Текст книги "Сердце и камень"
Автор книги: Юрий Мушкетик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Через эту дыру Федор пролез в церковь. Сумрачно. Сыро. Под ногами шелестят какие-то бумажки, сухие листья. Узкие окошки скупо цедят свет. С серых стен, из мрака молча смотрят немые бородатые боги. Древние, еще, наверное, казацкие. Это им, как рассказывают, молились перед Нежинской Черной Радой казаки, и здесь же шептали в полночь молитвы мужественные гайдамаки. Федор долго разглядывал стены, щупал их руками, ковырял ногтем краску. Она не отставала. «Выбросить эти решетки. Покрасить, побелить стены. Разложить на скамьях вдоль стен старинные сабли, мушкеты. Их немало находят ребята в ручьях, на горе. Пусть будет настоящий музей. Музей казацкой славы».
Вдруг взгляд Федора упал на потрескавшуюся икону. Женский лик был почти стерт, и остались только, глаза. Но у Федора вдруг тревожно заколотилось сердце. Что-то очень знакомое было в этих глазах. А может, ничего знакомого?
Неожиданно в памяти всплыли слова Павла. Что он знает про Марину? Да, он, Федор, ее больше не видел. И сейчас ему это безразлично. Просто любопытно, как сложилась ее судьба? Какая Марина сейчас?
А что ему, собственно, до этого?
Он даже рассердился на себя за такие навязчивые мысли.
И все же в этих глазах на стене – глубокая скорбь. Точь-в-точь как у нее тогда, в час прощания. Только один раз в ее глазах он видел скорбь. Глаза Марины всегда смеялись. А вот тогда, когда загудел паровоз и красноармейцы спешно прыгали на ступеньки вагонов, ее глаза, испуганные, спрашивали, просили.
– Не жди, я не вернусь к тебе, – сказал тогда Федор. – Не развелись еще, так... война развод даст.
Вспоминая эти глаза, он написал ей из госпиталя. Они, да еще страшная тоска вложили в его пальцы карандаш. Пришел ответ. Марина спрашивала, какая рана, где он сейчас?
Какая рана? Остался без обеих ног и глаза. И теперь она уже свободна навсегда. Пусть не шлет ему писем, его переводят в другой госпиталь, а новый адрес он давать ей не хочет. И не, хочет ее видеть.
И снова – взгляд на стену. Глаза печально улыбаются ему, что-то говорят... Впрочем, нет. Это не Маринины глаза. Другие. Еще более скорбные, кроткие и ласковые.
Наверное, видели они не одно горе, не одну любовь. Вечно любящие, вечно тревожные материнские глаза. В памяти Федора всплывают глаза матери. Нежные, ласковые.
Вдруг что-то вспугнуло мысли Федора. Он сразу даже и не понял что. Оглядевшись, заметил – сгустились в церкви сумерки, а сверху загудело, словно перекатывали по куполу тяжелые колоды. Он вылез через отверстие. Синяя туча уже обложила полнеба. Она быстро мчалась с востока, заволакивая тревожным мраком долину. Тугой, как тетива, ветер бил в грудь, толкал назад.
«Может, здесь переждать дождь? – подумал Федор. – Да нет, успею...» И пошел вниз, к дороге, широко размахивая палками. Он уже ступил на сухие дорожные кочки, как внезапно сбоку, из камышей, ударил порыв ветра. За ним второй, третий... И вдруг затрещали, зашумели вокруг, как живые, камыши, а травы испуганно разбежались волнами по долине. Над дорогой, вблизи села, встал огромный столб пыли. Могучий вихрь закружил сухую ботву, листья, ветви. Голубь, быстро взмахивая серыми крылышками, спешил от села к лесу, но вихрь преградил ему путь. Он завертел сизого голубя, швырнул его в траву. Федор даже наклонился, чтоб посмотреть, куда он падает, и в этот миг новый сильный порыв ветра ударил в грудь. Федор покачнулся, протянул руку, пытаясь ухватиться за ветку вяза, – песок залепил ему глаза, и ветку он не поймал. Упал больно грудью на дорогу. Лицом угодил в колею. А когда поднимался на руках, вихрь уже метался возле церкви, меж дубов. Раскачивал, надвигая дубам на глаза кудлатые шапки, а потом вырвался и умчался прочь. И снова засветило солнце, а по дороге стучали о сухую землю тяжелые капли. Купались в дождевых волнах ласточки, летали низко, почти над самой землей.
