тут тихо, давай покурим.
– Не курю я, – усмехнулся Кирилл. – Не курю. Тетя не велит. Посидеть можно. После таких суворовских бросков ноги гудят – сил нет.
– Гудит, дорогой, только пароход. А ноги ерунда. Назад пойдем, у ледника помоем. Не вода – огонь! Все ка-ак рукой снимет. – Он сел на траву, достал из кармана замшевый кисет и вытряхнул на бумажку щепоть мелко нарезанного листового табака. – Прошлогодний. Жена привозила, когда в Сухуми стояли. Дед сажал. У меня хороший дед, понимаешь? Ираклий зовут. В Зугдиди все знают… – И вдруг ни с того ни с сего запел тихонько с фальшивой слезой в голосе, утрируя кавказский акцент:
В одным маленким клэ-эткам
Па-апугай сидит,
В другом маленким клэ-эткам
Его ма-ать плачит.
Она ему лубит, она ему мать,
Она ему хочет крэпко обнимать…
Кирилл улыбнулся, глядя, как у сержанта в такт песенке подрагивают плечи.
– Ну вот, дорогой, – рассмеялся Костя. – А то, понимаешь, слишком серьезный ты сегодня, даю слово. – Он легко вскочил и одернул гимнастерку. – Все! Покурили, и хватит. В разведке курить не положено.
– А сам куришь. Ай-яй-яй, как нехорошо, – с ехидцей прищурился Кирилл.
– Здесь я не в тылу у врага, дорогой. Здесь я дома. А дома все можно. Можно петь, можно курить, даже голым ходить можно.
Не успели они сделать и нескольких шагов, как в зарослях послышался быстро нарастающий шелест. Шония остановился и вскинул автомат. Другов невольно втянул голову в плечи и тоже изготовился к бою…
На небольшую площадку, устланную вытоптанной травой и поверженными стеблями гигантского борщевика с пожухлыми листьями, выбежала молоденькая серна.
Длинная шея с аккуратной головкой была настороженно вытянута. От основания заостренного уха к уголку рта, пересекая блестящий глаз, шла узкая темная полоска. Такой же ремешок тянулся по хребту до самого хвостика, остро нацеленного и дрожащего от напряжения.
Костя негромко засмеялся и опустил автомат. В ту же секунду, подброшенная в воздух высокими сильными ногами, серна исчезла в траве, стремительная и невесомая. Только на мгновение мелькнул желтоватый подбой на ее груди.
– Клянусь, жалко такую красоту оставлять фрицам! – воскликнул Костя.
У Кирилла от волнения даже пот выступил на лбу.
– Тьфу ты, скотина! – вырвалось у него. – Это ж надо так перепугать человека…
Чтобы снять с себя напряжение, необходимо было отвлечься, переключиться на что-то другое, постороннее, и Кирилл, приноравливаясь к шагу сержанта, стал вспоминать Москву.
Кроме тетки, родных у него не было. Отец погиб в Туркестане от пули басмача, мать умерла от сыпняка годом позже. Кирилл их не помнил. От них остались одни выцветшие фотографии и рассказы тетки. Всю свою жизнь он прожил на Малой Бронной, где у поворота яростно скрежетали трамваи. Они с теткой занимали небольшую комнату в коммунальной квартире. Потолок в коридоре почернел от примусной копоти. За долгие годы копоть так глубоко въелась в штукатурку, что у нее появилось свойство самопроявляться. Никакая побелка не могла придать потолку изначальный опрятный вид.
Кирилл вспоминал друзей по двору, с которыми гонял футбол – старую покрышку от мяча, туго набитую тряпками. Он любил свою улицу, любил зеркальную тишину Патриарших прудов в прохладные утренние часы и легкую золотистую дымку тумана над Садовой, где на углу продавалось сливочное мороженое в круглых вафлях по двадцать копеек за порцию.
Он был дитя своего города и не мыслил себя отдельно от него.
