Текст книги "Малюта Скуратов. Вельможный кат"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

Когда столько крови льется, никто ничего не понимает и все действуют как безумцы. Василий Грязной, кривя тонкие губы, однажды заметил:

– Тебе, Малюта, моет помог. Ты без моста бы не справился!

– Вершь, Васюк, врешь! Я справился бы и без моста. Вот пойдем на Псков – увидишь!

Рука у Малюты поджила, мук он больше не испытывал и готовился к походу на Псков.

– Там погуляем покруче! – сказал он Грязному. – Растопчем здесь измену навсегда! Выколем глаза Новгороду – нечем будет на Жигмонта смотреть.

Конечно, Грязной ошибался. Судя по тому, как Малюта разделался с новгородцами, он бы в любом случае справился. Когда жертв перевалило далеко за тысячу и вода перестала принимать сброшенных с моста, Иоанн распорядился:

– Хватит!

– Пресветлый государь, не пожалеть бы потом, – негромко, но угрожающе возразил Малюта. – Не идти же сюда через год-другой?!

– Нет, хватит! – повторил Иоанн. – Хватит, Малюта!

У него все-таки присутствовало то, что сегодня не без иронии можно назвать чувством меры. Слабенький ограничитель вдуше природа поставила, но все-таки он там, внутри, имелся.

– Голодная смерть откосит иных. Новгородская измена подорвана навсегда. Сердце сгнившее я из нее вынул. Отправим Пимена в Москву, судить будем соборно. Учини пока розыск и доказательство измены подлой собери, чтобы чужеземцы лишним не интересовались. Каждый дьяк должен знать назубок, что отвечать в столице путешествующим англичанам да полякам. За посольскими проследи, чтобы в грязь лицом со страху не шмякнулись и споры излишние по поводу Новгорода не затевали. Опричных немцев надо особо одарить. Многие лучше русских действовали. Не забыл арестовать Басмановых родичей? Да к Вяземскому приставь соглядатаев тайных. И на Псков!

V

С архиепископом расправились дьявольски изощренно. Когда рогатинами и копьями очистили полыньи, на мост приволокли полуживого старца чуть ли не в исподнем. Он лишился и белого клобука, и торжественной своей одежды. Вот сейчас пробил главный колокол для Васюка Грязного. Иоанн только глянул, а Васюк и без слов сообразил.

– Эгей, белую кобылу государеву изменнику! – скомандовал он опричникам, которые немедля привели под уздцы великолепного коня. – И гусли!

И гусли появились по мановению волшебной палочки.

– На своей свадьбе сыграешь! – захохотал Грязной. – Ну-ка подсадите жениха!

Он хорошо помнил, что Иоанн, когда Малюта сорвал с архиепископа клобук, что-то сказал смешное о скоморошьей свадьбе да еще для нее объявил денежный сбор и немало в тот день собрал и от друзей и от изменников.

– Задом наперед сажай да вяжи покрепче! – велел он Болотову.

Государь и Малюта держались поодаль, лишь наблюдая за издевательством ерничающего опричника.

– Задом наперед сажай! Чтоб не забывал, откуда едет и что потерял из-за своего предательства, да не ведал, куда везут и что его ждет! – орал Грязной. – Гудошники да скоморохи, веселитесь! Глядите, для кого свадьбу играете!

И Грязной ударил плетью белую кобылу по крупу, отчего она сделала прыжок вперед, страшно качнув тело старца, похожее на тряпичную куклу. Но этого уже ни Иоанн, ни Малюта не видели. Они повернули коней к Городищу, обсуждая время похода на Псков. Опального и опаленного новгородскими пожарами архиепископа, прежде чем вывести на московскую дорогу, еще долго гоняли по молчаливым улицам, будто вымершим и застывшим в испуге.

В последний раз обращусь к фрагменту из Николая Михайловича Карамзина. Лучше послушать музыку его прозы, чем моей, хотя, быть может, правильней было бы развернуть свою живописную картину. Ну, да случай, и не один, еще представится. Более классических фрагментов я использовать не стану.