Хотя поднявшийся ветер и пронес над долиной тучу, она все же успела окропить Федора дождем. «Надо было все-таки переждать в затишке», – думал он, сворачивая на стежку, сбегавшую в отцовский огород, и уже через силу волоча ноги. Он впервые прошел столько. И в голове – тяжелый туман; палки, казалось, въелись в ладони до самых костей. Федором теперь овладело одно желание – быстрее добраться до отчего дома, упасть на постель! Он спешил к хате, а навстречу плыла песня. Вот она затихла. И вдруг – девичий смех, да такой заразительный, что и подсолнухи, как показалось Федору, удивленно повернули головы. Этот смех словно снял боль в руках. Смех оборвался – это девушки увидели его и отступили с тропки. Он сразу узнал их: сегодня он видел их на фотографии.
– Добрыдень, племянницы!
– Добрыдень! – Это старшая, с короткой прической. В руке у нее небольшой красненький чемоданчик.
– Здравствуйте! А мы вас с Оксаной видели. Думали, парубок какой-то новый в село приехал. Вы стояли на горе возле солдата. А мы снизу смотрели.
– Яринка... – Оксана, покраснев‚ – опустила длинные ресницы.
– Так и есть – парубок николаевский, – пошутил дядя. – Значит, будем знакомы. А вы куда это с чемоданом?
Ответила снова Яринка:
– Оксана в Киев едет. Хочет осмотреться, куда бы аттестат подать. Все никак не выберет. Она уже два года отработала в колхозе.
– А ты?
– А я только год... Боится Оксана: как-то там будет в Киеве. А чего бояться?
– Что ж, желаю тебе, Оксана, выбрать институт по сердцу.
«Только по сердцу», – это уже в мыслях.
И Федор опять почувствовал боль. Тропинка сбегала садом, вдоль плетня.
Баба Одарка постелила ему в маленькой, переделанной из кладовой комнатке, у окна. Федор отказался от ужина, лег. Усталость одолевала тело, но сон не шел.
Стемнело. Ночь рассеяла на небе звезды. В верхнем, левом стеклышке окна – большая вечерняя звезда. Где-то далеко-далеко звенит песня, и на ее волнах дрожит и раскачивается звезда. В сердце тоже начинает звенеть какая-то неведомая струна. Эта струна, как видно, связывает его сердце и ту далекую звезду. Сколько ей лет? Тысяча? Миллион? Наверное, из диких чащ еще смотрел на эту звезду древний человек. Он был одинок, и струна эта звенела громче. Она звучала для него и песней, и жизнью, и вещей силой: вечная струна человеческого сердца. Теперь эта струна тоньше, звенит нежнее, и мелодия более мягкая. Уже где-то летают стальные спутники, но они не пересекают этой струны.
Песня оборвалась. Вместе с нею оборвалась и эта неведомая нить. И жаль стало песни. Так хотелось, чтобы она и дальше убаюкивала его. «Нужно провести радио. Музыку буду слушать», – промелькнула последняя, уже сквозь сон, мысль.
ГЛАВА ВТОРАЯ
– Вас в селе читать не научили? – окошечко с надписью «Администратор» сердито стукнуло, спрятав рассерженный припудренный носик.
Оксана даже испугалась этого окрика. Да, она видела клочок бумаги с надписью: «Мест в гостинице нет», – но постучала в окошко совсем не она, а этот парень в высокой городской шляпе.
– Это по моей вине... – Немного смутившись, пытаясь прикрыться беззаботностью, он перекинул с руки на руку легкий плащ. – Что же, отправимся дальше. Напротив «Ленинградская»...
– Я уже была там. – Оксана взяла чемодан.
Парень вынул из бокового кармана измятый листок бумаги, скользнул по нему взглядом и бросил в корзину у выхода.
– Остается «Киев».
Они пошли по улице вниз.
