Текст книги "Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна (СИ)"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

К этому времени Испания окончательно увязла на севере Европы в борьбе с непримиримыми и воинственными повстанцами в Нидерландах. И на юге Испания потерпела поражение: закончилась крупной неудачей итальянская кампания. Таким образом, испанским Габсбургам не удалось соединить свои владения с владениями австрийских Габсбургов и взять Францию в кольцо. Испания перешла к тактике ослабления Франции изнутри.

Теперь испанское золото неизменно проглядывало во всех бесконечных заговорах французских властолюбивых принцев, возникающих то против короля Людовика, монарха в стране непопулярного, то против королевы-матери, еще более непопулярной итальянки, то против кардинала. А уж принц Гастон, герцог Орлеанский, на тот момент наследник французского престола,^[6] что создавало для сторонников Гастона благоприятную обстановку для различных заговоров и покушений на жизнь короля. Принц открыто получал деньги из Мадрида, что, впрочем, никак невозможно было поставить ему в вину и не могло служить обвинением против него, так как королева Испании Изабелла, его родная сестра, как впрочем и Людовика XIII, имела полное право помогать младшему брату. Понятно, что Гастон поддерживал все заговоры принцев.

И вот теперь, когда зрел очередной заговор герцога Орлеанского, укрывшегося в Лотарингии, и королевы-матери, опирающейся на своих сторонников в Лангедоке, на юге Франции, приезд испанской герцогини, родственницы всесильного Оливареса, был весьма подозрителен.

Ришелье подготовился по-своему к приезду сиятельной четы: приказал выяснить, какой дом собирается арендовать герцог ди Лима.

Подчиненные были весьма удивлены, однако, как известно, приказы кардинала выполняются без рассуждений. Вскоре ему сообщили, что герцог, не обращаясь к посредникам, арендовал особняк Люиня со всей французской прислугой и конюшней с двенадцатью лошадьми.

За две недели до приезда герцогской четы в особняке стал появляться брат Бартоломео. Невысокий, к тому же согбенный, одетый в старую сутану, вечно шмыгающим носом, даже в самую жаркую погоду, брат Бартоломео обладал удивительной способностью вызывать доверие и сочувствие у простолюдинок, желание накормить и обогреть его. Он частенько пользовался этим, выполняя щекотливые поручения кардинала. Вот и теперь ему удалось в считанные дни войти в доверие к двум горничным из особняка. Он выслушивал их маленькие тайны, вздыхал, охал, где нужно, утешал, вел вечерами душеспасительные беседы. В результате, когда герцог и герцогиня появились в Париже, кардинал был осведомлен обо всем, что происходило в их доме. И о том, кто явился с визитами в первые же дни после приезда: все те же, происпански настроенные, вечно недовольные представители высшей французской аристократии, принимавшие то сторону королевы-матери, то Гастона Орлеанского, то лотарингских герцогов. И о том, что в доме ди Лима глава отнюдь не старый герцог – он ни во что не вмешивался и даже спал отдельно от жены, – а молодая герцогиня. И о том, что герцогиня привезла с собой из Мадрида в Париж своего духовника, монаха-иезуита, почему-то сразу же невзлюбившего брата Бартоломео…

Все эти сведения, собранные монахом, не очень интересовали кардинала, ибо были вполне предсказуемы. А вот двумя молодыми людьми, родственниками герцогини, с французской фамилией де Отфор он заинтересовался. Зачем понадобились они ей в Париже, почему она привезла с собой в столицу Франции именно их? О них он расспрашивал монаха особенно подробно.

Ришелье и сам не мог бы объяснить, почему молодые люди привлекли его внимание. И только когда монах в очередной приход к нему сообщил, что герцогиня отправила с кавалером де Отфором письмо в Мадрид, он с удовлетворением отметил про себя, что интуиция его не подвела: наверняка письмо содержало нечто такое, отчего его можно было доверить только близкому человеку. Он приказал графу де Рошфору перехватить письмо. И вот теперь оказывается, что письмо вернулось к герцогине…

Его размышления прервал тяжелый вздох монаха, все так же, съежившись, сидевшего перед ним и не смеющего даже шевельнуться.