Иоанн и Малюта за двойной цепью опричных стояли на крыльце княжьего дома, когда толпа новгородских мужей, непонятно по чьему выбору уцелевших, замерла, сжавшись в черный полукруг, который просто дышал ужасом. И произошло это двенадцатого февраля:

«В понедельник второй недели Великого поста, на рассвете, государь призвал к себе остальных именитых новгородцев, из каждой улицы по одному человеку: они явились как тени, бледные, изнуренные ужасом, ожидая смерти. Но царь воззрел на них оком милостивым и кротким: гнев, ярость дотоле пылавшие в глазах его, как страшный метеор, угасли. Иоанн сказал тихо:

– Мужи новгородские, все доселе живущие! Молите Господа о нашем благочестивом царском державстве, о христолюбивом воинстве, да побеждаем всех врагов видимых и невидимых! Суди Бог изменнику моему, вашему архиепископу Пимену и злым его советникам! На них, на них взыщется кровь, здесь излиянная. Да умолкнет плач и стенание; да утишится скорбь и горесть! Живите и благоденствуйте в сем граде! Вместо себя оставляю вам правителя, боярина и воеводу моего, князя Петра Данииловича Пронского. Идите в домы свои с миром!»

Какая музыка! Какой ритм! Какой речевой аромат! И как это не оценили в XIX веке! Вот как надо писать! Да нельзя – проклятое время по капле ушло! Удивительно, почему современники оставались холодны к такой восхитительной прозе?

Иоанн немедля после произнесения речи удалился от города дорогою на Псков, чтобы вместе с Малютой там совершить свой не менее жестокий суд. И суд тот ничем не отличался по горькой несправедливости от Новгородского.

«Скаски»

I

Лето после возвращения Иоанна из Новгорода и Пскова выдалось жарким, пыльным и мучительным. Чума и голод медленно и коварно подкрадывались к Москве, но еще не обрушились на люд столичный всей смертельной силой. Царь отдал распоряжение готовиться к походу на Ревель. Стало ясно, что открытое столкновение со Швецией неминуемо, а Швеция – противник серьезный.

– Шведа бить – не рыбу удить, – часто повторял Алексей Данилович Басманов – главный опричный стратег и воевода.

Однако теперь он не у дел, сидит, запершись в роскошно обустроенной избе, никуда носа не кажет, к себе никого не зовет, а царь видеть некогда первого и любимого друга не спешит. Между тем он опричнину придумал и в сердце Иоанна занял место наравне с князем Вяземским, долго никому не уступал самую высокую ступеньку у подножия трона. Без Басманова Разрядный, то есть Военный, приказ начал действовать с перебоями, но царь сие пока явственно не ощутил. Все двигалось по заведенному порядку, хотя железный механизм уже поскрипывал, будто в него кто песка подсыпал.

– Северные рубежи мы обезопасили навечно, – сказал Иоанн Малюте. – Измена в Новгороде и Пскове гадючью головку не поднимет. Ни поляки, ни шведы там поддержки не найдут. На очереди град наш стольный.

Новгородских изменников растыкали по тюрьмам и в столице, и в Александровской слободе. Весной Малюта из застенков не вылезал, вел розыск и днем и ночью. Царь нередко туда наведывался. Перебрали людишек без счета. Искали, кто Пимену пособник, кто поточнее показать на него может. Взяли однажды Василия – городового приказчика – на дыбу. Малюта его посчитал смышленым, а смышленые люди нестойки, ищут, как бы вывернуться и гибели избежать. Вот здесь и раздолье дознавателю. Ежели в наглую отрицаловку не уходит человек – обязательно ниточку даст, и ту ниточку лишь размотать остается. Погром в Новгороде подействовал на жителей, подорвав волю к сопротивлению. Оставшись один на один с заплечными мастерами и чувствуя, что выхода нет, мало кто наглухо запирался. На Василия почему-то Малюта крепко понадеялся и пригласил царя. Царь спустился в подвал, где располагался застенок, и сперва сам принялся расспрашивать.

