Текст книги "Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна (СИ)"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Полагаю, она с герцогиней на утреннем приеме у ее величества королевы, сир.

– Я же ясно сказал, что хочу ее видеть. Я, а не королева! Извольте пойти и привести ее сюда.

Д'Артаньян прикоснулся к полям шляпы, повернулся на каблуках и четко, возможно, слишком твердо печатая шаг, направился к покоям королевы. Ничем иным своего раздражения он выразить не посмел.

Королева еще не выходила, и приемная была заполнена ровным гулом женских голосов. В них то и дело вкрапливались золотые колокольчики смеха, – ну конечно, герцогиня де Шеврез по своему обыкновению рассказывала что-то смешное, нимало не смущаясь тем, что нарушает подобострастно-чинную обстановку приемной. Она, дочь герцога де Роана, того самого, чей предок гордо отверг герцогскую корону со словами: "Королем быть не могу, герцогом не желаю – я Роан!" (правда, его потомки не устояли и титул приняли), подруга Анны могла позволить вести себя в приемной королевы, как у себя дома.

Мадемуазель де Отфор стояла в стороне, выделяясь черным пятном на ослепительном фоне светлых – белых, розовых, фисташковых – нарядов дам. Ее критически оглядывали с головы до ног: кто откровенно, без стеснения, кто, прикрывшись веером. Маргарита понимала, как странно и неуместно выглядит она в своем траурном облачении в этом утреннем море светлых шелков и муслина, лент и кружев, но не могла ничего поделать, а только терзалась от смущения и собственной беспомощности.

Появившемуся в зале д'Артяньяну достаточно было одного взгляда, чтобы понять переживания девушки и он сделал то единственное, что могло поставить на место этих разряженных, высокомерных, насмешливых придворных дам:

– Его величество король желает видеть мадемуазель де Отфор! – провозгласил он.

Господи, если бы только кто знал, какая мучительная ревность разрывала его сердце, кода он произносил эти слова, возвещая всему двору о внимании короля к этой новенькой мадемуазель! Он вдруг со всей очевидностью осознал, что любит ее, любит с первого взгляда и, кажется, безнадежно…

– Мадемуазель де Отфор, король приказал мне быть вашим проводником в лабиринте Лувра! – еще более торжественно добавил он.

В это время дверь кабинета Анны Австрийской распахнулась, и появилась в сопровождении герцогини ди Лима королева. Ее взгляд остановился на девушке, застывшей рядом с д'Артаньяном.

– Агнесc, – обратилась она к ди Лима, – это и есть ваша племянница, о которой вы мне рассказывали? – и не дожидаясь ответа герцогини, Анна протянула милостиво руку мадемуазель для поцелуя. – Вы очень милы!

Марго присела в глубоком реверансе и поцеловала ей руку.

– Как вы прекрасны, ваше величество! – сказала она с непосредственностью юности.

Анна, грустно улыбнувшись, ответила ей что-то по-испански, чего д'Артаньян не разобрал, потом добавила по-французски:

– Идите, дитя мое! Не будем заставлять его величество ждать.

До полудня д'Артаньян имел возможность наблюдать, как Людовик разгуливал по залам дворца с мадемуазель де Отфор, что-то оживленно рассказывая ей. И это он, обычно молчаливый и замкнутый, не умеющий ответить собеседнику находчиво и остроумно, что так хорошо делал его младший брат Гастон! Потом они спустились во внутренний двор, и король галантно предложил Марго опереться на его руку. Д'Артаньян не припоминал, чтобы кто-нибудь, кроме Анны и Марии Медичи, удостаивались такой чести. Не переставая беседовать, Людовик повел мадемуазель де Отфор к павильону, а оттуда к парку Тюильри.

По знаку лейтенанта два десятка мушкетеров двинулись вслед за ними в парк на почтительном расстоянии.

Последнее, что видел д'Артаньян, следуя за королем и мушкетерами, это стайка дам, делающих вид, что увлеченно болтают, а на самом деле пожирающих глазами короля, удаляющегося под руку с племянницей герцогини ди Лима по направлению к Тюильри. Поэтому лейтенант не удивился, когда к вечеру все в Лувре знали, с кем провел почти весь день Людовик и при этом пребывал в исключительно хорошем настроении.

Некоторый диссонанс внес кардинал.