– Извини, брат Бартоломео, я задумался, – ласково сказал кардинал. – Ты хочешь еще что-то добавить?

– Нет, ваше высокопреосвященство… То есть, да… Что касается письма, то я все доложил…

– Тогда что еще?

– Я не договорил… Я так торопился доложить о письме, что забыл одну важную подробность… – пот явственнее проступил на лице монаха. – Когда там был мушкетер…

– Д'Артаньян? – уточнил кардинал.

– Да, ваше преосвященство. Когда там был д'Артаньян, в доме начался переполох.

– Вот как? – насторожился кардинал. – В чем это выражалось?

– Заплакала женщина… кажется, если я не ошибаюсь, сама герцогиня… потом забегали слуги, потом наверх потребовали нюхательной соли… потом служанки отнесли мадемуазель де Отфор в ее спальню.

– Отнесли?

– Она потеряла сознание.

– Чем же все это было вызвано?

– Одна из горничных успела сказать мне, что убили кузена мадемуазель.

– Кого? – не сразу понял кардинал.

– Кавалера де Отфора.

– О, Господи! С этого надо было начинать!

Брат Бартоломео опять съежился.

– Когда его убили?

– Не знаю.

– Где?

– По пути в Мадрид.

– Откуда стало известно о его смерти?

– От мушкетера… мсье д'Артаньяна… скорее всего.

Кардинал задумался.

– Как ты полагаешь, письмо, которое он привез, могло быть уведомлением о смерти де Отфора?

– Виноват, ваше высокопреосвященство, не знаю… не сумел подслушать… Уж больно пристально проклятый иезуит следит за мной.

– Плохо, – сказал кардинал, думая о своем.

– Конечно плохо… но я постараюсь, я изыщу способ…

Кардинал не слушал, он пытался связать известные ему факты в единый узел: его приказ де Рошфору перехватить письмо герцогини, смерть де Отфора, отвозившего это письмо в Мадрид, приезд д'Артаньяна к герцогине с каким-то письмом, молчание де Рошфора, до сих пор не появившегося, чтобы доложить об исполнении приказа кардинала. Забрезжили кое-какие догадки…

И в этот момент в дверях возник секретарь.

– Граф де Рошфор, ваше высокопреосвященство. Прикажете принять?

– Проси! – крикнул нетерпеливо кардинал. – А ты можешь идти, – он протянул монаху руку для поцелуя.

Вошел граф, и монах проскользнул мимо него в дверь.

Граф почти не изменился за те пять лет, что мы не виделись с ним. Он был, как всегда, элегантен, свеж, несмотря на глубокую ночь. Его обычная, слегка ироничная улыбка пряталась в холеных усах.

– Монсеньер! – поклонился он.

– Садитесь, граф. Я не видел вас три дня.

– Я разрывался между двумя вашими поручениями.

– Какими же? Одно я помню и давно хочу услышать, как обстоит с ним дело. А какое второе?

– Мадемуазель де Фаржи, фрейлина королевы.

– Разве я поручал ее вашему вниманию, граф?

– Вы изволили обронить, что было бы хорошо завоевать доверие новой любимицы королевы Анны.

– И?

– Я предпринял кое-какие весьма успешные шаги.

– Хорошо. Но вернемся к первому поручению. Оно было главным.

– Здесь дело обстоит сложнее.

Кардинал склонил голову чуть набок и с большим интересом принялся наблюдать за выразительной физиономией графа. Складывалась столь любимая им ситуация, когда он вел разговор, будучи осведомленным о том, о чем еще не успел узнать его собеседник.

– Да, сложнее, – он кивнул, давая разрешение продолжать.

– Я подобрал шесть человек, вполне надежных, оговорил сумму, которую они получат, часть заплатил вперед, и они отправились на юг, чтобы перехватить кавалера де Отфора подальше от Парижа, дабы не вызвать подозрений.

– Разумно. И вы поехали с ними?

– Нет, монсеньер, – после мгновенной запинки ответил де Рошфор.

– Почему? – в голосе кардинала появились раздраженные нотки.