– Правду откроешь – не просто живот сбережешь, а еще и награжу, – пообещал он городовому приказчику. – При дворе место получишь, воровать научат, и песни захочется тебе петь от жизни такой. Жить намерен али смерть кличешь?

Василий бухнулся на колени:

– Преблагий царь! Все поведаю, что знаю, ничего не укрою.

– Если ничего не утаишь, – улыбнулся довольный Малюта, – то рябины не отведаешь ни у меня в гостях, ни в аду.

Рябиной Малюта называл мелкие раскаленные камешки на железном листе. Упрямых ставил голыми ступнями, и несчастные были вынуждены подпрыгивать, как безумные. Однако желание одно, а умение сплести скаску – иное.

– Пимен меня к Курбскому посылал, – сразу признался Василий. – С грамотой. И в Москву я ездил к боярину, что на Неглинке живет.

– Врешь! – захрипел царь. – Обманываешь своего государя!

– Куда ездил к Курбскому? – спросил Малюта. – Где границу пересекал?

– Сначала в Дерпт пробрался, – ответил смышленый Василий. – А потом и далее берегом до Риги.

– Врешь! – опять воскликнул Иоанн. – На дыбу его!

Малюта сунул руки доносчика в хомут и вздернул. Василий взвыл:

– Обещали-и-и! Пропала моя головушка!

– Сознавайся, что солгал. – И Малюта едва ослабил натянутую веревку.

– Так что вам надо – не пойму! – со стоном вытолкнул из себя Василий.

– Истину, – лукаво произнес царь.

Он сам, впрочем, не знал, чего ему надо и какую истину он ищет. Хотел вытравить измену, а существовала ли она вообще? Стремился выведать правду, но людей болью понуждал к извету. Напраслины не желал, за самооговоры будто бы наказывал вдвойне, а получалось совершенно по-иному. Тогда и говорил Малюте:

– Не полезен он мне. Жить он не намерен! Убери!

Иоанн махнул рукой с безнадежностью. Малюта взял плеть, и недолго осталось дышать смышленому Василию.

– Следующего подавай! – крикнул Малюта новому помощнику по прозвищу Секира.

II

Он после возвращения из Новгородского похода почистил застеночную обслугу, в заплечные брал по рекомендации, расспрашивал лично, интересуясь и мелкими штрихами прошлого и характера претендента на должность. Секира отвечал всем требованиям шефа опричнины. Из Пскова, чисто русский, без подмеса польского там или литовского, в меру туповат, мускулист, ловок, с цепкой памятью, орудия пыток и норов их выучил быстро, на жалобы и стоны не реагировал, умел секирой башку снести с одного удара, но предпочитал придушить.

– Голыми руками лучше, – как-то обронил он. – Привычней, сподручней да и хлопот меньше.

– Это почему?! – удивился Малюта, которого не каждому удавалось удивить.

– Жаль сталь тупить да кровь лень стирать, – услышал он в ответ. – За ноги – да в яму! Туда и дорога цареву ослушнику, – прибавил помощник.

Малюта покачал головой и хмыкнул. Жалованье поднять не грех. Секира втолкнул следующего.

– Как звать? – спросил царь.

– Иона.

– Чей сын?

– Купца Резанцова.

– Врешь! А сам – кто?

– И сам купец.

– Врешь! Врешь! Врешь! Зачем врешь?!

– Истинный крест, великий государь!

– Как попал сюда? Почему в слободу свезли? В чем виновен?

– Ни в чем! Склад опричные пограбили, просил твоих оставить на расплод. В Нарве воск да пеньку в огне спалили. Пустили по миру! Ну я на твоего и замахнулся. Зачем товар портишь? В казну бери, для царя да для отечества ничего не пожалею, а в дерьмо зачем превращать труд человеческий?! Без смысла какие богатства разметали!

– На царского слугу посягнул, – промолвил Малюта.

– Литву ждал? – спросил царь. – Умысел на мою жизнь имел?

– Нет, – твердо отрезал Иона. – Нет, нет и нет. Хоть убей!

– И убью! – взревел Малюта. – На слугу замахнулся, в хозяина бы стрелу пустил. Али ножом предпочитаешь?

