Текст книги "Река Гераклита"
Автор книги: Юрий Нагибин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
– Все. Это же просто перемена ролей, как в «Восстании ангелов» Анатоля Франса. Верхние – вниз, нижние – наверх.
– Конечно! Пролетариат поднялся, власть имущие опустились на дно. Чего же вы еще ждали от революции?
– Чего-то другого. Цветов и музыки, карнавала. А здесь все время заседают. Меня считают сухим и желчным, а в глубине души я неизлечимый романтик. Хватит обо мне. Как ваши дела? Наглотались советской славы?
– Наглотался. Я еду к своим ребятам. На Волгу.
– Оставьте это, Нексе. Нельзя в пятьдесят быть таким восторженным простаком. Вы что, не знаете, какие здесь железные дороги? Мало вам путешествия из Мурманска в Петроград? Хотите окончательно отморозить ноги?
– В Самару поезда ходят по расписанию. Четыре дня, и я там.
– Четыре дня!.. Вас ограбят, разденут и скинут с поезда. Примут за шпиона и посадят в тюрьму, если не прикончат на месте. Не шутите с победившим пролетариатом, Нексе.
– У меня мандат, подписанный самим Уншлихтом! – Нексе с наивной гордостью извлек из кармана какую-то бумажку. – Видите? Тут сказано: всем организациям оказывать товарищу Нексе всемерную помощь.
– Кто такой Уншлихт?
– Заместитель председателя ГПУ!
– Ого! Похоже, что вы сами не прочь сотрудничать с этим ведомством.
– Это ведомство – щит революции.
– Вы неоценимый человек для диктатуры. Все – на веру, полный отказ от собственного мнения, предельно развитое стадное чувство. Поезжайте в Самару, Нексе. Может быть, там разобьют ваши розовые очки…
14
Медленно тащился сцепленный из разномастных вагонов пассажирский поезд. Тут и пульманы, и общие спальные вагоны, и дачные со скамейками для сидения, две-три теплушки с трубой на крыше. Паровоз, питаемый дровами, задышливо одолевал некрутые, подъемы среднерусской равнины. Густой белый паровозный дым столбом уходил в бледно-голубое небо. Стояли трескучие морозы. Птицы умирали на лету и камнем стукались о землю.
Нексе смотрел в заледенелое окошко купированного, но не отапливаемого, как и весь поезд, вагона, на белые сверкающие поля, темные перелески, на прекрасную и грозную зимнюю Россию. Он поднял воротник пальто, поглубже надвинул странную датскую шапку, руки спрятал в рукава. А кругом – бабы в толстых перепоясанных шубах, мужики в тулупах и валенках. Их добротный вид подчеркивал иноземную незащищенность Нексе.
Внезапно поезд, залязгав тормозами, стал.
– Ну вот!.. – вздохнул пассажир в шубе на волке. – Опять, что ль, дрова кончились?
Нексе вслед за другими вышел из вагона. Оказывается, поезд встал на разъезде. Кругом – снежное поле, мела поземка, воздух звенел от мороза. Нексе приплясывал в своих остроносых ботинках, пытаясь согреться. Возле него оказалась небольшая, ладная молодая женщина в шубке и пуховом платке. У нее были румяные от мороза щеки и серые доверчивые глаза, жалеючи сосредоточившиеся на отважно замерзающем пассажире. Тот заметил ее взгляд и храбро улыбнулся.
– Кто же вы такой есть? – удивленно-жалостливо спросила женщина. – Смотрю и понять не могу, как вы в таком виде ехать решились?
Нексе развел руками.
– Иностранец! – догадалась женщина и неуверенно спросила – Deutsche?
Образованный Нексе ответил по-немецки, старательно выговаривая слова:
– Датчанин. Еду в Самару.
– Ох, горе мое! – всплеснула руками женщина и решительно: – Пошли к нам в теплушку. Вещи-то ваши где? – (Женщина мешала немецкие слова с русскими, но выручали жесты и выразительная интонация).
Нексе отлично ее понял. Он кинулся к своему вагону и вскоре вернулся с рюкзаком, наплечной сумкой и довольно большим мешком.
– Что тут у вас? – сразу насторожилась женщина.
– Варежки, шапочки. Шестьдесят пять пар, – гордо пояснил Нексе.
– Это для чего же так много? – нахмурилась она.
