Текст книги "Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна (СИ)"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Впрочем, подумал он, вряд ли это Базен. Он бредет сейчас где-то по дороге в Париж, если не спит сурком, зарывшись в стог сена.

Арамис взял бутыль, наполненную ароматной водой, привезенной из далекого немецкого города Кельна, обтер лицо, поискал глазами шпагу, подхватил ее, обнажил, пересек темную, крохотную гостиную и встал, прислушиваясь, у двери.

Вполне приличную, по мушкетерским меркам, квартирку, состоящую из двух каморок – спальни и гостиной – и кухоньки, где спал обычно Базен, если мушкетер не принимал очередную прекрасную гостью, он смог снять относительно недавно, получив крохотное наследство от тетушки, о существовании которой до того и представления не имел. Правда, расположена была квартирка на пятом, последнем этаже одного из тех высоченных домов, что понастроили в центре Парижа по распоряжению регентши Марии Медичи, изуродовав, на взгляд Арамиса, прекрасный вид на Собор. Зато стоили квартирки дешево. И дверь была хлипкая, такую Портос мог вышибить одним ударом кулака.

Он прислушался.

Если бы там стояли гвардейцы кардинала, они бы сопели и нетерпеливо топтались, скрипя ботфортами.

А за дверью была тишина.

Он открыл дверь.

На пороге стояла хорошенькая, насколько можно было судить в полумраке лестницы, черноволосая служанка в кружевном чепце. Что-то в ее облике показалось ему знакомым. Он нисколько не удивился – по утрам к нему часто прибегали посланцы, реже посланницы парижских прелестниц с приглашением на вечер.

– Входи, милочка, – сказал он и отступил от двери, давая девушке возможность войти. – У тебя записка? Можешь вручить ее мне.

Но служанка, войдя, сразу же прошла в скромную гостиную. Арамис пожал плечами и последовал за ней. А она, постояв несколько секунд спиной к нему, словно собиралась с мужеством, порывисто обернулась к мушкетеру, встала на колени, сдернула чепец служанки с головы, отчего ее иссиня-черные волосы волной упали, закрыв пол лица, на плечи и, протянув к Арамису прекрасные руки, произнесла прерывающимся от волнения голосом:

– Прости меня!

Пораженный Арамис узнал герцогиню. Он оторопело смотрел на стоящую перед ним на коленях женщину и растерянно молчал. А в глазах ее заблестели слезы, на щеках появился лихорадочный румянец, и мгновенно пересохшие, будто в лихорадке, губы произносили удивительные, потрясающие слова:

– Я была не в себе… я виновата перед тобой… Я люблю тебя, безумно люблю… прости… Там, на охоте, когда ты так внезапно отвернулся от меня, я чуть с ума не сошла…Прости, только сегодня я поняла, куда ты спешил…

Арамис бросился к ней, поднял на руки и, покрывая поцелуями склонившееся к нему лицо и серые, вдруг потемневшие, как агат, глаза, из которых, наконец, полились слезы, понес в полутемную спальню…

Солнечные лучи пробивались сквозь щели в ставнях, будто раскаленные клинки, и рассекали обнаженное женское тело, распростертое на смятых простынях. Судя по яркости света, прошло не менее четырех часов с того момента, кода он заключил ее в свои объятия, но Арамису казалось, что минуло лишь одно мгновение.

Герцогиня спала.

Неправдоподобной длины ресницы чуть-чуть вздрагивали, щеки еще хранили жар объятий, пунцовели нацелованные, слегка приоткрытые губы, а легкое, неслышное дыхание свидетельствовало о полной умиротворенности и, как с мужской гордостью подумал Арамис, удовлетворенности молодой женщины.

Его изучающий взгляд скользнул ниже, по белоснежной, без единой морщинки шее, и еще ниже, где чуть расплывшись от собственной сладкой тяжести, вызывающе и самодовольно смотрела на него самая прекрасная грудь, какую только он видел в своей многоопытной жизни.

Арамис приподнялся на локте, чтобы продолжить свое исследование, и Агнесс открыла глаза.

– Бесстыжий, – шепнула она.

– Разве я не вправе наслаждаться зрелищем самого изумительного тела во всем мире?

