Текст книги "Малюта Скуратов. Вельможный кат"
Автор книги: Юрий Щеглов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 47 страниц)
I
В первых числах января из Александровской слободы в Москву примчался Иоаннов гонец Константин Поливанов. Он привез грамоту митрополиту Афанасию. Все время, пока митрополит читал грамоту, в которой Иоанн объяснял свое поведение злодейством бояр и нежеланием воевод сражаться с Литвой и оборонять Русь, народ на площади молчал, укрытый тонким облаком серого пара. Обиды государя звучали зловеще. Об оскорблениях, которые он наносил боярам и воеводам, царь не упоминал. Досталось и духовенству. Митрополит изложенное в грамоте народу не сообщил, но самые главные царевы слова распространились немедленно. Они очень важны, и поэтому я приведу их в нескольких вариантах, в виде исключения цитируя и древнюю речь.
«От великие жалости сердца… оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его, государя, Бог наставит!» – воскликнул Иоанн, если верить официальной летописи.
Николай Михайлович Карамзин так перелагает исполненные тайной угрозы слова:
«Вследствие чего не хотя терпеть ваших измен, мы от великой жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог укажет нам путь!»
Точнее и поэтичнее вряд ли сочинить.
Немецкие опричники, передавая событие, сняли личностный Иоаннов налет и лишь подтвердили смысл, запечатленный в присланной грамоте.
Опала, положенная на бояр, воевод и духовенство, вызвала неописуемое волнение. Высшие слои московского общества не раз чувствовали на себе, что означает царская опала. Мстителем за царские обиды оказался народ.
С Лобного места дьяки Путила Михайлов и Андрей Васильев подогревали возбужденную массу ласковыми царскими посулами и обещаниями. Посадские и торговый люд могли не беспокоиться за свою будущность.
– Гнева на вас и опалы никакой нет, добрые москвитяне! – вопили Иоанновы глашатаи.
Вздох облегчения был им ответом. Конечно, среди толпы сновали соглядатаи, которые один за другим отъезжали в Александровскую слободу с донесением. Иоанн знал, как Москва встретила его обращение, отнюдь не безобидное и не пустое. Призрак малютинского застенка и окровавленных эшафотов у Лобного места внезапно снова стал реальностью. Мы эту реальность очень хорошо представляем по гениальной картине Василия Сурикова «Утро стрелецкой казни». Петр I рубил непокорным головы именно там, где сто с лишним лет назад обмирал от страха Иоаннов народ. То там, то здесь раздавались хриплые и нередко отчаянные возгласы:
– Государь нас оставил!
– Мы гибнем!
– Кто будет нашим защитником в войнах с иноплеменными?
– Как могут быть овцы без пастыря?!
– Увидевши овец без пастыря, волки расхитят их!
– Увы, горе!
– Согрешили мы перед Богом, прогневали государя своего многими перед ним согрешениями и милость его великую превратили на гнев и на ярость!
От простого люда опала была подальше, чем от тех, кто теснился на подворье митрополита Афанасия. Попавшие под опалу тянули иную песню.
– Пусть государь казнит своих лиходеев: в животе и смерти воля его, – неосторожно заявляли одни, поддаваясь царственному шантажу, который в те мгновения пока не проявился в полной мере.
– Царство да не останется без главы!
Еще бы! Если нет государя, то и боярства нет. А подумать бы им, неразумным, на ком Россия держится? На трех ли китах, как утверждал сам Иоанн, – властелине, Божьем помазаннике, главе православия митрополите и столпах Боярской думы или на четырех – добавили бы народ, который с первым китом против них в стачку вошел, грозя мятежом не только знатным боярам да воеводам, но и боярским детям с дворянами. Богатым посадским людям и купцам тоже бы досталось, когда из искры возгорится пламя.
– Он наш владыка, Богом данный, иного не ведаем, – в припадке слезливой преданности кликушествовали сильные мира сего, посылая митрополита в слободу к Иоанну.
– Мы все с своими головами едем за тобою бить челом государю и плакаться! – твердили те, кому оставалось недолго держать глаза открытыми, чтобы хоть слезы из них вытекали.