– Ты, палач, меня не заманивай и не путай. Я царю верный холоп, хоть ни разу его в глаза не видел.

Иоанн опустил на мгновение потеплевший взор. Верность?! Верности ему недоставало. Кругом предатели или воры.

– Ну и в чем твоя верность?

– В правде!

– Ну-ка поставь его, Малюта, на рябину, – велел Иоанн.

Поставили – заплясал Иона, завыл.

– Не тяни! Сказывай свои измены! – нервно прикрикнул царь. – Не то издохнешь, пес!

– Это ты мои измены сказывай! – простонал купеческий сын, свалившись на каменный пол.

– С кем дружбу водил? – спросил Малюта.

– Ни с кем!

– Как так?! – вскинулся Иоанн. – Человек без друзей – что зверь лесной.

И он ткнул Иону острием посоха:

– Ну-ка, Малюта, рябины, видно, ему мало, пусть повисит.

– В хомут его, Секира, – распорядился Малюта и без чьей-либо помощи подтащил бревно, чтобы заделать между щиколоток молодого купца.

Секира быстро вздернул обожженного. Малюта задвинул бревно и, упершись ногой, растянул белое тело что было мочи.

– Сознавайся! Не то раскаленную сковородку лизнешь. Тогда и спросу с тебя не будет! Замычишь, что корова! – погрозил Малюта.

– Да в чем мне сознаваться, отец родной! Не в чем! Даром терплю! Даром мучаете! Разорили опричные без жалости, и все! Детишки неизвестно где! Жене маточкино место разодрали – вдесятером навалились! В чем сознаваться-то?!

Голова у Ионы свалилась набок, и он обеспамятствовал.

– Значит, Литву ждал! – горько вздохнул царь. – Не нужен он мне! Убери!

Секира вынул безжизненное тело из хомута и потащил вон.

III

Так перебрали многих – не только в слободе, но и в Москве, – ничего толком не выяснив. Один иногда показывал на другого, третий ссылался на слухи, четвертого уличали в связях с литовцами и поляками. Иоанн сердился, был нетерпелив, но всю добытую страданиями ересь велел тщательно протоколировать. Мало того: требовал от Малюты точно составленных отчетов. Дьяки Сыскного приказа после возвращения из похода отписали прилежно замечательный документ, от которого Григорию Лукьяновичу уж никак не отмазаться. Здесь придется несколько отвлечься и привести реконструированный текст предисловия к синодику опальных царя Ивана Грозного (7091 года), предваряющего списки невинно погубленных русских душ. Читая эти списки, начинаешь думать, что Иоанн и вправду был немец, то есть человек германского происхождения, о чем любил заявлять неоднократно, вломившийся на русскую землю с войной и изничтоживший ее народ. В привязанности к немецкому он напоминает императора Николая I, приветствовавшего один из прусских полков, носящих его имя:

– Здорово, земляки!

Странно, что и Рюриковичи и Романовы не без гордости упоминали о нерусской своей крови. Иногда цари бравировали даже татарскими корнями. Борис Годунов впоследствии любил вспоминать далекого предка Чет-мурзу, прибывшего на Русь в эпоху Ивана Калиты. Между тем в жилах избранного народом владыки текла не татарская, а русская кровь природных костромичей. Да. Странно все это! Необъяснимо! Русские нерусским происхождением кичатся, а нерусские в русские попасть норовят, да часто мимо! Да, странно все это! И почти всегда труднообъяснимо.

IV

Текст предисловия к синодику опальных гласил:

«(Лета седьм тысящь десятдесят перваго царь и государь и великий князь Иван Васильевич всея Русии прислал в Кириллов монастырь сие поминание и велел поминати на литиях, и на литоргиях, и на понахидах по вся дня в церкви божии).

(Царь и государь и великий князь Иван Васильевич всея Русии велел написати в сенаники князей и боляр и прочих людей опальных по своей государеве грамоте).

Сих опальных людей поминати по грамоте Цареве, и понахиды по них пети, а которые в сем сенаники не имены писаны, прозвищи или в котором месте писано 10, или 20, или 50, ино бы тех поминали: ты, Господи, сам веси имена их».