– Бесстыжий, – повторила герцогиня. – Дать мне заснуть, когда у нас так мало времени! – и она, потянувшись, обняла мушкетера…

Полоски солнечного света сползли к самым ногам любовников и теперь освещали край простыни, готовой вот-вот упасть на пол. Четыре ноги, две мускулистые и покрытые темными волосами, две стройные и белоснежные, как у мраморной греческой статуи, сплетались, лаская друг друга мягкими прикосновениями.

Потом герцогиня приподнялась и стала овевать себя и мушкетера огромным веером, отчего грудь ее соблазнительно подрагивала.

– Я люблю тебя, – несколько запоздало и неожиданно для самого себя сказал вдруг Арамис.

– Еще! – попросила, словно маленькая девочка, герцогиня.

– Я очень люблю тебя! – повторил Арамис и с удивлением понял, что в его словах нет ни капли притворства. – Но как ты нашла меня? Особняк Люиней на другом конце города.

– Ради того, чтобы услышать эти слова, я готова пересечь не только Париж, но и всю Францию.

Герцогиня с треском сложила веер и прильнула к Арамису. Они вновь целовались, нежно и трепетно, как юные пастух и пастушка.

– И все же, как ты нашла меня?

– Меня проводил Планше.

– Планше? – удивился Арамис.

– Да, он такой забавный.

– Но откуда ты его знаешь?

– Он слуга д'Артаньяна.

– Это вовсе не объясняет…

Ты ревнуешь меня к своему лейтенанту?

– Нет! Но согласись, странно, что ты так легко сумела отыскать слугу д'Артаньяна, да еще ночью.

– Видишь ли, он успел завоевать сердце моей камеристки за несколько приездов лейтенанта к нам. А моя камеристка проговорилась мне, что провела ночь с Планше и…

– Можешь не продолжать. Теперь я понимаю, откуда у тебя этот очаровательный наряд.

– Ты считаешь, что мне больше идет быть камеристкой?

– Просто я считаю, что тебе любой наряд к лицу и больше всего идет тот, который в данный момент на тебе. Как сейчас.

– Ты прелесть! Но я могу носить его только когда я с тобой. Скажи, это правда?

– Что? – насторожился Арамис. Неужели Агнесс начнет расспрашивать его о прошлых увлечениях.

Но герцогиня притянула его к себе и шепнула на ухо:

– Это правда, что вы освободили старую королеву?

Несколько мгновений Арамис растерянно молчал. Вспомнились слова герцогини, которые он пропустил мимо ушей, пораженный ее появлением у него в квартире: “Только сегодня я поняла, куда ты спешил”. Как она узнала? Неужели проболтался Планше? Нет, это невозможно…

– Кто тебе сказал?

– Никто.

– Тогда откуда ты это взяла?

– Догадалась. Когда любишь, становишься проницательным.

– Ты не находишь, что это довольно смелое умозаключение?

– Я просто кое-что сопоставила. Ты умчался, словно вихрь, когда солнце поднялось над верхушками деревьев. Но не было никакого сигнала, созывающего мушкетеров. Шеврез сказала, что ты вспомнил о Боге. Но я думала, думала и поняла, что ты, увидев, как высоко стоит солнце, понял, что опоздал…

“Однако, она наблюдательна!” – подумал мушкетер.

– Потом в конвое короля двое суток не было ни тебя, ни д'Артаньяна, ни Портоса, ни этого хмурого мушкетера с лицом испанского гранда с картины Эль Греко.

– Атоса…

– Да. А потом Планше немного проговорился.

– Как это можно проговориться немного?

– Когда моя камеристка попросила его проводить меня, он стал отнекиваться, говоря, что провел двое суток в седле.

Арамис рассмеялся.

– Получается, что камеристку он любить мог, а проводить госпожу сил не хватило…

– Не уводи разговор в сторону. Но именно его слова о двух днях в седле натолкнули меня на кое-какие мысли. И когда я сопоставила… – герцогиня не докончила и состроила умное лицо.

– Что именно?

– Когда неизвестные освободили мадемуазель де Фаржи, тоже шли разговоры о четырех рыцарях.

“Все так, – подумал Арамис. – Меня не было, зато был де Рошфор”.