Незнатная – низкого происхождения – публика, надеясь, что смерть обойдет ее и что она займет освободившиеся места, перейдя в иное сословие или погрев руки на чужой беде, кричала:
– Чтоб государь государства не оставлял и их на расхищение волкам не отдавал, особенно избавлял бы их от рук сильных людей!
– За государских лиходеев и изменников они не стоят и сами их истребят!
II
Соглядатаи Малюты аккуратно доносили в Александровскую слободу происходящее в Москве. Иоанн быстро обретал уверенность в том, что избрал правильный путь. Куда стадо без пастыря?! Теперь их можно брать голыми руками. Или он будет править бесконтрольно, не оглядываясь на Боярскую думу, вполне самодержавно, или он ее раздавит в открытой борьбе. Первое, конечно, предпочтительнее второго. Да вряд ли кто-либо осмелится на открытую борьбу. Испугаются народного мятежа. А Иоанн подаст сигнал толпе через головы боярства. Он выдвинет условия и снимет обильную жатву. Ни один изменник не уйдет. Чтобы занять подобную позицию, надо иметь крепкую опору. Вот почему тесный кружок, сплотившийся у подножия трона, готовился играть новую роль.
Военные отряды ландскнехтов и даже отборный царев полк, авторитет Басманова у стрельцов, дворяне, вооруженные до зубов и доказавшие преданность при подавлении измены, прокравшейся в Москву тихой сапой, мало в чем смогут помочь. Тут иные люди нужны. Какой из воеводы Басманова опричник, хоть он и настаивал на жестоких репрессалиях. А вот Малюта с Грязным – опричники. Они и сыскари отменные, и способны без устали пытать в застенке да рубить головы тем, кому он укажет.
Почва для возвращения в Москву была обильно унавожена, и оставалось недолго ждать кровавые всходы.
III
Через несколько дней после событий в Кремле и у Лобного места стало ясно, что из Москвы к нему в Александровскую слободу явится делегация из бояр и духовенства просить принять обратно бразды правления. Гонцы донесли, что город совершенно вымер. Лавки торговцы закрыли. Все замерло в ожидании перемен. Городовые стрельцы исчезли с улиц, караульни опустели. Наступала страшная пора безвластья, а безвластье на Руси хуже тиранства. При тиране блюли какой-то порядок, сохраняли видимость, подобие его, и кто не попадал под кровавое колесо беззакония, тот выживал и в иные периоды, добра наживал, а потом вспоминал о прошедшей поре с сожалением. В смуту при безвластии любой под топор угодит и охнуть не успеет. И пожаловаться некому. И откупу никакого нет: все заберут – и казну, и жену, и тебя самого на воротах повесят. А кто сие сотворит – неведомо. В смуту – ни судов. Ни сыскарей. Шайки грабят подряд – и награбленное, и честно скопленное – и на распыл пускают.
– Горе нам и погибель! – неслось с разных сторон. – К царю идем! В слободу-у-у! – выли бабы отнюдь не притворно и не щипали деток за ягодицы, чтобы те скулили, как голодные и побитые щенята.
Первыми в слободу отправились духовные чины. Мчались к царю стрелой. Однако у Слотина ретивых задержали. Теперь к государю, который отказался от престола, можно попасть лишь под конвоем и по особому разрешению.
– Никому спуску не давай! – приказал Иоанн Малюте. – Ко мне во дворец со стражей, не иначе.
– Касается ли установленное правило, пресветлый государь, архимандрита Левкия и архиепископа Пимена? – спросил Малюта.
Иоанн, подумав, кивнул. Новгородский святитель и чудовский иерарх никогда ему не противились, во всем были согласны. Однако и сторонникам строгая острастка нужна. Окружающим надо дать урок: если с друзьями государь суров, то что ждет ослушников?
Митрополит Афанасий остался в Москве. Без начальства, хоть какого-нибудь, столицу от бунта не удержать. За Пименом и Левкием последовали архиепископы рязанский, ростовский, суздальский, крутицкий, почтенные архимандриты и свита. Малюта велел оцепить стражей живописную толпу, предварительно запретив возкам трогаться без команды. Он заглянул в каждый и, прямо глядя в глаза, задавал один и тот же вопрос:
– Кто таков?