– Для детского дома… Я… как это?.. Шеф… шеф детского дома. – И, поняв, что женщина заподозрила нехорошее, а это естественно в нынешнее трудное время, Нексе достал из кармана свой спасительный мандат.
– Вон что!.. – уважительно сказала женщина. – А я вас не читала и даже не слышала. Теперь обязательно прочту. Ну, пошли…
Она привела его к теплушке и помогла забраться внутрь. Вокруг нещадно дымящей печурки расположились разные люди, преимущественно демобилизованные по ранению красноармейцы.
Появление Нексе не вызвало восторга.
– Ты кого сюда привела?.. Мешочника, что ли?..
– Нет. Товарищ из Дании. В Самару едет, в подшефный детский дом. Ребятам теплые вещи везет, а сам чуть не замерз до смерти.
– Неужто он для того в Россию притащился?
– Он писатель. У себя знаменитый. И детский дом его именем назван.
– Ну, мы в писателях не разбираемся. А мужик, видать, правильный. Пущай живет тут у нас… – разрешил за всех бородатый воин-костыльник.
И Нексе остался жить в теплушке. Женщина велела ему разуться и надеть носки толстой домашней вязки. Он тщетно отказывался.
– Всем велено вам помощь оказывать, – смеясь, говорила женщина. – Вот мы и выполняем указание товарища Уншлихта.
Поднесли ему и водочки для сугреву – ужасающий сырец, от которого он долго не мог отдышаться. И дорожных щей дали похлебать. А тут как раз и поезд тронулся…
– Вы куда путь держите? – спросил Нексе женщину под убаюкивающий перестук колес.
– В деревню, за Самару. Фельдшером работать.
– А где ваш дом?
– Там и будет, другого нет.
– А ваша семья, родители, муж?..
– Родители в гражданскую от тифа умерли. Муж?.. – Она улыбнулась. – Был у меня Коля-пулеметчик из нашего полка. Под Сивашем срубили. – Она говорила обо веем этом просто, как о давно выболевшем в сердце. – А вот скажите, товарищ Нексе, почему вы у себя в Дании революцию не сделали?
Нексе помолчал, думая.
– Потому что у нас нет Ленина.
– Понятно, – наклонила русую голову женщина…
А ночью мороз завернул еще круче, и печурка уже не могла справиться с ним. И как-то получилось, что в своем закутке Нексе и сероглазая женщина сперва во сне, а потом в яви стали сближаться, ища в другом спасение от стужи. И тут послышался ее напряженный шепот:
– Погоди, товарищ!.. Такой помощи тебе не обещали… Надо ж, весь седой, а какой сильный!..
На перроне Самарского вокзала Нексе долго махал вслед уходящему поезду и далеко высунувшейся из теплушки простоволосой русой голове…
15
Детский дом имени Мартина Андерсена-Нексе. В физкультурном зале, служащем и для проведения всевозможных торжеств, перед строем бедно одетых детей худенькая девочка с мученическим видом приветствовала Нексе на немецком языке:
– Либер геноссе Нексе!..
С удрученным видом девочка сообщила, что воспитанники детского дома, носящего имя великого пролетарского писателя Андерсена Нексе, обещают в честь его приезда учиться еще лучше, укреплять дисциплину и отдавать остающиеся от учебы силы общественной работе.
Когда девочка отмучилась, ребята по знаку директора дома вяло захлопали в ладоши.
– Спасибо, дети, – смущенный этой натянутой обстановкой, сказал Нексе. Его прямо с губ переводила учительница немецкого. – Вы даже не представляете, как меня тронуло, что вашему дому присвоили мое имя. Я ужасно рад, что вижу вас. Вы не такие худые, как я боялся.
– Это от сидячей жизни, – охотно пояснил крупный мальчик с одутловатым лицом. – Мы для физкультуры одеты, а гулять не можем.
Тут только заметил Нексе, что на всех детях – ужасающие тряпичные тапочки. И это окончательно выбило его из колеи. Он покосился на свой мешок – при отсутствии обуви дары Санта-Клауса выглядели довольно неуместно.
Спас положение запоздавший воспитанник. Он прошмыгнул в зал – огненно-рыжий, веснушчатый крепыш с блестящими и зелеными, как у ежа, глазами, полными любопытства и готовности к чуду. Он увидел коренастого, красивого человека с седыми легкими волосами и молодым, сейчас притуманившимся взглядом и влюбился в него всем своим огромным сердцем.
