Текст книги "Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна (СИ)"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Да-а? А что он умеет? – высокомерно спросил Рошфор. – У нас в поместье, помнится, протрезвлялись в пруду… – он отстранил д'Артаньяна величественным жестом, нетвердыми шагами пересек трактирный зал, давно опустевший к этому позднему часу, постоял, покачиваясь, в дверном проеме, пытаясь, видимо, обрести некую устойчивость. Его фигура в широком коротком плаще, в сбитой на затылок шляпе с пышным страусовым пером и в поднятых, как для верховой езды, отворотах ботфортов с длинными, сверкающими в лунном свете шпорами являла странное зрелище. Затем, расставив ноги и пошатываясь, он удалился.

Д'Артаньян условным свистом позвал Планше. Тот вскоре явился, сонный и недовольный.

– Чего изволите? – буркнул он.

– Видишь, кавалер идет по улице?

– Граф де Рошфор что ли?

– Ну да. Пойди за ним и проследи, чтобы он чего-нибудь не натворил – он пьян в дым.

– Воля ваша… – пробормотал Планше. – Хотя я слуга вам, а не ему…

– Поговори мне! – строго сказал д'Артаньян.

Планше потрусил за графом…

Лейтенант прихватил пару бутылок вина и поднялся к себе на второй этаж, намереваясь отдохнуть и поразмыслить над словами Рошфора.

Но из этой благой затеи ничего не вышло.

Не успел он осушить и одного стакана, как хлопнула входная дверь, и раздался голос Планше:

– Мсье лейтенант! Граф хотел топиться, но я ему помешал, и теперь он ругает меня на чем свет стоит, но зато трезвый.

– А где он?

– Там, сидит на берегу и совсем на графа не похожий.

– Ты-то чего весь мокрый? – засмеялся д'Артаньян.

– Так я ж его из Сены тащил! – возмутился Планше. – Сами велели, сами и смеетесь…

– О, Боже! – понял наконец лейтенант. Вскочил, приказал Планше допить бутылку вина, чтобы согреться и растопить огонь в очаге, а сам поспешил к реке.

Граф сидел на берегу, как мокрая, нахохлившаяся птица. Его била мелкая дрожь.

– Вы с ума сошли, милейший граф! – воскликнул, подходя к нему, д'Артаньян. – Купаться ночью, в одежде!

– При чем тут ночь? Я не собирался купаться.

– Вы можете простудиться..

– Я никогда не простужаюсь! Черт бы побрал вашего слугу!

– Однако, вы неблагодарны – он не дал вам утопиться.

– Да не хотел я топиться, не хотел! Неужели не понятно?

– Что же тогда вы делали в Сене?

– Про-трез-влял-ся! Ясно вам? И что это вы следите за мной, как нянька?

– Не я, а мой слуга. Кстати, а где ваш?

– Я не взял его, чтобы не было свидетелей нашей дуэли.

– Дуэль без секундантов?

– Слуга не может быть секундантом… Впрочем, д'Артаньян, дуэль не состоялась, не так ли? Так зачем говорить о секундантах… – он встал, поправил шпагу, из ботфортов хлынула вода, плащ съехал на одно плечо. – Вы дали мне хороший совет, я воспользуюсь им, – и Рошфор пошел прочь.

Нелепая, жалкая фигура обычно блистательного вельможи заставила д'Артаньяна изменить прежнее решение.

– Постойте, граф, вы не справитесь в одиночку! Вас схватят и казнят вместе с мадемуазель! – крикнул он.

– Вы же мне отказали, когда я попросил у вас помощи, – обернулся Рошфор.

– А теперь передумал!

Рошфор не ответил и ускорил шаг.

Д'Артаньян догнал его, схватил за мокрый плащ.

– Да остановитесь же вы! Я не для того четыре раза даровал вам жизнь, чтобы теперь вот так вот, запросто, отдать в руки палачам!

Рошфор остановился при этих словах, и они оба неожиданно для себя рассмеялись.

– Граф, – сказал д'Артаньян, отсмеявшись. – У меня есть предложение, и дьявол меня разрази, не самое плохое! Мы пойдем сейчас к Атосу. От него, уже втроем – к Портосу, а затем к Арамису. Потом устроим военный совет и к рассвету, надеюсь, будем готовы действовать. Но нас уже будет пятеро!