От Малюты исходила скрытая угроза. Он умел одним взглядом вызывать трепет у тех, перед кем сам был обязан трепетать. Но за его спиной угадывалась фигура царя, и святители, опустив взор долу, отвечали, правда коротко, без униженности и даже с некоторым оттенком печальной гордости. Никто из прибывших перед царем вины не чувствовал, но попугать служителей церкви, по мнению Малюты, не мешало. Любого государь мог отправить в дальний монастырь под начало жестокого настоятеля. Духовенство знало Малюту в лицо, знало, что именно он у государя занимается высылками, и потому называло себя, не переча грубому тону опричника.
– Не за себя страшусь, – сказал ростовский архиепископ Никифор. – Не желаю, чтобы гнев царский пал на безвинных православных.
Остальные считали сходно. Митрополит Афанасий посылал умолять Иоанна о возвращении. Их прием свидетельствовал о подлинном настроении царя. Сломить внутренне непокорных и несогласных надобно с первых шагов. Никто лучше Малюты не умел это делать. Особая здесь хватка нужна, молчаливая, железная, безжалостная.
IV
Утверждение, что Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, в просторечии – Малюта, не занимал высокого места в первые годы опричнины, нельзя признать веским. Он и в последние годы не получил боярской шапки, оставаясь думным дворянином. А между тем ближе к Иоанну никто не стоял. Подобных примеров в разных странах мира великое множество. Небезызвестный Шешковский – пыточных дел мастер и палач Пугачева – редко появлялся при екатерининском дворе. О нем вообще благодетельница предпочитала не вспоминать, а между тем в руках екатерининского сыскаря была судьба знатных особ, чьи физиономии мелькали в первых рядах у подножия трона ежедневно. Имя Шешковского наводило страх не только на людей низкого происхождения.
Редкие упоминания о Малюте тоже вполне объяснимы. Монархи всегда пытались соблюсти приличие. Только Ленин и Сталин, а позднее и Гитлер популяризировали тайные службы и их патронов. Гимны слагались ЧК, ГПУ и НКВД. После смерти вождя всех народов деятели Сыскного приказа вышли из моды. Теперь им предъявлялись другие требования. Между тем в обычаях московского двора было держать людей, подобных Малюте, на вторых и третьих ролях, но именно они воплощали карательную силу власти. При последнем царе Николае II такая дворцовая практика достигла апогея.
Близость к государю – лучшая награда для Малюты, правда, человека амбициозного, стремящегося к общественному признанию и открыто претендующего на главенство. То, что в Александровской слободе в период увлечения Иоанна церковным действом, иногда напоминавшим в его исполнении пародии, Малюта уступал князю Вяземскому или еще кому-то, зависело не от отношений с государем или реальной, принадлежащей ему власти, а от культовой подготовки и знания религиозных текстов. Он мог трезвонить л ишь в колокола, да и то, я полагаю, не очень хорошо.
В последние несколько лет он действительно вышел на авансцену, но его появление было предопределено. Он не попал в случай. Он двигался к цели медленно и упорно. Подозрительный Иоанн приближал и делал фаворитами людей, кровью и потом доказавших преданность и незаменимость. Князей Бельского с Мстиславским не принудишь рубить головы да вздергивать на дыбу обреченных, но и Алексей Данилович Басманов, кажется, палачеством не занимался. Вряд ли и Иоанн предавался пыточным утехам регулярно, хотя в Александровской слободе существовал хорошо оборудованный застенок, который редко пустовал, особенно в острые периоды репрессий. Мошенник и авантюрист Генрих Штаден, вызывающий такой восторг у отечественных исследователей наблюдательностью и умением, преувеличивая, не завираться, весьма точно определил место Малюты в опричном царстве, которое трудно добиться за месяцы и даже годы. Восхождение к вершинам карательной власти могло быть только постепенным и длительным.