Самое ужасное в синодике – указание на гибельдетей, сыновей, дочерей и внуков. Безумие в ту пору поразило Иоанна и его подручников! Безумие!

Вот список пострадавших новгородцев: «(Новоторжцев): Салмана (Глуховоя), Роудака, Богдана, Меншой, Григория, Шарапа, Мисюра (Берновых), Осипа, Ивана (Глуховы). (По Малютине скаске новгородцев отделал тысящу четыреста девяносто человек), ис пищали отделано 15 человек: (По малютинские ноугородцкие посылки отделано 1490 человек). Новгородцев: Данила з женою и з детми сам-четверт, Ивана, Стефана (Фуниковы), Ивана (Бурово Чермазов), Ивана (Великово), Михайло, Ивана (Павлинов), Михайлова жена (Мазилова) з двумя дочерми да з двумя сыны, (попова Филиппова сына Благовещенского (Якова) Змиев), Ивана (Извеков)…»

И хоть отделывал Малюта из пищалей и другими способами невинных страдальцев, самому шефу опричнины от этих кровавых «скасок» не отделаться. Здесь чувствуется – в переносном смысле – его рука: рука с зажатой в ней саблей. Не стремился он скрыть от потомства ни числа жертв, ни их имена. В глубине лаконичных строчек сокрыта русская трагедия и, как ни сомнительно может прозвучать эта фраза, трагедия самого государя, который был и палачом, и одновременно жертвой тяжелейших средневековых обстоятельств, жертвой беспощадной борьбы за выживание, злой рок тяготел над ним. И в этом отношении он ничем не отличался от Гамлета, принца датского. Добрый и благородный принц убивал собственноручно и стал причиной гибели невинных душ. Офелия и Лаэрт. Целая семья исчезла с лица земли. Да за убийство одного человека отправляют на эшафот.

В малютинские «скаски» и синодики заносились лишь православные. Представители других, как сегодня любят выражаться, конфессий отправлялись в мир иной, не оставив и следа. За чужих по вере Иоанн не считал себя ответственным и не просил в монастырях возносить молитвы. И этот человек радовался, что ведет свой род от иноземцев!

V

Пока шел розыск в Александровской слободе и Москве, пока тела осужденных новгородцев и псковичей зарывали в случайно подвернувшиеся ямы без обряда христианского погребения, пока жен и детей изменников государю вымаривали голодом и отстреливали из пищалей, а то и рубили саблями, на западных рубежах дозорные шныряли возле Ревеля, чтобы донести Малюте, не пронюхали ли шведы о близящейся угрозе. Очистить от них Эстляндию было давней мечтой Иоанна. Старый магистр ордена Фюрстенберг умер, и ливонцы искали ему преемника. Он не замедлил появиться – Готгард Кетлер, однако он не захотел превратиться в московского вассала и получить из рук Иоанна корону ливонского короля. Ливонские немцы-опричники – будущие наши мемуаристы, которые вскоре предадут и Иоанна, и интересы Московии, сбежав к Сигизмунду-Августу. – Иоганн Таубе и Элерт Крузе специально прискакали в Дерпт, чтобы подыскать своей второй родине приличного правителя. Магистр отверг их притязания, и тогда они обратились к герцогу Магнусу, датчанину, не исключено, что и родственнику в каком-то колене принца Гамлета, охотно согласившемуся приехать к Иоанну, который объявил его королем Ливонии и женихом двоюродной племянницы, прелестной девушки Евфимии, дочери князя Владимира Андреевича Старицкого. Здесь кроется, быть может, ответ на вопрос, заданный Сергеем Михайловичем Соловьевым: почему Иоанн пощадил старших детей брата?

Княгиня Одоевская была второй женой князя Владимира Андреевича. Первая – Авдотья – принадлежала к роду Нагих, а боярин и доверенное лицо царя, быстро набирающий силу фаворит Афанасий Федорович Нагой состоял в близком родстве со старшими детьми князя Старицкого. Евфимию ждала совершенно иная судьба, чем Евдокию, хотя и она вскоре умерла, но не палач все-таки оборвал ее дни, а чума, поразившая столицу.