– Я бы обнял вас от всей души, д'Артаньян, если б не был таким мокрым! – с жаром воскликнул Рошфор. – Никогда этого не забуду! Я ваш должник!

Атос еще не спал, он читал Плутарха при свете оплывших свечей. Когда Гримо ввел в его комнату д'Артаньяна и мокрого Рошфора, он не выказал никакого удивления.

– Граф де Рошфор оказался в затруднительном положении и решил, что лучшие помощники в таком случае – бывшие враги, – сказал д'Артаньян.

– Вы правильно решили, граф, – едва заметная улыбка тронула губы Атоса. – Гримо, вина!

– Нет, нет, только не вина, благодарю вас, – поспешно произнес Рошфор. – Я едва смог протрезветь!

– Самым рациональным способом, – уточнил д'Артаньян. – купаясь в одежде.

– Гримо! Грогу и погорячее!

Пока Рошфор пил приготовленный наскоро грог, лейтенант рассказал обо всем Атосу.

– Я понимаю, что поступил подло, – подвел итог Рошфор. – И не жду от вас оправдания своему поступку. Но я прошу помочь бедной женщине!

К удивлению Рошфора, вместо того, чтобы согласиться или отказать в помощи, Атос принялся расспрашивать его, ходит ли он на костюмированные балы и карнавалы.

– Конечно, – в полной растерянности ответил Рошфор.

– А сохранились ли у вас маскарадные костюмы и маски?

Только тут Рошфор наконец уловил суть замысла Атоса и заверил, что он хранит в своем особняке все костюмы.

В полном соответствии с планом д'Артаньяна, отогрев и обсушив Рошфора, они отправились к Портосу.

Портос спал и не сразу понял, что от него требуется. А когда понял, вскочил и, как был в длинной, до пят, белой ночной рубашке, обнял Рошфора, с силой прижал его к своей широкой груди и воскликнул:

– Я всегда знал что ваши дуэли с д'Артаньяном закончатся чем-то подобным, необычным. Я готов, мессиры!

Арамис присоединился к ним, не задав ни единого вопроса.

В середине ночи они вышли из небольшого особняка Рошфора в сопровождении Гримо и слуги графа. Стояла кромешная тьма, и никто не смог бы полюбоваться невероятным зрелищем: семеро мужчин во всем черном и в нахлобученных по самые брови беретах, из-под которых выглядывали карнавальные маски, изображающие чудищ, гуськом шествовали по узким переулочкам Парижа.

Особняк де Фаржи стоял в небольшом густом парке. Рошфор, бывавший здесь лишь пару раз, ночью ориентировался плохо и послал вперед слугу.

Родители фрейлины, барон и баронесса де Фаржи, на лето уезжали в свой замок на Луаре, благодаря чему и стал возможным домашний арест мадемуазель.

Вскоре слуга вывел их к дому. В темноте белела широкая полукруглая мраморная лестница, ведущая на террасу.

Они долго всматривались в подходящие к самому дому кусты роз. Наконец, привыкнув к темноте, различили часового. Тот стоял у огромной вазы с распустившимися цветами, надежно скрытый в ее тени.

Рошфор двинулся к террасе. Атос придержал его за плечо, отрицательно покачал головой и указал на Гримо. Рошфор принялся яростно тыкать пальцем себя в грудь, пытаясь объяснить, что именно ему надлежит сделать первый шаг, но Атос был неумолим. Придерживая одной рукой Рошфора, он сделал другой знак Гримо. Тот сразу понял хозяина и мгновенно исчез в кустах, обходя лестницу сбоку.

Все замерли в ожидании. Тянулись секунды, однако казалось, что прошло бесконечно много времени. Вдруг темная фигура часового исчезла. Д'Артаньян успел только заметить, как нелепо взмахнул тот руками.

Стоящий рядом Портос крякнул и едва слышно прошептал:

– Надо было мне…

Но в доме было все так же темно, спокойно, сонно. Ничто не указывало на то, что часовой связан и рот его заткнут.

Атос подал знак, и компания, пригнувшись, побежала к лестнице, ведущей на террасу.