– Монсеньер, вы, вероятно, запамятовали… – с достоинством ответил граф.

– Я ничего на забываю, – перебил его кардинал высокомерно.

– Вы запамятовали, монсеньер, что я дворянин старинного рода, а не наемник. А также то, что вы приказали мне организовать перехват письма, а не похищать его собственноручно! – и граф сдержанно поклонился. Так кланяются испанцы, желая поставить на место собеседника.

– Другими словами, вы посчитали себя вправе остаться в Париже? – с холодной язвительностью спросил кардинал.

– Старшим я назначил вашего любимца Жискара. Перехватить письмо в дороге им не удалось, потому что де Отфор ехал в компании торговцев, а тех сопровождали вооруженные слуги. В городишке Менг, в трактире, когда де Отфор остался один, они затеяли ссору с ним. Шпаги были обнажены, слуга кавалера убит, а сам он ранен. Оставалось только забрать письмо, как вдруг появился д'Артаньян…

В мозгу кардинала словно щелкнуло что-то, и все части еще недавно загадочной картинки встали на свои места. Он откинулся в кресле и теперь спокойно наблюдал за Рошфором с чуть ленивым, таким привычным для него любопытством кота, играющего с мышью, все поступки которой он знал заранее. И чтобы уколоть графа, ставшего последнее время излишне самоуверенным, сказал:

– Ну а вам, как известно, фатально не везет с д'Артаньяном.

– Вы уже все знаете?

– Просто я догадываюсь. Потому что знаю другое: немногим более двух часов назад д'Артаньян вручил герцогине ди Лима письмо, взятое им у убитого вашими людьми де Отфора. Таким образом, получается, что именно вы провалили данное вам важное поручение. И только потому, что поручение сблизиться с мадемуазель де Фаржи показалось вам приятнее…

– Значит, вы соизволили вспомнить, что дали мне два поручения, монсеньер?

– Я ничего не забываю, – повторил кардинал и, слегка улыбнувшись, добавил, – если только сам того не хочу. Но продолжайте, граф.

Де Рошфор на мгновение запнулся, вспоминая, на чем он остановился.

– Словом, узнав о неудаче в Менге, я покинул мадемуазель де Фаржи, признаюсь, с сожалением – она не только кладезь секретов, но и прелестное существо – и попытался взять дело в свои руки. Но эти идиоты уже натворили массу глупостей. Они напали на д'Артаньяна на пустынной дороге и потеряли в результате еще двух человек, не добыв письма.

– Блестяще! – не удержался от ехидной реплики кардинал.

– На этом запас глупостей не иссяк. Оставшиеся двое снова напали на мушкетера – уже в Париже – и опять один остался лежать на месте, а д'Артаньян целехоньким ускакал.

– Я всегда жалел, что он не служит мне.

– Тогда я приказал обыскать квартиру лейтенанта, а сам поспешил к вам.

– Обыскали? И, конечно, безрезультатно?

Рошфор молча кивнул.

– Я разочарован в вас, граф., – кардинал не удержался и пустил в графа парфянскую стрелу. – Я понимаю, вы не рискнули сами выйти против д'Артаньяна.

– Как вы смеете, монсеньер!

– Смею, граф. Потому что вы блистательно провалили мое крайне важное задание. И теперь я не знаю, кому, зачем, во имя чего писала герцогиня в Мадрид буквально на четвертый день после приезда в Париж. А в сложившейся обстановке, в свете ухудшающихся отношений с Испанией мне это крайне важно знать. Но судьбе было угодно, чтобы на вашем пути вновь встал д'Артаньян, с которым, как я уже говорил, вам фатально не везет.

– Монсеньер! – укоризненно воскликнул де Рошфор.

– Помолчите, граф! Я прекрасно знаю, что вы четыре раза дрались с ним на дуэли, и он четыре раза подарил вам жизнь!

– Вы хотите, чтобы я вызвал его в пятый раз?

– Дуэли запрещены эдиктом короля, ergo,^[7] я не могу этого хотеть. Единственное, чего я желаю – чтобы вы признали, что виноваты, и не искали оправдания в сложившихся обстоятельствах. А вы оправдываетесь, следовательно, не считаете себя виноватым. Коль скоро так, вы не сделаете выводов на будущее, – менторским тоном изрек кардинал, словно вещал с кафедры.