– Папа! – вскричал он упоенно, кинулся к Нексе и повис у него на руке.
Его крик словно расколдовал сонное царство.
– Папа!.. Папа!.. Папа приехал!.. – закричали обездоленные дети и окружили Нексе.
Он был сильным человеком, но тут не выдержал и заплакал…
16
В тот вечер долго не давали отбоя ко сну в детском доме. Нексе с ребятами сидел в физкультурном зале перед чугунной, докрасна раскаленной печкой. Он рассматривал рисунки местного художника Бори Иванова. Была тут и учительница немецкого языка, помогавшая общению детей с писателем.
– Ну, а это кто? – спрашивает Нексе о красивом всаднике с шашкой на боку, вздыбившем вороного коня.
Боря Иванов молчал, потупившись.
– Это он тебя так нарисовал, – выдала секрет девочка, говорившая приветственное слово.
Иванов с ненавистью посмотрел на нее.
– Ого, какой красавец! – улыбнулся Нексе. – А я старый, седой и без шашки.
– Я теперь иначе нарисую, – пробурчал Иванов.
– Подари мне этот рисунок, – попросил Нексе.
– Нет! Это глупость! Я новый подарю.
– На конях я никогда не скакал, – сказал задумчиво Нексе. – А вот на быках и волах верхом ездил. Я в детстве пастушонком был, пас большое хозяйское стадо. И очень дружил с одним быком и одним волом. И ездил у них на голове между рогами.
Дети слушали вежливо, но как-то равнодушно.
– У меня было тяжелое детство. Я батрачил на хуторян. Плохо питался и оттого, наверное, плохо рос. Вставал затемно и бежал босиком через заснеженный двор…
Его удивило выражение отчужденности и скуки на лицах детей. Ему-то казалось, что он нашел путь к их сердцу.
– Папа, – проникновенно сказал рыжий мальчик. – Мы про бедность и голод сами все знаем. Расскажи нам про красивое.
– Я видел мало красивого в жизни, – тихо сказал Нексе.
– Ну, придумай, ты же писатель.
– Я не такой писатель. Я умею только про то, что сам видел… Он улыбнулся. – В Дании был другой писатель, тоже Андерсен. Но без Нексе…
– Ох, я его читала! Про русалочку! – воскликнула девочка-трибун.
– Вот-вот! Уж он-то умел выдумывать. Он выдумывал самые красивые сказки на свете. Знаете про Снежную королеву?..
17
Директор детского дома, дежурный воспитатель и кто-то из учителей томились возле закрытых дверей физкультурного зала.
– Ребятам спать пора, – нудил дежурный воспитатель.
– Ребята – ладно. Разок недоспят, – отозвался директор. – Нексе замучили. Он, поди, устал с дороги. Ведь не мальчик!..
– Вы должны вмешаться, – решительно заявил молодой учитель. – Гость не обидится, поймет.
Директор дома осторожно приоткрыл дверь и заглянул в физкультурный зал. Но никакого зала нет. Есть лунное завьюженное таинственное пространство и несущиеся сквозь него оленьи упряжки. В передней упряжке – прекрасная женщина в белой одежде, с короной на голове. Директор тихо притворил дверь.
– Никого нет, – произнес со странной улыбкой. – Они все в сказке…
18
В скромном кабинете, отапливаемом «буржуйкой», раскрасневшийся Нексе наседал на директора. Разговор шел, разумеется, по-немецки.
– И все-таки, товарищ директор, я настаиваю на своей просьбе: купить детям валенки.
– Где их взять? – беспомощно разводил руками директор. – Только у частников. Катает валенки одна тут артель, но цены у них страшные.
– Я не из пугливых, – вскинулся Нексе. – Мне выплатили гонорар за книгу, деньги со мной. Можем мы считать, что с этим вопросом покончено?
Директор сделал жест, означающий – воля ваша.
– Теперь насчет рыбьего жира. Детям необходимо давать рыбий жир.
– Да где же его взять? – вернулся к прежней безнадежности директор.
– Артели по рыбьему жиру нет? – со смехом спросил Нексе.
– Наверное, есть, но только не в Самаре.
– Рыбий жир я пришлю из Дании. Довольно плохой очистки, но другого сейчас не достать.
– Не до жиру, быть бы живу, – натужно пошутил директор.