– И не нужно смотреть на меня, как на глупенькую дурочку. На это способны только вы, последние паладины… – все остальное потонуло в поцелуях.

Их прервал негромкий стук в дверь.

Герцогиня вздрогнула и отстранилась от мушкетера.

– Кто это может быть?

– Не знаю.

– Может быть, Базен? Твой слуга?

– Базен, скорее всего, спит как сурок, где-нибудь на полпути к Парижу в стоге сена.

– А вдруг это посыльный из роты? Я не хочу, чтобы ты уходил… Не уходи, этот день наш. Дома я сказала, что еду помолиться с королевой Анной в ее любимый монастырь. Я действительно знаю настоятельницу, милейшую Луизу де Молле. Так что меня не ждут до самого вечера. А вдруг я останусь ночевать в монастыре, – и она стала ластиться к Арамису. – Ведь настоятельница меня не прогонит?

– Не прогонит! – с улыбкой заверил ее Арамис.

В дверь больше не стучали.

Арамис прислушался, сел, мягко отстранил льнущую к нему молодую женщину, встал, задрапировался в простыню, как римский патриций в тогу, взял шпагу, прислоненную к креслу, и двинулся к двери.

– Ты так спешишь в Лувр? – с укоризной воскликнула герцогиня.

– Если это записка от де Тревиля, я прочту ее и оставлю на лестнице, как будто меня не было дома.

– Тогда зачем читать?

– А вдруг что-то важное?

– Важнее, чем наша любовь?

Арамис решил оставить этот чисто женский вопрос без ответа, ибо скажи он хоть что-нибудь – тут же последует спор, в котором не будет победителя, а будут только обиженные.

Он открыл дверь.

На пороге стояла корзина с фруктами, окороком и двумя бутылками. Сверху лежала записка. Арамис сразу узнал жесткий, угловатый почерк д'Артаньяна. Он взял корзину, внес в комнату, прочитал громко:

“Дорогой друг! Я выхлопотал у де Тревиля для вас трое суток отпуска. Посылаю провиант в осажденную любовью крепость. Ваш д'А.”

– И теперь ты станешь отрицать, что вы освободили старую королеву?

Арамис не ответил, он был занят ответственным делом – откупоривал одну из двух бутылок…

Глава 22

Дождавшись в кордегардии возвращения Планше, относившего мушкетерам записочки об увольнении на три дня, а Арамису еще и корзинку с “провиантом”, д'Артаньян отпустил слугу до вечера, а сам поднялся во дворец.

Некоторое время тишину Лувра не нарушало ничего – даже уборщики были непривычно тихими, и лейтенант почувствовал, что его охватывает предательская сонливость.

Наконец за дверью королевской спальни послышались едва различимые шаги, дверь отворилась, и мимо лейтенанта прошмыгнул Дюпон, пожелав на ходу доброго утра.

На обратном пути он остановился и сообщил:

– Его величество приказал послать скорохода за кардиналом.

Кардинал приехал через час.

В ответ на воинское приветствие – д'Артаньян знал, что кардинал неравнодушен ко всем рутинным проявлениям воинской субординации – Ришелье благословил мушкетера и, внимательно поглядев ему в лицо, спросил, что было не в обыкновении первого министра:

– У вас усталый вид. Ночное дежурство оказалось беспокойным?

– Вы очень заботливы, ваше высокопреосвященство, – поклонился лейтенант. – После возвращения с охоты двор долго не мог утихнуть.

Кардинал сочувственно покивал.

Лейтенант подумал, что король повел себя на удивление предусмотрительно, приказав ему находиться утром в Лувре. Теперь у кардинала сложится впечатление, что он вернулся во дворец с охоты вместе со всеми. Ничего лучшего, чем беглый разговор с кардиналом, не смог бы придумать и самый изощренный заговорщик.

Примерно через час кардинал покинул спальню короля, и Дюпон тут же сделал знак лейтенанту, что Людовик желает его видеть.

– Вас видел кардинал?

– Да, сир.

– Он что-нибудь спросил?

– Да, сир. Почему у меня усталый вид.

– Значит, он что-то подозревает. И что вы ответили?

– Что после возвращения с охоты двор долго не мог успокоиться.