Но было в парне что-то, чему он сам не мог подыскать названия, какой-то неясный зов, который заставлял его ночи напролет читать книги о полярных исследователях и покорителях знойных пустынь. Он коллекционировал марки, хотя дух собирательства был чужд его натуре. Марки, эти крошечные миниатюры с кораблями Васко да Гамы, трубящими слонами и китайскими пагодами, волновали его сами по себе. Он упивался названиями: Либерия, Ньяса, Танганьика… Они поселяли в нем такое же смутное беспокойство, как книги Лондона, Арсеньева и Миклухо-Маклая. Он и на филологический-то согласился пойти только потому, что увлекся топонимикой – наукой о происхождении географических названий. Это сулило возможные экспедиции в будущем.
Тетя Оля работала в Ленинской библиотеке. Возможно, именно поэтому в их доме царил культ книги. Книг было много. Практически они занимали в комнате большую часть жизненного пространства. Кирилл рано начал читать.
Тетка умело направляла и развивала его интересы и увлечения. Единственно, что было неподвластно ее контролю, это отношения с Галкой Стеблиной.
Он познакомился с ней на первом курсе. Сидел сзади, через стол от нее, и не уставал часами смотреть на ее белую шею, на розовую мочку уха, на завиток волос.
Однажды, когда у них оказалось «окно» – заболел преподаватель, – его сокурсницы, не стесняясь присутствия ребят, затеяли разговор о мужских достоинствах, мнимых и подлинных.
– Господи, – тряхнула Галка своими коротко подстриженными волосами, – ну зачем мужику красивая физиономия? В первую очередь ему нужна светлая голова и интеллект. Если бы мне предложили выйти замуж за смазливого, но пустого парня, я бы отвергла его с презрением, – и она бросила на стол тетрадь с лекциями, – вот честное комсомольское! Я бы вышла замуж за Другова. Галина Другова! Звучит? – Галка отыскала взглядом Кирилла. – Никто ничего не понимает, – с серьезной миной продолжала она. – Вы даже не представляете, каким потрясающим мужчиной он будет в сорок лет. Ведь у него от природы правильные черты лица. К тому времени он слегка полысеет, и лоб его от этого станет светлее и выше. Но в глазах, заметьте, все та же живая мысль. – Она драматически прикрыла глаза рукой. – Если ему каждый день скармливать стакан сметаны, результат не замедлит сказаться…
После этой сцены Кирилл уверился, что Галке наплевать на него и что для него она потеряна. Но дня через три она подошла и как ни в чем не бывало протянула два билета.
– Это в зал Чайковского. От тебя, видно, не дождешься.
А потом… Он навеки запомнил огромные потемневшие глаза Галки в минуту прощания на Казанском вокзале, когда она с силой оторвала от него рыдающую тетку и почти крикнула:
– Кирилл, ты должен вернуться! Ты обязан, слышишь? Я люблю тебя. Я всегда буду ждать тебя… Всегда…
…Шония остановился, потому что едва заметная тропка теперь и вовсе оборвалась. За это время они миновали редколесье и уперлись в самый настоящий завал. Старые березы и грабы были повалены на громадном пространстве от обрывистых утесов просторного каньона до самых заплесков бесноватой горной реки. Стволы, беспорядочно наваленные друг на друга, находились в неустойчивом равновесии. Стоило наступить на один край, как другой тут же начинал задираться вверх, а нога – проваливаться куда-то, точно в пустоту прогнившего колодезного сруба. Здесь не то что на лошади, пешком не пробиться.
– Откуда такое? – спросил в недоумении Кирилл. – Кто это наворочал?
Шония покачал головой.
– Лавина сошла. Лавина! Совсем недавно. Может быть, этой весной.
– Что же, сержант, похоже, делать тут нечего, – повеселел Кирилл. – Сама мать-природа нам подыграла, а?
