Текст книги "Малюта Скуратов. Вельможный кат"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 47 страниц)

– В железа его – и на Волгу, в посад Городецкий! – распорядился не моргнув глазом царь.

Дружба дружбой, а политика политикой. Однажды заколебался – нет тебе прощения.

В тюрьме князь и отдал Богу душу.

– Будет знать, как царю изменять! – сказал Малюта опричным слугам. – Государь пресветлый, живи тысячу лет!

– Живи и здравствуй, преблагий царь! – завопили громко в ответ опричники, надсаживая глотки (поленишься – пожалеешь).

Да, таков был царь! Таковы были подданные! Домысливая, перелагая и описывая все эти драматические происшествия, я постоянно возвращаюсь к характеристике эпохи, которую дал Карамзин, невольно страшась вступить со знаменитым писателем и историком в соревнование. Да как же не бояться! Хотелось прежде привести его слова, но что-то удерживало. Надеялся, что по-своему скажу, пусть не лучше, да по-своему. Законное желание скромного литератора. Немало бумаги извел, немало часов промучился, и признаюсь, впрочем без стыда, что не получилось того, о чем мечталось. Тогда позволил я себе, благо избранная форма романа располагает и даже подталкивает к тому, возвратиться вновь к классическому тексту, нарушив прежнее обещание, и в нем отыскать и объяснение, и отдохновение от терзаний, обязательных при моих занятиях.

«Таков был царь; таковы были подданные! – восклицает с болью за Россию и русских Николай Михайлович Карамзин, восславивший истинную свободу не менее, чем его современник Александр Сергеевич Пушкин. – Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении, ибо считали власть государеву властию божественною и всякое сопротивление беззаконием; приписывали тиранство Иоанново гневу небесному и каялись в грехах своих; с верою, с надеждою ждали умилостивления, но не боялись и смерти, утешаясь мыслию, что есть другое бытие для счастия добродетели и что земное служит ей только искушением; гибли, но спасли для нас могущество России: ибо сила народного повиновения есть сила государственная».

Сегодня никто не осмелится произнести ничего похожего, а ведь в них – в этих простых и доступных мыслях – заключается и счастье, и трагедия, и величие России – удивительной и для живущих в ней прекраснейшей в мире страны, которая упрямо и болезненно расстается с трудным прошлым, вглядываясь в будущее даже и тогда, когда оборачивается назад.

За окном – рокочущая моторами московская ночь. Дыхание Карамзина освежает мой мозг и опаляет щеки.

Последние конвульсии

I

Малюта никогда не забывал, что Иоанн часто подвергает опале людей, которые оказались свидетелями его слабости и заблуждений. Он не прощал близким торжества над собой, а когда ошибка становилась явной, надо было притвориться, что она несущественна, случайна и не влияет на складывающуюся обстановку. Однажды ныне отосланный на Север боярин Алексей Данилович Басманов упрекнул царя в нераспорядительности:

– Не промедлил бы ты, пресветлый государь, с посылкой стрельцов на Оку, не имели бы мы сейчас татар под боком.

Иоанн ничего не ответил, но посмотрел на Басманова исподлобья. Взгляд был пронзительным и злым. Позже в беседе с Малютой царь заметил:

– Басманов – воевода смелый и опытный. Расторопности ему недостает. Не подтолкнешь – замешкается.

Малюта тут же воспользовался открывшейся перед ним возможностью, тихо произнес, наблюдая за реакцией царя:

– Любит других ругать, а сам в Ливонию опаздывал к месту сбора. Опричных голов распустил и угодников вокруг себя развел. Зато возки барахлом доверху набивает!

Но сейчас Малюта сообщит Иоанну нечто из ряда вон выходящее, нечто затрагивающее самые сокровенные струны.

– Таубе и Крузе сбежали! – воскликнул он, вихрем влетая в покои царя.

Редко он позволял себе нарушить устоявшийся церемониал, но нынче Иоанн остался в одиночестве. Кроме Малюты, у него нет опоры, и шеф опричнины не сдержался.