– Разумно.

Д'Артаньян видел, что король хочет его о чем-то спросить, но не решается.

– Вы должны скоро смениться, лейтенант?

– Да, сир.

– Но ведь вчера вечером заступил Коменж.

– Я рассчитал, что поскольку мне необходимо утром быть у двери вашего величества, незачем сидеть ночью вдвоем, и поэтому подменил лейтенанта графа де Коменжа с условием, что передам дежурство его сменщику, лейтенанту де Тьерри. Он должен быть здесь к девяти утра.

– Разумно, – повторил король.

Он явно мялся и никак не решался приступить к тому, ради чего вызвал мушкетера.

– Насколько мне известно, вы знакомы с герцогиней ди Лима?

– Я удостоен ее дружбы.

– Я бы хотел попросить вас… не по долгу службы… Просто я не хочу посылать скорохода и привлекать внимание….

Мрачное подозрение шевельнулось в душе лейтенанта. Король слишком явно оказывал внимание мадемуазель де Отфор. Если бы лейтенант знал о двух последних днях охоты…

– Вы не могли бы по дороге домой заехать к герцогине ди Лима и передать мое приглашение ей и мадемуазель де Отфор позавтракать со мной?

Д'Артаньян облегченно вздохнул.

“Герцогиня в гнездышке у Арамиса, а Марго без тетушки во дворец не поедет!” – хотел бы крикнуть он, но вместо этого произнес как можно более почтительно:

– Всегда к услугам вашего величества!

– И не стоит беспокоить старого ди Лима, – торопливо добавил король, словно его лейтенант был совсем уж ничего не соображавшим кадетом.

Мадемуазель искренне обрадовалась его приходу.

– Почему я не видела вас на охоте, лейтенант? – спросила она, усаживая его в гостиной на памятную по первому знакомству софу. Сама девушка расположилась в высоком кресле.

– Охраняя короля, не обязательно быть на виду у всех, мадемуазель.

Марго слегка покраснела. Она подумала, что лейтенант вполне мог видеть, каким вниманием окружил ее Людовик.

– Король был очень любезен с вами, – д'Артаньян правильно расценил ее внезапное смущение, и его сделанный наугад выстрел поразил цель: ланиты девушки залила пунцовая краска. Темная волна ревности захлестнула его, но он, сделав над собой усилие, продолжал с натянутой улыбкой:

– Я здесь по его поручению! – лейтенант встал. – Его величество приглашает ее светлость герцогиню ди Лима и вас, мадемуазель, на завтрак!

Марго смутилась еще сильнее, если это только возможно.

– Но это невозможно, шевалье!

– Почему?

– Тетушки нет в Париже. А я без нее не поеду…

– Но его величество приглашает герцогиню именно ради вас, насколько я понимаю, – и черные глаза лейтенанта впились в лицо мадемуазель.

– И потом, я уже завтракала! – беспомощно воскликнула девушка.

Это было так неожиданно, что д'Артаньян несколько мгновений растерянно смотрел на нее и только потом облегченно рассмеялся.

– Чему вы смеетесь, шевалье?

– Вы единственная! В том смысле, что только вы на приглашение короля могли ответить “я уже завтракала”.

Но я действительно уже завтракала… – как бы оправдываясь, произнесла Марго. Она не могла разобраться в себе, понять, почему именно с лейтенантом ей так неприятно говорить о внимании короля к ней.

– А где сейчас ее светлость? – спросил мушкетер, хотя и знал великолепно ответ на этот вопрос.

– Она поехала в монастырь… возможно, останется там ночевать, то есть осталась там ночевать…

– Вы не знаете, в какой монастырь? Король может задать мне этот вопрос, и я хотел бы знать, что отвечать его величеству.

– Я знаю только то, что туда обычно ездит королева Анна.

– Понятно.

– А почему король прислал вас, а не придворного скорохода?

– Наверное, потому, что придворные скороходы любят поговорить, а то, что знает один, знают остальные, и вслед за ними весь Лувр.

– Но в прошлый раз король прислал за мной скорохода.

– Да? – неопределенно протянул лейтенант.

– Я не поехала на охоту, сославшись на головную боль. И он прислал скорохода. Разве вы не видели?