Первый в Иоанновом курятнике! Не шутка! Первый в Иоанновом курятнике – не первый встречный. Так обстоит дело с редким упоминанием имени Малюты в русских древних хрониках. Что касается немцев-опричников, то они о шефе упоминали значительно чаще, с большей охотой и вкусом к деталям его поступков, что дает право и даже обязывает сделать предположения определенного рода и показать, как поднимался Малюта к занимаемому им высокому месту и каким образом удалось породниться со знатными фамилиями и после своей смерти не утратить влияния.
V
В Александровской слободе Иоанн довольно быстро завершает работу над завещанием, готовится сообщить об отречении, дает народу и боярству соответствующие рекомендации и оформляет опричную идею, придавая ей не только охранные функции, но и экономический, быть может в первую очередь, смысл. Церковное действо, которому он предавался впоследствии, сейчас еще не развернулось. Слишком мало времени он провел в слободе, которую не успели наводнить молодые люди в черных кафтанах. Сейчас предстояло возвратиться в Москву, перед тем объяснившись с народом и боярством.
VI
Москва без царя казалась обезлюдевшей. Толпились лишь на Красной площади да на митрополичьем подворье. Народ дрожал и плакал. Ходили слухи о надвигающихся бедствиях. Безначалие дурно действовало, особенно на старшее поколение и женщин. Театр Иоанна к тому времени приобрел профессиональные черты, что отразилось в вышедших из-под пера дьяков продиктованных царем материалов. Иоанн плакал и каялся, наставлял детей Анастасии, проклинал врагов, жаловался на здоровье и обещал оставить государство наследникам, лишь в крайнем случае позволяя прибегнуть к его советам. Ирония и лицемерие как черты характера, несмотря на истинную убежденность в божественном происхождении царской, но только ему принадлежащей, власти, несмотря на веру в ее силу и в собственное предназначение, явственно проступают сквозь весьма конкретные намерения, которым суждено вскоре сбыться.
Велел бы государь со слугами Божьими расправиться, Малюта, не колеблясь и не страшась грома небесного, каждого бы собственными руками задушил. Против царя – значит, против Бога. Не всякий Иоаннов холоп сродным образом мыслил. Иного и крест остановил бы, и сан. Впервые Малюта столкнулся с необходимостью проявить жесткость по отношению к такому количеству высших церковных иерархов. И выдержал испытание. Верил ли он в Бога? С точностью можно ответить, что он верил в царя. А коли царя земного предпочитают царю небесному – жди беды.
Малюта отправлял возки в сопровождении приставов, через короткие промежутки и в тот же день они добрались до слободы. Позже прискакал дозорный и донес:
– Бояре едут!
Малюта послал Григория Грязного с отрядом опричников навстречу, бросив вдогон:
– С ними круто! Слышишь?
Грязной только оглянулся и махнул плетью. Его учить – портить. Сейчас он толстобрюхих возьмет в оборот. Но толстобрюхих среди бояр мало. Иван Бельский худощав и изящен, быстр в движениях, манерами совершенный европеец. Вообще, бояре на Литву и Польшу смотрящие как на земли обетованные, внешностью почти не отличались от тамошней элегантной шляхты, щегольски бренчащей саблями и лихо отплясывающей краковяк. Когда спустя четыре десятка лет поляки возникли в Москве вместе с русскими, перешедшими на сторону царевича Димитрия, то уличные зеваки дивились и нелегко отличали своих от чужих. А вот слава о боярах с годами шла и только укреплялась: мол, толстобрюхие да ленивые! Малюта видел перед собой иных, а все ж гипнозу поддавался.
Бояре ехали верхами и в кибитках в окружении дворян, приказных людей и холопов. Разноцветная змейка в траурной кайме из конных опричников медленно близилась. Впереди гарцевал по утоптанной дороге Грязной, чуть косо сидя в седле и каждый раз оборачиваясь на первую кибитку, в которой сидел, выпрямившись и не выказывая перед черными кафтанами ни робости, ни удивления, князь Иван Бельский. Первый человек в думе, он лучше прочих отдавал себе отчет, что боярское дело проиграно и что Иоанн, используя народное волнение, принудил своих врагов внутренне сдаться. Но он, конечно, не мог предугадать, каким унижениям его и князя Ивана Федоровича Мстиславского подвергнут.
