Текст книги "Река Гераклита"
Автор книги: Юрий Нагибин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Повести
Мальчик на быке
1
Нексе с раздражением скомкал газету. Все то же: солдат с перекошенным ртом ломит – штык наперевес – сквозь шрапнельные разрывы. В середине мая 1917 года этот солдат в немецкой каске так же победно пер на врага, как и в начале войны, а победы кайзеру не видать, как своих ушей. Похоже, что никто, кроме руководителей Датской социал-демократической партии, связанной «традиционными узами» с немецким рабочим движением, не верил в эту победу. Но к черту проклятую войну, у него сейчас своя задача: взять за горло директора «Гюльдендаля», выжигу и скупердяя Петера Хансена, иначе он пойдет по миру со всей семьей. И как всегда перед схваткой, седые волосы Нексе стояли дыбом, будто перья на шее боевого петуха.
Он пересек площадь, запруженную толпой и конной полицией. Слышались антивоенные лозунги, угрозы полицейских, издевательские выкрики в их адрес, брань, злой смех.
Подошли три нафабренных офицера. Парень в рабочей спецовке бросил им в лицо:
– Слетелись, как мухи на падаль! Не будет вам пушечного мяса!
– Трусливая шваль! – презрительно уронил один из офицеров. – Тебе наплевать на родину!
– У меня другая Родина! – гаркнул парень. – А на твою родину я плевать хотел!..
Толпа окружила офицеров. Самый юный из них схватился за эфес сабли. Это лишь подлило масла в огонь. Погоны сорваны со спесивого мальчишки. Он тщетно пытался вырваться из круга. Толпа взялась за других офицеров. Конные полицейские ринулись им на выручку. Замелькали дубинки. Офицеры пытались спрятаться между лошадьми. Их испуганные, бледные, утонченные лица смешно и жалко мелькали среди лоснящихся крупов и лошадиных хвостов. Гнедая лошадь уронила «грушу», и офицер молниеносно отскочил, боясь испачкать до блеска начищенные сапоги. Толпа разразилась хохотом. Полицейские врезались в толпу и погнали к железнодорожной насыпи. Нексе с трудом выбрался из людского месива…
2
Он подошел к издательству «Гюльдендаль» на улице Кларебудерне. Большая и мрачноватая приемная. С потолка свешивалась пыльная хрустальная люстра. Стены обиты панелями красного дерева. Повсюду портреты знаменитых писателей и директоров издательства прежних времен. Окна занавешены тяжелыми плюшевыми гардинами, и это усиливало ощущение отрезанности от мира.
При входе Нексе секретарша привстала со своего места за письменным столом. Она поклонилась, улыбаясь дежурной улыбкой, взяла трубку старинного телефона и что-то пробормотала в нее. Сразу же распахнулась дверь директорского кабинета, и появился весьма величавый господин – Петер Хансен. Он средних лет, одет франтовато: галстук бантом, жилет, визитка и брюки в полоску. Гладкое лицо припудрено, волосы блестят от бриллиантина. Веки тяжелые, свинцово-серые. Он никогда не открывает глаза полностью, а когда говорит – гнусавый голос звучит с кокетливой томностью.
Хансен преувеличенно любезно поздоровался с Нексе и пригласил в кабинет. С тем же барственным гостеприимством он усадил знаменитого писателя в глубокое мягкое кресло, стоявшее наискось от огромного полированного письменного стола. Достал ящичек с сигарами и предложил Нексе.
– Для меня большое удовольствие, исключительное удовольствие видеть вас здесь, дорогой писатель, – заверил Хансен. – Как поживает ваша красавица жена и ваши славные малютки?
– Спасибо, – наклонил крупную голову Нексе. – Они в полном порядке. Куда хуже обстоит дело с халупкой, которую мы в жалкой человечьей гордыне называем своим домом.
– Вы домовладелец? Ну как не позавидовать писателям! И все-то у них есть!..
– О, да, – иронически заметил Нексе, – наши сердца заплыли жиром, как у скальда в саге. Дело в том, что кредитное общество внезапно потребовало дополнительную плату, больше тысячи крон. Иначе у нас отберут дом. Видимо, им показалось, что я слишком дешево купил эту развалюху. А толк в параграфах они знают.