– Таубе и Крузе сбежали! Верил ты им, пресветлый государь, а они тебе – нож в спину! Мало того, что сбежали по предварительному сговору с собакой Жигмонтом, так еще Дерпт погромили мятежом, немчину Розену посулив златые горы! Опричников перебили и стрельцов – видимо-невидимо!

Начальнику немецких наемников Розену Иоанн тоже доверял, послав в помощь новоиспеченному королю Ливонии Магнусу-датчанину.

– Не может того быть! – воскликнул Иоанн. – Неужели со мной так расплатились – за земли мои да за богатства несметные, которыми я их одарил?!

– Так! Именно так, пресветлый государь! – подтвердил Малюта, скрывая внутреннее удовлетворение.

Измена свила гнездо в самом центре опричнины. С неверностью Басманова и Вяземского Иоанн кое-как смирился, но Таубе и Крузе, немецкие ливонцы, ставшие русскими дипломатическими агентами, не должны были предавать единоплеменника. Германской кровью перед ними Иоанн гордился. И не раз – в шахматы играл! Они клялись защищать интересы Москвы на Западе и чем закончили?!

– А Розен, которому я платил, как никто?! – изумился царь. – Никогда не менявший хозяина без предварительного извещения местный Розен?!

– Цена грош – дороже вошь! – сказал Васюк Грязной, выглянув из-за плеча Малюты. – Поймаем да медведями, пресветлый государь, потравим подлеца!

После неудачи под Ревелем осенью 1571 года Таубе и Крузе запродали Дерпт Польше с помощью литовцев. Немецкий наемник Розен поднял мятеж, но уступил вскоре быстро пришедшим в себя русским и оставил город. Ландскнехты не смогли противостоять вооружившимся ремесленникам и купцам. Если Таубе и Крузе – главные опричные дипломаты – переметнулись, то что думать насчет бояр, готовых пресмыкаться перед Жигмонтом за какое-нибудь жалкое имение вроде городишки Ковеля. И здесь небось Курбского рука поработала! Таубе польский король встретил высоким пожалованием. Опричник стал бароном.

– Вон куда заползла измена! Без бояр да без Курбского, пресветлый государь, не обошлось! Татар кто навел? Они! Сколько снюхалось с нехристями? – подливал масла в огонь Малюта. – Перебрать бы людишек – до одного! Дозволь, пресветлый государь, розыск начать. Не послать ли Болотова в Ливонию, чтоб подробнее вызнал?

– Посылай! – согласился Иоанн. – Неужели изменили? Может быть, ошибка?!

– У меня ошибок не бывает, – надменно ответил Малюта. – На то мы и царские твои слуги! – спохватился он.

II

Год складывался неудачно. С первых весенних месяцев поражение опричных войск в Ливонии осложнило положение на юге, где хан Девлет-Гирей собирал свою орду и ногаев для похода на Север. Малюта знал, что к татарам много русских перебежчиков ушло. Но и поймать удалось изрядно.

– Земцы на тебя, пресветлый государь, напраслину возводили, что, мол, сам ты измышлял измену, которой нет. А меня, твоего преданного холопа, чуть в грязной луже не утопили. Шептались по углам, что я-де в застенке пыткою принуждаю ложно показывать. Государь пресветлый, переступи порог и сам послушай, что и не под пыткой показывают псы поганые. – Малюта каждый раз приглашал царя в застенок, делая всегда вид, что Иоанн не своею охотою идет в гости к заплечным мастерам.

Слухи о том, что царь дни и ночи проводит в застенке, давно бродили по Москве. Царское ли дело уголья под пятки холопам подгребать?! Не царское! Однако без того не обходилось.