Подмывало Малюту спросить боярина имя, но все-таки что-то удержало. Он ежился под холодным взглядом знатных аристократов, и боярская шапка казалась недостижимой мечтой. Он видел ее во сне, чувствовал заветную тяжесть головного убора, обручем сжимающего лоб. Он находился рядом с царем, ближе никого нет, но высокая, красиво пошитая шапка – будто живая – сказочно ускользала, когда он протягивал руку. Малюта отлично понимал, что устроить судьбу дочерей и сына будет куда легче, если он из думного дворянина превратится в боярина. Надеясь стать им, он давно возненавидел возможных своих собратьев. Он ненавидел их, как ненавидит змея летающую птицу. Он болезненно ощущал непреодолимость расстояния между собой и самым захудалым боярином. Каких качеств еще недоставало человеку, которому предстояло осуществлять то, что задумал Иоанн?
– Не торопись, князь, – сказал Малюта Бельскому, спрыгивая с коня. – Успеешь и никуда не опоздаешь.
Иван Дмитриевич Бельский особенно неприятен и гордыней, и чужеродностью, и независимостью, и какой-то демонстративной храбростью, настоянной на хитрости, изворотливости и уверенности в безнаказанности. Вот эту боярскую вселенскость, выставленное напоказ знание, что они найдут прибежище везде, будучи, в общем, незначительными людьми, Малюта не любил сильнее прочего. Русский боярин не без оснований надеялся, что его и в Литве, и в Польше, и в Ливонии примут с распростертыми объятиями и что он за границей нужен. Никто не усомнился в том, чем лишенный богатств и огромных земельных угодий будет в чужой земле заниматься. Как чем? Пировать с Жигмонтом. Охотиться. Козни строить. Царя поносить да Россию ругать. И поразительно, что русских на самом деле сманивали, а сманив, не оставляли на произвол судьбы. Устраивались бояре и дьяки вполне прилично и пользовались почетом и уважением. И каждый беглец так о своей судьбе думал и, главное, не ошибался. Сколько государь потратил времени, чтобы взять с каждого крестоцеловальную запись! Все равно отъезжали в иные, иногда далекие, страны. Сколько унижения принял!
Подержал Малюта Бельского с Мстиславским на морозце с ветерком, отделил от менее знатных и под конвоем молодцов в черных кафтанах наконец направил по дорожке в слободу. Князьям Щенятеву-Патрикееву и Пронскому небрежно бросил:
– Обождете, бояре, своей участи! Как государь дошлет гонца, так и отправимся.
Оказанный прием возымел действие. И оставшиеся бояре, и дворяне, и приказные, и просто затесавшийся во все прибывавшую толпу люд приуныли. Захочет ли государь выслушать? Или сей же час от себя отгонит, как голодных псов? И каждый в душе содрогался. Вдруг соседа оставит, а меня отошлет? А коли отошлет – худо. Разделение, распад и разобщение произошло задолго до очного свидания с царем.
VII
Александровская слобода заполнилась московским людом. Торговцы не в проигрыше. Они снуют повсюду и хоть как-то разряжают обстановку. Государь во дворце держит речь, обращаясь к духовенству. На бояр он и не смотрит. Теперь жалобы Иоанна звучат вовсе не жалобно. Присланные глашатаи на Лобном месте грамоты читали – аж слеза прошибала! А нынче те же жалобы произносятся с ужасающей иронической усмешкой и похожи на обвинения. Князь Пронский виден Малюте в открытое окно. Губы сжаты, глаза полузакрыты, и бледен он, как утренний снег, выпавший в слободе. Иоанн перечисляет боярские вины и измены. Царская опала тяжела, как вериги. Малюта знает, что с боярами государь расправится быстро, не позволив им очнуться. Если промедлить, позднее хлопот не оберешься. И действительно, немногим больше дня хватило Иоанну, чтобы добиться желаемого. Отныне он будет казнить великих бояр без думы и боярского суда. Страну разделит на две части – земщину и опричнину. К нему, в опричнину, отойдут города и селения, и даже в Кремле обширные участки он отберет у непокорных. Обвинения выдвигались смертельные. Ошалевшие от ужаса бояре шли на все, стараясь задобрить жаждущего крови вепря.
Перед тем как выдвинуть условия, Иоанн согласился на униженную просьбу приехавших:
– Для отца моего митрополита Афанасия, для вас, богомольцев наших, архиепископов и епископов, соглашаюсь паки взять свои государства…
О боярах опять ни звука. Здесь они, стоят ни живы ни мертвы, а он никакого внимания не обращает, будто нет их уже вовсе.
– Невозбранно буду казнить изменников, опалою, смертию, лишением достояния, без всякого стужения, без всяких претительных докук со стороны духовенства, – заключил Иоанн, торжествующими очами окидывая замерзшую толпу.
Однако многие заметили и удивились, что государь лицом изменился, облез. Не навсегда ли лишился волос? Усмешка кривая, глубоко провалившиеся глаза полыхают светлым огнем. Допущенные к государю словно не понимали его речей и на все соглашались. Казни, забирай усадьбы, рухлядь, деньги, твори суд и расправу, никто больше ни за кого заступаться не волен, только возвратись в столицу, не бросай на произвол судьбы, правь по-прежнему нами. Неподдельные слезы умиления лились из глаз утративших сознание и гордость людей. Каждый надеялся, что его минует чаша сия – чаша царского гнева, не он первым отправится на плаху, не его схватят и разорят, не он ведь изменник. Изменников государь отыщет настоящих. И он отыскал их довольно быстро. Сразу по возвращении в Москву, через месяц с небольшим. Дьяк Путила Михайлов с Лобного места объявил, что главным изменником, умышлявшим на жизнь Иоанна и детей его, оказался князь…
Кто бы вы думали?
– Князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский!
Муж ума глубокого, искусный в делах ратных, ревностный друг отечества и христианин! Это была первая жертва опричнины. Шуйские владели Суздалем. И здесь – на эшафоте – нашло кровавое решение давнее соперничество. Воевода Горбатый показал себя героем под стенами Казани. Потомок святого Владимира и Всеволода Великого. Но кто не умерщвлял бывших героев?!
Малюте на происхождение князя и его заслуги наплевать. Чем выше они, тем слаще месть. Чем выше они, тем легче народу поверить в то, что князь тайно желал отнять у государя трон в стачке с князем Курбским и предаться Жигмонту.
VIII
Разумеется, Малюта прекрасно изучил личность властелина, иначе ему бы ни дня не удержаться. Не помогло бы и полное подчинение, и отказ от собственной личности. Вельмож, готовых на это, не счесть. Близость к Иоанну требовала большего. Умение попасть в тон, умение совместить интересы дела, как они понимались, с труднообъяснимым чувством сердечной привязанности хозяина к избранному слуге.
Чем же Малюта очаровал Иоанна? Безусловно, качествами, которые ценит всякий повелитель. Это – аксиоматично, без этого никакая близость между царем и шефом силовой структуры невозможна. Но еще, видимо, чем-то: способностью угадывать и предугадывать настроения Иоанна. А может быть, человеческая привязанность к верному псу? Столь тесные отношения у русских монархов с главами секретных служб и охранных отрядов, столь нераздельное существование и столь глубокая духовная и душевная общность в прошлом отмечались лишь однажды. Император Николай I дружил с начальником III Отделения графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом. Никакой иной параллели между этими двумя парами нет.
IX
Когда я происходящее называю театром Иоанна и обращаю внимание читателя на то, что Малюта был одним из немногих, который внутренне ощущал законы царского театра и его драматургию, я вовсе не имею в виду жанр, определяющий само действо. Иногда жанр носил черты трагедии или фарса, иногда сюжет разворачивался как триллер, но важно здесь выбрать правильный угол зрения. Режиссером всегда выступал один человек. Его представления, его вкус и его пристрастия определяли сюжет эпизода, и он никогда и никому бы не разрешил что-либо изменить не в свою пользу. Редчайший случай, когда жертва ценою жизни демонстрировала присущие ей черты великодушия, смелости и презрения к насилию. Несомненно, что исполнители приговоров не позволяли уходящим во тьму будоражить народ, сбежавшийся на Лобное место, горделивым словом или величественными жестами. Малюта прекрасно знал, что подобные вещи делают жертву бессмертной и укрепляют дух тех, кто готов к сопротивлению. Жертва не должна становиться героем. Вот почему все то, что произошло в Москве перед и после возвращения Иоанна из Александровской слободы, имеет первостепенное значение в истории опричнины. Эта увертюра вобрала в себя все мотивы будущего семилетия. Здесь не грех и пофантазировать.