– Ничего не скажешь, дорогой, хорошо подыграла, – согласился Костя. – Такой полосы препятствий, клянусь, ни в одном штурмгородке не найдешь. Тут ни пехота не пройдет, ни бронепоезд не промчится.
– Выходит, назад топаем? – с облегчением спросил Кирилл.
Костя не ответил. Его внимание привлекло что-то желтевшее в траве. Он сделал несколько шагов, подобрал с земли скомканную бумажку и стал разглаживать ее на колене. Это оказалась пачка из-под сигарет.
– Немецкие, – сказал Костя глухим голосом. Его ноздри слегка раздувались.
Кирилл с волнением принялся разглядывать пустую желтую пачку с полустертым названием.
– «Плугатар» или «Плукатар», – прочитал он и, пытаясь разобрать что-то написанное мелким шрифтом, добавил: – Сигареты скорее всего румынские. Но откуда тут румыны? О них ничего не было слышно.
– Немцы всякие сигареты курят: и румынские, и французские, и турецкие. – Костя понюхал пачку. – Клянусь, еще свежим табаком пахнет…
Кирилл в последний раз оглянулся на завал, на проросшую сквозь него траву и поежился. Эти мертвые деревья, ставшие пищей древоточцев и короедов, вся эта дичь и захламленность навевали мысль о кладбищенском запустении. Было во всем этом что-то недоброе. И кто теперь мог поручиться, что тут, совсем рядом, не находится враг, тот самый фашист, натянувший на себя жабью шкуру серо-зеленой униформы с тусклой пряжкой, на которой выбито кощунственное: «С нами бог!» Может быть, вот сейчас, в это самое мгновение, он берет Кирилла на мушку? Ахнет выстрел, и все кончится, и он перестанет существовать!
Другов прибавил шаг. Он шел теперь не оглядываясь, а сырой могильный ветерок все дул ему в спину.
5
Горы вздрогнули, и почва заколебалась под ногами, как во время землетрясения. Вислый камень, эта немая громада, выплюнул из своего нутра три желтоватых дымных фонтана, смешанных с огнем, словно три ствола крупного калибра дали одновременный залп. Концентрированная энергия направленного взрыва качнула порфиритовую скалу, какое-то время удерживая ее в состоянии мнимой устойчивости, но удар раскаленных газов уже сделал свое дело – сдвинул глыбу с естественного постамента, и она рухнула, подняв тучу сланцевой пыли.
Расчет Радзиевского оказался точным. Вислый камень, расколовшись на два громадных монолита, упал на первый уступ, прочно закупорив ту единственную ложбинку в материковой породе, по которой сбегала тропа. Человек мог здесь пролезть без особых усилий, зато ни горную пушку, ни тяжелый миномет, ни продовольствие на вьюках противник через седловину не перетащит, даже если ему и удастся разобрать лесной завал в долине реки.
Люди вставали из-за укрытия, слегка оглушенные, отряхивая с себя мучнистую пыль и каменную крошку. В воздухе носился тошнотворный запах жженого тола.
– Блиндаж поставим здесь, – сказал Истру, и собственный голос показался ему глухим. От взрыва заложило уши. – Вот она, естественная выемка. Ломом и киркой тут небольно поработаешь. А главное – обзор. Надо соорудить амбразуру. Какое перекрытие делаем? – обратился он к Радзиевскому.
– В один накат. От дождя, – ответил сапер. – Артиллерией здесь не пахнет. А насчет амбразуры, так разве что для света, вместо окошка. Не получается вертикальный угол обстрела…
К вечеру блиндаж был почти готов. Стены его и потолок сложили из почерневших пихтовых бревен, а кое-где в ход пошли жерди и даже дранка от разобранного балагана. Перекрытие засыпали землей, предварительно законопатив сухой травой щели, а сверху нагребли побольше щебня. Единственный выход, обращенный к югу, завесили плащ-палаткой. Туда же вывели колено трубы от самодельной «буржуйки». Печки эти клепали полковые оружейники из столитровых железных бочек. А когда притащили из бывшего пастушьего приюта не успевшее сопреть прошлогоднее сено пополам с кукурузной бодылкой и уложили на нары, блиндаж принял жилой и даже по-своему уютный вид.