По пути на второй этаж они встретили еще одного часового. Он сидел в кресле, надвинув шляпу на глаза и закутавшись в плащ. Бедняга успел только поднять голову, как тут же могучие руки Портоса обхватили его, широкая ладонь надежно зажала рот, а Гримо ловко и умело связал его. Часовой только таращился на чудовищные маски, навалившиеся на него из мрака ночи, и мычал. Портос легонько стукнул его по затылку. И часовой обмяк, потеряв сознание.

Третий часовой стоял у двери спальни, где, скорее всего, и находилась мадемуазель. Он заметил нападающих и чуть было не поднял тревогу. Но Арамис успел приставить к его горлу кинжал и приложил палец к губам:

– Т-сс!

Часовой оказался понятливым, согласно кивнув, он дал себя спеленать и заткнуть рот.

Рошфор вошел в комнату и остолбенел от неожиданности: рядом с кроватью, на которой спала мадемуазель Фаржи, сидела в кресле монахиня гвардейского роста. Увидев мужчину в маске, она вскочила, но разглядев в полумраке комнаты, освещаемой лишь крохотной масляной лампой, чудовищного урода, потеряла дар речи. Портос успел подскочить и зажать ей рот своей дланью. Гримо, уже показавший свое мастерство, успешно справился и на этот раз.

Фаржи проснулась и в ужасе смотрела на монстров, окруживших ее кровать. Наконец, Рошфор догадался и приподнял свою маску, показывая лицо.

Мадемуазель ахнула и всхлипывая зашептала:

– Я знала… я надеялась… Ты не бросил меня… Боже, о Боже…

Рошфор приложил палец к губам, и Фаржи испуганно умолкла. Портос бесцеремонно взвалил ее на плечи и вслед за Атосом покинул спальню.

Еще через сорок минут спасители, никем не замеченные, вернулись в дом Рошфора.

Глава 11

На следующий день, когда д'Артаньян явился в Лувр, его поразила удивительная тишина во внутренних покоях, обычно наполненных щебетанием придворных дам, звонкими шагами кавалеров в туфлях на высоких каблуках, топотом гвардейцев и швейцарцев и утренней перебранкой двух любимых попугаев королевы, которых она привезла из Испании и очень ими дорожила.

Пройдя по анфиладе залов и комнат от королевской половины до половины Анны, лейтенант встретил одну из фрейлин королевы, мадемуазель де Санлис, и с самым невинным видом спросил ее:

– Отчего во дворце такая торжественная тишина, мадемуазель?

– Это скорее печальная тишина, нежели торжественная, лейтенант.

– Да? Разве что-нибудь случилось? – изобразил недоумение мушкетер.

– Неужели вы не знаете, лейтенант?

– Дежурил другой взвод, мадемуазель, и я, с вашего разрешения, позволил себе…

– Ах, шалунишка, – погрозила ему пальчиком де Санлис. – Кто же ваша жертва на сей раз?

– Мадемуазель, я не успел договорить. Я позволил себе воздать должное Бахусу.

– И, конечно, с вашими друзьями?

– О, нет, к сожалению… Арамиса одолело благочестие, и он ночевал в монастыре, Атос же изучал Плутарха.

Это была почти правда – разве не от Плутарха они оторвали его, когда нагрянули к нему с Рошфором!

– О-оо… – только и сказала Санлис.

– Но вы не объяснили мне, что происходит во дворце.

– Сбежала мадемуазель де Фаржи! – таинственно, чуть округлив глаза, гордясь своей осведомленностью, громким шепотом произнесла де Санлис.

– Возможно, это просто слухи?

– Нет, лейтенант! Ее похитили! Или помогли бежать. Словом, ее нет.

– Странно, – подлил масла в огонь д'Артаньян. – Ее должны были охранять.

– Охрану обнаружили связанной и оглушенной, – продолжала информировать мушкетера де Санлис.

– Какой позор… – сокрушенно заметил д'Артаньян.

– Любимчик кардинала де Рошфор рыщет по всем дорогам вокруг Парижа в поисках беглянки, кардинал вне себя от злости, а королева вне себя от радости.

– А что же король?

– Король мирно спит, ему никто не рискнул доложить.