– Там тоже нет. Я уже везде побывала...
В Оксанином голосе – растерянность. Парень взглянул на нее и проговорил успокаивающе:
– А вы не падайте духом. Не на полюс приехали. Говорят, на выставке места всегда есть. Поедем туда.
– Так это же за городом?
– Ну и что же... Эй! – подпрыгнув паренек поднял руку с плащом. – Такси!
Большая черная машина мягко подминала под себя распластанные поперек асфальта тени. Оксане и самой было чудно, как это она согласилась сесть в машину, – ведь хлопец ей совсем незнаком. Правда, в его лице ничего злого... Какой-то он немножко странный. Но с портфелем, одет опрятно.
Она повернула голову, будто разглядывала улицу, и еще раз окинула взглядом соседа. Был он длиннолицый, смуглый, как цыган. Глаза большие, веселые.
Но все же... все же она совсем его не знает. Не знает даже его имени. А, собственно, зачем ей его имя?
– Вас как зовут?
– Меня? – Она даже вздрогнула от неожиданности. Ей показалось, что он прочитал ее мысли. – Оксаной... А вас?
– Родители называли Алексеем.
– Родители. А другие?
– Другие – Олексой. Вы тоже так называйте.
– А вы кто?
– Я?.. Артист. Клоун.
В самом деле? Оксана еще никогда не разговаривала с артистом. А может, он шутит? Клоун?..
Клоун оказался еще и рыцарем. Не успела она вынуть из кармана деньги, как он уже расплатился с шофером и вынес из машины оба чемодана,
Но свободных мест не было и на выставке. Теперь уже встревожился и Олекса.
– Я согласен и в свинарнике переночевать, – пошутил он, а сам, размышляя, мял в руках шляпу.
Потом, нахлобучив на голову шляпу, сказал решительно:
– Есть еще один шанс, последний. Неподалеку отсюда находится сельскохозяйственная академия. У меня есть такая бумажка, по которой должны дать место в общежитии. А если уж и эта бумажка не поможет, придется ехать на вокзал. – И, схватив, не спрашивая, ее чемодан, он зашагал через широкую асфальтированную площадь.
– В этой бумажке говорится только о вас.
– Там не указано. Да и... Не отставайте!
Нет, он не мог оставить девушку одну посреди улицы незнакомого ей города. Он еще даже и не решил, что будет говорить в общежитии. Ведь в бумаге действительно значилась только его фамилия. Это Леонид убедил его взять от их института отношение в академию. Там говорилось, будто Олекса должен познакомиться с новыми методами яровизации морозоустойчивых культур в академии, а также обменяться опытом лабораторной работы. Олекса и в самом деле намеревался ознакомиться с этим методом, но так, для себя. Отношение подписали Леонид – секретарь комитета комсомола и председатель профкома. «Эта бумажка, – говорил ему Леонид, – будет тебе находкой. Ты читал в газете: в Киеве совещание начинается. Там теперь в гостинице места днем с огнем не сыщешь. Я бывал в Киеве, знаю».
Шли они асфальтом, потом мостовой, потом свернули на какую-то тропинку вдоль опушки леса. Со всех сторон их обступили темные кусты, перечертив своими взъерошенными тенями стежку под ногами. Пугливый холодок прокрался за плотно застегнутый воротничок блузочки Оксаны, защекотал по спине. Почему она так легко согласилась пойти с незнакомым человеком? Она пугливо оглянулась. Он, очевидно, заметил ее тревогу.
– Я по этой тропинке уже когда-то ходил. Со мной вы вообще ничего не бойтесь. Я служу в милиции.
– То вы клоун, то милиционер!
Они вышли к фонарям, и Оксана вздохнула с облегчением.
По просьбе Олексы дежурная вызвала из ленинской комнаты коменданта. Он быстро пробежал глазами бумажонку, – коменданта оторвали от телевизора, где как раз начался кинофильм. Еще раз взглянув на Олексу и Оксану, он достал карандаш. Приложив бумажонку к доске объявлений, придерживая ее двумя пальцами, написал наискось резолюцию.