– Санаторий! Ну чистый санаторий, – восхищался ординарец Повод. – И название я придумал – «Подснежник». Ребята тут, можно сказать, под вечными снегами…
– Еще бы фрицы не тревожили, – вздохнул Другов, разминая красные натруженные кисти. – Тогда б санаторию этому цены не было.
– А вы хотели бы и невинность соблюсти, и капитал приобрести? – с некоторым раздражением заметил лейтенант Радзиевский. – Такого не бывает.
Даже командир роты посмотрел на сапера с недоумением, настолько от его слов веяло неприкрытой враждебностью. И чего он цепляется?
Истру подошел к обрезку трубы, похожему на миномет.
– Шония, Другов и вы тоже, – кивнул он в сторону Силаева. – Подойдите поближе. Вот этот знаменитый самовар, который вызвал ваше любопытство, есть не что иное, как увеличенная во много раз ракетница.
Истру подбросил на своей изящной ладони увесистый шар из папье-маше, похожий на ядро старинной пушки. Только обертка из газетной бумаги с проступающим сквозь клей порыжевшим шрифтом нарушала сходство.
– А это снаряд, – пояснил он. – Вот торчит фитилек, мышиный хвостик. Он поджигается спичкой или папироской, и вся эта штука спокойно, без паники опускается в трубу, которую, разумеется, надо установить вертикально. Времени достаточно, около пятнадцати секунд. Выстрел – и ядро летит в небо. Я видел это средство сигнализации в действии, и, должен признаться, зрелище впечатляющее. Основной смысл заключен в том, чтобы в несколько раз увеличить радиус действия сигнала. Это достигается за счет двухмоментности взрыва. Такую вспышку непременно заметят на заставе. Для нас это сигнал тревоги.
– Теперь я понимаю, что значит «заменяет рацию и телефон», – пряча улыбку в шелковых усах, заметил Шония.
– Что делать? – развел руками Истру. – Рации в горах на большом расстоянии ненадежны, да и нет их у нас пока в достаточном количестве. Вот и пошли на одностороннюю связь. Оставляем вам десяток таких снарядов. Берегите, это только на крайний случай.
– Их надо держать в сухом, – вмешался наконец Радзиевский. – Там артиллерийский порох. Он сырости не любит.
– Простите, товарищ лейтенант, вопрос к вам есть. Разрешите? – спросил Костя. – Вы на гражданке химиком были, да? Или строителем?
Этим вопросом сержант нарушал стихийный заговор молчания вокруг лейтенанта. Невинный вопрос, заданный Костей, занимал многих, но никто пока не отважился вот так прямо спросить его об этом.
– Химиком? – Радзиевский впервые рассмеялся, и только сейчас все заметили, что лицо его испещрено мелкими синими точечками, как от близкого взрыва. – Нет, сержант, инженером я стал поневоле. Я окончил консерваторию в Ленинграде, – и он для чего-то пошевелил двумя изуродованными пальцами левой руки, похожей на большую красную клешню. – По классу рояля…
Наступило неловкое молчание. Наконец Истру прокашлялся.
– Вот, собственно, и все, – сказал он, чтобы хоть как-то прервать тягостную паузу. – Нам еще предстоит заминировать два участка, а к наступлению темноты мы должны спуститься хотя бы до линии леса, иначе наши лошаденки переломают себе ноги. Старшина, как там с продснабжением для ребят?
– Усе в порядке, товарищ старший лейтенант. Готово!
– Шония, кто примет у старшины сухой паек? – спросил командир роты, еще окончательно не оправившийся после неожиданного признания сапера.
– Паек? Красноармеец Другов примет.