Д'Артаньян не видел: в это время он с нетерпением поджидал Арамиса на дороге, ведущей в Компьен. Значит, Марго провела с королем целых два дня! Он опять почувствовал, как закипает в нем ревность. Ревность к своему королю, человеку, которого он должен был любить, а порой даже любил, но чаще жалел.

– Скороход был неумолим. Так приказал король, – вот и все, что он повторял.

– В отличие от меня, – мрачно заметил мушкетер.

– Представляете, для скорости он даже повез меня прямиком через площадь, на которой совершалась казнь!

– Через Гревскую?

– Да. Там собралось ужасно много простого народу. Все ждали, чтобы приехал кардинал. В этот день должны были отрубить голову мадемуазель де Фаржи. Представляете? Обезглавить девушку, фрейлину королевы! Люди надеялись, что король помилует ее…

– Ее или портрет?

– Вы шутите, шевалье, а ведь это ужасно. Приговорить к смертной казни молодую девушку! Король просто обязан был помиловать ее!

– О, Марго, зачем растрачивать помилования, коль скоро де Фаржи сбежала и сейчас в безопасности! – воскликнул д'Артаньян, не скрывая язвительности.

– Возможно, шевалье, вы правы, – девушка восприняла его слова совершенно серьезно. – Как вы думаете, где она сейчас?

– Я же сказал, в безопасности, – не удержался от улыбки лейтенант.

Улыбнулась и Марго. Она явно получала удовольствие от болтовни, глаза ее разгорелись, и лицо оживилось. Она никак не напоминала ту, кто, казалось, совсем недавно ходила в трауре, с опущенными глазами, безутешная и замкнутая в себе, оплакивающая погибшего родственника, вероятно, единственного товарища после выхода из монастыря.

– Неужели никто не догадывается, куда она могла скрыться?

Этого не знает даже граф де Рошфор.

– Почему именно он?

– Потому что кардинал поручил ему отыскать беглянку.

– А вы каким образом это узнали?

– Совершенно случайно, – ответил лейтенант, и мысленно упрекнул себя за несдержанность: разговаривая с болтушками, ты и сам становишься болтлив.

Впрочем, подумал лейтенант, когда я разговаривал с ней в прошлый раз, уже можно было догадаться, что она тоскует в обществе пожилых, озабоченных политикой людей, тем более что по натуре Марго человек легкий.

– Я столкнулся с графом, когда он выезжал из Сен-Мартенских ворот в надежде перехватить мадемуазель. Мы разговорились…

– Но ведь он, наверное, спешил?

Бог мой, подумал д'Арьаньян, я, кажется, окончательно запутался в мелких неточностях.

А сам сказал:

– Мы с ним давно знакомы. Можно сказать, друзья.

– А тетя сказала, что мушкетеры короля не в ладах со сторонниками кардинала.

Ага, они, оказывается, тут обсуждают мушкетеров, – подумал лейтенант. Герцогиню интересовал Арамис, это понятно. Хотел бы я знать, кто волнует воображение малютки Марго?

– Она ошибалась?

– О, нет, это действительно так. Но мы с Рошфором давние знакомые. Мы с ним четыре раза дрались на дуэли и в результате подружились.

– Вы его ранили? – глаза Марго так и горели от любопытства.

– Только первые два раза. Он мне приятен, и в последующих дуэлях я просто выбивал шпагу у него из рук, чтобы не ранить его самолюбие.

– Вы так хорошо фехтуете?

– Я лейтенант королевских мушкетеров, и лучше меня фехтуют только капитан де Тревиль и король.

– Вы очень скромны, шевалье! – девушка игриво покачала головкой, ее волосы упали на плечи, отчего она стала еще более очаровательной.

Лейтенант вскочил на ноги, не в силах сдерживать желание обнять Марго и осыпать поцелуями, сделал шаг к ней, но вдруг увидел ее большие удивленные глаза и невероятным усилием воли взял себя в руки.

– Я вынужден откланяться, мадемуазель, ибо чем больше мы с вами беседуем, тем дольше король остается без завтрака. Хотя, видит бог, мне очень приятно болтать с вами, Марго!

Он уже уходил, кода в комнату вплыла дуэнья и, поджав тонкие губы, укоризненно поглядела на девушку.