– Для работников умственного труда, как вы и я, деньги – проклятый вопрос, – серьезно произнес Хансен, попыхивая дорогой сигарой. – Но, признаться, я думал, что вы пришли по другому делу. По нашему общему, я бы сказал, делу… Вы знаете, конечно, что продажа ваших книг идет не совсем так, как мы рассчитывали… А за вами числится аванс, не так ли?.. Что-то около десяти тысяч крон… Ох, грехи наши тяжкие!.. Но не беда – выход найдется. Будем говорить напрямик, как и подобает таким старым разбойникам, как мы.
– Какой из меня разбойник? Мне бы хоть капельку вашей деловой хватки.
– Спасибо за комплимент, но к сожалению… Да, некоторые писатели считают меня закоснелым дельцом, – Хансен меланхолически улыбнулся. – Конечно, таких немного, единицы… Большинство знает, что у них нет более преданного друга…
Его витийство и околичности все больше раздражали Нексе. Окончательно потеряв терпение, он выпалил:
– Так что же мне делать с этим проклятым долгом и моим несчастным домом?
Петер Хансен откинулся на стуле и медленно выпустил сигарный дым сизым столбом к потолку. Он совсем закрыл глаза тонкими веками и проговорил, гнусавя сильнее обычного и не глядя на Нексе:
– Боже, и это писатель! Полное отсутствие фантазии!..
– Да, я не мастер придумывать.
– Тогда послушайте человека, у которого нет иных целей, кроме вашего блага: вы уступите нам право на все ваше старье, а мы списываем аванс, – чуть приподняв веки, Хансен пытливо вглядывался в ошеломленного Нексе.
– Какое старье, я не понимаю!
– О, святая простота! Ну, все, что вы издали до сих пор в нашем добром старом «Гюльдендале». Вы уступаете нам право собственности, так называется это на языке крючкотворов.
– Благодарю покорно! Лишиться последних шансов!.. Говорят, если на корову надеть зеленые очки, она будет есть опилки, но я не корова, Хансен!
– Вы не дослушали, – поспешно сказал редактор. – Мы подкинем вам еще пару тыщонок. Расплатитесь за дом, и на чернила останется…
– А тем временем вы дадите новый тираж «Пелле-завоевателя» и запихаете в рот весь пирог.
– Вам следовало бы побороть вашу… пролетарскую недоверчивость. Это несомненно мешает вам в работе. «Пелле» – превосходен, спору нет, но это не та книга, за которой выстраиваются очереди.
– Тут вы ошибаетесь. Мои знакомые не могли достать ни одного экземпляра. Значит, роман распродан.
– Не знаю, откуда у вас такие сведения, – недовольно сказал Хансен. Он сохранял внешнее хладнокровие, но нога в лакированной туфле нервно подергивалась. – Мой дорогой писатель, наше издательство существует лишь ради вас, но деньги есть деньги. Ваш долг автоматически возрастает. Проценты… Они съедят вас, милый друг. Разве только вы произведете сенсацию, но это такая редкость в нашей маленькой стране.
– Теперь вы мне угрожаете! – Нексе с силой раздавил сигару в металлической пепельнице.
– Упаси боже! – директор Хансен, защищаясь от несправедливого обвинения, выбросил вперед руки с наманикюренными ногтями. – Ваши предложения?
– Самое разумное – дать новый большой тираж «Пелле». Вы получите все, что вам полагается, да и мне останется кусочек пирога.
– И вы называете себя материалистом! – горестно вздохнул Хансен. – Нет, мой дорогой, времена сейчас не для сомнительных предприятий… Но… подумайте, о чем я вам сказал. Посоветуйтесь с вашей очаровательной женой, у нее прекрасный, практичный ум… И вы увидите… Мы найдем общий язык…
– Спасибо, – сказал Нексе и поднялся. – Мне не нужно обдумывать этот вопрос. Будьте добры прислать мне точные сведения о моем долге издательству. А я сохраню мои права на мои книги. И найду себе другого издателя. Предложу ему новый роман, глядишь, и «старье» пристрою.
Этого Хансен не ожидал. Он оторопело посмотрел на Нексе, сбитый с толку неожиданным поворотом дела, и тоже встал.
– Не делайте глупостей, Нексе, – сказал он без всякого ломания, и в голосе его – неподдельное утомление переигравшего актера с оттенком горечи. – Все редакторы на один покрой. Мы же, ей-богу, не самые плохие. Есть куда хуже.