– Я шел к вам вовсе не за тем, чтобы выслушивать оскорбительные поучения, монсеньер. Разрешите откланяться?

– Не разрешаю. Сядьте! Не мечитесь по кабинету, как разъяренный тигр в клетке, показывая, что вы человек действия, а не размышлений. Хотя дело обстоит скорее наоборот… Сядьте, граф.

Де Рошфор сел. Опыт подсказывал ему, что гнев кардинала пошел на убыль.

– Не хотите ли вы что-нибудь сказать или предложить? – спокойным голосом осведомился кардинал.

– Я считаю, д'Артаньяна надо арестовать.

– Зачем? Он уже вернул письмо.

– Я уверен, гасконец вскрыл его и прочитал.

– И если мы арестуем его, он нам его перескажет? – в голосе кардинала прозвучала ирония.

– Есть способы…

– Неужели вы его так ненавидите?

– Монсеньер! Вы опять хотите оскорбить меня!

– Нет, граф, я хочу понять вас. Откуда эта безумная идея? И кто пойдет к его величеству просить разрешение на арест лейтенанта его мушкетеров? Да и на каком основании?

– Он убил двоих и двоих ранил. Вполне достаточное основание, – неуверенно ответил де Рошфор.

– Милый граф, на этом основании вас давно следовало бы сгноить в Бастилии или обезглавить на Гревской площади. Признайтесь, что вы предложили арест от отчаяния. Я успокою вас. Злополучное письмо меня больше не интересует.

– Как, монсеньер? – удивление де Рошфора от неожиданного поворота в разговоре было столь явным, что кардинал не удержался от довольной улыбки.

– Потому что письма больше не существует. Я не сомневаюсь, что герцогиня уже сожгла его, как только ушел д'Артаньян. Я даже знаю, где она сожгла его – в камине в кабинете де Люиня. Я помню этот камин, я бывал у маршала в бытность его в фаворе. Больше того, смею предположить, что герцогиня пишет сейчас другое письмо, взамен сожженного. То уже устарело за время вынужденного путешествия в Менг и обратно. Новое она отправит завтра и, несомненно, иным путем. Но это будет уже не ваша забота, граф. Поразмыслив, я решил, что вам надо сосредоточиться на втором поручении…

Когда де Рошфор, вначале обиженный, а затем успокоенный и обласканный, откланявшись, ушел, кардинал зябко передернул плечами и, взяв кочергу, разгреб затухающие угли в камине. Взлетели искры, заплясали голубые язычки пламени, крохотный уголек выпал, покатился и застрял в ворсе пушистого ковра за пределами каминной решетки. Кардинал встал, наступил на уголек и загасил его. Слегка запахло паленой шерстью…

От такой мелочи мог бы начаться большой пожар, подумал он. Вот и в политике так бывает: мелочь иногда тянет за собой фатальные потрясения…

Его издавна занимала мысль об удивительном переплетении великого и незначительного в большой политике.

Ему, кардиналу и первому министру, могуществом равному королю, приходилось не только вершить дела, определяющие судьбу Франции и даже Европы, но и заниматься пустяками, подобными этому злосчастному письму или какой-нибудь любовной интрижке в Лувре. Заниматься потому, что эти, на первый взгляд, ничтожные мелочи иногда влияли на судьбу страны ничуть не меньше, чем выигранное сражение или успешно заключенный выгодный договор. Во многом такое положение проистекало из самой сущности придворной жизни, когда все вращается вокруг настроения, каприза одного единственного лица. Ему ли, прожившему почти четверть века при дворе, не знать этого?

Он откинулся на спинку кресла и погрузился в воспоминания…

Ни в детстве, ни в юности Арман Ришелье не допускал и мысли, что станет священником. Его манила попеременно то военная, то судейская, то придворная карьера. Поэтому он посещал занятия в Сорбонне, когда было настроение, волочился за прелестными девицами, случалось, дрался на дуэли. Высокий рост, длинные руки и отменное мастерство давали ему преимущество, но Бог спас, – он никого не убил…

И все это внезапно оборвалось.