– Я налажу ежемесячные посылки – продуктовую и вещевую. Только очень прошу сообщать о ваших нуждах. Все мои гонорары за советские издания будут перечисляться на текущий счет детского дома.
– Неплохого папу приобрели наши ребята! – тепло сказал директор.
В кабинет заглянул воспитатель:
– Товарищ директор, публика волнуется. Артисты тоже.
– Да, да… Товарищ Нексе, нас приглашают на концерт, который ребята дают в вашу честь.
Воспитатель протянул Нексе художественно оформленную программу концерта. Эта уникальная программа сохранилась до настоящего времени:
1. Интернационал.
2. Победим голод – водевиль.
3. Стенька Разин – инсценировка.
4. Барин – хоровое пение.
5. Балет.
6. Спортивные выступления.
На фоне программы звучит «Интернационал».
А затем был странный водевиль «Победим голод», где рыжий мальчик и художник Иванов героически одолевали страшное чудище голода.
И был «Стенька Разин» – с выбрасыванием в Волгу худосочной малолетки – княжны.
А во время хорового пения директор покинул зрительный зал и по старому деревянному телефону созвонился с артелью, изготовляющей валенки.
– Есть у вас валенки? Много. Шестьдесят пять пар… Что? Да, разбогатели – берем за наличные. Не мешало бы малость скинуть оптовикам… Ладно. Нет, обязательно сегодня… И крайне срочно…
Он вернулся в зрительный зал, когда тощие, полуголодные, с синей пупырчатой кожей «балерины» исполняли «Танец маленьких лебедей».
По окончании спортивных выступлений участники концерта переодевались в костюмерной.
– Папа завтра уезжает, – грустно вспомнил рыжий.
– А мы даже проводить не сможем, – вздохнул художник Иванов.
– Это кто не сможет? – вскинулся Рыжий. – Я все равно пойду.
– Не пустят. Двери запрут.
– А окна на что?
– И я пойду! – воскликнул Иванов.
– И я!.. И я!.. И я!.. – подхватили другие ребята.
Показалась голова воспитателя.
– Товарищи артисты! Прошу в каптерку. Валенки привезли.
В каптерке шла раздача валенок. Ребята вне себя от счастья. Ведь это не просто теплые обутки, это улица, воля, снег, катание с крутых волжских берегов на лыжах и санках, это новая, прекрасная жизнь. И рыжий паренек с нежностью прижимал к себе ужасные, волохатые, немыслимого цвета валенки и не мог ими налюбоваться.
– Хорошие валеночки! – почти пел он и – деревенское дитя – добросовестно добавлял: – Но плохие!..
19
На перроне Самарского вокзала фотограф, сделав плавное движение рукой, державшей черный колпачок объектива, запечатлел Нексе в окружении шестидесяти пяти детдомовских детей. В вязаных шапочках и таких же рукавичках, в крепко подшитых валенках ребята выглядели почти нарядно, несмотря на плохонькие пальтишки.
– До свидания, ребята! – сказал Нексе. – Я очень вас полюбил.
– До свидания, папа! – прозвучало в ответ.
– Я пришлю вам фотографии моих детей, которые стали вашими братьями и сестрами. До свидания!
– Товарищ Нексе, разрешите?.. – и директор детдома торжественно вручил Нексе удостоверение почетного члена Самарского городского Совета.
– Спасибо! – растроганно сказал Нексе. – Я считаю Россию своей Родиной. У пролетариата нет другой Родины, кроме революции. Поэтому вы избрали не иностранца в городской Совет, а сына русской революции. Это наша общая Родина…
Поезд тронулся. Нексе стоял в тамбуре без шапки и махал рукой.
Внезапно рыжий сорвался с места и кинулся следом за поездом. Влюбленный взгляд зеленых ежиных глаз прикован к Нексе. Срез платформы оборвал его бег. И эту маленькую фигурку навсегда унес в своем сердце старый писатель…
20
На стенном календаре дата: 26 июня 1923 года. Маргрете в кухне пересчитывала восковые свечки, которым предстоит загореться на праздничном пироге.
– …пятьдесят три, пятьдесят четыре!..
– А почему столько свечек, мама? – спросила ее младшая дочь.
– Потому что папе исполнилось пятьдесят четыре года.
– А это много?
– Для кого как. Для папы совсем немного.