– Странно, – произнес Нексе, – это стало дежурной песенкой социал-демократов: мы плохие, но другие еще хуже. Что это – сознание своего несовершенства или хитрый тактический ход?
– С нами вы еще держались, Нексе, – не слушая его, устало сказал Хансен, – а с другими вовсе вылетите в трубу.
– Я привык рисковать! – Нексе вышел из кабинета, кивнув испуганной секретарше, и навсегда захлопнул за собой двери «Гюльдендаля»…
3
Сойдя с поезда в Эсперьерде, Нексе побрел по тропинке через зеленеющие поля. Смеркалось. Но он шел уверенно, эту дорогу он мог бы проделать с закрытыми глазами. Наконец на тропинку упал свет из окон небольшого дома. Это «Заря», так гордо назвала свое скромное жилище семья Андерсена-Нексе.
Домик невелик и довольно невзрачен; заметно, что его старательно латали, чинили, укрепляли, дабы привести в жилой вид. Хорош небольшой сад, с кустами роз, боярышника, ежевики, с нерослыми березами и елями. Сад – гордость Нексе. Увидев мужа, на крыльцо вышла Маргрете, статная, видная женщина с серьезным и милым лицом. Она держала на руках толстощекого младенца. Остальные дети-погодки, от двух до четырех: Олуф, Сторм, Инге, облепили отца, тыкаясь в него перемазанными кашей лицами. Улыбаясь и гладя детей по светлым головенкам, Нексе вошел в дом.
– Ну, что в «Гюльдендале»? – озабоченно спросила Маргрете.
– Все отлично! Я с ними расплевался.
– Господи! – Маргрете опустилась на стул. – Что же с нами будет?
– Завтра напишу в «Аксехауг», они давно приманивают меня.
– Боюсь я перемен. С «Гюльдендалем» мы как-то существовали.
– Кокетка Хансен недаром восхвалял твой «прекрасный, практичный ум». Ты настоящий адвокат «Гюльдендаля»!
– Не знаю, что там говорил Хансен. Но мне хочется сохранить наш домик. Ведь у нас ничего больше нет.
– А думаешь, мне не хочется? Тут каждый гвоздь вбит нашими руками, каждый кустик посажен нами. Но продаваться за это в рабство? Да пропади все пропадом!..
Маргрете удивленно посмотрела на мужа.
– Знаешь, что они мне предложили? Отказаться от моего авторского права на все написанное!
– Ишь, чего захотели! – Маргрете взбешена. – Молодец, что послал их ко всем чертям.
Нексе с восхищением хлопнул себя по колену.
– Ты чудо, девочка! Что бы я без тебя делал?.. Знаешь, – продолжал он задумчиво, – иной раз страх берет: как жить дальше? А глянешь на соседские семьи, и становится стыдно за свое благополучие.
– Да, – тихо сказала Маргрете, – нам ли жаловаться, когда кругом такая беда, такая нищета?
– А главное – надо работать. Остальное приложится.
– Только поешь сначала. Мне посчастливилось достать кусочек почти свежей конины.
– Спасибо, дорогая. Лучше попозже. Лев Толстой говорил, что писать надо на пустой желудок. Иначе плохо думается.
– Типичное рассуждение заевшегося человека! Граф – что с него взять? – не на шутку рассердилась Маргрете…
4
Нексе работал. Это надо было видеть. Наверное, лишь Бальзак, о чем существует множество свидетельств, был столь же мощно выразителен в своей подпоясанной вервием сутане, когда он предавался тому неистовому действу, что бескровные литературоведы называют «творческим процессом». Вдохновенье сочеталось с адовым трудом каменотеса или молотобойца, самозабвенье с воловьей выносливостью. Нексе исписывал груду бумаги, но большая часть летела под стол, в мусорную корзину; немели пальцы, сжимающие перо, стекающий со лба пот слепил глаза. Ведь тут творилась вторая вселенная, ничем не уступающая первой.