– Приди, пресветлый государь, послушай, что врут! Мол, заперся с опричными в слободе от страха перед татарами. А как не запереться?! Ведь жизнь твоя бесценна! Что с державой будет, коли с тобой что случится?! Я за все в ответе! Мой шпик, тайно перекрещенный турок Сулейман, донес, что дорогу Девлет-Гирею открыл боярский сын Кудеяр Тишенков. Да он ли один? Нет! Сносились прежде с Мстиславским! Забыл боярин и долг и честь и что ты, пресветлый государь, брат его по крови. Где правда? Князь Старицкий сколько раз тебя, пресветлый государь, с матерью своей обманывали? Не счесть! Им бы благодарить тебя за дарованную свободу, а они жалили, как змеи. Хуже змей! Шпик и не под пыткой, пресветлый государь, твердит: не Кудеяр бы Тишенков, хану поганому Москвы не видать как своих ушей. – Малюта говорил спокойно, убедительно и тем воздействовал на чувства Иоанновы куда сильнее. – На разумные твои поступки клевету возводят. Двух цариц со свету сжили! На опричных плюют, суда не боятся.

– Опричные плохо дерутся, – вдруг сказал царь. – Под Ревелем они виноваты. Я им сколько пушек дал?! И пушкарей отменных! А что получилось? Сколько палили, да все без толка. И Девлет-Гирей их обошел.

– Земцы виноваты больше, – не отступал Малюта. – Они на опричных клыки точат, потому как сами к нам занесли измену. Милославский с татарами снюхался.

– Докажи!

– И докажу, пресветлый государь, докажу! Враги твои слух пустили, что, мол, к татарам потому бегают – не иначе казни на Поганой луже их устрашают. А какой казни убоялся, пресветлый государь, Курбский, которого ты как брата и друга взлелеял?! На едино слово твое окрысился! Будь, пресветлый государь, тверд. Хоть нынче к вечеру переступи порог… – Здесь Малюта запнулся: не захотелось темницу или застенок своим словом назвать, – да послушай! Сколько раз татар мы отбивали от Москвы! А здесь вдруг пропустили?! Отчего? Сила, что ли, русская поистратилась? Никогда не поверю! И ты, пресветлый государь, не верь! Басманов с Вяземским как тебя подвели? Теперь враги шипят, что ты-де ушел и войско бросил. А как же предок твой славный Дмитрий Донской поступал? Разве он в леса не убегал? Не скрывался там с дружиной? Не уберег бы себя – на Калке ему верха не одержать! Когда Новгород в опричнину взяли да начали укреплять – осудили! Мстиславский с Бельским первые завопили: в англицкие земли царь нацелился! Когда Вологду строили, они же ворчали: в дебрях желает отсидеться. Когда на тебя с ножом раб наскочил из московских черных людей и мы тут же в слободу подались Бога молить, что изменники честному народу в уши надули? Народ-де от тебя отвернулся! Разве такое простить можно! Никогда! Хан Девлет-Гирей Казань с Астраханью требует, русскую землю пустошит, а ты, пресветлый государь, ему не уступил ни пяди. За то тебя славить надо, а бояре что поют?! И слаб ты, и бежишь, и слушать никого не желаешь, и пируешь на костях, и бьешь их несправедливо, и поместья берешь, и холопов вешаешь! Да как же не вешать, когда извести и тебя и нас, слуг твоих, мечтают!

– Докажи!

– Да что доказывать! – горько усмехнулся Малюта. – Палачом меня нарекли! А ведь палач палачу рознь! Как не палачествовать, когда князь Вяземский из твоих рук ел, а к новгородцам склонился?! Как не палачествовать, когда ты Басмановых ласкал, а они к тебе спиной обернулись. Как не палачествовать, когда и Воротынский, и Умнов-Колычев, да и все Колычевы разом с Яковлевыми, Захарьиными и Юрьевыми тебе, пресветлый государь, первые недоброхоты. Невесту дьяки искали – смеются! Не хотят счастья твоего, лютой ненавистью кипят! А в Священном писании сказано: чем башня выше, чем богатства больше, тем злоба сильнее.

– Где сказано? Что-то не упомню!