Послышался звонок. Маргрете пошла открывать и возле калитки столкнулась с непривычно элегантным мужем.
– Опять поздравление, – сказала она.
Вместе с письмом почтальон вручил им большой, тяжелый ящик.
– И подарок! – восхищена Маргрете.
– Да еще какой! – подхватил Нексе, заглянувший в письмо. – Ну и молодчина Иоганнес Бехер! Прислал моим ребятам двенадцать кило шоколада.
– Зачем так много? – ужаснулась Маргрете.
– Ты не поняла, – Нексе внимательно посмотрел на жену. – Это тем ребятам.
– А, прости, милый, я все никак не привыкну, что у нас теперь семьдесят детей.
– А пора бы, – вскользь заметил Нексе. – Ну, мы идем прогуляться. Сторм!.. – позвал он сына.
– Не опаздывайте к завтраку, – Маргрете нежно поцеловала мужа…
Нексе и Сторм вышли на улицу. Чудесный летний день, зелень полей, легкие кучевые облака в небе, красные датские коровы пощипывали свежую траву.
Перейдя железнодорожное полотно, отец и сын двинулись дальше мимо маленьких уютных домиков и киосков с мороженым. Конечно, Сторм получил стаканчик ванильного.
Они вышли на улицу Страндвейн. Здесь много гуляющих. Движение по раннему часу небольшое, ничто не мешает насладиться прекрасным солнечным утром.
Они поравнялись с книжной лавкой, и Нексе не отказал себе в удовольствии заглянуть туда.
– Ого! – сказал он знакомому продавцу, глянув на полки. – А вот и моя «Дитте». Знаете, милый Херлев, только у вас не распродан четвертый том.
– Никто не берет, – тихо ответил продавец.
– А почему же в других магазинах я не вижу этого тома?
– Его просто убрали с полок.
– Неужели читатели пали духом перед четвертым томом? – чуть напряженно улыбнулся Нексе. – А ведь их ждет еще пятый!.. Но без шуток, Херлев, что случилось с покупателями? Ведь первые три тома были расхвачены мгновенно.
– Это было до вашей поездки в Россию. Вернее, до появления ваших русофильских статей. Читатели отвернулись от вас, Нексе.
– Я не верю. Каждому позволено иметь свое мнение. Я был в России и пишу о том, что видел собственными глазами. Признайтесь, Херлев, что это ваши выдумки. Просто вы не умеете торговать.
– А это вы видели? – Херлев вытащил из-под прилавка какой-то листок.
– Что это?
– Призыв ко всем книготорговцам бойкотировать книги Нексе. Я один не побоялся оставить вас на полках.
– Спасибо, Херлев. – Нексе пожал руку книготорговца и бодро добавил: – А «Дитте» им все-таки придется прочесть!
– Завидная уверенность в себе! – вздохнул книготорговец.
– Мне ничего другого не остается, – засмеялся Нексе и вышел из магазина. Здесь он сказал перепачканному мороженым Сторму: – Твой папа получил еще один подарок ко дню рождения.
– Угу, – отозвался занятый вафлей Сторм. – А что бы ты больше всего хотел получить?
– Пару домашних туфель и подвязки к носкам.
– Фу, как скучно!
– Ну, а ты, если б ты был на моем месте?
– Бочку мороженого, – не задумываясь, ответил Сторм. – А гости у нас будут?
– Бабушка, во всяком случае, придет.
– А наш другой папа? – беспечно спросил Сторм.
На мгновение Нексе словно окаменел. В его глазах окружающий мир перевернулся на сто восемьдесят градусов, затем обрел обычное положение.
– Ваш другой папа? – повторил он медленно.
– Да, он приходит, когда тебя нет, – благожелательно пояснил Сторм.
– Вот и последний подарок, – пробормотал про себя Нексе, а вслух сказал: – Тебе очень хочется его видеть?
– Нет! Мы его и так часто видим, а тебя редко…
21
Невеселым было возвращение домой. Нексе устало, механически передвигал ноги. В нем как будто погас свет. Сторм нетерпеливо тянул отца.
Вокруг «Зари» сад в полном цвету. Четверка заспавшихся ребят выбежала навстречу отцу. Он рассеянно потрепал их по нагретым солнцем головам. Тяжело поднялся на крыльцо.
Маргрете, с красивой прической, но в фартуке, выглянула из кухни.
– Вот и вы! Сейчас будем пить шоколад. Не бойся, Мартин, это не из посылки Бехера.
– А я и не боюсь, – тускло отозвался Нексе.
Чувствительная к каждой интонации мужа, Маргрете внимательно посмотрела на него.
– Что с тобой? Ты устал? Плохо себя чувствуешь?
Нексе пожал плечами. Трудно было ломать праздничное настроение в доме, лишать себя последней надежды, к тому же рядом крутились дети.
– Сейчас я тебя порадую. Держи! – и Маргрете выхватила из кармана фартука письмо в нескладном самодельном конверте.
– От моих ребят! – оживился Нексе и с неловкой усмешкой: – Хоть кому-то я дорог.
– Вот те раз! А нам ты не дорог? А своим читателям?
– Читатели бойкотируют «Дитте». А книготорговцам велено не продавать книги большевистского прихвостня.
– Так ты из-за этого такой мрачный? – вроде бы с облегчением сказала Маргрете. – Плюнь! В первый раз, что ли?.. Они считают тебя большевиком? А ты и есть большевик. И, назло всем врагам, мы подымем на флагштоке красный флаг.
Она достала из тумбочки сверток, развернула его и пустила волной кумачовое полотнище.
– Господи, откуда это? – взволнованно спросил Нексе.
– Мой подарок тебе.
– Спасибо! – Нексе растроган, и тут вся боль разом выплеснулась из него: – Грета, Грета, ну, как ты могла?..
Она удивленно посмотрела на него, долго вздохнула и – детям:
– Ступайте наверх! Нечего под ногами крутиться. Сторм, я кому говорю? – И, когда дети повиновались, тихо сказала: – Я знала, рано или поздно ты узнаешь, но мне не хотелось, чтобы это случилось сегодня.
– Какая разница?.. Значит, ты не отрицаешь?
– Зачем же лгать, Мартин?
– А разве все твое поведение не было ложью?
– В ответ на твою ложь, Мартин.
В ней не было ни растерянности, ни смущения, ни раскаяния, и странная ее уверенность сбила Нексе с толку.
– Что ты имеешь в виду? – смешался он.
– Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю? Ты слишком заметная фигура, и твои поездки…
– Что тут общего? – возмутился Нексе. – Случайная близость в промозглом вагоне – и длительная связь у всех на виду. Эта добрая русская женщина просто пожалела меня.
– Я имела в виду не добрую русскую женщину, а кельнершу из мюнхенского погребка, – жестко сказала Маргрете и вдруг улыбнулась: – Сколько в тебе еще детского, Мартин! Ну, откуда я могла знать о твоем русском приключении? Но ведь ни для кого не секрет, почему ты повадился в Мюнхен.
– Мне необходим юг… из-за моих легких… – он совсем запутался. – Все равно, это не одно и то же…
– Ну, конечно!.. Писатель, сложная, противоречивая, мятущаяся натура, ему все дозволено. Но я тоже живой человек. И я устала от одиночества, от того, что тебя никогда нет. Даже когда ты дома, тебя нет. Ты называешь меня «Дитте», не узнаешь Сторма, дети тебя раздражают. Тебе куда легче любить выдуманных тобою детей – и прости, самарские дети тоже выдуманные, – чем своих собственных из плоти и крови.
– Дались тебе самарские дети! За что ты их ненавидишь?
– Какая чушь! Может быть, немного ревную… Я не хотела тебе говорить, но коль на то пошло… Ты думаешь, Иеппе Окьер послал им бочку рыбьего жира? Черта с два! Он сам сидит без гроша. Это я из сэкономленных денег…
– Как ты умеешь все запутать! Еще немного, и окажется, что это я виноват.
– Да! Ты видел во мне только хранительницу семейного очага Пенелопу, у которой нет другого дела, как ждать своего ненаглядного. А я не Пенелопа. Я не могу тупо прясть и распускать пряжу, пока не нагуляется муж-странник. Ты сам сделал меня такой, хотя и не стремился к этому. Ты научил меня думать, жить не только домом и кухней. Но в свою главную жизнь ты меня так и не пустил.
– Неправда!..
– Правда! Я для тебя подушка, в которую можно выплакаться от всех невзгод. А кому выплакаться мне? Ты ведь не допускаешь, что у меня могут быть свои горести, сомнения, поиски. Я оказалась в пустоте. И нашлись люди – художники, живые, горячие, ищущие, они вырвали меня из этой пустоты, дали почувствовать себя человеком. Неудивительно, что один из них стал мне близок.