– Цены тебе бы не было, Малюта, – часто замечал царь, имея в виду что-то неуловимо таинственное, тревожащее душу шефа опричнины, – если бы ты в шахматы играл.

С шахматами Иоанн не расставался – он и умер чуть ли не за партией. Малюта подыскивал ему партнеров в иностранных слободках среди немцев и англичан, увлекавшихся этой лукавой и дьявольски непонятной игрой. Малюта, наблюдая за передвижением фигур по доске, правила быстро выучил, но далее того не удалось пойти. В соперники себя Малюта никогда Иоанну не предлагал. А немцы-опричники первые шажки к трону за шахматной доской сделали, и английские купцы от них не отставали и до того царю понравились, что многим он выдал опричные грамоты на льготы. Герцог Магнус тоже баловался шахматами, и потому Иоанн ждал его прибытия с нетерпением. Сразиться с датчанами и обставить герцога лестно. Принимая ливонских пленников в опричнину, Малюта предупредил:

– Государь проигрывать не любит.

Возможно, шахматы и природная ловкость немцев, ставших по необходимости ливонцами, помогли втереться в доверие к царю, и он давал Иоганну Таубе и Элерту Крузе различные дипломатические поручения. Так или иначе, будущего короля Ливонии Магнуса встретили в Москве с распростертыми объятиями. Однако война и международные отношения не мешали розыску и судам. Новгородского архиепископа Пимена постановили сослать в дальний монастырь. Оскорбленные и истерзанные новгородцы в надежде сократить муки признавались в застенке Малюте в невиданных преступлениях, оговаривая своего духовного пастыря.

VI

– С новгородцами покончено, – наконец решил царь. – Теперь, Малюта, выкорчуем измену подле нашего трона. И начнем с самых главных зачинщиков.

– Пресветлый государь, мудрей тебя нет во вселенной! – отозвался Малюта. – Брат печатника Третьяк Висковатов ударился в злоречие – вчера врал на поминках, что в Новгороде твои слуги много напрасной крови пролили и что не доказана измена Пимена. Прикажи взять его!

Иоанн приказал, и Третьяка взяли.

– Посмотрим, что скажет печатник Иван Михайлович. Станет ли заступаться за изменника? – Кто дороже ему, брат или царь? Не сам Третьяк выдумал про кровь невинную. Не сам! Иван Висковатов ему напел. Силу большую забрал. Посольским от своего имени указы раздает. Бояр покрывает и мне осмелился перечить. Припомни, Малюта, как он нас встретил после возвращения из похода! – говорил Иоанн раздраженно.

Да, встреча получилась нерадостной. Висковатов, не убоявшись Иоаннова гнева, громким голосом сразу заявил:

– Негоже, пресветлый государь, людишек своих преданных на смерть отчаянную обрекать. Сколько погублено храбрых воевод и бояр! Сколько посадских мучительную смерть приняло от твоих опричников. Зачем Малюту с Грязным да с Ловчиковым и Зайцевым натравливаешь на послушных слуг престола? Кровопийцы первыми тебя один на один с врагом бросят. Опричные воевать не хотят, живота за тебя не положат.

На резкие слова, которым трудно подобрать настоящее определение, царь вначале отвечал спокойно, еще, видно, не решив судьбу братьев Висковатовых.

– Ты изменников, Иван Михайлович, защищаешь. Грешно! И напрасно опричных охаиваешь. Малюта по моему повелению дела вершит. И вершит хорошо! О России заботу имеет. А ты с турком о чем договаривался? Чужой вере способствовал. Крымскому царю родину продал!