Олекса и Оксана стояли рядом. У обоих вертелась одна и та же мысль, она проступала краской на щеках, но ни он, ни она не решались высказать ее вслух. Оба невольно втянули головы в плечи, съежились, как будто ждали приговора. Даже их чемоданы одинакового цвета и размера тоже, казалось, испуганно жались к ногам. Дежурная смотрела на Олексу и Оксану, улыбаясь глазами: «Молодехонькие какие!»
Когда, наконец, Олекса решился, комендант, уже прикрывая дверь ленинской комнаты, махнул рукой:
– Выдай им, Власовна, постели и прими по квитанции деньги.
Они спустились по лестнице вслед за дежурной. Олекса развернул бумажку – и чуть не уронил ее на пол. «Выдать тов. Скрипке с женой комнату в общежитии на время его ознакомления с новыми методами, указанными в отношении». И закорючка – подпись. Олекса протянул листочек Оксане. Она прочитала его, и щеки ее залило красное вино. «Что же делать? Сказать? Подведет Олексу. Он же без злого умысла. Видно, он преподаватель Минского сельскохозяйственного института. В отношении говорится, что приехал обменяться опытом».
Так они и пришли с дежурной на свой этаж, держа в руках концы одного узелка и не зная, как его развязать. Потянуть за веревочку или передать узелок другим?
– У нас сейчас четвертый курс выехал на практику, и во всем крыле – ни души, – пояснила Власовна, отпирая комнату. – Тут книжки студентов, кое-какие вещи, они вам не помешают. Вот ключ, а вон там, в конце коридора, – умывальник...
Только было Оксана отважилась, как ее перебил Олекса:
– Я хотел вас попросить... – Опустив глаза, он вертел в пальцах пуговицу. – Я приехал работать, придется сидеть по ночам, при свете. Где бы мне?..
Власовна развела руками.
– Да в ленинской комнате после двенадцати никого не бывает. Или там, напротив. Оттуда недавно двое аспирантов выехало. Только там, наверное, и стола нет...
– Это ничего, я на окне могу писать...
Власовна ушла. Таяли за дверью ее шаги, и комнату наполняла неловкая тишина. Олексе казалось, что она вот-вот запеленает их совсем. Он встряхнул головой, отогнал тишину смехом.
– Ну, женушка, где ваш свадебный ужин? Пирог, курица жареная?
Пирога не было, но курицу жареную из чемодана Оксана достала. Там еще были огурцы, сало, пирожки с маком, черешни в баночке. Они вкусно поужинали. Олекса все время шутил, а сердце Оксаны не переставал донимать какой-то холодок. «А что, если узнают? Дежурная взяла у Олексы паспорт. Вдруг начнет листать его?.. И вообще... Нехорошо как-то получилось!»
Но понемногу шутки Олексы развеяли холодок. Ой, вот она порасскажет Яринке. Вот посмеются!..
А он, этот Олекса, хоть немного и чудаковатый, зато такой... такой...
Оксана не могла подыскать нужного слова. Но слова на языке вертелись хорошие.
Оксана чувствовала, что нисколько не боится его. Конечно, совсем он не клоун. И звать его Алексеем. А это ребята-западники, чтобы не путать на курсе трех Алексеев, назвали его в институте, по-верховински[2]2
Верховинец – уроженец Западной Украины.
[Закрыть], Олексой. Это новое имя прижилось, и Олекса говорит, что даже домашние привыкли к нему.
И все же... Ох, только бы не злой случай свел их в этой комнате!..
Олекса поглядел на часы. Время было позднее. За окном шумел лес, легонько покачивался фонарь на столбе. Олекса заглянул в комнату напротив и, вернувшись назад, свернул матрац на одной из кроватей.
– Вы запритесь...
Оксана поглядела в окно, прислушалась к гомону ветра. Шелест деревьев навевал тоску и даже страх.
...Проснулся Олекса рано. Оксана уже ждала его в своей комнате умытая, одетая. Позавтракали в студенческой столовой и поехали в город. На Крещатике простились до вечера. Оксана пошла в университет, Олекса – в редакцию журнала.