– Я догадываюсь, кто это. Боже, такое ничтожество!..
– Конечно, ему далеко до мюнхенской кельнерши. Ты не находишь, что подобный разговор низок?
– Наверное… Но мне больно, больно тут, – беспомощным жестом он показал на сердце. – И мерзко. Представляю, как нам промывают косточки!
– Мало ли о нас сплетничали? Ты всегда был выше этого.
– А дети, Грета? Дети знают?
Лицо ее сразу осунулось, постарело.
– Они слишком малы…
– Сторм сказал мне о «втором папе».
– Детская болтовня! – Маргрете вновь взяла себя в руки. – Он сказал это, не вкладывая никакого смысла… Насчет Сторма не беспокойся.
– Да не в Сторме дело! – вскричал он. – Что мне делать?
– Постарайся простить меня, Мартин, как столько раз прощала я тебя.
– Но ты хоть любишь меня? – и это прозвучало как признание своего поражения.
– Очень люблю.
– «Очень» – это меньше, чем просто люблю, Грета, – бледно улыбнулся Нексе.
– Я люблю тебя.
– Ну, а что же дальше?
– Начнем сначала, – сказала Маргрете. – Есть семья, есть дом, есть литература, есть твоя борьба. Может быть, она станет и моей борьбой. Твоя бывшая жена Маргрете была хорошая женщина, но ей нужна была только твоя верность. Я же прошу о другом, о большем. И если это будет, то бог с ней, с кельнершей.
– Нет, с этим покончено!.. – вскричал Нексе. – Начнем сначала!
22
Невыспавшийся, встрепанный Нексе сидел в пижаме на застеленном диване в кабинете. На письменном столе в беспорядке набросаны исписанные и чистые листы бумаги, газеты. Не постучавшись, вошла Маргрете.
– Ты только встал?
– Вернее, я только лег. И не могу заснуть.
– А как работа?
– Плохо.
– Опять наша жизнь пошла кувырком. Но тогда ты хоть писал «Дитте», а сейчас из-за газетной статьи.
– Я старею, и мне все труднее пишется. Да и тоскливо кричать в пустоту.
– Почему ты не хочешь спать нормально в своей постели?
– Почему? – у него стало злое лицо. – Потому что в ней нормально спал другой человек.
Он ждал ответной вспышки. Но она лишь устало опечалилась.
– Ты не можешь выкинуть этого из головы?
– Из головы могу, из сердца не получается. – Теперь у него лицо не злое, а несчастное. – Дом стал мне ненавистен, здесь все захватано чужими руками. И Дания мне ненавистна. У меня ничего не вышло тут. Ни с литературой, ни с личной жизнью. – И, будто осененный внезапной идеей: – Грета, давай продадим дом!
– Продать дом? Ты на это решишься? Сколько вколочено в него денег, труда, душевных сил. А твой сад, Мартин?
– Я разобью другой сад.
– Где же мы будем жить?
– Только не в Дании. Начнем сначала, но по-настоящему.
– В России? – спросила она неуверенно.
– Я же не знаю языка. А для писателя это смерть. Поедем в Германию. Ну, хотя бы на Баденское озеро. Там красиво и чудесный климат. Мои легкие окрепнут. И самое главное – книги Андерсена Нексе там широко продаются.
– Как все неожиданно!..
– Поедем, Грета. У меня много знакомых в издательских кругах. Я буду хорошо зарабатывать. А ведь это необходимо, когда на руках семьдесят душ. Да и отношение много значит. Меня не будут травить, не будет косых, злорадных усмешек и гнусного шепотка. Там республика, Германия сейчас ведущая страна в европейской культурной жизни.
– Наверное, ты прав… Но это – как снег, на голову.
– Но и то… другое… тоже как снег на голову. Уедем, Грета, мы сохраним семью, друг друга и будем опять счастливы.
Она долго, молча смотрела на него. Потом медленным движением опустила ему руку на плечо.
– Давай попробуем, Мартин. Еще раз начнем сначала…
…Медленно опускается с флагштока на крыше «Зари» красный стяг.
– Полная капитуляция? – с бледной улыбкой спросила мужа Маргрете.