Видения, теснившиеся в мозгу Нексе, становились образами на бумаге, обретая порой материальную форму…
…Вот мечется по улицам Копенгагена маленькая женщина, похожая на девочку-подростка, с нежным, тающим лицом. Ну, конечно, это Дитте – дитя человеческое. Она разыскивает своего пропавшего возлюбленного Георга. Метет снег, ветер закручивает подол вокруг худеньких ног, но ее подгоняют отчаяние и надежда. Надо обойти все трактиры и погребки, где он бывал и куда могли его затащить. И обежать всех приятелей! Как товарищей по работе, так и тех жалких забулдыг, с которыми он водил компанию, когда ему случалось загулять. Со слезами пробирается она по длинным коридорам разных трущоб, стучится во все двери, жалобно звучит вопрос: «Простите, вы не видели Георга?» – «Нет, девочка», – слышится в ответ. Но вот на улице, в портовом квартале, где кабачки и веселые дома, открылось окошко, оттуда выглянула женщина в пестром капоре, навалившись грудью на подоконник, и крикнула: «Эй! С час назад в Ньюхавне выудили одного… Видать, свалился в потемках. Ступай, взгляни, не твой ли!»…
Скрипнула дверь, прогнав видения. Нексе с раздражением обернулся. Вошла Маргрете с подносом, на котором бутылка пива и три бутерброда.
– О, господи! – взъярился Нексе. – Неужели нельзя не мешать? Я же просил…
– Милый, ты знаешь, который час?
– Н-нет..
– Без четверти двенадцать. Нельзя же ужинать на другой день.
– Неужели так поздно? О, быстротекущее… Ладно, поставь тут.
– Как идет работа?
– Как паралитик за молотком. Огромное рвение, и никакой скорости.
– Ты наговариваешь на себя.
– Что за болезнь такая – писание? – шутливый тон не скрывал искреннего огорчения. – Все, что я делаю, не то, в лучшем случае – рядом. Я, как слепой плотник, который бьет по доске, по пальцам, только не по шляпке гвоздя. Какая пропасть между замыслом и тем, что получается на бумаге. Это настоящая мука, клянусь тебе! – Но тут самолюбие взяло верх. – Одно утешительно, что у других обстоит не лучше.
– У тебя все получится, – тряхнула головой Маргрете. – Как и всегда получалось.
– Ты думаешь? – ему хочется поверить. – Должно, обязано получиться. Наш дом, каша для детей, тухлая конина для нас – все в этих жалких листках.
– Там и еще кое-что, Мартин. Твое бессмертие.
– Ого!.. Ну, так высоко я не заношусь. Но ты молодец, старушка! – засмеялся Нексе. – Здорово умеешь меня завести. А теперь – ступай.
И она ушла, покорно, бесшумно, и прикрыла за собой дверь.
Он опять склонился над столом, даже не притронувшись к ужину.
5
Тот же кабинет. Утро. На столе нетронутый ужин. Небритый, усталый, с красными глазами, Нексе все так же сидел за рукописью. Едва ли он сознавал, какой сейчас час, даже какой сейчас день. Ведь у Дитте, его Дитте, несчастье: у нее отбирают швейную машинку, которую она почти выкупила. Он видит страданье огромных глаз на худеньком лице. Ласковый приемыш Петер утешает свою мамочку:
– Когда ты опять возьмешь машинку, мы будем ее караулить. Я все время буду стоять у двери, а если придут, скажу, что никого нет дома.
И Дитте улыбается сквозь слезы своему мальчугану…
Конечно, Нексе не заметил, как возле стола появились Сторм и Инге. Мать послала их посмотреть, что делает отец: спит или бодрствует, но они не вытерпели у дверей и ворвались в кабинет. Сторм терся о локоть отца, и тот безотчетно положил ему руку на голову.
– Петер? – вздрогнув, сказал Нексе. – Как ты сюда попал?
– Какой Петер? – обиделся Сторм. – Я – Сторм.
– Сторм?.. – Нексе все еще во власти своих грез.
– А я Инге! – крикнула девочка.
– Это что еще?..
– Мы твои дети, папа, – укоризненно сказала Инге.
– Знаешь, что я сегодня видел? – залепетал Сторм. – Божью коровку!
– Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба! – запела Инге.
Нексе пришел в себя, но не испытал и тени раскаяния.
– Грета! – крикнул он раздраженно. – Забери своих детей!
Вошла Маргрете.
– Наших детей, Мартин, – в голосе обида.
– Наших, твоих, моих, всех! Они мне мешают.
– Ты же говорил, что любишь, когда крошки путаются в ногах.
– Да, но не в литературе.
Маргрете увела детей. Она оскорблена…
6
Под уклон дня, когда удлиняются тени, пришел почтальон и вручил Маргарет послание для Мартина в большом официальном конверте. Обратный адрес: издательство «Аскехауг». Взволнованная Маргрете решила потревожить мужа, несмотря на строгое предупреждение.
Она вошла в кабинет, где ничего не изменилось, разве лишь прибавилось табачного дыма да переполненная корзина уже не вмещала литературных отходов.
– Я же просил… – начал Нексе, но жена молча протянула ему письмо.
И по тому, как жадно он его схватил, как задрожали его пальцы, разрывая конверт, поняла Маргрете, в каком страшном напряжении жил ее муж все эти дни.
– Ну, вот и договор, – чуть устало сказал Нексе. – Видишь, можно обойтись и без «Гюльдендаля».
– А условия? – отважилась спросить Маргрете.
– Что ж, условия… Все редактора на один покрой: взять как можно больше, дать как можно меньше, – уклонился Мартин. – Во всяком случае, придется крепко подналечь.
– Еще подналечь? – в голосе Маргрете – неподдельный ужас. – Ты загонишь лошадку, Мартин.
– Чепуха! Сопливым мальчишкой я выполнял работу взрослого батрака. Трудности меня только подстегивают. И ставка слишком высока, чтоб делать себе поблажки.
Маргрете хотела что-то сказать, но тут возникла новая фигура: пожилой рабочий в грязноватом комбинезоне.
– Хозяева дома? – спросил он веселым хрипатым голосом.
– Кто вы такой? Как вы сюда попали? – накинулся на него Нексе.
– Вот те раз! – с нагловатым добродушием прохрипел пришедший. – Сами звали. А попал через дверь, как же еще?
– Это маляр, Мартин, – робко напомнила Маргрете. – Ты сам посылал за ним.
– Нет, нет, только не сейчас! Я не уйду из кабинета.
– Дело хозяйское, – хрипатый полон благодушия. – А неустоечку придется уплатить, за вызов, значит.
– Сколько?
– Лишнего не возьму – десять крон.
Нексе ощупал карманы, жалобно глянул на жену, но у той каменное лицо.
– У меня нет мелких, – пробормотал он. – Ладно, раз уж пришли, делайте свою работу. Нельзя же даром беспокоить человека. А я перейду в столовую. Надеюсь, дети не будут шуметь. Долго вы тут провозитесь?
Маляр окинул взглядом кабинет с законченным потолком и отклеившимися выгоревшими обоями.
– Ежели по-быстрому, за недельку обернусь…
7
Снова настало утро. Дети возились в саду под кустом боярышника. Сторм что-то мастерил из щепочек, несмышленыш Олуф копался в земле, а Инга, изображая взрослую, «штопала» чулок. Внезапно Олуф издал громкий крик: то ли его кто-то ужалил, то ли взбурлила в маленьком существе безотчетная сила жизни.
– Т-с! – приложила палец к губам Инга. – Папа работает.
– Он что – всегда будет работать? – поинтересовался Олуф.
– Конечно! Все папы работают.
– Плохо наше дело! – поник светлой головой Сторм. – Слушай, а разве это работа?
– А что же, по-твоему?
– Не знаю. Вот папа Бьерна работает – доски пилит, Папа Хенрика – камни разбивает, а наш – все пишет и пишет. И в корзину бросает.
– Он не все бросает, – свысока пояснила Инге. – Что-то остается. Из этого делают книги.
– А книги для чего?
– Какой ты дурак! Чтобы на полку поставить. Ты видел, сколько у папы книг?
– Это все он написал?
– А ты думал кто? Папа Бьерна или папа Хенрика?
– Хорошо бы наш папа умер, – мечтательно проговорил Олуф. – Можно будет бегать, играть, гудеть, как паровоз. Я так давно не гудел…
– Что ты несешь, дрянной мальчишка? – незаметно подойдя, Маргрете слышала последние слова сына. Она схватила Олуфа за локти и стала трясти.
Олуф с готовностью начал реветь и сразу смолк, пораженный выражением материнских глаз. Все четверо со страхом покосились на окно столовой, за которым темнеет силуэт Нексе…
8
В окно заглянула ветвь березы с уже пожелтевшими листьями. Нексе работал в своем кабинете, оклееном новыми обоями. Ранний вечер, но Нексе одолевал сон. Он мигал, тер глаза, потягивался, зевал. Не выдержав, достал из шкапчика темную бутылочку, налил из нее в мензурку и проглотил лекарство. Вошедшая с ужином Маргрете застала его на месте преступления.
– Опять?.. Ты же дал слово.
– У меня слипаются глаза.
– И хорошо. Ложись и выспись, Мартин. Ты работаешь на износ. Не забывай о своих легких.
– С легкими все в порядке. Мне надо кончить книгу.
– Это не жизнь, Мартин! Ты замуровался в четырех стенах. Мы тебя совсем не видим. Дети затравлены, боятся громко сказать слово.
– Прости меня, Дитте… Грета, – поправился он, – но у меня нет выхода. Я должен поставить точку.
– В договоре сказано, что книгу будут издавать по частям. Ведь первая часть давно готова?
– Да. – Нексе наклонил голову, ему тяжел этот разговор. – Но она не пойдет в набор, пока я не представлю вчерне всей книги. Они хотят знать, к чему я приведу своих героев.
– Так вот какой договор ты подписал! И когда срок сдачи?
– Срок истекает, Грета. Не сегодня-завтра явится посыльный. И если я не сдам, они расторгнут договор.
– Господи!.. Ну, черт с ними совсем! – ярость овладела Маргрете. – Здоровье важнее. И в Копенгагене можно жить. Я пойду работать. Неужели из-за этой халупы и обесценивающихся крон ты должен губить себя?
Нексе медленно покачал головой:
– Нет, Грета, нет, дорогая… Теперь уже дело не в издательстве и не в моем профессиональном самолюбии, даже не в доме. Это они меня не отпускают.
Маргрете с испугом посмотрела на мужа: уж не помешался ли он?
– Кто это «они», Мартин? – спросила осторожно.
– Дитте, Карл, Ларс Петер… Мои другие дети.
Маргрете глубоко вздохнула.
– Тогда я замолкаю… Бедный ты великий человек! – и тихо вышла…
9
За окнами завывал ветер, швыряя в стекла сухую снежную крупу. Октябрь перевалил за середину. Нексе – за столом. Он видел нищую каморку, и Дитте в предсмертной агонии, и склонившегося над ней верного Карла. Дитте мучилась от удушья.
– Бедняжка моя, – говорит Карл, обнимая ее голову, беспокойно мечущуюся на подушке. – Постарайся успокоиться, милая, милая моя Дитте.
– Успокойся, – в полузабытьи говорит Дитте. – Конечно. Но если меня то и дело зовут… Как это утомительно!
Где-то поблизости заплакал ребенок. Его плач раздавался среди полной тишины и делал ее еще более ужасной, гнетущей.
– Ребенок, наверное, замарался! – сказала вдруг Дитте громким, звенящим, как хрусталь, голосом. – А матери нет. Но я не пойду возиться с ним. Не хочу я вставать из-за него.
– Дитте, – сказал Карл дрожащим голосом, – а помнишь ты девочку, которая ужасно боялась темноты и все-таки встала впотьмах, чтобы дать кошке молока?
В лице умирающей Дитте появилось страдальческое выражение, как будто воспоминания причиняли ей боль.
И вдруг она откинулась на одеяло, поднялась со своей жалкой постели и, худая, тоненькая, как свечка, в длинной серой рубашке, очутилась перед Нексе.
– Ты хочешь убить меня? – сказала она слабым, мучающимся голоском. – За что? Я так мало жила. И так плохо жила. Мне не выпало даже крошечного счастья. И все-таки мне хочется жить. Дай мне пожить хоть немного, пожалей меня…
– Прости меня, Дитте, – лицо Нексе мокро от слез. – Так надо… Я люблю тебя и хочу, чтобы ты жила долго и счастливо, но это невозможно. Беднякам отказано в счастье. Ты должна умереть, чтобы в черствых душах пробудилась совесть, в рабских – гнев, в усталых – сила.
– Я не хочу… Дай мне хоть несколько лет. Тебе же ничего не стоит. Ну, ради Карла, он столько ждал и надеялся. Будь добрым, прошу тебя!..
10
В своей спальне не спала Маргрете. Ей тревожно, она к чему-то прислушивалась. Потом встала, пошла по спящему дому к кабинету мужа. Возле дверей она услышала какой-то грубый шум, словно бы падение тяжелого тела. Распахнула дверь – Мартин недвижно лежал на полу. Она бросилась к мужу, взяла его голову в свои руки.
– Мартин!.. Мартин!.. Что с тобой? Мартин, милый!..
Он приоткрыл веки – черные на белом, без кровинки лице.
– Дитте умерла, – сказал он и снова потерял сознание…
11
Нексе лежал в кровати. Только что осмотревший его доктор собирал инструменты в сумку.
– Полагаю, вы и без меня знаете, что с вами: острое истощение – физическое, нервное, умственное. Необходим полный покой, никакой работы и усиленное питание.
– Ну, в наше время это проще простого! – с серьезным видом сказал Нексе и – вдогонку уже достигшему двери врачу: – Доктор, зернистую икру мне можно?
Вскинув с оскорбленным видом плечи, доктор ретировался. И почти сразу в сопровождении Маргрете вошел немолодой сухопарый человек с чопорным и недобрым лицом.
– Здравствуйте, господин Нексе, я из «Аксехауга». Есть у вас что-нибудь для нас?
Нексе бросил на Маргрете заговорщический взгляд.
– Видите ли, я немного приболел. Переутомление, и все такое. Не дадут ли господа издатели мне маленькую отсрочку?
– Господин Нексе, они это предвидели и дали мне соответствующие инструкции, – мстительным голосом завзятого человеконенавистника произнес посланец. – Ни дня пролонгации. В противном случае прежнее соглашение аннулируется, и вы несете финансовую ответственность. Полагаю, что в этом письме все изложено. – И протянул Нексе письмо – звездная минута маленького злого человека.
Нексе взял письмо и, не глядя, медленно разорвал на части под оторопелым взглядом посланца.
– Я это тоже предвидел. Вот рукопись. – Он достал из ночного столика увесистую рукопись и протянул посыльному. – Дайте мне расписку. С господами из «Аскехауга» надо держать ухо востро…
12
Минуло время…
Тяжело, длинными зелеными волнами плескалась большая вода. Тысячеголосый хор птичьего базара достигал скорлупки-бота, упрямо стремившегося в открытое море.
Ботик замирал, маленький и беспомощный, похожий на детского коня-качалку, затем настырно просовывал нос сквозь водяную толщу и по-утиному отряхивался, так что вода брызгами рушилась на палубу. Ледяной душ окатил Нексе, пробиравшегося в каюту. Там, у иллюминатора, застыл с весьма кислым выражением на остром желчном личике известный немецкий художник-сатирик Петер Гросс.
– Будь проклята эта лодчонка, будьте прокляты вы, подбивший меня ехать, будь проклят я сам, что послушался вашего совета, – «любезно» встретил Гросс своего спутника. – Господи, до чего же хорошо было в Вардё!
– Вы же сами говорили, что Вардё – тухлая и грязная дыра, набитая отбросами общества.
– Все познается в сравнении. Сейчас я вспоминаю о Вардё, как о рае. Боже мой, горячее какао с коньяком, вареная треска с рассыпчатым картофелем и, главное, – возможность в любой день вернуться к цивилизации.
– Зачем вы вообще поехали, Гросс?
– Мне предложили познакомиться с большевистским раем.
– Тогда вы зря мучаетесь. Рая не будет. Будет огромная разоренная страна, пытающаяся выжить в тисках голода, холода и бесчисленных врагов.
– Веселая перспектива! Но меня хоть неосведомленность оправдывает, а вы-то чего потащились?
– Я – гость конгресса Коминтерна. Но еду прежде всего к своим детям.
– У вас в России дети?
– Целых шестьдесят пять… Вы знаете такой город – Самара?
– Такого города нет.
– Есть. На Волге. А там детский сад. И этот детский сад носит мое имя, Гросс. Имя датского писателя.
– Весьма трогательно! Но за что такая честь? Ах да, вы же автор лозунга «Руки прочь от Страны Советов!».
– «Дитте» вышла на русском, – пренебрегая его иронией, сказал Нексе. – Вы не читали «Дитте»?
– Признаться, нет. Жизнь так коротка, а ваш роман так длинен!
– А вот у русских хватило времени сделать революцию, отбиться от врагов и прочесть «Дитте».
– Непостижимая славянская душа!.. Значит, нас ждет теплый прием?
– Надеюсь, да, – в тоне Нексе – скромная гордость. Роскошеств не ждите, но встреча будет самая сердечная.
Меж тем показалась земля. Ботик вошел в Мурманский порт. Но взял путь не к главному причалу, а к непарадной угольной гавани и вскоре пристал.
Рыбаки-норвежцы в робах и высоких резиновых сапогах помогли сойти на берег своим плохо приспособленным к подобному путешествию пассажирам: легкие пальто, брючки и остроносые ботинки; за спиной альпинистские рюкзаки, через плечо – сумки.
Нексе щедро расплатился с рыбаками. Те сочли нужным предупредить:
– В случае чего, вы нас не знаете, мы вас не знаем.
– Не бойтесь, ребята, – добродушно успокоил их Нексе, – нас встретят с распростертыми объятиями.
Но не сделали они и десяти шагов, как раздался зычный окрик: «Стой!» Нексе и Гросс не поняли, что от них требуется, и последовала новая команда: «Руки вверх!» – и в живот им уперлись дула винтовок. Бдительная портовая охрана из двух звероватого вида братишек мгновенно обнаружила подозрительных иностранцев, невесть как очутившихся в гавани. Слова были по-прежнему непонятны, но сопровождавший их жест все пояснил. Нексе и его спутник подняли руки.
– Вперед! – скомандовал братишка.
– И это вы называете теплой встречей? – пробормотал Гросс.
– К черту! – рассвирепел Нексе. – Я – Андерсен-Нексе! Писатель!.. Я не шпион… Андерсен-Нексе!.. – выхватив из кармана документы, он яростно сунул их под нос караульному.
Несколько обескураженный, тот взял документы и стал вертеть их с вдумчивым видом.
– Мы пропали, – прошептал Гросс, – он читает их вверх ногами.
И тут появился молодой, сухопарый, с чахоточным румянцем и огромным маузером комиссар караульной службы, восторженный энтузиаст культуры.
– Товарищ Андерсен?.. Из Дании?.. Писатель?.. А ну, отставить! – прикрикнул он на караульных, и те с неохотой убрали оружие. – К нам в революцию прибыл великий датский писатель-сказочник, друг детей и всего маломощного человечества. – И, напрягшись неполным средним образованием, гаркнул: – Эс лебе геноссе Андерсен!
И оба братишки угрюмо прохрипели: «Ура!»
– Что я вам говорил? – шепнул Нексе художнику, когда в сопровождении почетного эскорта они двинулись к порту.
– Он принял вас за автора «Свинопаса».
– Какая разница? Автор «Свинопаса» тоже датский писатель. Видите, как ценят культуру в стране рабочих и крестьян?..
13
Гостиница «Люкс» (ныне «Центральная»), где разместились участники конгресса Коминтерна. Над входом – большой плакат – приветствие. В вестибюле мелькали черные, желтые, шоколадные лица; восточные халаты, индийские сари, арабские джелябии, – сюда съехались рабочие представители со всех сторон света. Озабоченный и чем-то взволнованный Нексе наткнулся на Гросса, делавшего набросок в альбоме с рослого живописного африканца.
– Вы еще здесь? А я, признаться, думал, что вы удрали. Почему вас не видно в Кремле?
– Я бываю там каждый день. Но вы красуетесь в президиуме, а я среди серой скотинки.
– Ну, как вам тут?..
– Любопытно наблюдать, как плебеи осваивают царские дворцы. Селедка и конская колбаса на старинном фарфоре. Матросня в креслах жакоб. Я кое-что набросал. Не угодно ли? – Гросс протянул Нексе альбом.
– Довольно-таки ядовито! – поморщился Нексе.
– Я – сатирик и не привык льстить окружающим.
– Портретные наброски мне больше по душе, – заметил Нексе, листая альбом. – В них острота и психологизм.
– Узнаете?.. Это Хо Ши Мин, он, кстати, еще и поэт… Это загадочный Куусинен, а это Луначарский, неутомимый культуртрегер.
– А знаете, Гросс, ваш карандаш иногда добрее вашего языка.
– Значит, мне пора сматываться. Моя сила – в разоблачении. Вернусь к моим ненаглядным капиталистам с их пудовыми челюстями и плотоядными глазками. А вообще, Нексе, я понял: революция хороша лишь издали.
– Что вас не устраивает?