Иоанн повторял обвинения опричников – Малюты и Грязного, которые все более захватывали контроль не только над сыскным ведомством, но и над дипломатическим. Малюта чувствовал, что сыск и разведка в сочетании с возможностью влиять на решение международных проблем и отношения с иностранными державами сделают его для Иоанна незаменимым. Но путь к Посольскому приказу преграждал старый ненавистник опричнины и известный за рубежом талантами и обширными знаниями Иван Висковатов. Когда Третьяка Малюта взял в застенок и начал усердно пытать, то брат не остался в стороне. Сплошь и рядом родственники не вмешивались в судьбу тех, кого постиг Иоаннов гнев. Мужья не протестовали, когда жен их ловили на улицах и привозили в дворцовую опочивальню, а потом отдавали на потеху опричникам. Кремлевские преторианцы, давно уверовав в абсолютную безнаказанность, вламывались в дома, избивали до смерти и холопов и хозяев, вытворяя прочие бесчинства и заранее зная, что им ничего не угрожает.

Иван Висковатов царя молил и разных бояр, ведущих дознание, убеждал, что на брата напраслину возвели и что по единому доносу негоже осуждать невиновного. Следователи обязаны доказывать преступление, а не заподозренный должен оправдывать себя.

– Не умничай, Иван Михайлович, – заткнул рот печатнику Малюта. – Коли трое кивают на твоего брата – тут уж ничего не попишешь.

И Малюта подумал: как ты-то сам выкручиваться умудришься?

Против Висковатова улик накопилось, по мнению опричных, предостаточно. А успехи дипломатического ведомства – пустое. Царя везде боятся – вот и все успехи. Сильный любой стране волю навяжет, а слабого слушать не пожелают, будь он и семи пядей во лбу. Царь – сильный, вот послов его и уважают.

Судьба Третьяка была напрямую связана с долгой беседой Иоанна и Висковатова после возвращения опричного войска из Новгорода и Пскова. Не поостерегся тогда печатник. Куда подевался живой и изворотливый ум?! А Малюта сразу сообразил, что участь Висковатовых незавидна. Царь слов на ветер не пускает. Он Висковатова честно предупреждал и не однажды:

– Я вас еще не истребил, а едва только начал. Но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось. Надеюсь, что смогу это сделать, а если дело дойдет до крайности, и Бог меня накажет, и я буду принужден упасть ниц перед моим врагом, то я скорее уступил бы ему в чем-либо великом, лишь бы не стать посмешищем для вас, моих холопов!

И даже после этих откровенных речей Иван Михайлович не угомонился, а продолжал приставать ко многим, радея о судьбе брата. Глупец! В Кремль ездил по-прежнему, в Посольской избе чужеземных гостей привечал да кваском холодненьким потчевал, Третьяка хвалил и вину его наотрез отрицал. С надменным казначеем Никитой Фуниковым секретно беседовал, и Фуников через сестру свою – жену князя Афанасия Вяземского – пытался помочь приятелю. А Вяземский сам на волоске висел! Иоанн ему обидное обвинение в Опричной думе в лицо швырнул:

– Ты, князь, медленно налоги из земщины выбиваешь. Не нарочно ли вред нам наносишь? Измена кругом, а ты дьяков да подьячих на что нацеливаешь?

– На выяснение истины, пресветлый государь!

– Истины? А что есть истина? – засмеялся царь.

Ну, ладно! Любуйся собой, князек, мелькнуло у Малюты, любуйся. Перечь царю, перечь. Когда Вяземский о Третьяке ему заикнулся, Малюта отрубил:

– Много на себя, князь, берешь! Облегчить недолго. А кому облегчить – ты подумал? За царева недоброхота и государственного преступника просишь. Смотри не промахнись! – И, чтобы побольше уязвить, добавил: – С родичем своим Никиткой целуешься, а казна государева тощает.

Третьяка Малюта особенно безжалостно мучил, предвкушая тот час, когда и старший брат угодит в застенок. Недолго оставалось ждать. И действительно. В первых числах июля царь кликнул Малюту и велел:

– Арестовать Висковатова и Фуникова!