– Тогда, Силаев, помогите лейтенанту поставить мины, – сказал Истру. – Я тоже пойду с вами. Это не отнимет много времени…
Старшина уже колдовал на разостланном брезенте. Он стоял на коленях, аккуратно раскладывая какие-то пакеты и мешочки.
– Соби мы ничого не визьмем, – объяснял он Другову. – Сам чуешь, с харчами не густо. Вот манка, бухари, хлиба дви булки…
– Ясно. Только не хлебом единым жив человек.
– Розумию, розумию, товарищ студэнт. Вот вам яешный порошок, сало на зажарку.
– А чего зажаривать-то?
– Як чого? Ото тут дыкий лук по горам, – старшина загнул заскорузлый палец. – Черемша зветься. Сержант знае. Грыбы…
– Грибы, это точно, – засмеялся Другов. – Грибы я сам видел внизу. Сыроеги вот такие. Червивые, правда.
– Их в солену воду трэба. Воны, оци червяки, ураз выздыхають, сплывуть. А ты их черпачком, черпачком…
Остапчук с особой бережливостью пересчитал пяток банок говяжьей тушенки, придвинул к Кириллу кучку чесночин.
– Бачишь оцей ящик? – спросил он, кивнув на небольшую фанерную коробку. – Цэ макароны, той же хлиб. Можно у суп, можно и по-хлотски, з мясом, – и он шумно сглотнул. – Тушенку берегты трэба. А цэ хвасоля, музыкальный продухт.
– О-о, лобио! – обрадовался подошедший сержант и стал потирать ладони. – Лобио будем варить, да?
– Лобио! – передразнил Остапчук. – Кому шо, а курици – просо. Ты ото лучше скажи, цинки с боезапасом у блиндаж оттягав, чи ни?
– Так точно! – весело ответил сержант.
– Хванэру бережить…
– Это еще зачем? – удивился Кирилл. – Мы этот ящик на растопку пустим.
– Зачем? – рассердился старшина. – Хрукту з Кавказу до дому пошлэшь. Мандарыны! Чого рэгочишь? Прыгодыться… Не дай бог, убьють когось, будэ на чем хвамылию напысать. Усе ж таки солдатська душа, не свыня якась. Розумиешь? Усе по-хозяйски трэба…
И оттого, что говорил старшина о смерти таким деловым, таким будничным тоном, слова его принимались к сведению, но никого не страшили, ибо касалось это всех вместе и никого в отдельности.
Солнце уже клонилось к закату. В его сиянии оплавлялись острые хребтины гор, и воздух сделался прозрачно золотым, как некрепко заваренный чай.
Остапчук тем временем извлек откуда-то медную гильзу от сорокапятки и кусок шинельного сукна.
– Оцэ каганець хтось зробыть.
– Спасибо, товарищ старшина, – ответил Другов. – Коптилка у нас имеется. Мы об этом еще внизу позаботились. Заняли у связистов на время, до светлого дня победы.
Старшина погрозил ему кулаком и стал с трудом подниматься с коленей. Затекли ноги от неудобного положения. Денек выдался не из легких. И потом, что ни говори, пятьдесят лет – не двадцать…
Вернулись с лопатами и кирками Радзиевский, командир роты и Силаев. Они поставили по десятку противопехотных мин на двух участках: слева внизу, на удобных подступах к скальному порогу, и справа, на самом хребте, метрах в трехстах от блиндажа. Оседланные лошади переминались с ноги на ногу. Они были уже взнузданы и брезгливо жевали кислое железо трензелей. Поклажа на вьючных седлах была теперь невелика – кое-какой инструмент да вещевые мешки выступающих налегке людей.
– Ну что ж, орлы, задача перед вами поставлена, – сказал Истру, придерживая коня за повод. Он окинул прощальным взглядом залитые янтарным сиянием горы. В его бархатных глазах затаилась вековая бессарабская грусть. – Простимся. Вот она, ваша линия охранения. Следите строго, чтобы и мышь не проскочила. Не забывайте: впереди враг, за спиной Родина.