– Мадемуазель, я спешу к королю, – сказал он, предупреждая упреки почтенной матроны, – чтобы сообщить, что ее светлость герцогиня ди Лима на богомолье!

Во дворе особняка слуги, обычно расторопные, не спешили подать ему коня. Д'Артаньян понял, в чем дело, когда к нему подошел монах-иезуит брат Игнацио, перебирая четки эбенового дерева тонкими нервными пальцами, ногти на которых были безжалостно срезаны в упор, что, по-видимому, говорило о смирении монаха.

– Это вы приказали не подавать мне коня, падре? – пошел в атаку лейтенант.

– Кто я, чтобы приказывать, шевалье?

– Но вы хотели поговорить со мной?

– Если слову божьему открыта ваша душа.

– А если нет?

– Зачем же возлагать хулу на себя, сын мой? Ваши поступки говорят об истинно христианской душе.

Французский язык монаха был почти безукоризненным.

– Я вижу, что потребность оказывать помощь ближнему является одной из привлекательных черт вашего характера.

– Святой отец, слушая вас, я подумал, как счастливы герцогиня ди Лима и мадемуазель де Отфор, имея такого духовного наставника. – Острый взор лейтенанта уловил мелькнувшее на мгновение выражение властного самодовольства в глазах монаха.

Иезуит тотчас опустил глаза, и его пальцы стали быстрее перебирать четки.

– О чем же вы хотели поговорить со мной, святой отец?

– Вы часто бываете в нашем доме, шевалье.

– И ваша проницательность подсказывает вам, что меня привлекает молодая госпожа? – д'Артаньян опережал в разговоре иезуита, и тот чувствовал себя непривычно, отчего испытывал неудобство. Обычно именно он вел разговор, вгоняя собеседника в растерянность острыми вопросами.

– Она еще совершенное дитя.

– Однако, это дитя уже оставило монастырь. Это означает, что благочестивые сестры сочли ее достаточно взрослой для замужества. Или вы не согласны с их мнением?

Монах уже открыл было рот, чтобы возразить, но мушкетер стремительно продолжил:

– Не будь я так беден, – он обаятельно улыбнулся, – я попросил бы ее руки. Но она достойна принца. А я лишь преданный друг, всегда готовый прийти к ней на помощь, – и крикнул:

– Эй, кто-нибудь! Дождусь я сегодня коня?

Появившийся немедленно конюх подвел коня, мушкетер прыгнул в седло, отсалютовал монаху и поскакал прочь со двора особняка Люиня.

Он был весьма доволен собой: поставил на место иезуита, ни разу не оскорбив его грубым словом.

Нет, он не был безбожником.

Просто его католические убеждения были слишком молоды, так как он получил их от своего отца, признавшего мессу уже в зрелые годы вслед за своим кумиром Генрихом IV, тогда еще Генрихом Наваррским. А протестантские догмы, которые признавали его недавние предки, были слишком абстрактны для него. Он участвовал в осаде Ла Рошели, столицы гугенотов во Франции, и ничуть о религиозных различиях не задумывался. Гасконцы попали под влияние ересиархов всего сто лет назад, а до того были такими же правоверными католиками, как и люди по ту сторону Пиринеев. Легкий налет атеизма в его взглядах убедительно показывал, что нельзя слишком часто перепахивать духовное поле души, готовя его под новый посев – почва мельчает и усыхает…

Он гнал коня галопом, понимая, что непростительно задержал короля.

Однако Людовик умилился, когда лейтенант красочно рассказал ему, как пришлось ждать, пока мадемуазель изволит встать, и поблагодарил за службу. Более того, когда он уходил, его остановил Дюпон и вручил внушительный кожаный мешочек с золотом – те самые пистоли, в получении которых лейтенант сомневался.

Глава 23

Ужин в особняке Люиня протекал, как всегда, в торжественном молчании, лишь изредка прерываемом замечаниями старого герцога ди Лима касательно вина, поданного к мясу, или десерта, не удовлетворявшего его изысканный вкус.