Уже вторую его статью приняла редакция журнала. Статья эта, как и первая, была частью дипломной работы. Олекса понимает: это не только его работы, но и руководителя. И, пожалуй, даже в большей степени профессора. Олекса предложил было профессору подписать эти статьи двумя фамилиями, но тот почему-то улыбнулся и отказался. Теперь редакция вызывала Олексу, чтобы он доработал статью. Работы по замечаниям было немало. Но что там! Леонид говорит, что он ветрогон, и в работе он просто повстречался с удачей. Но он сидел над опытами год и доказал свое упорство. И сейчас снова докажет. Вот так – запрется от всего мира и доделает статью. И не ему, а именно пустым крикунам, моргают сейчас эти кинорекламы. Они не выманят его. Он даже и на Днепр не пойдет.
Олекса с головой ушел в работу. Он и в самом деле будто отгородился ею от всего. День для него словно слился с ночью. А вслед за ним такой же второй, третий... Порой он даже забывал о еде. Заходила Оксана, приносила ему холодные котлеты из столовой, огурцы, хлеб с колбасой. Иногда она уходила не сразу, стояла тихо, смотрела, как он то быстро пробежит пером по бумаге, то задержится взглядом на окне, покусывая кончик ручки. Шевельнется Оксана – он оглянется, положит ручку.
– Ну что, сердечная Оксана, уже пристроили куда-нибудь свою грешную душу? К чему она больше всего лежит?
– К книжке.
– Книжки все любят. Это еще не специальность. Вы работали где-нибудь?
– В колхозе дояркой. – Ей хотелось рассказать, что работала она хорошо и что сейчас по надоям она – третья в районе. Но сдержалась. У него вон какая работа, и он не хвастается. Вообще он какой-то не такой, как многие хлопцы. Другой бы стал приставать. А этот зовет ее «сердечной Оксаной». Это, кажется, из какой-то книжки, а из какой – забыла. А он все знает. Спрашивает, нравится ли ей работа доярки. Она и сама не знает, что ей нравится. Что-то такое... Чтобы в белом халате, чтобы тишина кругом, баночки с надписями, коробочки, блестящие весы. А интересно, сколько нужно учиться, чтобы стать аптекарем? Не тем, конечно, который продает лекарства, а тем, кто их делает. И где можно этому научиться? Вот завтра она пойдет в медицинский институт и расспросит.
Днем Оксана ездила в город, по вечерам ходила в ленинскую комнату смотреть телевизор. Однажды пришел туда и Олекса, сел рядом. И такую хорошую показывали картину! Молодожены – тракторист и заведующая библиотекой – как-то забавно между собой ссорились. А потом мирились, целовались. А Олекса махнул рукой, поднялся:
– А, чепуха!..
Работа продвигалась быстро. Олекса и опомниться не успел, как начерно закончил всю правку. Рассчитывал на десять дней, а справился за четыре. Веселый, переполненный радостью, на ходу разгоняя усталость движениями рук, зашел он в комнату к Оксане. Время было позднее, и Оксана уже лежала в кровати, читала.
– Ну вот, моя работа подходит к концу. А вы еще и сегодня не решили окончательно, куда подаете аттестат?
Она положила книжку на одеяло.
– А вам нравится ваша работа? Не эта, а та?..
Олекса задумался. Искал ответа и себе и Оксане. Вспомнил свои сомнения. У них в городе был только один институт, сельскохозяйственный. Алексей – единственный сын у родителей. Они не хотели его отпускать, да и поступить в своем городе казалось легче.
– Да так... – это уже вслух. – Привык. И как будто нравится. У меня уклон лабораторный... Опыты. – По правде говоря, ему и опыты уже достаточно приелись. Но разве скажешь об этом девушке, бредущей вслепую?
– А если вас пошлют на село?
– Мне предлагают место в лаборатории, и я уже дал согласие. А года через два подам в аспирантуру. А если и на село, так что же? Профессор, руководитель моей дипломной работы, советует на село. У вас красивое село? – спросил он с улыбкой.
– Летом красивое. И весной, когда сады цветут... Цветов у нас!.. Травы – в пояс! Вот так – гора, под горой село, а у самых огородов Удай плещется. Как будто обнимает село, – провела смуглой рукой Оксана.