Умер отец, Франсуа Ришелье дю Плесси, маркиз де Шалли, великий прево Франции, и их семья оказалась в стесненных обстоятельствах. Отец был честен, взяток не брал и потому семье, кроме титула и тощих земель, ничего не оставил. К счастью, в сеньоральное владение маркиза де Шалли входило небольшое Люсенское епископство. Оно приносило скромный, но верный доход. Боясь потерять его, вдова настояла, чтобы юный Арман, средний сын, принял сан епископа. Прощай, военная карьера, девицы, попойки и придворная жизнь! Прощай, мечта о придворной жизни.

Правда, ко двору он все же попал, уже приняв сан и став князем церкви. Его мать происходила из незнатного рода де Ла Портов, чего Арман, признаться, всегда немного стыдился. Вскоре случилось так, что ее дальний родственник де Ла Порт стал доверенным камердинером королевы-матери. И когда Мария Медичи решила сменить своего духовника, именно незаметный, казалось, камердинер шепнул ей вовремя о молодом, статном, красивом, обаятельном и совершенно светском епископе Люсенском, недавно появившемся при дворе по протекции своего родственника, одного из влиятельных вельмож, графа де Ла Рошфуко.

Рекомендация доверенного камердинера, родство с Ла Рошфуко и молодость епископа склонила выбор королевы-матери в его пользу – он стал ее духовником. А затем началось его восхождение к вершинам скрытой власти, столь стремительное, что в Лувре начали поговаривать: у королевы молодой любовник, моложе ее на двенадцать лет!

Скорее всего, он не стал бы противиться, начни королева домогаться его, но из ее откровений на исповеди он понял, что Мария фригидна, в плотской любви не нуждается, а к нему испытывает сложное чувство. Оно сплеталось необъяснимым образом из материнской покровительственной любви, женской потребности в преклонении и смиренной покорности, близкой к робости, характерной для духовной дочери.

Он умело играл на этом чувстве: подчинялся, когда королева становилась властной матерью, льстил стареющей женщине и потакал духовной дочери, прощая мелкие грехи чревоугодия и раздражительности, закрывая глаза на страшный грех неравной любви к родным детям: Мария Медичи не любила старшего сына, при котором была регентшей, неловкого, болезненно обидчивого, замкнутого, не по годам смышленого Людовика, и обожала младшего, пухлявого, смешливого, общительного и хорошенького Гастона, баловня всей женской части двора.

Господи, сколько горя принесла Франции и еще принесет эта безрассудная, необъяснимая материнская любовь к одному и нелюбовь к другому. Сколько заговоров, предательств, убийств, восстаний и даже гражданских войн разразится из-за этого, сколько сил будет потрачено в тщетной попытке отстранить от власти одного, легитимного, но не любимого, и посадить на трон другого, младшего, нелегитимного, зато обожаемого сына. Сколько принцев крови, герцогов, вельмож, маршалов и губернаторов провинций будут с удивительной легкостью втягиваться в эту неверную и страшную игру честолюбий в надежде достигнуть чего-то большего, нежели то, чем они уже обладали. И какие возможности для умного человека открывает это неистребимое, вечное стремление детей Адамовых возвыситься над другими любыми средствами!

В этом бесконечном кипении страстей и тщеславий епископ Люсенской почувствовал себя, как рыба в воде. Оказалось, что он рожден именно для такой жизни, хотя красивые женщины и громкие победы на поле брани продолжали иногда туманить его холодный и расчетливый ум. Но теперь главным и самым увлекательным для него стало стремление проникнуть в чужие тайны. Он не жалел денег на покупку секретов, чужих писем, хорошо оплачивал тайные доносы, ибо уже в молодости понял, что при дворе выше всего ценится осведомленность.