Обычно эти придирки раздражали герцогиню, но в этот вечер, первый после ее возвращения из монастыря, где она, по ее рассказам, отлично провела время с подругой детства, королевой Анной Австрийской, ничто не могло испортить ее хорошего настроения. Она прикрывала глаза, и в ее воображении на противоположном конце стола возникал вместо старого герцога Арамис, и тогда она загадочно улыбалась и мысленно посылала ему слова любви, пригубляя прекрасное бордосское, любимое вино мушкетера, так похожее на вина Испании.

За столом, кроме герцога и герцогини, сидели мадемуазель де Отфор и иезуит брат Игнацио. Маргарита была погружена в свои думы, а монах не сводил пытливого взора с герцогини.

– Вы сегодня удивительно хорошо выглядите, дочь моя, – решился, наконец, прервать молчание иезуит. – Вам полезно отдыхать на свежем воздухе. У вас чудесный цвет лица и умиротворенный вид.

– Вы находите? – герцогиня безмятежно улыбнулась.

– Как здоровье старого герцога де Буа-Трасси? – неожиданно спросил герцог ди Лима.

– Мой друг, неужели вы думаете, что старый герцог был с нами в монастыре?

– Помню, его мучила подагра, – пропустил мимо ушей герцог вопрос жены. – Мы встречались с ним на переговорах о браке инфанта Филиппа и принцессы Изабеллы. Сколько же лет тому назад это было? Пятнадцать, шестнадцать?

– Пятнадцать, сын мой, – сказал монах.

– Да, да… пятнадцать. И уже подагра. Она все еще мучает его?

– Мой друг, я же сказала вам, что его не было с нами в женском монастыре. И вообще, он не выезжает в свет и не бывает при дворе.

– А он всего лишь на пять лет старше меня.

– Но вы тоже почти не выезжаете в свет, мой друг.

– Подагра мучила его уже тогда, когда мы обсуждали женитьбу инфанта Филиппа и принцессы Изабеллы. Он не ограничивал себя в еде и винах, хотя я и говорил ему, что воздержание угодно Богу.

– Воистину так, сын мой, – согласно заметил монах и сделал хороший глоток красного вина.

Больше до конца ужина никто не произнес ни слова.

Когда, воздав благодарение Богу, все встали из-за стола, иезуит подошел к герцогине.

– Я бы просил вас, дочь моя, уделить мне несколько минут внимания.

– Слушаю вас, отец мой.

– Я буду ждать вас в кабинете.

– Хорошо, отец мой, – тень настороженности мелькнула на лице герцогини, однако, она не стала спрашивать монаха, о чем тот хочет поговорить с ней.

Она сопроводила своего мужа в библиотеку, где он, по обыкновению, устроившись в удобном кресле, читал, а вернее, дремал над книгой перед камином – его топили каждый вечер, несмотря на лето.

Когда герцогиня, наконец, вошла в кабинет, монах стоял у стола и молился. Его пальцы перебирали четки, а глаза, обращенные долу, казалось, ничего не замечали. Но, тем не менее, он сразу же перестал молиться и сурово поглядел на герцогиню.

– О чем вы хотели поговорить со мной, святой отец?

– О вас, дочь моя.

Герцогиня ничего не сказала, только тень тревоги легла на ее лицо.

– Вы не спрашиваете, отчего я хочу говорить именно о вас, и это дает мне основание полагать, что вы уже догадались о предмете нашей беседы.

Герцогиня села к камину, в котором, в отличие от камина в библиотеке, уже месяц как не зажигали огня, и жестом предложила сесть монаху.

– Мне тридцать лет, святой отец, а моему супругу семьдесят пять, как вам хорошо известно, и единственное, чем он может похвастать, это отсутствие подагры.

– Не лукавьте, дочь моя.

– Разве я лукавлю?

– Да, и вы отлично это осознаете. Вы знаете, что церковь готова понять веление плоти, дочь моя. Но не может простить, если оно вошло в столкновение с велением долга.

– Не вам говорить мне о велении долга! – воскликнула герцогиня.

Иезуит предпочел не вдаваться в невыгодный для него спор. Он взял пуфик, поставил его в ногах молодой женщины, сел. Скромно, на краешек, дабы не погрузиться в его ласкающую и затягивающую мягкость, погладил четки, вздохнул.