X
Ночью у Лобного места сколотили помост, обширный и прочный, с тремя колодами посередине. В каждую воткнута сверкающая секира. До нас дошло описание казни, в которое трудно поверить. Оно высокопарно и лубочно, нечто вроде предоставления последнего слова заключенному в демократическом суде. Полагаю, что все обстояло по-иному. Но возможно, что князь шел вместе с миловидным сыном – семнадцатилетним юношей, держась за руки. Малюта еще мог сию вольность стерпеть. Не исключено, что сын пожелал опередить в смерти отца и раньше успел склонить голову под секиру. Но далее Малюта ни за что не позволил бы разыграть объявленному изменнику трогательный и благородный спектакль. В костюме палача – красной рубахе и мешке с прорезями для глаз – Малюта распоряжался на помосте. Он грубо оттолкнул юношу и заставил замолчать ударом кулака истерзанного пытками отца.
– Да не зрю тебя мертвого, – прошептал окровавленными губами князь, опускаясь на колени перед плахой.
Мощным ударом секиры Малюта хлестнул по шее мужа достойного и ни в чем не повинного. Голова упала на помост, и юноша хотел ее поднять и прижать к губам. Предание гласит, что он это сделал, взглянул на небо и с лицом веселым отдался в руки палача.
Малюта не был бы Малютой и не сумел бы привлечь к себе Иоаннова сердца, если бы с его разрешения народ видел проявление благородных чувств у изменников, желавших гибели царя.
Когда юноша протянул руку, чтобы взять отсеченную голову отца, Малюта и его помощник схватили худенькое гибкое тело, распяли на иссеченной нечистой плахе, и сын последовал за отцом. Величественные жесты имел право делать лишь государь. Родственники Шуйских, двое Ховриных, потомки греческого князя, взошли на помост сами. Стянутые назад веревками локти сковали движения. Они медленно встали на колени, неловко подставляя шеи под острие запачканных черным секир. Малюта занес свою и свистящим ударом отделил голову старшего. Кровь крутой струей ударила вбок. Брызги окропили людей, застывших близи возвышения. Дотоле тишайшая толпа ахнула и отхлынула назад. Так уходит волна, наткнувшаяся на высокую скалу.
Малюта на мгновение прислушался – нет ли каких-нибудь мятежных выкриков. Его соглядатаи находились среди зрителей. Но нет – никто не посылал проклятий и не ругал палачей и государя.
Помощник Малюты действовал менее ловко, и его жертва еще жила. Малюта подскочил к залитой свежей кровью плахе и дорубил младшего Ховрина. Почудилось, что усатое лицо с нависшими на лоб слипшимися кольцами волос растянулось в улыбке. Трупы казненных помощник сбросил вниз. Князь Дмитрий Шевырев и князь Иван Сухой-Кашин заняли освободившиеся места. И они покорно уронили головы, упершись коленями в помост. Сверкнули секиры и померкли. И тут Малюта со странным, неизведанным прежде чувством робости увидел, как огромная толпа, которая долго ждала казни под ледяным ветром, дующим с реки, внезапно и стремительно начала таять, разлетаясь не быстро во все стороны. Похоже, идут круги по воде от брошенного камня. Когда смерть принимали еще два злодея, приговоренных к плахе, но не за изменные дела, площадь почти опустела. Малюта велел поднять обезглавленные трупы и выстроить их перед помостом, подперев жердями, а сверху положить отрубленные головы. Не всякому телу досталось собственное лицо. Юродивый Николка первым понял это и заплакал, подняв руки, опутанные веригами. Малюта приказал глашатаю вновь повторить вины умерщвленных. Перепутанные головы мертво и тупо взирали перед собой, и это было самое ужасное даже для Малюты, привыкшего к диким шуткам, которые иногда выкидывала смерть.