Но закончить беседу с лейтенантом так просто мадемуазель де Санлис не могла, это было бы слишком пресно, лишено остроты, последнего укола и совсем не в ее характере. Поэтому она многозначительно добавила:

– В любом случае нашему королю необходимо выспаться – вчера он допоздна засиделся с мадемуазель де Отфор… Вы с ней знакомы, если не ошибаюсь? – и не дожидаясь ответа, глядя на смутившегося мушкетера, продолжала: – А ее тетушка, герцогиня ди Лима, умирала от скуки, пока эта парочка ворковала… – и только после этих слов Санлис упорхнула, послав д'Артаньяну воздушный поцелуй.

"Чтоб ее черти в ад затащили!" – мысленно выплеснул свою ярость на фрейлину лейтенант и ушел во внутренний двор.

День прошел без происшествий, и д'Артаньян уехал домой в надежде выспаться за прошлые бессонные ночи.

Но не тут-то было – около одиннадцати вечера его разбудил Планше и доложил, что пришел Портос.

– Мой друг! – громогласно обратился он к лейтенанту, не обращая внимания, что тот лежит в постели и едва продирает глаза, – Мой друг, да будет вам известно: кардинал зол, как тысяча чертей! – и пояснил шепотом, – с нашей помощью, ха-ха! Он так разъярился из-за побега, что просто потерял голову – она ведь как в воду канула, ха-ха!

– Боже мой, Портос, и ради этого вы разбудили меня!

– Извините, я очень взволнован и возмущен, мне трудно говорить. Если вы потерпите пару минут, я вновь обрету свое обычное красноречие, и вы все поймете и, надеюсь, простите меня. – Портос присел на край кровати и, постепенно успокаиваясь, начал свой рассказ: – Сегодня у меня был очередной "тетушкин день".^[13]

Против обыкновения, прокурор вернулся домой гораздо раньше привычного часа…

– И помешал вам насладиться обедом? – перебил д'Артаньян друга.

– Не совсем, – ухмыльнулся Портос. – Я как раз намеревался приступить к десерту в спальне моей любезной Луизы, как доложили о возвращении мессира Кокнара, – Портос подкрутил ус и многозначительно хмыкнул. – Пришлось спускаться вниз и опять садиться за стол.

– Надеюсь, вас это не очень огорчило – насколько я помню, прокурорский стол никогда не отличался обилием, – вставил уже окончательно проснувшийся д'Артаньян.

– Вы совершенно правы, мой друг. Кокнар был вне себя, таким я его никогда не видел. Оказывается, его вызвал кардинал и без обиняков приказал, нарушая все свои установлен6ия о независимости судов, добиться смертного приговора для нашей Фаржи. Заочно! Возмущение прокурора бесцеремонностью кардинала было так велико, что он выпил целую бутылку вина, рассказывая об этом нам с Луизой! Ему сделалось плохо. Боже, он полчаса не мог слова выговорить! Луиза принялась хлопотать возле него, а я поспешил к вам сообщить новость. Ужасно, мой друг, ужасно!! Вы уверены, что никто не догадается, где она? Не дай Бог, если ее схватят! Она поплатится головой, потому что прокурор, хоть и негодует, но не посмеет отказать кардиналу. Он непременно добьется нужного его высокопреосвященству приговора. Вы представляете, что будет, если ее схватят? Господи, от всех этих волнений я чертовски проголодался.

После этих слов д'Артаньяну ничего не оставалось, как спуститься с Портосом в трактир.

Утром д'Артаньян, предчувствуя возможные осложнения, поехал в Лувр как можно раньше. И не ошибся: едва он успел проверить посты, как из своих покоев вышел король, велел лейтенанту взять двадцать мушкетеров и следовать за ним. На почтительный вопрос, приказать ли подать коня из мушкетерской конюшни, король только отрицательно мотнул головой.

Они вышли из ворот Лувра – впереди король, шагающий широко и твердо, за ним, отстав на полшага, д'Артаньян, и еще на шаг позади, колонной по двое, вооруженные мушкетеры.

Король, не оглядываясь, пересек улицу Сент-Оноре и подошел к воротам Пале Кардиналь. Завидя его, гвардейцы отдали воинское приветствие. Король пнул ногой створку ворот и прошествовал во двор. У дверей его уже ждал офицер гвардейцев, но Людовик нетерпеливо отстранил его и вошел в здание, за ним д'Артаньян, за д'Артаньяном мушкетеры, вдруг вспомнившие многочисленные стычки с гвардейцами и потому державшиеся высокомерно и сурово.