Олекса, улыбаясь, наблюдал за ее рукой. Но вдруг улыбка угасла. Что-то, неведомое доныне, шевельнулось в душе, залило огнем щеки. Это он впервые так близко увидел девичью руку. Тонкую, нежную. Плавной линией она переходила в плечо, за которым виднелась шаловливая ямочка, и такой же плавной линией сливалась с шеей. Олексе захотелось взять эту руку в свою и тихо-тихо прикоснуться к ней губами. Ему почему-то показалось, что девушка не рассердилась бы на него. Так ли это?.. Он посмотрел ей в глаза, но они словно убегали от него. Глаза у нее голубые, большие. И он как будто падал в их прозрачную голубизну. «Какая она красивая!»
В комнате воцарилась длительная пауза. Такая тишина порой сближает больше, чем слова. Олекса даже головой встряхнул, поднялся. Он, может, и взял бы ее руку, но воспоминание о первом дне их знакомства сдерживало его.
На следующий день он переписывал работу начисто. Около полудня зашла Оксана. Снова долго стояла, смотрела. Не отрываясь от рукописи, он ощущал на себе ее взгляд.
– Олекса, откуда у вас седая прядь? – Она коснулась рукой его волос.
– Малышом гранату разряжал, вот и чикнуло осколком. На этом месте поседела прядь. Но я не печалюсь, теперь это даже модно. – Он засмеялся, положил ручку и повернулся к ней вместе со стулом.
Оксана взяла ручку, оторвала кусочек бумаги.
– Олекса, я сейчас что-то напишу, а вы прочтите минут через десять после того, как я уйду.
Написав, свернула листочек, подсунула под его папку, Еще мгновение постояла возле него и медленно пошла к дверям. Ее глаза что-то говорили ему, но он не понял, что именно. Схватил листок, подбежал к дверям, преградил ей дорогу. А ну, что за ребус? «Олекса, вы очень хороший. Вы такой хороший!.. Я желаю вам счастья».
– Оксана, вы что же это?..
Она запылала, как мак в лучах солнца, потом закрыла ладонями лицо и выбежала в коридор. Олекса бросился за нею. Он с силой вырвал у нее из рук чемодан, открыл дверь в ее комнату.
– Что же это вы домой? И странная у вас манера – не прощаться со знакомыми. А как же с вашим аттестатом?
– Я его пришлю сюда, в сельскохозяйственную академию. Я же, наверное, на заочный. И председатель просил...
Олекса не знал, что сказать.
– Не спешите, Оксана. – Он легонько взял ее за плечи. – Я уже закончил работу. Вместе посмотрим город, в театры, в кино походим.
Ему не хотелось оставаться одному. И девушка чем-то влекла к себе.
Оксана, все еще пылая, задвинула под кровать чемодан.
Билетов в кино в этот вечер они не достали, не попали и в концертный зал. Блуждали по городу, а потом Олекса уговорил ее зайти поужинать в ресторан.
– Я ведь курицу и огурцы ваши ел. И котлеты, что вы из столовой носили.
И правда, куда ему девать деньги? Он – богач. В редакции ему заплатили еще за первую статью тысячу рублей. И если Оксана не пойдет с ним...
Оксана после долгих колебаний поддалась на его уговоры. Она ступала по мягким коврам, будто по моховой подушечке над топью. Ведь ресторан – это роскошь и в то же время такое место, куда девушкам совсем не подобает заходить. Там пропивают большие деньги, там завсегдатаи – стиляги, туда с нечистыми намерениями водят таких, как она, молодых девушек обольстители. Разве она не читала об этом много раз в книжках! Правда, с нею Олекса. Какой из него обольститель!
Олекса, и сам редкий гость ресторанов, делал вид, будто он тут как дома. Блюда старался выбирать с незнакомыми иностранными названиями, хоть часто и сам еле догадывался, что это такое. Он быстро съел прозрачный бульон, а когда официантка принесла маленькие сухарики, перед ним уже стояла пустая тарелка:
– Вы уже съели? А я гренки несу. Бульон едят с гренками.