Когда молодой король потянулся к нему, привлеченный именно этой чертой прелата – осведомленностью, Ришелье, не задумываясь, сделал ставку на него, понимая, что время регентства невозвратно уходит. Это вызвало ревность королевы-матери, быстро переросшую в ненависть, нелюбовь принца Гастона Орлеанского, младшего брата короля, и неприязнь юной королевы Анны Австрийской – она под влиянием Марии Медичи начала вскоре подозревать, что Ришелье наговаривает на нее королю. Весь двор сочувствовал красивой, златовласой и общительной Анне. Даже дальний родственник Ришелье де Ла Порт, перешедший в услужение к молодой королеве, подпал под ее обаяние.

Пришлось покупать расположение фрейлин, чтобы узнавать о замыслах двух королев.

И все же – зачем приехала в Париж герцогиня ди Лима?

Де Рошфор неторопливо ехал домой по темным улицам спящего Парижа в сопровождении двух вооруженных слуг. Он был недоволен своим поведением. Уж в который раз он спускал кардиналу непозволительный тон в разговоре с собой. Но что он мог поделать, он, последний отпрыск обедневшего древнего знатного рода? Гордо уйти, хлопнув дверью? Зачеркнуть десяток лет верной службы одному из умнейших людей Франции, идеи которого он разделял? Искать нового господина? А будет ли тот столь же умен и столь же щедр, как кардинал? Или задуматься о женитьбе на приданом и успокоиться в глуши в каком-нибудь старом замке, утешаясь охотой и распрями с соседями, провинциальными дворянчиками? При одной мысли о женитьбе по расчету его охватывала внутренняя дрожь. Да и привлекали его почему-то такие же, как он сам, умные, немного беспринципные веселые искательницы состояний и приключений…

Мысли его перескочили на фрейлину королевы Анны мадемуазель де Фаржи.

Он не собирался говорить о ней кардиналу. Фраза о другом поручении вырвалась непроизвольно. Черт бы его побрал, почему он всегда немного робеет перед кардиналом?

Фаржи действительно нравилась ему. Она было именно такой, как нужно: очаровательной, веселой, легкомысленной. Она не требовала, чтобы ее развлекали, а развлекала сама, с милыми ужимками пересказывая, изображая в лицах, дворцовые сплетни и первая смеялась своим шуткам. Но увы! Так же как он зависел от милостей кардинала, так и она зависела от милостей королевы. Они оба слегка подтрунивали и над собой, и над своими принципалами. С ней было легко и приятно, а излишняя болтливость вполне компенсировалась ценностью сообщаемых ею сплетен, великолепной фигурой и изумительной кожей, настолько нежной, что обнимая ее, легко было не вслушиваться в болтовню красотки.

Не так далеко от Пале Кардинале, засыпая в своей разгромленной комнате на втором этаже трактира, думал в этот поздний час о прекрасной половине рода человеческого и молодой лейтенант мушкетеров. Впрочем, его воображение занимал совсем иной образ: нежный, юный, невинный. Ничего странного в том не было. А вот то, что и Арамис, снисходительный юбимец высокородных дам, еще ни разу не видавший герцогини ди Лима, валяясь с томиком "Назидательных новелл" Сервантеса, пытался представить себе ее, несомненно удивило бы его друзей-мушкетеров. И Атосу, размышлявшему о запутанных событиях, свалившихся на голову д'Артаньяна, герцогиня являлась странным образом в загадочном облике миледи, хотя Портос, видевший ее во время своего дежурства в Лувре, уверял, что ди Лима – яркая брюнетка, что никак не вязалось с внешностью миледи.

И никто из них не догадывался, что воздействие таинственного письма на их судьбы уже началось.

Глава 6

Вечером следующего дня Д'Артаньян, после недолгих сомнений, велел Планше седлать коней – желание видеть мадемуазель де Отфор оказалось непреодолимым. Он переоделся в цивильное и поехал к герцогине. У ворот особняка он послал к привратницкой Планше, приказав ему объявить, что шевалье, именно шевалье, д'Артаньян желал бы видеть ее светлость герцогиню, и приготовился ждать.

Неторопливый ливрейный слуга пересек двор и скрылся в доме. Планше о чем-то болтал с привратником. Ворковали голуби, напоминая, что весна еще не кончилась.

Вновь появился слуга и теперь уже торопливым шагом поспешил к привратницкой.