– Нет, временное отступление, – в глазах Нексе печаль и надежда…
23
Зимний вечер. Женщина глядела в окошко на облетевшие деревья, на темную пустынную деревенскую улицу, на холодно поблескивающее под луной озеро. Это Маргрете. Лицо ее замкнуто и печально. Прислушалась. Прошла в детскую. Инге разметалась во сне, что-то бормочет, порой вскрикивает. Маргрете приложила ладонь ко лбу дочери и прогнала страшный сон – девочка притихла.
Хлопнула входная дверь. Маргрете вышла из детской, зажгла свет в гостиной, и в этот свет шагнул из прихожей Нексе с красным, нахлестанным ветром лицом. Его бодрый, здоровый вид резко контрастировал с сумрачным обликом Маргрете.
– Уже вернулся?.. – произнесла она тусклым голосом.
– Нельзя сказать, что меня приветливо встречают!
– Я не ждала тебя так рано. Будешь ужинать?
– Меня накормили после лекции. Отличные свиные сосиски и кружка баварского пива.
– Ты где ляжешь?
– Почему ты всякий раз спрашиваешь меня об этом? – сердито сказал Нексе.
– Разве?.. Не замечала.
– Ты стала какая-то странная. Грета, то рассеянная, то резкая, порой просто грубая. Откуда это у тебя?
Она чуть помолчала, затем сказала, глядя прямо в глаза мужа:
– Мне не нравится немецкий вариант. Ты выгадал себе полную свободу, а меня лишил всего. Думаешь, мне очень весело в этой дыре?
– Тебе не хватает общества художников?
– Если хочешь – да!
– Не надо, Грета. Мы же условились…
– Мало ли о чем мы условились, но ты не выполняешь условий. Что у меня есть: дети и кухня, дети и кухня, и так до одурения. Время забито, а душа?..
– Мне кажется, ты делишь и другие мои заботы, – осторожно сказал Нексе.
– Ты имеешь в виду, что спихнул на меня своих самарских питомцев?.. Я радовалась и этому, хоть какой-то выход из четырех стен. Но кончился твой голубой самарский период. Вот письмо. Советское правительство сердечно благодарит, но больше в варягах не нуждается.
Нексе взял письмо, пробежал его глазами.
– Я рад, что ж, – произнес он слегка наигранным тоном, – значит, у Советов дела идут на лад. А я могу теперь засесть за большую работу.
– Господи, опять начнется старый кошмар!
Нексе испытующе посмотрел на нее.
– Наверное, нам полезно на время разъехаться. Я смогу работать, как привык, а ты не будешь раздражаться. В Констанце легко найти пустующий домик. А по воскресеньям я буду приезжать. Хочешь, вызови маму себе на подмогу?
– Чтобы она следила за мной? Этого еще не хватало! Нет, Мартин, если я уж что решу, меня никто не остановит.
– О чем ты, Грета? Я хочу спасти нашу жизнь. Мы плохо живем. Мы оба стараемся, но ничего не выходит. Видимо, не так легко простить…
– Я тебе все простила, – искренне сказала Маргрете.
– Есть все-таки разница…
– В чем она?
– Русские говорят: плевок из дома, плевок в дом. Моряков, возвращающихся из далекого плавания, нередко поджидает в семье лишний малыш.
– Я знаю моряка, который привез из плавания шестьдесят пять малышей, и жена их всех приняла.
– Мне не до шуток, Грета. Если хочешь, разница в том, что я не растрачивал на других душу.
– Тогда это еще хуже… – тихо сказала Маргрете. – Вся беда в том, что и на меня ты не хочешь потратить ни вот столечко души. Ты сам по себе, я сама по себе.
– Давай сделаем еще попытку. Проверим нашу нужность друг другу.
– Ох, Мартин, ты всегда умеешь настоять на своем, – устало сказала Маргрете. – Только к добру ли это?
24
Ранняя весна. Нексе сошел с поезда и быстро двинулся по дороге к своему дому мимо цветущих кустов и деревьев в молодой листве. В руках у него букетик полевых фиалок.
Подошел к дому. Ставни наглухо закрыты, и это придает дому какой-то нежилой вид. Распахнув калитку, он быстро пересек маленький садик, открыл ключом английский замок и вошел в дом. От запертых ставен тут темно, как ночью. Нексе нашарил выключатель и зажег свет.
– Грета!.. Грета!.. – позвал он.
Никто не отозвался.