Король, не обращаясь непосредственно ни к одному из приближенных Ришелье, потребовал провести его в спальню кардинала.

Д'Артаньян, следуя за ним, догадывался, сколь велик гнев Людовика, ибо всем, и королю в том числе, было хорошо известно: кардинал работает ночами, а в первую половину дня отсыпается. Никто не смел его будить. И без слов было ясно, что король намеренно пришел так рано, желая показать, как сильно он разгневан.

Хотя Людовик шел быстро, камердинер кардинала успел не только разбудить Ришелье, но и набросить ему на плечи халат.

В двери король обернулся к д'Артаньяну и бросил:

– Проследите, чтобы здесь не было гвардейцев господина кардинала! – и вошел в спальню, не потрудившись закрыть за собой дверь.

– Как вы посмели передать в руки судейских документы, бросающие тень на доброе имя королевы Франции? – услыхал лейтенант резкий голос своего повелителя.

– Сир… – дальше кардинал заговорил, понизив голос, и лейтенант больше ничего не расслышал.

– А мне нет дела, что судебный процесс уже начался! – крикнул король.

И опять долгое и неразборчивое бормотание кардинала.

– Это ваша забота и забота ваших судейских, как изъять доказательства! Я сказал! – король выбежал из кабинета, яростно захлопнув за собой дверь, словно хотел отрезать от себя своего министра, и помчался к выходу. Мушкетеры, слышавшие последние, властные слова короля, посмотрели на него с уважением и поспешили за ним.

Но на этом "утро твердых шагов", как впоследствии назвали его придворные остряки, не окончилось.

Людовик, столь же стремительно, как шел в кардинальский дворец, вернулся в Лувр, прогромыхал каблуками по залам и переходам, ведущим на половину королевы и ворвался в ее спальню.

Д'Артьаньян с удовольствием отстранил швейцарца и сам встал у двери, охраняя повелителя.

– Я знал, что вы не любите меня! – закричал Людовик с порога, не заботясь, слушать его или нет посторонние уши. – Я знал, что вы кокетка! Я знал, что вы испанка до мозга костей и так и не стали за пятнадцать лет французской королевой! Но я не знал, что вы идиотка!

– Сир!

– Молчите! Только полная, законченная идиотка может писать такие письма королеве-матери! Боже, кому? Кому? – патетически вопрошал он молчавшую Анну Австрийскую. – Этой Медичи, у которой не хватило ума понять все величие замыслов своего мужа, моего отца! И у которой не хватило ума даже на то, чтобы немедленно сжечь ваши идиотские письма!

Дверь с грохотом захлопнулась. Видимо, король яростно пнул ее ногой. Но вскоре он выскочил из спальни жены и почти бегом помчался во внутренний двор, к конюшням. Но теперь слуги и, в первую очередь, д'Артаньян предугадали его желание, и когда он появился в конюшнях, его уже ждал оседланный вороной конь, а чуть в стороне конвой мушкетеров.

Через несколько минут королевская кавалькада пересекла по мостикам незаконченный оборонительный вал и помчалась в сторону Елисейских полей.

В тот же день королева уехала в монастырь Вилль де Грас помолиться. Она многие годы дружила с его настоятельницей абатиссой Леонорой, в миру Луизой де Милле. Монастырь славился своей тишиной и пасекой, вселяющей в душу умиротворение.

Два дня Лувр жил приглушенной жизнью, жадно ловил слухи, доносящиеся из зала Парижского городского суда, где шел беспрецедентный процесс над отсутствующей, до сих пор не пойманной мадемуазель де Фаржи. Какие только слухи не ходили по городу! Рассказывали, что старого прокурора заменили молодым, что молодой прокурор произнес блестящую речь, а старого хватил удар, и теперь он лежит дома, бессловесный и неподвижный…

Как только этот слух донесся до д'Артаньяна, он послал слугу узнать, как имя парализованного прокурора. Оказалось – мессир Кокнар.

– Господи, будь милостив к совестливому слуге твоему! – произнес д'Артаньян и послал Планше к Портосу сказать, что тот может не выходить на дежурство.