VII

Теперь печальная участь князя Вяземского не вызывала сомнений. Если Фуников погибнет, Вяземскому не уцелеть. Как там сложится – не важно! Доносчик всегда отыщется. Главное – между Малютой и царем образовалось наконец свободное пространство, ничьи тени там не лежат. Ежели еще невесту государю найти из близкого рода, то светлое будущее детям Малютиным уготовано. Скоро свадьбу дочери Марии с Борисом Годуновым на Берсеневке сыграем, потомство, даст Бог, пойдет, зеленая поросль вокруг зашумит, и фамилия Скуратовых-Бельских на целый свет прославится. Многое за последним повелением царя стояло, ко многому дорожку торило. Третьяку Висковатову за все не заплатить. Нынче черед Ивана Михайловича наступает. Ему суждено расплатиться и за прошлое и за настоящее.

Чтобы окончательно сломить сопротивление бояр, Иоанн решил казнить одного из самых ярких представителей рода Оболенских, занимавших в земщине завидное место. Выбор пал на князя Петра Семеновича Оболенского-Серебряного. Этот отважный воевода имел крупные заслуги перед русской державой. Когда планы захвата татарской твердыни начали осуществляться, он выполнил приказ Иоанна идти изгоном на казанский посад. Явившись внезапно перед ним, как повествует летопись, он побил много людей, и живых побрал, и полону русского много отполонил. Между тем сам Иоанн возвратился в Кремль, испытав горечь неудачи. Князь Серебряный принимал участие и в других сражениях. Вместе с покойным князем Александром Борисовичем Горбатым-Шуйским он разгромил конное и пешее войско татарского военачальника князя Япанчи, преследовал бегущих пятнадцать верст и взял более трехсот пленных. Во время событий в Полоцке князь Петр Семенович отличился вместе с храбрым братом Василием и остался там воеводой. Триумвират в Полоцке состоял из двух представителей рода Оболенских и знаменитого воина князя Петра Ивановича Шуйского. Незадолго до смерти князь Серебряный и другой воевода Замятия Сабуров с большим войском перехватали уже ногаев, предавшихся на турецкую сторону, и все, по выражению посла Семена Мальцева, около Астрахани трепещет царя-государя, единого под солнцем страшила басурманов и латинов.

В полдень опричники во главе с Малютой вломились во двор князя, вытащили его на крыльцо и сбросили вниз, на землю. Малюта выхватил знакомую всей столице турецкую саблю и снес не колеблясь защитнику отечества голову.

– Пресветлый государь велел казнить изменника, – сказал он громко.

Даже видавшие виды опричники застыли не то от ужаса, не то от удивления. Болотов, участвовавший в налете, так же поступил с племянником князя. Оболенских надолго устранили из политической жизни России. Июль вообще дал обильную и кровавую жатву. Убийство князя Серебряного вселило неуверенность в каждого жителя Москвы. Никто не чувствовал себя в безопасности. Если Малюта без тени сомнения и жалости расправился с почитаемым воеводой, не раз рисковавшим жизнью ради спасения родины, то что может ждать обыкновенного человека?! Бояре покрепче заперлись в домах и носа не высовывали на улицу, хотя понимали, что царский гнев сокрушит любые замки и препоны. Малюта же, опьяненный насилием, гордился завоеванным преданной службой и интригами могуществом. Он знал, что последует за выборочной чисткой через неделю. В Китай-город к Поганой луже свозили орудия мук, разнообразие которых и отчасти нелепость поражали иностранных наблюдателей. Русские, ко всему привыкшие, смотрели молча, исподлобья, но не без потаенной тревоги. В землю работные люди вбивали два десятка кольев, привязывали к ним бревна поперек таким образом, чтобы края соприкасались с обеих сторон с соседними кольями. Иоанн и Малюта изощрялись в изобретении предметов, которые призваны увеличивать страдания обреченных. Огромный чан предполагалось наполнить водой и разжечь под ним костер. Нашли сосуд с трудом и доставили торжественно в Китай-город под свист и гогот мальчишек. Иоанн рассчитывал, что к Поганой луже начнется стечение любопытствующего народа, привлеченного свирепым зрелищем небывалых масштабов. Но получилось наоборот: до околицы расползлись слухи, что государь собирается предать позорной смерти не только заподозренных в измене.

– Мои шпики слух распустили, пресветлый государь! – похвастался царю Малюта. – Каждый дрожать должен. За каждым что-то есть!

– А за тобой? – спросил царь и не получил ответа.