В первое мгновение он утопил глаза на донышке тарелки, а потом они вместе с Оксаной долго и весело смеялись. Зато теперь оба старались незаметно подсмотреть, как на соседних столиках едят чехохбили. И дальше весь вечер Олекса светился радостью, Оксана только чуть-чуть пригубила рюмку, но Олекса сегодня познал вкус коньяка. Да почему и не выпить один раз? Его работа будет опубликована в республиканском журнале. Сегодня такой голубой вечер! Напротив него сидит девушка, на которой останавливают взгляды едва ли не все мужчины в ресторане, а она смотрит только на него. Взгляд ее бодрит и вместе с тем обжигает Олексу.
Домой ехали в такси. Электрические фонари комично раскачивались, кивали Олексе белыми, надетыми набекрень шляпами.
– Смотрите: сопьется ваш муж, – шутливо пригрозила, отдавая им ключи, Власовна.
Олекса попробовал работать, но из этого ничего не вышло. И он снова уселся возле Оксаниной кровати. И опять любовался голубыми волнами, плескавшимися в ее глазах. Он ласкал взглядом ее руки, лицо, волосы, Волосы у нее мягкие и нежные, а возле уха завиваются золотым колечком. Это колечко беспрестанно щекотало сердце Олексы.
– Не хочется уходить... Долго не засну, – сознался он.
Смотрел на нее, и бурная волна захлестывала его мозг. Сквозь эту волну пробивалась, металась трезвая мысль, но он не давал ей высвободиться.
На кровати Оксаны, в изголовье, – букетик цветов. Она сама насобирала их в лесу, пристроила над подушкой. Цветы словно раскачивались перед его глазами. Вот сейчас... Вот сейчас они упадут на пол, рассыплются красивой радугой.
– Оксана... – Он присел на ее кровать и зашептал горячо, а губы сохли на ее щеке. – Ты красивая, Оксана, ты... – А дальше уже что-то совсем неразборчивое.
– Уходите, Олекса, уходите! – шептала Оксана в ответ, легонько отталкивая его руки.
Огонь, клокотавший в нем, переливался ей в грудь, сковывал волю. Она дрожала, как в лихорадке. «Что я наделала!.. Что я...»
– Олекса!.. – Она собрала всю свою силу, чтобы не дать ему обезволить себя совсем. «О, неужели я такая?.. Неужели я такая плохая?» – билась испуганным голубем мысль. – Не нужно, Олекса, слышишь?..
Теперь она уже защищалась по-настоящему. Но он не слышал ее слов, не чувствовал сильных толчков в грудь.
Укоризненно раскачивался за окном фонарь, хохотал в лесу ветер. Олексу остановили и протрезвили только две большие слезы, заблестевшие у нее на ресницах.
Лишь на рассвете он погрузился в пьяный мутный сон. Красный букетик цветов остался висеть у Оксаны в изголовье.
Утром они не могли глядеть друг на друга. У Олексы трещала голова, он был противен сам себе. И вместе с тем с удивлением и страхом заметил, что его ночное безумство не прошло. Теперь оно захватило его всего целиком.
Свежий, собранный Оксаной пучочек цветов по-прежнему горел у нее в изголовье. Днем они ходили в театр, в кино, потом просто бродили сквозь тополевую метель по киевским улицам. Дважды Олекса заходил в редакцию, там его задерживали для мелких исправлений; он что-то делал, что-то писал, но мысли его кружились только вокруг Оксаны.
А Оксана – ей стыдно было самой себе признаться в этом – ждала вечера и одновременно боялась его. Они оба горели незатухающим желанием. Мир замкнулся в них обоих. Она тоже ощущала непреодолимое влечение, но у нее хватало сил преодолевать его: девичий стыд, страх побеждали.
Это были лучшие дни их жизни. Они не знали, что таких уже не переживут никогда... Ведь даже бессмертники, вечные цветы, не так радуют взор в холодном зимнем окне, как на живой, зеленой грядке.
О, как тепло на сердце у Оксаны, как хорошо, когда он рядом, когда касается щекой ее щеки! Она никогда не знала такого ощущения. Что-то новое открывалось ей, наполняло тревогой и счастьем.