В тот же день в приемной Людовика появился маркиз де Водрей, официально представляющий особу короля на суде. Не испрашивая аудиенции, он прошел прямо в кабинет короля. Нахмуренное лицо маркиза, обычно веселого и улыбчивого, не предвещало ничего хорошего.

Довольно скоро маркиз, еще более мрачный, покинул кабинет.

Особое чутье, выработавшееся у лейтенанта за пять лет службы, подсказало ему, что на всякий случай надо собрать всех свободных мушкетеров в кордегардии. Он отдал распоряжение и стал ждать.

Наконец открылась дверь кабинета, и выглянул Дюпон.

– Мсье д'Артаньян! – позвал он.

– Да, Дюпон, я здесь!

– Их величество желают видеть вас.

Д'Артаньян поправил перевязь, шляпу, плащ и быстрым шагом пересек приемную.

В дверях Дюпон успел шепнуть:

– Их величество очень сердиты.

Лейтенант благодарно кивнул в ответ на предостережение и вошел в кабинет.

Вопреки ожиданиям, король не бегал по кабинету, как обычно делал, будучи в гневе, а сидел в кресле, положив ноги в шлепанцах на низенькую мягкую скамейку, и его изящные, маленькие ступни покоились на ее парчовой обивке.

За все годы службы д'Артаньян впервые видел Людовика в неглиже. Обычно король строго следил за тем, чтобы не показываться подданным на глаза в затрапезном виде, за исключением, конечно, Дюпона, чем выгодно отличался от своего брата Гастона. Тот, пребывая в дурном настроении, мог до полудня расхаживать в ночном колпаке и халате, наброшенном на ночную рубашку, и в таком виде принимать вельмож своего двора и даже дам.

– Вам известно, д'Артаньян, что я уважаю кардинала, – сказал утвердительно король.

– Да, сир, – ответил д'Артаньян, хотя услыхал об этом из уст короля впервые.

– Но на этот раз я отказываюсь его понимать! Вы знаете, какой приговор вынес суд после того, как парализованного прокурора заменили каким-то прихвостнем кардинала?

– Нет, сир.

– Мне только что сообщил Водрей. Обезглавить на Гревской площади!

– Кого, сир? – с ужасом от мысли, что де Фаржи поймана, спросил лейтенант.

– Как кого? Мадемуазель де Фаржи!

– Но ведь ее не могло быть в суде, ваше величество. Ее нет в Париже.

– Да, ее не было на суде. Но кардиналу это не помеха, он перешагнул через парализованного прокурора и добился своего…

– Боже, неужели мадемуазель де Фаржи… – начал с замиранием в голосе мушкетер.

– Не вынуждайте меня повторяться, д'Артаньян! Вы недослушали! В своей дикой, необъяснимой ненависти к королеве-матери кардинал добился решения обезглавить портрет де Фаржи!

Д'Артаньян стоял ошеломленный.

Король вскочил с кресла, подошел к мушкетеру вплотную, но продолжал кричать:

– Обезглавить портрет при стечении народа! Вы представляете, до какой степени ненависти он дошел! А ведь по моей глупости у него в руках есть и другие письма… Я сослал мать в Компьен, и она все это время кому только не писала оттуда писем! – король забегал, заметался по кабинету. – Да, я знаю, что пошел на поводу у Ришелье, которого я сделал всесильным. Я знаю, что не должен был давать ему права обыскивать королеву-мать! Да, да, да! Вся эта миссия маршала д'Эстре была просто глупостью. И не делайте вид, что вы этого не слышали!

Д'Артаньяну вспомнились рассуждения маршала д'Эстре о том, как любит кардинал читать чужие письма, эти собственноручные признания в вине… Пока он вспоминал, что-то в рассуждениях короля ускользнуло от его слуха, потому что тот теперь кричал, постепенно повышая голос до визгливого фальцета:

– И он хочет еще заставить меня присутствовать при казни! А я не желаю своим присутствием освящать этот идиотский фарс, это безумие! – Людовик рухнул в кресло и неожиданно сдавленным голосом спросил: – Скажите, как бы поступили вы, хитрая госконская бестия, в подобной ситуации? А?

И д'Артаньян, который все это время ни на минуту не забывал о Марго и о своей ревности, упивался мстительным чувством, видя, как его счастливый, благодаря королевскому могуществу, соперник оказался бессильным, вдруг почувствовал щемящую жалость к своему повелителю.