– Какого дьявола ты держишь синьора за воротами? – крикнул он привратнику.

Двери отворились, и д'Артаньян в сопровождении Планше и слуги вошел во двор.

Слуга передал лейтенанта ливрейному лакею, и тот провел его уже знакомой дорогой в кабинет.

– Я рада вас видеть, шевалье, – с этими словами герцогиня, приветливо улыбаясь, встала из-за письменного стола и, оказывая тем самым любезность гостю, усадила его рядом с собой на софу.

– Я осмелился явиться без приглашения, герцогиня, потому что меня волновало здоровье мадемуазель де Отфор.

– Просто чудесно, что вы нашли время навестить нас. Я как раз размышляла, насколько удобно послать слугу к вам с приглашением.

– Герцогиня! – воскликнул д'Артаньян.

– Мадемуазель де Отфор спрашивала о вас, лейтенант. Она хотела бы выразить вам свою благодарность за помощь кузену.

Герцогиня встала, взяла колокольчик, вызвала лакея и послала его к мадемуазель с просьбой спуститься в кабинет.

Вскоре д'Артаньян услышал стук каблучков по мрамору лестницы, и через несколько минут в кабинет вошла мадемуазель, одетая во все черное с черной же мантильей, спадающей с ее прелестной головки.

– Здравствуйте, шевалье, – сказала она. – Как только слуга сообщил мне, что пришли вы, я поспешила… – и она смутилась, не закончив фразу.

Замешательство ее было вызвано тем, что она вдруг поняла: ей приятно видеть мушкетера, а через день после трагического известия испытывать такое чувство, да еще к малознакомому человеку – кощунство. Она рассердилась на себя за это, упрекая в бесчувственности и легкомыслии. Но мадемуазель де Отфор напрасно так строго судила себя – она горько оплакивала погибшего кузена весь прошедший день и не ее вина, что образ мужественного мушкетера занял довольно много места в ее мыслях. Такое внутреннее смятение имело свое объяснение: выросшая в монастыре, где она была лишена даже намека на мужское общество, если не считать старого-престарого аббата, проводившего там все церковные службы. Каждый раз, поднимаясь на кафедру, он готов был рассыпаться и отдать Богу душу. Она была очарована любезным кузеном, а потом с еще большей силой на нее произвел впечатление мужественный, яркий и интересный мушкетер.

А д'Артаньян, виновник смущения девушки, ничего не говорил, со свойственной ему чуткой деликатностью пережидая ее растерянное молчание.

– Позвольте выразить вам, – сказал он наконец, почувствовав, что девушка отвлеклась, как ему показалось, от своих грустных мыслей, – как глубоко я сочувствую вашему горю.

– От всего сердца благодарю вас, шевалье, – ответила Марго, и на глазах ее появились слезы, – за выражение сочувствия и за ту помощь, которую вы оказали моему бедному кузену.

– К несчастью, я не успел ничего сделать.

– Но вы пытались… Вы сделали все, что в ваших силах, насколько я поняла из скупых слов тетушки.

Герцогиня ласково пожала руку бедной девушки.

– Расскажите мне, как все произошло, ничего не скрывая.

Д'Артаньян принялся рассказывать. Он постарался, чтобы в его повествовании было как можно меньше кровавых подробностей и по возможности больше упоминаний о мужественном поведении де Отфора. Из глаз девушки беззвучно катились слезы.

– Простите, мадемуазель, мой рассказ причинил вам страдания, – с этими словами он низко склонился перед ней и вопреки обычаям взял ее руку и нежно поцеловал. Она покраснела и отняла руку.

– Вы убили одного негодяя и отдали полиции другого, – торопливо проговорила она. – Надеюсь, он понесет заслеженную кару.

– Увы, мадемуазель, второму негодяю удалось либо сбежать, либо убедить альгвазила отпустить его.

– Каким же образом?

– Не могу сказать с уверенностью, но думаю, что самым простым.

– Каким же? – вступила в разговор и герцогиня.

– С помощью золота, – ответил коротко д'Артаньян.

– А почему вы решили, что он на свободе? – заинтересовалась герцогиня.

– Потому что на меня напали.

– На вас? Где?