Вечер накануне воскресенья был самым тяжелым для Оксаны. Она с ужасом чувствовала: еще минута, еще одно его нежное, горячее неистовство – и она перешагнет тот порог, за которым для нее останутся только слезы...
Она уже плакала от жалости к нему – хорошему, милому – и от злости на себя. А еще плакала от того, что не знала, любит ли он ее действительно, или это кипит в нем внезапная страсть. Он шептал ей нежные слова, ласкал взглядом.
Олекса верил в свои слова. Он их не говорил еще никому. Раньше бросалась в глаза то одна, то другая девушка, И все они даже не знали, что нравятся ему. Все‚они были словно марево. А Оксана... Нет, она не марево. Она его настоящая любовь. В его голове в последние дни неотступно жила одна мысль, и он лелеял ее, как ветерок буйную траву.
В воскресенье утром Оксана стала собираться в путь.
– Не могу, Олексочко, больше, – говорила она с мольбой. – Я ехала на четыре дня. Сестра Яринка побьет меня и так. Она отпускала на несколько дней Киев поглядеть и институт выбрать. Да и зачем мне оставаться?..
Он взял ее руки в свои, сжал крепко, но не больно и, глядя ей в глаза, сказал: – Нужно, Оксана... Я все эти дни думал... Я приеду к тебе, к вам. Навсегда... Ты же мне говорила, что у вас агроном вышла замуж и уехала.
– Но ты ведь в лаборатории... – Сама же от его слов расцветала надеждой, и глаза расстилали ему душистый ковер из цветов до самой родной Новой Гребли.
– Мне и Ленька, мой друг, советовал в село поехать. Говорит, что там лучше всего можно проверить себя. И профессор, руководитель дипломной, и отец. Отец, правда, говорил так, пока я учился. А теперь молчит. «Как хочешь». А мне и самому, сказать правду, не очень хочется в лабораторию. Разве нельзя проводить опыты у вас, в поле?
– О, еще как!.. Только ты сейчас так говоришь... А потом уедешь, забудешь...
Она смотрела в его черные глаза, а у самой сердце замирало в груди. Она хотела его запомнить надолго-надолго, навсегда... Разве ж он приедет! Кто она? Доярка. А он вот статьи пишет. Его там упрашивать будут. «А может?.. Он хороший, он нежный, он любит...»
Паровозный гудок болью отозвался в сердце. А когда он затих, Олекса ощутил ужасающую пустоту. Ее не заполнишь ни веселым шумом города, ни улыбками прохожих, ни всплесками днепровской волны. Он корил себя в мыслях: «Почему не поехал с нею? А вдруг кто-нибудь займет место агронома в Новой Гребле?»
Нет, он сегодня же напишет туда письмо и сразу по приезде пойдет к директору института, – а может, уже работает комиссия по назначению, тогда к председателю комиссии, – и попросит, чтоб ему дали назначение в Новую Греблю. Они дадут, они должны дать!
Он поедет, чего бы это ни стоило!
Когда через несколько дней Олекса пришел в общежитие к своему другу Леньке и показал заявление, написанное на имя директора, тот чуть не подавился пирожком. От Леонида Олекса никогда ни в чем не таился. Они уселись на кровать, и Олекса рассказал ему все. Про Оксану, «свадебного отца» коменданта, про свою любовь. Только Леонид – вот уж настоящий чудак! Он всегда противоречит Олексе. Тогда, раньше, укорял его лабораторией, а теперь сказал другое:
– Я давно видел, что ты не способен стрелять по одной мишени. Ты ухаешь сразу по всем. Влюбился ты не впервые...
– Это не то, совсем не то!..
– Вот и я говорю. Если бы в село, да просто ‚так – помогай тебе бог, хоть и несуществующий! Подумай, не сам ли ты свою любовь выдумал? Она, твоя любовь, представляется мне картошкой-скороспелкой. – Это он умышленно, чтобы охладить товарища, подбирал грубые слова. – Ее надо проверить на всхожесть. Потому, может, это не любовь, а... Как бы тебе сказать?.. Монах в тебе взбунтовался... Пройдет время – и скороспелка отойдет.
Олекса вначале оскорбился, а потом рассмеялся. Но переубеждать товарища не стал: разве он поймет?!