– А вы не можете, сир, просто не пойти на церемонию казни? – спросил он осторожно, словно прощупывая, насколько готов его собеседник к неожиданным решениям.

По молчанию Людовика лейтенант понял, что спросил напрасно, более того, тоненькая ниточка доверия, протянувшаяся между ними, готова оборваться. И тут из забытья возникло другое письмо, залитое кровью, проткнутое шпагой, вернее фраза из него… нет, не фраза, а обрывок фразы: "на большой охоте"… Вот оно! – подумал д'Артаньян и сказал королю обыденным, заурядным тоном, так, словно они беседовали на самую банальную тему:

– Ваше величество, объявите большую охоту на кабанов и велите всем придворным принять в ней участие. Начало охоты – в день казни.

По мгновенно заблестевшим глазам короля он понял, что попал в яблочко. "Вот я и отступился от Марго, – подумал он. – На охоте король не отпустит ее от себя ни на шаг…"

– Но я сам издал эдикт, запрещающий охотиться летом, – неуверенно пробормотал король.

– Вы издали, вы и отменили. Временно, – небрежно бросил д'Артаньян, досадуя на самого себя.

– Так просто… Отличная идея, лейтенант! Никто не посмеет пренебречь королевским приглашением. Конечно, кроме кардинала… – Король зримо представил себе Ришелье, одиноко сидящего за занавеской в ложе на традиционном месте казней на Гревской площади… – Клянусь всеми святыми, д'Артаньян, вы – отличный советник!

Вечером у дверей трактира лейтенанта поджидала Мадлен. Он редко видел ее после возвращения из Гаскони – так замотали его дела, что он чаще ночевал в кордегардии или при ходил домой за полночь. Она еще немного вытянулась и заметно похорошела.

– О, Мадлен, вы становитесь самой очаровательной невестой в округе! – воскликнул он и потянулся, чтобы привычно поцеловать ее в щеку, но в последний момент передумал – слишком взрослой выглядела недавняя девочка.

– Вы не будете меня ругать, мсье? – спросила Мадлен.

– За что, милое дитя?

– Я дала ключи.

– Смотря кому, – рассмеялся мушкетер.

– Мсье Портосу.

– Конечно, не буду. Портосу вы можете давать ключи всегда! – д'Артаньян только сейчас сообразил, что обращается к девушке на "вы". – "Значит, она, действительно, выросла", – подумал он.

– Мсье Портос пришел с корзиной бордосского, а за ним шел мсье Мушкетон с корзиной окороков и колбас.

– О-ла-ла! – воскликнул лейтенант. – Что-то произошло, не иначе.

В комнате он увидел Портоса, восседавшего за столом перед двумя пустыми бутылками.

– Друг мой, вы так долго не шли, что я вас не дождался, – признался с наивной улыбкой Портос. – Впрочем, пара бутылок для меня ничто. Я хотел бы выпить с вами.

– С удовольствием, милый Портос. Но скажите, не случилось ли с вами чего? У вас озабоченный вид.

– Вы правы… Я совсем запутался: с одной стороны, я должен горевать, а с другой – не могу не радоваться…

– Действительно, дилемма. Так что же случилось, дорогой друг?

– Умер от удара мессир Кокнар, – мрачно произнес Портос и налил две кружки. – Выпьем за упокой его души!

– Бедняга…

– Но, знаете, д'Артаньян, как бы кощунственно это ни звучало, его смерть – к счастью, потому что иначе он жил бы парализованным, и моя бедная Луиза ухаживала бы за ним до скончания века.

– Мир праху его… – сказал лейтенант, выпив вино. – Судя по его кончине, он был честным человеком… А вас я от души поздравляю – и с тем, что ваша милая Луиза сможет теперь отдать вам свои нерастраченные женские ласки, и с тем, что ваши постные обеды теперь закончатся.