– О долге духовной дочери, – елейно уточнил он. – Не вы ли скрыли от меня на исповеди, что красота некоего мушкетера пробудили в вас плотские желания?

– Грешна, святой отец.

– Но этот грех повлек за собой другой. Не грех нарушения долга перед Господом нашим, но долга, почти столь же великого – перед Испанией…

– Но святой отец… – с возмущением перебила его герцогиня, не привыкшая, чтобы с ней разговаривали в таком тоне.

– Я не закончил, дочь моя! – повысил голос иезуит. – Именно перед Испанией. Ваш родственник, кардинал Оливарес, первый министр, правая рука самого короля, счел возможным возложить на вас великую миссию: склонить Людовика к сохранению дружбы между нашими двумя странами. Она расцвела при королеве Марии и развивалась бы далее, если бы не пришел к власти Ришелье, кардинал Римской святой церкви, позорящий свое звание возмутительными соглашениями с протестантами…

– И если я преуспела бы в этом, вопреки тому, что жена Людовика – сестра нашего короля, такой зов плоти не возмутил бы высокие чувства церкви?

– Дочь моя…

– А вас приставили шпионить за мной!

– Удерживать от мирских соблазнов на пути к высшей цели.

– Высшая цель – залезть в постель к Людовику?

– Высшая цель – процветание Испании и Святого престола.

Внезапно в прекрасных глазах герцогини заблестели слезы.

– Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

– Никто вас и не осуждал бы, дочь моя, если бы не одно прискорбное обстоятельство.

– Какое, святой отец?

– С того момента, как ваш взор пал на смазливое лицо молодого мушкетера, ваши, так удачно начавшиеся отношения с королем Людовиком, приобрели столь отчетливо невинный характер, что подруга вашей юности королева Анна Австрийская перестала вас ревновать к мужу. А ведь был момент, когда она готова была вцепиться вам в волосы – фигурально, дочь моя, фигурально, что, к великой радости нашей, говорит об одном: несмотря на все странности брака любимой сестры нашего короля с Людовиком, она все еще неравнодушна к нему. Это позволяет надеяться, что и в нем с возрастом пробудится чувство к ней, то самое, которое должно быть в супруге и которое позволит нам оказывать на него должное влияние.

Герцогиня прерывисто вздохнула.

И тогда, не справившись с напускным смирением, иезуит вдруг словно взорвался:

– А кто встал на пути к великой цели? Смазливый мальчишка, волокита, дуэлянт, убивший на дуэлях несть числа невинных жертв, недоучившийся иезуит, предавший коллегиум, отвергнутый любовник развратной Шеврез, высокомерной де Бау-Трасси, распущенной Марсильяк…

– Игнацио, вы забываетесь!

– …и все они бросали его, как только убеждались в его никчемности, ничтожности, неспособности к благим делам, духовной нищете…

– Не говорите того, чего не знаете! – крикнула герцогиня, и ее лицо исказилось.

Это было так на нее не похоже, что монах выпустил четки и перекрестился.

– Не они бросали его, а он оставлял их, потому что ищет в женщине не внешнюю красоту, а духовное совершенство. И не вам, Игнацио, чернить его или попрекать меня. Это вы, поправ тайну исповеди и духовного общения, впутали политику в отношения с духовной дочерью, кощунственно нарушив тем самым святость уз, соединяющих пастыря с верующей. Вы доносите на меня! Да, да! Добро бы только моему родственнику, кардиналу. Но вы доносите и ордену! Я это сейчас поняла. Доносите то, что обязаны хранить, как тайну исповеди.

Монах поднял перед собой руки ладонями вперед, как бы отгораживаясь от возмутительных обвинений, и попытался что-то сказать. Но герцогиня уже кричала:

– Что ж, доносите! Но не забудьте сообщить, что Арамис недавно оказал, может быть, самую большую услугу Испании, о какой можно только мечтать!

– Какую? – быстро спросил монах.

Герцогиня внезапно осознала, что чуть не выдала тайну, доверенную ей между двумя объятиями, и что попади эта тайна в цепкие руки иезуита, благородный поступок мушкетера и его друзей может стоить им всем головы, и умолкла.

– Какую? – повторил монах.

Герцогиня промолчала.