– На дороге, недалеко от Парижа. Мой слуга узнал в одном из нападавших того самого негодяя из Менга.

Девушка смотрела на мушкетера широко открытыми глазами – в ее чистый, незамутненный мир входило что-то страшное, таинственное и пугающе непонятное.

– Значит, ссора в трактире была не случайной? – быстро сделала вывод герцогиня.

– Совершенно верно, ваша светлость, – твердо произнес мушкетер.

– И вам вновь не удалось схватить ни одного из нападавших?

– Это так, к сожалению. Одного я убил, но двоим удалось убежать, скрыться в лесу.

– У вас тяжелая рука, шевалье.

– Я солдат, герцогиня. Нападать на меня опасно. Я счастлив, что смог хоть в какой-то мере отомстить за смерть мсье де Отфора.

Маргарита неожиданно разрыдалась и выбежала из кабинета.

– Ну вот… я расстроил своим рассказом вашу племянницу, – с виноватым видом произнес д'Артаньян.

– Ах, шевалье, – герцогиня доверительно положила свою прекрасную белую руку на локоть мушкетера, – я так виновата перед бедняжкой Марго. И зачем только я взяла ее в Париж?

О молодом де Отфоре она не говорит, – подумал д'Артаньян. – Ему с самого начала была отведена роль письмоносца.

– Мне так хотелось, чтобы девочка увидела после своего монастыря большой свет, – продолжала герцогиня. – Надеялась, что она будет выезжать со мной ко двору, примет участие в балах, охотах и других развлечениях… В Мадриде так тоскливо, так аскетично… – И вдруг без перехода спросила: – Значит, вы полагаете, что кто-то знал о письме? И о том, что оно у де Отфора?

– Я этого не говорил, герцогиня.

– Но такой вывод прямо вытекает из вашего рассказа, шевалье. Охотились именно за письмом и отлично знали о его существовании, а из этого следует… – и герцогиня умолкла, поняв, что сказала слишком много малознакомому человеку.

– В таком случае напрашивается предположение, что ваша переписка кого-то очень интересует! – воскликнул д'Артаньян, стараясь придать своему голосу выражение наивного удивления.

– К сожалению, шевалье, письма молодой замужней женщины к мужчине всегда интересуют других мужчин. Слава богу, мой муж не относится к их числу, – добавила она с многозначительной улыбкой, как бы приглашая д'Артаньяна заглянуть в тайное тайных ее брака.

– Вы хотите сказать, что это было письмо к мужчине? – спросил мушкетер, удивляясь про себя, зачем понадобилось герцогине скрывать, что письмо предназначалось родственнику и намекать на амурную подоплеку переписки.

Герцогиня мило улыбнулась.

– И бедняга де Отфор знал это?

Герцогиня вздохнула.

– Прекрасные женщины часто бывают безжалостны к своим поклонникам, – сказал д'Артаньян, сделав именно то заключение, которого ждала от него герцогиня.

Когда стало очевидным, что мадемуазель больше не выйдет к ним, лейтенант откланялся, получив на прощание приглашение приходить в любое время, не чинясь.

Вечером следующего дня друзья вновь собрались, на этот раз уже не в трактире, а в прибранных апартаментах д'Артаньяна.

За ужином лейтенант подробно пересказал весь разговор и с Маргаритой и с герцогиней. Портос слушал крайне внимательно, одновременно с завистью разглядывая панцирь, повешенный тщеславным Планше над камином. Атос воздавал должное последней бутылке из привезенных д'Артаньяном с родины запасов крестьянского красного, густого и чуть сладковатого вина. Арамис задумчиво рассматривал лежавший на камине лист плотной бумаги с красочным изображением генеалогического древа д'Артаньянов.

– По вашим словам получается, мой друг, что мадемуазель де Отфор – невинный и наивный ребенок, – сказал он, продолжая изучать древо. – Между прочим, должен вам сказать, что согласно начертанному здесь ветвистому древу, род д'Артаньянов имеет отношение к роду графов де Баацов, а они, в свою очередь, если память мне не изменяет, в четырнадцатом веке породнились с графами де Ла Фер…