– И все-таки не будем кощунствовать, мой друг… Я вот сижу и думаю: как прихотлива судьба… Если бы вы не поехали по скорбному для вас обстоятельству в Гасконь, вы бы не оказались на обратном пути в городе Менге. Если бы вы не оказались там, вы не смогли бы помочь бедняге Отфору достойно умереть и не доставили бы герцогине письма. Если бы вы не доставили письмо, его перехватили бы клевреты кардинала и, может быть, оно удовлетворило бы любопытство красного герцога. Но кардинал упустил письмо и, как кошка, у которой сбежала мышь, не мог успокоиться, пока не выманил у королевы-матери других писем. Если бы он не обнаружил в них неосторожные строки касательно мадемуазель де Фаржи, ее бы не арестовали… Если бы ее не арестовали, мы бы не похитили ее. Если бы ее не похитили, кардинал не стал бы требовать такого абсурдного приговора с точки зрения закона, как обезглавливание портрета на Гревской площади, и мессир Кокнар не возмутился бы настолько, чтобы умереть от удара…

– Господи, Портос, да вы рассуждаете, как Геродот, отец истории!

– Почему вы вспомнили его?

– Потом у что он тоже считал, что все в жизни взаимосвязано.

– Так выпьем же за Геродота! – воскликнул Портос, наполняя кружки.

– Почему именно за Геродота? – раздался голос Арамиса, и в комнату вошли два мушкетера, за которыми успел сбегать Планше.

После объятий Портос повторил свою историю.

– Так что же мне делать, дорогой Атос, – скорбеть или радоваться? – спросил он, закончив повествование.

– Скорбеть о благородном человеке, – сказал Атос.

– И радоваться, что его достойная смерть принесет счастье Луизе и вам, – добавил Арамис.

– Будь я проклят – лучше не скажешь!

– Вам хорошо известно, дорогой Портос, как я не люблю давать советы, – сказал неожиданно Атос. – Но один совет я вам все же дам: не ходите на похороны достойного господина Кокнара. Многие судейские знают вас как племянника вдовы, а вскоре им предстоит обнаружить истинное положение вещей. Представьте их разочарование, зависть и злословие. Так что не стоит лишний раз мозолить им глаза.

– Вы правы, как всегда, дорогой Атос, – сказал, подумав, Портос. – Сегодня же ночью я растолкую эту тонкость будущей госпоже дю Валлон.

– Кому? – удивился Арамис.

– Дю Валлон. Неужели вы забыли мое родовое имя?

Глава 12

Утром, по дороге в Лувр, д'Артаньян услышал, как стучат топоры плотников. Ему не надо было сворачивать с пути и ехать туда, на этот звук, чтобы выяснить, что происходит. Он знал: это сколачивали эшафот.

А во дворце тоже шли приготовления, но к другому событию: завтрашней Большой королевской охоте. Главный ловчий и целая свита подчиненных ему слуг, ловчих, псарей седлали коней, собираясь выехать в Венсенский лес, где егеря уже выследили семейство кабанов.

Входя в кордегардию, д'Артаньян заметил, что двое альгвазилов провели по двору мужчину в цепях и передали его с рук на руки дежурному офицеру швейцарской стражи. Д'Артаньян из-за своей нелюбви к швейцарцам не стал ни о чем спрашивать офицера, но позже, окольным путем узнал, что заключенного приводили в Лувр из городской тюрьмы Шатла по приказу короля, и что король беседовал с ним. Это вызвало у лейтенанта необъяснимое смутное беспокойство. Потом он увидел высматривающего его Дюпона и, без слов поняв его выразительный взгляд, последовал за камердинером в приемную, а затем и в кабинет короля.

Людовик стоял у окна и, как только Дюпон вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь, сказал д' Артаньяну:

– Сегодня меня разбудил стук молотков… В нем слышится что-то зловещее, вы не находите?

– Простите ваше величество, но я не стал бы так драматизировать грубую плотницкую работу, тем более, что завтра на возводимом ими эшафоте будут казнить не самое мадемуазель, а видимость ее! – лейтенант позволил себе улыбнуться изящной, как ему показалось формулировке. – А нас завтра в Венсенском лесу ждут куда более приятные звуки охотничьего рожка.

– Если это шутка, лейтенант, то весьма неудачная, – мрачно заметил король.

– Еще раз прошу прощения, сир. Я сказал это из лучших побуждений.

Король подошел к письменному столу, взял из пучка заточенных перьев одно, провел по выбритой щеке пушистым кончиком, взглянул задумчиво на мушкетера, положил перо рядом с заготовленным пучком, сказал, не оборачиваясь: