Текст книги "Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна (СИ)"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Этой ночью я понял, что в истории с письмами моей матери кардинал показал свое истинное лицо. Безжалостное и мрачное, как испанская инквизиция.

"Много же тебе времени понадобилось, – подумал д'Артаньян, – чтобы осознать то, что знают все мушкетеры"

– Если он выудит из этих писем нечто большее, чем ему необходимо было для осуждения Фаржи…

– Чего же больше, сир? – д'Артаньян позволил себе прикинуться непонимающим, что он часть делал, желая подтолкнуть собеседника к откровенности.

– Доказательства ее предательства или то, что можно выдать за доказательства, – король опять умолк.

– Тогда что, ваше величество?

– Он вынесет дело моей матери на Королевский совет… Он ни перед чем не остановится в своей ненависти…

Д'Артаньян промолчал, обдумывая слова короля, который впервые был так откровенен с ним.

А Людовик неожиданно сменил тему разговора.

– Я потребовал протоколы допроса стражников, охранявших мадемуазель де Фаржи в ее доме. Они меня так заинтересовали, что я приказал доставить одного из них сюда…

Лейтенант вспомнил двух альгвазилов, заключенного в цепях, переданного швейцарцам, и к нему вернулось беспокойство, возникшее утром при виде этой сценки. Он не понимал своего повелителя.

– Я побеседовал с ним. – Людовик отошел от письменного стола и приблизился к мушкетеру. – Вы знаете, как он описал мне освободителей?

– Вы хотели сказать похитителей, сир, – осмелился поправить короля мушкетер.

– Я сказал то, что хотел!

– Конечно, сир…

– Один высокий, мощный, светловолосый, такой крупный, что карнавальная маска не могла закрыть его круглое мясистое лицо. А другой среднего роста, гибкий, худощавый. Маска и гасконский берет сидели на нем идеально… Он произнес несколько слов, и часовой клянется, что различил легкий гасконский акцент.

– В Париже много гасконцев, сир.

– А всего нападающих было семеро: четверо господ и, как я догадываюсь, трое слуг. Еще один, вероятно, охранял лошадей… Но более всего меня заинтересовало то обстоятельство, что крупный светловолосый силач беспрекословно подчинялся тому, кто был с гасконским акцентом…

– Так часто бывает, сир, что крупные люди подчиняются невысоким. Вот, кардинал, – высокий, но подчиняется вам. А мы с вами оба среднего роста…

– Замолчите, д'Артаньян! Вы – хитрая гасконская бестия, но я тоже наполовину гасконец, и не со мной вам хитрить! Вас было четверо! Четверо! Вас всегда четверо – вы, Портос, Атос и Арамис! И с вами слуги. Вы можете дать мне слово дворянина, что я ошибся?

– Не могу, ваше величество, – сказал лейтенант, а сам подумал, что, к счастью, идиот-охранник принял Рошфора за слугу.

Король удовлетворенно улыбнулся.

– Мсье Портос сейчас в Лувре?

– Нет, сир.

– Жаль. Я хотел бы сказать, что горжусь им.

Видимо, у лейтенанта был такой дурацкий вид, что король расхохотался.

– И теми двумя – Атосом и Арамисом. И вами, конечно, черт бы вас побрал, д'Артаньян!

– Всегда ваш покорный слуга! – только и нашелся что сказать д'Артаньян.

– Мне искренне жаль, что ваших друзей нет в Лувре. У меня есть для вас… – король на мгновение умолк. – Назовем это просьбой.

– Мы к вашим услугам, сир!

– Я пришел к выводу, что моей матери было бы полезно для здоровья покинуть Компьен и погостить у одного из ее многочисленных родственников. Может быть, даже у дочери… Хотя нет, это было бы слишком… Скорее в Брюсселе… Вы согласны со мной?

– Означает ли это, что вы, ваше величество, хотели бы, чтобы я и мои друзья помогли ее величеству королеве-матери поехать в Брюссель? – очень осторожно позволил себе высказать предположение д'Артаньян.

– Да, лейтенант.

– Но четверо, ваше величество, в наше беспокойное время слишком мало для охраны ее королевского величества, – осторожно заметил д'Артаньян, в надежде получить более определенные указания..

– У вас есть еще четверо слуг, насколько я помню, – усмехнулся король. – Надежные люди.

– Другими словами, швейцарская охрана королевы-матери, поставленная кардиналом у замка, ничего не должна знать о поездке ее величества? – решился назвать все своими именами лейтенант.

– Вы действительно хитрая бестия, д'Артаньян, – сказал король и словно для того, чтобы поставить все точки над "i", добавил: – Но прежде вы должны показаться утром на большой охоте, чтобы вас все видели, всех четверых!

– Я понял, сир.

– Вам понадобятся деньги, а я не хочу ставить в известность своего казначея. Вот, возьмите и обратите в деньги, – с этими словами Людовик снял с руки перстень с крупным изумрудом и отдал мушкетеру.

– "Все повторяется, – подумал тот, принимая перстень. – Только в прошлый раз это было кольцо с бриллиантом…"

– И не говорите матушке, что это я послал вас, – вдруг торопливо закончил король.

Д'Артаньян хотел ответить, что король напрасно стесняется такого прекрасного, благородного сыновнего поступка. Напротив, следовало бы сразу же сообщить королеве-матери, что они здесь по приказу короля, который озабочен развитием событий и печется о ее безопасности. Кроме того, эта просьба невероятно осложняет весь замысел, потому что Мария Медичи может и воспротивиться освобождению, заподозрив ловушку.

Однако, он промолчал: необъяснимая печаль в глазах короля остановила его, и он, не произнеся ни слова, откланялся и вышел.

Следовало немедленно собрать военный совет, или "Совет четырех", как назвал его когда-то Атос.

Совет… В какую седую старину, к каким народам уходило это естественное стремление людей обменяться своими мыслями, чтобы найти правильное решение? К древним кельтам? К германцам, славянам, к римлянам и грекам? А может быть, и того дальше – в глубь веков, – к кроманьонцам, к тому поворотному пункту в истории человечества, когда вспыхнул первый костер, и первобытные люди впервые сели вокруг него, чтобы сообща решить, как лучше устроить охоту на мамонта?

Сколько их уже бывало, этих советов, в истории? Наверное, самый грандиозный – потому что на нем присутствовали десятки королей, принцев и герцогов – собирал император Карл Великий. Впрочем, думается, Карл не очень внимал своим знатным советникам. Возможно, оттого он и стал Великим, что обращал к ним "глухое ухо", ибо любой совет, данный Советом, уже в силу различия интересов, темпераментов, интеллектуальных возможностей и других характерологических особенностей его членов изначально обречен быть усредненным, а следовательно, вести к пассивному, обтекаемому решению. А Карл Великий поступал так, как диктовала его натура завоевателя.

И тем не менее, люди продолжали создавать советы. Они множились и дробились: советы принцев, пэров, советы баронов, военачальников, советы судей, наконец, кардинальские и епископские советы – курии. И люди стремились любой ценой войти в состав совета, чтобы почувствовать себя рядом, а может быть, и почти вровень с повелителем и вдохнуть тот горний пьянящий воздух власти, которым дышат там, на верхних ступенях, у самого трона…

Военный совет мушкетеров был совершенно иным.

Во-первых, в него допускались только четверо.

Во-вторых, на нем царила полная демократия, лишь обрамленная некоторыми традициями.

Вообще, традиции, превращаясь со временем в ритуал, удивительно способствуют плодотворной деятельности всевозможных советов.

Поэтому у четверых друзей было лишь два непреложных условия созыва совета: право созвать имеет каждый, а решения принимаются только единогласно. Атосу было раз и навсегда предоставлено право председательствовать – открывать, давать слово в прениях и закрывать, подводя итог принятому единогласно решению, что он и сделал на срочно созванном совете, когда друзья закончили обсуждение.

– Выполнять приказы короля для нас закон, – сказал он. – Выполнять просьбу первого дворянина Франции – не закон, а святая обязанность каждого дворянина. Судьбе было угодно распорядиться так, что мы все, за исключением Арамиса, уже побывали в замке Компьен. Иными словами, рекогносцировка произведена. Мы не знаем лишь одного – как часто сменяются швейцарцы у ворот замка и совершают ли они дозорные обходы вокруг замка ночью. Для выяснения этих деталей мы отправим сегодня в Компьен Гримо и Планше, как самых сообразительных. А сами послезавтра утром, как только солнце достигнет верхушек деревьев Венсенского леса, покинем охоту, что бы там ни происходило, – пусть даже кабан терзает лошадь какого-нибудь зарвавшегося охотника – и соберемся у поворота Венсенской дороги на старую Арраскую дорогу. Базен и Мушкетон будут там ждать нас с лошадьми: необходимо успеть в Компьен к началу сумерек, поэтому весь путь мы проделаем с максимальной быстротой, меняя лошадей. Дальнейший план выработаем на месте, получив доклады Гримо и Планше. Я ничего не упустил? – и Атос осушил наконец вместительную кружку вина, ибо от долгой речи у него пересохло в горле.

– Только одну мелочь, дорогой Атос! – сказал д'Артаньян, испытывая неловкость от того, что ему приходится поправлять старшего друга.

– Какую именно?

– Кроме швейцарцев, направленных к замку по приказу Ришелье, в самом городе Компьене расквартирован пехотный полк, – сказал д'Артаньян и подумав, зачем-то добавил:

– По приказу короля.

– Они охраняют или стерегут? – спросил Арамис.

– Не знаю. Они как бы случайно расквартированы там, по соседству.

– Так это замечательно! – воскликнул Атос.

– Почему? – удивился Портос.

– Их присутствие в городе ничего не гарантирует, зато ослабляет внимание швейцарцев, – пояснил Атос. – Конечно, нам придется действовать еще осторожнее, очень осторожно! Если других соображений нет, отправляем Гримо и Планше в Компьен.

Поскольку для Гримо слышать слова Атоса означало исполнять, он и Планше немедленно отбыли в Компьен.

Друзья же предались возлияниям…

Глава 13

В день охоты горожане были разбужены на рассвете цокотом копыт многочисленных коней, стуком колес карет и фур, громкими голосами вельмож, не привыкших стеснять себя, перебранкой слуг. Огромное, сверкающее золотом, драгоценными камнями, переливающимися шелками, взвихряющимися страусовыми и павлиньими перьями стоглавое, стоногое чудище, сжимаясь, медленно сползало к Лувру и здесь, у дворца, вобрав в себя все свои растопыренные конечности, замерло и затихло в ожидании короля. Глядя на разряженных дам и кавалеров, мало кто мог подумать, что они едут охотиться – столь вычурными и изысканными были их наряды. Один только король всегда одевался в скромный охотничий костюм, единственным украшением которого служила заколка с крупным бриллиантом на воротнике замшевого камзола. Но то – король. Придворные же стремились перещеголять друг друга. Дамы жалели лишь об одном – что решение об охоте было объявлено буквально несколько дней тому назад, и ни одна самая лучшая портниха, самая проворная белошвейка не могла успеть сшить новую амазонку, не виденную еще никем на прежних охотах.

Наконец, появился Людовик в сопровождении принцев Конде и Конти и губернатора провинции Лангедок герцога Монморанси. Король улыбался. Море придворных вдруг вспенилось и опало – это одновременно обнажились сотни голов, покрытых до того шляпами с перьями, и склонились в поклоне. Король небрежно махнул рукой в знак приветствия и нетерпеливо оглянулся – Анна Австрийская не торопилась… Но вот и она! Верхом на серой в яблоках красавице-кобыле, в нарядной амазонке и в шляпе с узкими полями – этой моде еще только предстояло завоевать Европу.

Король уже собрался дать сигнал к отъезду, когда прискакала и резко осадила коня герцогиня ди Лима, привлекая своим опозданием всеобщее внимание. Она красовалась на великолепной белой лошади без единого темного пятнышка от челки до расчесанного пышного хвоста. Герцогиня сидела в седле по-мужски и одета была в колет с пышными кружевами, отложным воротником, узкие бриджи, выгодно обтягивающие ее стройные, может быть, чуть полноватые бедра, и короткие замшевые сапоги с намеком на отвороты, что делало их похожими на игрушечные ботфорты. За плечами герцогини вился легкий короткий плащ, и по нему рассыпались свободными волнами иссиня-черные волосы. Ди Лима была столь хороша в своем необычном наряде, что королева Анна невольно прикусила губку, а принцы склонились в низком поклоне, чуть ли не подметая каменные плиты площади перьями своих шляп. Король встретил ее недовольным вопросом:

– Вы одна, герцогиня?