– Я читать не обучен, пресветлый государь! Скаски за меня дьяки пишут. Но памятью крепок. Сызмальства знаю, что в Священном писании так говорится. Когда сын мой, Максим, умер – радовались! На пиру у Шереметевых, шпик мой донес, боярский сын Чолобов, вино пив, кричал: «Поделом палачу!» Жена моя в слезах, братья стонут, а он: поделом палачу! Вот, государь пресветлый, холопская благодарность. А я тому Чолобову жизнь спас.

III

Иоанн и раньше выслушивал советников, правда, потом поступал по-своему. Но собственное решение часто не отличалось от внушаемого. Эту особенность в последнее время Малюта учитывал. Он остался единственным, кого Иоанн не перебивал. И прежде Иоанн любил выспросить Малюту. Речи шефа опричнины его умиляли. Разве Малюта не прав? Разве Кудеяр Тишенков не навел татар на Москву? Разве он один или сам-друг смог бы убедить татар в правоте, принесенного в клюве? Девлет-Гирей – опытный воин, он не позволит себя обмануть. Хан привлек ногаев. Значит, среди нападавших находился знаменитый враг христианства мурза Дивий. Уж этот своего не упустит. Способный стратег и отличный тактик, мурза с пренебрежением относился к разбойным грабежам. Он мечтал уничтожить Россию, захватить ее всю целиком. Он не собирался делать из Иоанна данника. Он хотел присоединить огромную северную территорию к Большой Ногайской орде и создать чингисхановскую империю. Завоеваниями Чингисхана бредили многие. Столь страшные и странные фантазии посещали свирепых южных владык. Сулейман Великолепный не отказался бы от того, чтобы зеленое знамя развевалось на башне Кремля. Но пока татары если и нападали на Москву, то не пытались захватить надолго, а пленив мужчин, женщин и детей, откатывались обратно в степи и скрывались в Крыму, выставляя заставы крепчайшие у Перекопского перешейка.

Весной Девлет-Гирей объявил священную войну Московии. Воодушевление крымчаков достигло предела. Они поклялись освободить Казань и Астрахань. Русские будут прижаты к Литве и Польше. Ливонию захватят шведы. Кремль будет задыхаться в огненном кольце ненависти. Разве Малюта не прав? Тут какой-нибудь перебежчик вроде Башуя Сумарокова в одиночку ничего поделать не может. Тут, безусловно, бояре действовали, облеченные государственной властью. Кто, кроме Бельского с Мстиславским, способны провести столь тонкую операцию? И ведь как действовали! И опричные войска винить трудно. А стрельцов – тем более.

Когда Девлет-Гирей очутился возле незащищенной Москвы, воеводы не в поле решили сопротивляться, а завели полки собственные в окрестности посада, где тысячи людей скопились, которые убегали от татарской конницы. В узких улицах не развернуться. В мае давно не шли дожди. Сухие крыши да стены хорошо горят! Вот Девлет-Гирей и зажег их. Ветер довершил начатое татарами. Одна незадача – пограбить хорошенько не удалось. Огонь жег мусульман не хуже христиан несчастных, тащивших на себе жалкий скарб. Москва-река наполнилась трупами. Давка на улицах поднялась невиданная. Многих погубила паника. Выброшенные наверх пытались идти по головам и плечам. Такого столпотворения столица не знала.

– Дурачье! – кричал Иоанн в бешенстве. – Дурачье! Хотели обороняться между тесными бревенчатыми зданиями. Ну не изменники ли?!

Малюта взял на дыбу одного из очевидцев, боярского сына Петра Матвеева. Только сунул руки арестованного в хомут, как тот заплакал:

– Не терзайте меня. Все расскажу, что ни спросите!

– А спрошу я тебя, – подхватил его слова царь, вступая в застенок, – кто и где из воевод стоял и по какой причине там разместился? Ты холоп Мстилавского. Стремянный али меченосец?

– К саадаку приставленный, великий государь, – сквозь муку простонал холоп Мстиславского, которого сам Малюта медленно подтянул вверх. – Все расскажу, великий государь. Приневоливать меня не надо! С охотой поведаю!

– Ну-ка подтяни его еще, – велел Иоанн, – чтобы охота не пропала.

Малюта напряг веревку, суставы у боярского сына щелкнули, и тело необыкновенно вытянулось. Казалось, что на веревке висит огромная и белая рыбья тушка. Пальцы на ногах судорожно сжались, а потом выпрямились. Матвеев пытался коснуться ими пола, отчего медленно повернулся лицом к Иоанну. Царь вытянул посох и задержал движение. Подняв глаза, он пристально посмотрел в лицо, искаженное болью.

– Хорош! Нечего сказать! Отвечай, кто и где стоял и зачем в городе укрылись, когда в чистом поле татарам пришел бы быстрый конец. Кто распорядился? Бельский? Мстиславский?

– Боярин Морозов присоветовал, а Воротынский против него ругался.

– Ослабь вервь! – приказал Иоанн. – Дай вздохнуть!

Секира перехватил конец у Малюты, и Матвеев уперся большими пальцами в пол, испытав оттого неописуемое облегчение.

– Дальше! – вздохнул царь. – Дальше!

– Да побыстрей, – велел Малюта. – Не с одним тобой беседа.

– Бельский с Морозовым и Большим полком стали на Варламовской улице.

– В Кремле, что ль, задумали спасаться?

– Сие мне неведомо, великий государь, – произнес Матвеев, перебирая пальцами ног в поисках опоры.

Иоанн жестом приказал Секире облегчить положение висящего. Уцепившись за какую-то неровность, боярский сын замер. Бледность с щек постепенно сползла.

– Мстиславский и Шереметев с правой рукою укрепились на Якимовской.

– А что ж Воротынский?

– Ругался долго, да нечего делать одному в поле. Взял Татева и на Таганском лугу против Крутиц, где попросторнее, засаду устроил на татар. Князь Темкин с храбрыми твоими опричниками укрылся за Неглинной.

– Кто первым дрогнул?

– Не мы, великий государь. Крепко держались на Якимовской, пока многих не посекли.

– Ну-ка вздыбь его, – кивнул царь Секире.

Секира послушался и вздыбил. От этой вздыбки он сам получал удовольствие. Между заветным бугорком на полу и кончиками пальцев появился зазор. И на том зазоре сосредоточился сейчас весь смысл жизни матвеевской.

– Мстиславский сносился с Бельским? – спросил царь.

– Не вем, великий государь. Сказывали, что Бельский в свой дом побежал и в погребе спрятался.

– Трус! – вскричал царь. – И помер как трус! Вот мои недруги, – обратился он к Малюте. – Никто Москву защищать не хотел. Сколько людей из-за них погибло под татарскими саблями. Изменники! Розыск, Григорий Лукьянович, не прекращай до полного установления истины. Я знать хочу, кто Москву пожег. На ком вина? Курбский далеко, а гнилые корешки его здесь.

Москва впервые подверглась такому тотальному уничтожению. Единый Кремль уцелел. Князь Бельский не был трусом. Тяжело раненным его в Кремль доставили.

– Чужеземцев сколько погибло! Англицкие купцы! Немчины-ремесленники. Ущерба мне нанесли изрядно, – резко произнес царь. – Так что розыск продолжай, Малюта.

IV

Матвеева спустили с дыбы и выволокли прочь. За ним вышел царь, не ожидая, пока в застенок втолкнут следующего. Кудеяра бы Тишенкова заловить да остальных перебежчиков. Надо же такому случиться! Никто его из воевод не предупредил о скором продвижении татар. Родича царицы Марии князя Михаила Черкасского он на кол усадил по одному только подозрению в сношении с татарами. Надо бы выспросить у захваченных нехристей, которые не смогли уйти с Девлет-Гиреем: действительно ли отец покойной царицы Марии и Михаила находился среди нападавших врагов? Князь Михаил начальствовал над передовым полком. Успех обороны в большой мере зависел от действий опричных стрельцов. Князь Михаил вполне мог пожертвовать интересами России. С ней брата царицы теперь мало что связывало. Нрав князя Иоанн знал хорошо и, хотя пользовался его услугами, не очень-то высоко ценил развратного и лживого главу Опричной думы.

– Сын против отца никогда не пойдет, – заметил Малюта. – У них так не водится. И если шпики правду донесли и слух верен, то князя давно надо было удавить! Однако припомни, пресветлый государь, добром ли князь Темрюк с Девлет-Гиреем шел? Крымчаки его не раз били и сынов его в полон брали.

– Никому верить нельзя! – ответил Иоанн. – Какой он мне тесть?! Колокола татарва проклятая с церквей посбивала. Серебряного звона православных лишила. Но все одно русские воеводы виноваты. Изменою хотели меня взять.

V

После татарского нашествия Малюта вел розыск и днем и ночью. Царь велел ему и дьяку Андрею Щелкалову начать переговоры с Девлет-Гиреем и через шпиков уяснить замыслы не только крымчаков, но и османов. Едва успел возвратиться из Крыма царский гонец Севрюк Клавшов, как Иоанн велел Малюте вместе с Щелкаловым-старшим подробно расспросить его насчет действий Кудеяра Тишенкова, который сообщил Девлет-Гирею, что Свиная дорога на Москву свободна и на ней нет застав. Клавшова Малюта в застенок не брал. Гонец поведал, каким почетом перебежчик пользуется у крымчаков. Ходит и ездит везде вольно, одет богато, чуть ли не каждый день с ханом встречается и на пирах присутствует.

– За измену щедро платят, – зло повторял Малюта. – Того и гляди землю получит и веру переменит!

– Мстиславского надо бы расспросить, – говорил Иоанн. – Без него Москва бы цела осталась. Не может того быть, чтобы князь в стороне от этого изменного дела стоял.

– И Барымский царевич не на одного Мстиславского показывает. Федька Салтыков замешан крепко в изменных замыслах.

Федор Салтыков не земский боярин и не член Боярской думы, как князь Мстиславский. Салтыков – опричник, близкий Иоанну человек, кравчий. А кравчий, что постельничий, подле царя постоянно. Однако Малюте старую опричную гвардию надо до конца убрать. Нельзя ограничиться Басмановыми да Вяземскими с холопами. Лейб-медик Арнульф Лензей в пожаре московском погиб – не от руки Малюты. Вяземский у него в избе прятался, пока Малютины шпики не обнаружили предателя.

– Среди опричных заговор, – твердил Малюта царю. – Много о себе возомнили. Им власти большей захотелось. Царская длань тяжела. Пограбить да погулять – одна забота, а за отечество живот положить жалко. Почистить их, пресветлый государь, пришла пора. Налипло грязи на колеса много. Отряды из земцев воюют лучше. Стыдно! Корят земцы тебя пирами, но кто, как не ты, пресветлый государь, доверил им Москву оборонять?! Поляки и литовцы силе твоей удивляются и тебя страшатся.

VI

Знатоки последнего периода опричнины в один голос утверждают, что инициатором розыска и казней после нашествия Девлет-Гирея на Москву стал Малюта. Именно он в этом году более других приблизился к царскому трону. Он и домой неделями не возвращался. А осенью, после свадьбы Марфы Собакиной с Иоанном, в прямое родство с потомками Рюрика и Ивана Калиты вошел. Бороду еще покороче подстриг, кафтаны переменил и без сабли часто показывался. В Посольский приказ хозяином являлся. При Иване Михайловиче Висковатове ездил туда пореже и уведомлял печатника, а как лицо ему ножом расковырял, так дьяки посольские, едва Малюту завидев, на колени чуть ли не валились – кланялись в три погибели. Впрочем, через баб многие худородные и не очень к царской фамилии прилипали. Самый простой способ. Женская красота путь наверх пробивала без промедления. Марфа царя очаровала, однако на кашлявшей и сохнувшей не по дням, а по часам раскрасавице женился он, не пожелав обидеть Малютину семью. Перед аналоем стоял в окружении Скуратовых-Бельских и Годуновых. По смерти девицы Малюта пустил слух, что извели молодую ядом. А как не поверить, если при нем – при самом Малюте – англицко-немецкий астролог и лейб-медик Елисей Бомелий лично состоял. О нем слава шла, что отраву он изготовляет быструю. Велит царь, а иногда и без его ведома Малюта, чашу поднесут боярину, и через неделю, а то и через день-другой пение ангелов приговоренный услышит. Марфу, понятно, спровадили Иоанновы недоброхоты. Кто только жизнью не поплатился в пятую, по выражению Николая Михайловича Карамзина, эпоху казней!

VII

Опричника Григория Грязного, любимца Иоаннова, отравили. Дьяка из опричного Конюшенного приказа Булата Арцыбашева Малюта умертвил только за то, что тот мечтал сосватать свою сестру царю. Несчастную девицу шеф опричнины отдал на забаву стрельцам. По приказу Иоанна Малюта схватил опричного воеводу князя Темкина и его сына, опричного же воеводу Ивана, и утопил в реке. Ну, о кравчем Салтыкове и нечего говорить. Изменнику одна дорога! Его двоюродного брата Льва Андреевича сначала в монастырь заточили, а позже и на плаху бросили. Бояр Яковлевых-Захарьиных забили насмерть палками. Иоганн Таубе и Элерт Крузе того сами не видели, про что писали, но отмыться Малюта на том свете от обвинения не сумеет. Синодик опальных не позволит. Князь Курбский, правда пристрастный историк, утверждает, что и малых детей жизни лишили, например, сына одного из Яковлевых – Никиту. Дочь боярина Василия Михайловича Захарьина-Юрьева с младенцем, сыном князя Михаила Черкасского убили без колебаний. Сын боярина Протасий погиб несколько позже. А между тем Василий Яковлев был пестуном царевича Ивана и не раз отцу жаловался:

– Диким зверем растет. Удержу нет! «Казням хочу предаваться, как государь».

И действительно предавался. Пленных поляков избивал, на Поганой луже копьем и саблей орудовал, из ковша кипятком казначея Фуникова окатывал. Василий Яковлев того не одобрял. И против ранней женитьбы царевича возражал.

– Негоже молодцу голых девиц в щелочку, да еще рядом с батюшкой оглядывать. Зачем? Мамки с лекарями за него решат. Красу видел издали, словом перемолвился – и довольно!

А царю Елисей Бомелий мочу невест в стакане демонстрировал, ну и царевич смотрел. Государь и отец – одно, а сын и царевич – душа юная – другое.

– Зачем в один месяц с сыном браком сочетаться? – недоумевал Василий Яковлев в своем кругу. – Да еще у сына выспрашивать, как он поял жену молодую. Разврат это вселенский. Сын на пирах на голые зады скоморохов и так нагляделся, наслышался о развратных деяниях. Молодость беречь надо, а не страсть к голой плоти разжигать.

VIII

Жизнь потерял и князь Гвоздев-Ростовский. И воевода Замятия Сабуров, родной племянник первой жены Василия III – бездетной Соломониды. Кто голову в тот год уберег, тот счастливым себя почитал. Сажали на кол, рубили на плахе, топили в реке, забывали на месяцы в темнице, травили медведями и прочими дикими зверями, зашивали в шкуры и травили собаками, вешали на воротах собственных домов и чего только не творили. Окруженные изменой, Иоанн и Малюта порождали новые измены в еще большем количестве. Не будь Поганой лужи с ее Лобным местом, вряд ли Кудеяр Тишенков Девлет-Гирею бы предался. Зачем сыну боярскому Башую Сумарокову хана науськивать на Москву? Он ведь не татарин, не турок, не немчин.

Не всегда можно было объяснить причину скоропалительных казней. Яд Бомелия действовал быстро, но еще быстрее принимал решения царь. Непонятно, например, почему поплатился жизнью спальник Григорий Грязной?

IX

Перебрал людишек Малюта в 1571 год бессчетно. Больше, чем когда-либо. Посадских, холопов, рабов, пленных, женщин, мужчин, детей, стариков. Измена, конечно, гнездилась внутри Московии, но справиться с ней уже опричнина не могла. Новгородский разгром странным эхом прокатился по всей стране. Опричнина еще не пришла в упадок, но первые симптомы разложения уже появились. Опричные старались избавиться отдаренных им земель и получить кусок в земщине. Малюта тоже мечтал получить надел в Шелонской пятине. Вместе с ним о новых поместьях думали и опричники рангом поменьше. Иоанн все чаще и чаще отзывался об опричных дурно.

– Они воры и разбойники! – повторял он, когда какая-нибудь жалоба земца достигала его ушей. – Взять его на правеж! – И он указывал на опричника, решая сразу дело в пользу земца.

Еще недавно ничего подобного не происходило. Опричный мог превратить земца в ничто – и на суде, и собственноручно. Он мог свободно высадить земца из нажитого дома или поместья, забрать у него жену или дочь.

После казней на Поганой луже и устранения Басмановых и Вяземского царь при слове «опричнина» морщился.

– Нет у нас никакой опричнины, – жаловался он вторично приехавшему английскому послу Дженкинсону. – Это все выдумки литовцев да поляков. Их секретные агенты распространяют обо мне порочащие слухи. Какая опричнина? Где она?

И тут же Иоанн дал распоряжение ловить болтающих об опричнине, тащить на правеж и бить кнутом на торгу, иногда и до смерти. Секли опричные палачи, а опричные глашатаи объявляли причину страшной экзекуции. Кнут мог рассечь человека поперек. Клочки мяса летели в разные стороны.

– Нет опричнины? Где она? – суетливо спрашивали в толпе у наивных малютинские шпики.

Но удивительное дело, чем быстрее катилась опричнина к закату, чем реже в Кремле и приказах – Разбойном, Сыскном, Разрядном и Посольском – встречались опричники раннего призыва, тем ярче разгоралась звезда Малюты. Ну на пирах – понятно, без Малюты и шута Васюшки Грязного не обходилось. Понятно, что женщин умыкать Иоанн никому не доверял, кроме шефа опричнины, но он Малюту вовсе не прятал, а ставил на приемах рядом с троном, послов иных отправлял к Малюте за советом и вообще ни одного дела не ведал без того, которого, казалось, должен был убрать в первую очередь. Он даже Васюка Грязного на пиры более не звал, а его другу Малюте – первое место.

– Люблю я тебя за то, что ты не вор, – как-то признался Иоанн. – Из моих рук кормишься. Люблю и за то, что правду доносишь без страха, какова бы она ни была. Люблю за то, что ни пули, ни ножа не боишься, за то, что грудью меня прикрываешь, за то, что ни разу во мне не усомнился и меня не обманывал. Каждому властителю да такого бы Малюту!

И Малюта в такие моменты припадал к его руке и целовал ее долго и самозабвенно. Они жили душа в душу, и ничто более не разделяло их. И до конца дней Иоанн не имел лучшего сподвижника, именно сподвижника, а не фаворита. Он знал, что Малюта мечтал о боярстве и даже однажды, как мы помним, попросил царя о том, но что-то тайное Иоанна удерживало, а Малюта не настаивал.

– Зачем тебе шапка боярина, пес? – однажды спросил Иоанн с непроясненной улыбкой. – Ты и так при мне – рядом! От шапки боярской до куколя ближе, чем от черного шлыка до длиннополой рясы. – И Иоанн со странным выражением на лице взглянул на Малюту, будто зная, какие споры и предположения вызовет у потомков то, что Малюта до смерти оставался всего лишь опричным думным дворянином и дворовым воеводой.