– Да, ваше величество.

– Я же повелел вашей племяннице быть непременно на охоте!

– У нее разболелась голова, сир.

Д'Артаньян, сопровождавший короля при выезде из Лувра, расслышал эти слова и облегченно вздохнул. Ему вспомнились слова Маргариты, сказанные ею как-то мельком о том, что она ненавидит охоту, так как ей ужасно жалко бедных, обреченных зверюшек, бессильных против мушкетов и свирепых псов.

Король промолчал, тронул своего коня шпорами и поскакал в сторону старых Сент-Антуанских ворот кривыми улочками, в обход Гревской площади, чтобы не видеть мрачного эшафота, пустых лож для знати и уже собирающихся, как он полагал, первых, жадных до зрелищ парижских зевак.

Охотники давно миновали городские стены Парижа, когда на Гревскую площадь приехал кардинал.

Зевак было немного. Он отметил это про себя, быстро поднялся по скрипучим ступеням в центральную ложу и сел в кресло. Приоткрыв тяжелую парчовую занавеску, выглянул. Места для знати пустовали, а небольшая кучка горожан совсем не напоминала ту толпу, что собиралась всегда на площади в дни казней. Обычно люди съезжались даже из окрестных деревень, занимали места поближе к эшафоту затемно, чтобы не пропустить ни прощального взгляда жертвы, ни того сладостного для каждого зеваки мгновения, когда глаза на отрубленной голове еще продолжают жить…

Кардинал, конечно же, отлично понимал значение столь стремительно организованной по приказу короля охоты в разгар лета, когда кабаны бестрепетно жируют с маленькими поросятами и подсвинками недалеко от селений и замков. Это был знак монаршего неудовольствия. Но он не ожидал, что даже его верные сторонники, в том числе и граф де Рошфор, не явятся на казнь. Рошфор вообще удивлял его последние недели своим поведением: всегда безукоризненно выполнявший самые сложные поручения кардинала, он стал все чаще, говоря языком кавалеристов, давать сбои. История с письмом герцогини ди Лима тому пример. И еще: он так и не сумел отыскать или перехватить де Фаржи, которую нагло похитили из-под носа у десятка его гвардейцев и альгвазилов…

На помосте появился палач.

Сегодня этот человек, всегда невозмутимый, даже если на плахе лежала голова принца, выглядел неуверенным. Его сбивала с толку и приводила в смятение предстоящая работа: отрубить портрету мадемуазель де Фаржи голову так, словно это живая голова живой женщины, что было бы для него привычным и понятным.

И вдруг Ришелье, глядя на потерявшего лицо палача, понял, что и он, первый министр и кардинал, потерял в определенном смысле слова лицо, что ярость завлекла его, обычно рассудительного и умеющего сдерживать себя, слишком далеко.

Словно для того, чтобы подтвердить эту мысль, в дальнем конце площади высокий, звонкий юношеский голос запел:

Рубите головы портретам

Прекрасных дам!

Что за беда, коль дамы нету,

Рубите головы портретам

На страх врагам…

Наверняка какой-то студиоз из Сорбонны, – подумал кардинал и приказал капитану своих гвардейцев:

– Взять!

В ту же минуту другой звонкий юношеский голос подхватил песенку в противоположном конце площади.

Кардинал рывком задернул занавеску ложи.

Что делать? Уйти? Остаться до конца?.. Он долго сидел, закрыв глаза, размышлял и одновременно прислушивался к нарастающему гулу на площади. Ловят студентов, – подумал он, – и люди привычно возмущаются… Так что же делать? Если он уйдет, королю наверняка доложат, что Ришелье не стал смотреть постыдный фарс. А если останется – это будет вызов Людовику, как бы нелепо ни выглядело это действо на эшафоте. А разве вся эта погоня за письмами – не вызов королю?

Ришелье задумался. Как могло случиться, что он, еще совсем недавно влюбленный в молодую королеву, стал ее ненавидеть и добиваться ее падения? Только ли ревность? Или есть еще что-то, что необъяснимым образом вмешивается в его поступки, что связано с восхождением к вершинам абсолютной власти, когда нетерпима даже мысль о противодействии, несогласии? Или все же он прав и в союзе старой королевы и молодой действительно есть что-то, что несет опасность и ему и, главное, того могущества, что он все увереннее забирает в свои руки?

Отодвинув одно полотнище занавески, он приказал:

– Продолжайте!

Глава 14

Громкие крики ловчих, протяжные звуки охотничьих рожков, лай собак, ржание коней – эти привычные звуки, обычно сопровождающие большую охоту, веселили сердце, будоражили кровь, создавая особое праздничное настроение, и дамы скакали, весело смеясь остротам кавалеров, постепенно проникаясь тем чувством бесшабашности и вседозволенности, которое так естественно возникает в молодые годы. И о котором так ностальгически грустят, вступив в пору зрелости.

Атос вместе с Арамисом и Портосом следовал за д'Артаньяном в непосредственной близости от короля. Мысли его занимало предстоящее дело и, самое главное, предстоящий разговор с разгневанной королевой-матерью. Он не сомневался, что будет очень трудно убедить Марию Медичи довериться им. Он думал об этом еще на площади, перед дворцом, со спокойным равнодушием давно ко всему привыкшего человека , наблюдая торжественную церемонию королевского выезда. Он думал только об этом, так как понимал – вести разговор с королевой-матерью придется именно ему. И даже начавшаяся охота не могла отвлечь его.

Он обладал исключительной способностью предельно сосредотачиваться на полученном задании и бегло перебирать в голове все возможные варианты своего поведения при его исполнении. Сейчас он был озабочен поиском точных, четких и убедительных аргументов, которыми следовало сломить сопротивление королевы-матери, и не заметил, что Арамис отстал.

А красавец-мушкетер, что греха таить, успевший не на шутку влюбиться в сиятельную испанку, как только краем глаза увидел, что белая кобылка герцогини свернула в чащу, не смог преодолеть соблазна и поскакал за ней.

Заметив его, герцогиня улыбнулась. Но это не придало Арамису уверенности в себе. Если бы такая улыбка появилась на устах любой другой дамы из Лувра, будь она хоть принцессой крови, он бы не сомневался в успехе. С мадам ди Лима все было сложнее…

Он скакал рядом с ней, все пытался и не мог истолковать ее улыбку. Ему казалось, что в ней кроется некая загадка: легкая насмешка, удивление и одновременно высокомерие.

Его сомнения прервал чуть дрогнувший голос герцогини. Она задала самый банальный вопрос:

– Вы хорошо знаете эти места?

И Арамис вдруг понял, что улыбка ее была вовсе не загадочной, а смущенной. И что герцогиня не поднимает на него глаз.

– Конечно, ваша светлость, я при дворе уже семь лет и мне не удалось пропустить ни одной охоты.

– Вы сказали – не удалось. Значит вы не сторонник охотницких радостей?

Арамис, так же, как и король в свое время, отметил легкую неправильность французской речи герцогини, и неуверенность непонятным образом покинула его.

– Я не люблю охотиться весной и летом, мадам. Это противно природе и Богу.

– Я хотела… – герцогиня умолкла.

– Я весь внимание, мадам!

– Хотела бы попросить вас стать моим Вергилием и вывести меня к месту привала так, чтобы не участвовать в кровавой потехе.

– Нет ничего легче: поляна, где обычно расстилают скатерти для обеда, недалеко отсюда.

– Вы ведь не бросите меня?

– Никогда, Агнес! – пылко воскликнул Арамис.

Лай собак был уже едва слышен…

Арамис улыбнулся и стал декламировать:

Порой преследует оленя он по следу

В лесах, где солнца луч не празднует победу

Над вечной полумглой, спускающийся с крон;

Порою лай собак ведет его к поляне:

Там заяц, что бежал с такою прытью ране,

Находит смерть свою в местах, где был рожден…

– Как мрачно… Вы поэт?

– О нет, герцогиня. Стихи написал настоящий поэт, хотя и дворянин по рождению. Его имя маркиз Оноре де Ракан. Он был одно время любимым пажом короля. Сейчас он в армии.

– Вы его знаете?

– Я знаю всех хороших поэтов.

– И сами пишите стихи?

– Только мадригалы… иногда…

– Вы не похожи на гвардейца, Арамис.

– А я и не должен был стать гвардейцем. Меня готовили к духовной карьере. Это единственное, что доступно младшим сыновьям обедневших родов, – с горечью добавил Арамис.

– И вы окончили семинарию?

– Иезуитский коллегиум.

– Почему же вы не приняли сан?

– Это давняя история, герцогиня.

– И все же ? Выпускник коллегиума иезуитов и мушкетер – вещи настолько несовместимые, что мне хотелось бы услышать эту давнюю историю.

– Если вкратце… До торжественного выпуска из коллегиума оставалось несколько дней. Не буду скрывать, я не был безгрешным семинаристом. Я слишком настойчиво ухаживал за дамой, пользовавшейся вниманием одного бравого офицера. Он пообещал отрезать мне уши, если я не оставлю ее в покое, и назвал меня маленьким аббатиком. Я промолчал, покинул иезуитов, не дожидаясь выпуска и принятия сана, стал брать уроки фехтования у знаменитого мастера, а зарабатывал переводами с испанского и латыни, – Арамис легко перешел на испанский язык, – а также сочинением мадригалов для безмозглых кавалеров. По утрам я изнурял себя в гимнастическом зале, фехтуя, а вечерами склонялся над бумагой… Ровно через год я отыскал того офицера, напомнил ему обещание отрезать мне уши, вызвал его на дуэль и убил…^[14]

– Убили? – герцогиня была ошеломлена.

– Да, увы… И поступил в роту мушкетеров.

– Бедный… – ди Лима протянула Арамису руку, и он поцеловал душистую перчатку.

– Если бы я не стал мушкетером, я не узнал бы вас…

– Льстец. И часто вы дрались на дуэлях?

– Стоит ли об этом говорить?

– Признайтесь, часто. И все, наверное, по таким же поводам? Из-за дам? – герцогиня не отнимала руки, а лошади, словно почувствовав что-то необычное в поведении своих всадников, умерили шаг и пошли бок о бок, отчего колени герцогини и Арамиса соприкоснулись. Герцогиня вздрогнула, зарделась, Арамис осторожно, мягким движением снял с ее руки лайковую перчатку и поцеловал ладонь там, где четкая, глубокая линия жизни сбегала к запястью. Он взглянул на герцогиню – глаза ее были полузакрыты, щеки пламенели, губы приоткрылись, обнажив удивительно белые, ровные зубы. Арамис еще раз нежно поцеловал ладонь Агнес, затем привлек ее к себе. Она глубоко, словно с облегчением, вздохнула и склонила голову ему на плечо. Арамис соскользнул с седла, взял крепкими руками герцогиню за талию и, приподняв, снял с седла, как пушинку. Она сразу же очутилась в его объятиях. Две шляпы упали на траву. Светлые, цвета спелой пшеницы кудри мушкетера и черные, как смоль волосы женщины смешались. Он почувствовал, как обмякло тело Агнес в его объятиях, и хотел было осторожно опустить ее на траву, но в это время совсем недалеко раздался звук рожка, а вслед за ним лай собак. Арамис отстранил герцогиню, несколько мгновений молча смотрел в ее застывшие шальные глаза, потом подхватил ее, поднял, посадил в седло. А сам, не касаясь стремени, взлетел на своего вороного.

Арамис действовал так стремительно, что герцогиня не успела ничего осознать и выглядела до странности безучастной. Он взял за узду ее кобылу, чтобы уехать от приближающихся к ним охотников, но лай собак, крики загонщиков, звуки рожков неумолимо надвигались. Охота мчалась прямо к ним и, казалось, охватила их со всех сторон. Арамис растерялся и в немой молитве поднял глаза к небу.

Солнце уже коснулось верхушек деревьев. В затуманенной страстью голове мушкетера явственно прозвучали слова Атоса: "…что бы ни случилось…" Сердце его тоскливо сжалось, он в отчаянии отпустил уздечку белой кобылы и провел рукой по лбу, словно отгонял наваждение.

– Мы чего-то ждем? – в недоумении спросила герцогиня.

– Агнес! – воскликнул он. – Я люблю вас! Я в вашей власти… я схожу с ума… но долг повелевает мне оставить вас… Поверьте, я разрываюсь между любовью и долгом. Никогда еще страсть не овладевала мной с такой силой! Простите, простите… я должен покинуть вас…

– Отпустите повод! – внезапно приказала герцогиня.

Арамис покорно выпустил из рук уздечку. Белая кобыла сразу же сделала несколько шагов в сторону. Арамис вскочил на своего коня, тронул его…

Неожиданно герцогиня крикнула:

– Подайте мою перчатку!

Арамис растерянно оглянулся – на траве лежала перчатка герцогини, которую он снял с ее руки и, видимо, невзначай уронил. Он свесился с седла, ловко поднял перчатку, отряхнул и подал даме. Та схватила ее, хлестнула мушкетера по щеке и яростно проговорила охрипшим голосом:

– Я больше не желаю знать вас! Не смейте никогда приближаться ко мне! Слышите? Ни-ког-да!

Всего лишь мгновение раздумывал Арамис, затем дал шпоры коню и стремительно помчался туда, где слышались звуки охоты…

Атос мерил шагами пыльную дорогу. Именно по ней лежал путь в Компьен. Невдалеке, на самом перекрестке стоял Базен, не спуская глаз с Венсенского леса, откуда должен был появиться его хозяин. С этого перекрестка можно было ехать в Брюссель через пограничный город Аррас и еще в сторону Реймса и германских княжеств, а если через десяток лье свернуть на юг, то и в Лотарингию.

Солнце уже оторвалось почти на ладонь от верхушек самых высоких деревьев и стремительно взмывало к зениту.

Д'Артаньян бродил чуть в стороне, покусывая сухую травинку, и раздумывал: чьи же это все-таки кони удалялись в сторону от ядра охоты, направляясь в чащу леса? Скорее всего, кобылка герцогини и вороной Арамиса… Но он не уверен… Жаль, не проследил… Если его предположение верно, и это были действительно они, то герцогиня с ее темпераментом могла увлечь Арамиса как угодно далеко, – во всех смыслах – забыв о возложенной на нее братом задаче совратить короля… Говорить ли друзьям о своих неопределенных подозрениях? Лейтенант, вопреки логике, решил еще немного подождать.

Портос же, особо не задумываясь, забрел в запыленный придорожный орешник и грыз зеленые, незрелые орешки, выискивая в них небольшие белые ядрышки.

– Ну что ты застыл, как тривиальный камень! – воскликнул в сердцах Атос, обращаясь к Базену и удивляясь собственному раздражению. – Проверил бы снаряжение коня, – твоему господину придется пересаживаться на него.

– Что за тривиальный камень вы упомянули, граф? – спросил д'Артаньян, услышав реплику Атоса.

– В древнем Риме на перекрестках трех дорог ставили указатели. Их так и называли – камнем трех дорог, или тривио, или тривиальный камень.

– О-ла-ла! Как я не догадался! – воскликнул д'Артаньян, который немного знал итальянский.

– На них путники писали всякую чепуху, вроде вечного "я здесь был". Теперь же мы всякую незначащую чепуху именуем тривиальностью, – видно было, что Атос с удовольствием отвлекся от своих размышлений и пустился в исторический экскурс. – Это словечко перекочевало из латыни…

– Едет!! Едет!! – вдруг закричал Базен, непочтительно перебив Атоса, и запрыгал, размахивая руками, чего уж никак невозможно было ожидать от степенного слуги.

Действительно, вдалеке появилась знакомая всем фигура Арамиса. Он скакал во весь опор.

– Ты приготовил запасную лошадь? – спокойно осведомился Атос у ажиатированного Базена и пошел к своему коню.

Глава 15

Уже смеркалось, когда они подъехали к Компьену. На дороге стоял Гримо. Увидев хозяина, он жестом указал, что следует свернуть в лес, не въезжая в городок.

Д'Артаньян отметил про себя, что в прошлый приезд, с маршалом д'Эстре они ехали иным путем, через город. Но, конечно, Гримо, выученик своего хозяина, был прав – незачем показываться горожанам.

Лес оказался частью одичавшего парка. Гримо вывел их на полянку, видимо, бывшую когда-то местом развлечений обитателей замка. Отсюда хорошо виднелись его унылые, лишенные окон стены с разбросанными без видимого порядка бойницами и две из четырех угловых башен. В башнях были окна.

– Швейцарцы живут там, – показал Гримо в сторону парка. – На смену ходят по этой тропинке, – он протянул руку, указывая на утоптанную тропинку в сотне шагов от поляны. – Планше нас ждет там, – и Гримо мотнул головой в противоположную сторону.

– Веди, – приказал Атос, и они пошли, взяв коней в повод, вслед за Гримо…

Пока друзья торопливо утоляли голод и переодевались в заранее приготовленные темные костюмы, Планше – Гримо уступил ему право рассказывать – не без некоторого тщеславия докладывал:

– Карета нанята, каретнику рассказали увлекательную историю о молодых влюбленных. Она спрятана в лесу, совсем недалеко отсюда, в самой густой части. Лошадей четверка, не такие, как у ди Лима, но вполне… – и Планше описал рукой в воздухе нечто неопределенное, долженствующее означать, что лошади приличные.

– Не болтай. Учился бы у Гримо, – сказал д'Артаньян.

– Замок охраняется только с внешней стороны.

– Знаем. К делу.

– Раз в день приезжает телега с провиантом, – Планше сказал не "с продуктами", а именно "с провиантом", как истый слуга офицера. – Ее обыскивают у сторожки и только тогда впускают во внутрь. На все оскорбительные выкрики дворян королевы-матери швейцарцы не отвечают.

– Это они умеют, – мрачно бросил д'Артаньян.

– Днем они спят… наверное… Зато как только темнеет, двое выходят в пеший дозор вокруг стен с одной стороны, и двое – с другой, им навстречу. Так что пересекаются они где-то на противоположной стороне замка.

– Так… – мрачно пробасил Портос. – И как долго они ходят?

– От последних петухов до первых, – сказал Гримо.

– Иначе говоря, примерно четыре часа, – уточнил Арамис.

– Ты обходил замок? – спросил Атос. – Сколько времени это занимает?

Планше развел руками. Часов ни у него, ни у Гримо, даже у мушкетеров, не было. Небольшие, луковичкой или бонбоньеркой, усыпанные драгоценными камнями часы на золотых цепочках уже входили в моду при дворе, но стоили баснословно дорого, а время показывали приблизительное, особенно если много ходить или, не дай Бог, скакать на лошади. Их приходилось непрерывно сверять с гиревыми напольными или, еще лучше, с башенными часами.

– Недалеко от Компьена есть аббатство. Там звонят и к вечерней молитве, и к утренней, – сказал Арамис.

– Не слышно… – ответил Гримо.

Планше уточнил:

– Если ветер в нашу сторону, что-то уловить можно…

– Будем считать на один обход четверть часа, – подвел итог маленькой конференции по вопросам точного времени Атос. – Дальше, Планше.

– Еще мы обнаружили, что ночью в замке светится только одно окно. В правой угловой башне. Но, мсье лейтенант, оно на третьем этаже. А вы сами говорили, что старуха… я хотел сказать королева… не любит спускаться по лестницам. Кой черт мог ее занести на третий этаж?

Мушкетеры задумались. Действительно, престарелая Мария Медичи не терпела лестниц. Даже в своем Люксембургском дворце она жила на первом этаже, из-за чего приходилось топить на ее половине все камины, чтобы прогонять сырость, идущую из парка. С другой стороны, именно она обычно засиживалась за полночь, читала или писала письма.