Он приехал в сопровождении своих гвардейцев, и д'Артаньян неотступно следовал за ними до самого королевского кабинета, где Людовик остался со своим первым министром с глазу на глаз. Их беседа продолжалась почти час, и все это время д'Артаньян стоял у двери, мрачно глядя на вызывающе веселых гвардейцев кардинала, расхаживающих по зале, чуть ли не задевая своими шпагами мушкетеров, сопровождающих кардинала и его охрану от самого входа.

Постепенно в залу перед кабинетом короля стали стекаться все придворные.

Наконец, король вышел вместе с кардиналом, нахмуренный и озабоченный. Он даже ответил что-то невпопад герцогине ди Лима, осмелившейся разлететься к нему с пустяковым вопросом. Более того, он и не подумал представить ее кардиналу. Ришелье внимательно оглядел герцогиню, мило улыбнулся ей и прошествовал к выходу из большой залы в анфиладу комнат, сопровождаемый своими гвардейцами и частью мушкетеров. Людовик мрачно смотрел вслед своему первому министру, наморщив лоб, но как только тот скрылся, он облегченно вздохнул, подошел в мадемуазель де Отфор, морщины на его лбу разгладились, и он заулыбался.

Это видел весь двор.

Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы сделать вывод: король увлечен!

Ночью д'Артанья не сомкнул глаз.

Его терзало незнакомое до сих пор чувство ревности. Констанция Бонасье ни разу не дала ему повода приревновать ее, а вереница последовавших за ней красоток только и делала, что ревновала лейтенанта, возбуждая тем самым в нем игривое, искрящееся состояние самодовольства, словно он выпил пару бокалов шипучего вина Шампани.

Теперь все было по-другому: болела голова, горели глаза, угнетала безнадежность так внезапно родившегося чувства, которое, казалось бы, сулило радость, но увы… Не ему, лейтенанту, соперничать с самим королем!

Он заставил Планше ни свет ни заря наполнить лохань-ванну. Только отлежавшись в теплой воде, он немного успокоился, собрался, побрился – его гасконская щетина умудрялась отрастать за полдня, не то что за ночь, – и вновь, ругая себя, оправился к особняку Люиня, чтобы успеть к выезду кареты с герцогиней и мадемуазель де Отфор, в надежде хотя бы увидеться с ней и перекинуться парой слов. Но не успел он раскланяться, как прискакал кадет де Сен Север. Сердце лейтенанта екнуло и, как оказалось, не напрасно.

– Мсье лейтенант, капитан де Тревиль срочно хочет вас видеть, – отрапортовал юнец, стрельнув глазами на прильнувшую к стеклянной дверце кареты мадемуазель де Отфор.

– Я туда и направляюсь, как вы можете догадаться, кадет.

– Капитан де Тревиль приказал вам ехать немедленно, мой лейтенант.

– Неужели несколько минут имеют значение? – вздохнул лейтенант.

– Капитан де Тревиль предупредил меня, что вы попытаетесь отговориться…

– И что? – мрачно усмехнулся лейтенант.

– Он приказал мне быть настойчивым!

Д'Артаньян попросил прощения у дам и поскакал вслед за кадетом к дому капитана.

– Спите? – непонятно почему этим вопросом встретил де Тревиль лейтенанта, хотя прекрасно знал, что тот встает с зарей. – А вот кардинал не спит. И придумывает всякие идиотские задания моим мушкетерам.

– Он уже отдает приказы мушкетерам?

– Он науськивает короля! – капитан не подумал в раздражении, что невольно уравнял короля с собакой.

– Какие задания? – спросил д'Артаньян, сделав вид, что не заметил вырвавшиеся у старого гасконца слова.

– Гнусные, как всегда! – громогласно заявил де Тревиль. – Понимаете, мой друг, – он взял д'Артаняна под руку, успокаиваясь, подвел его к креслу, усадил, а сам сел за свой письменный стол. – Его высокопреосвященству втемяшилось, что королева-мать, находясь в небезызвестном вам Компьене…

– В Компьенском замке, если быть точным…

– Без вас знаю, разрази меня гром! Не перебивайте меня, д'Артаньян! На чем я остановился?

Словом, находясь в замке, переписывается со своим младшим сыном принцем Гастоном, который пребывает сейчас в Лотарингии и замышляет против его величества…

– Насколько мне известно, капитан, принц Гастон в Лотарингии ухаживает за мадемуазель де Водемон, племянницей герцога Лотарингского, одной из богатейших невест Европы… – опять перебил д'Артаньян своего командира, выражая тем самым недовольство приказом, переданным через кого? – юнца-кадета!

– Одно другому не мешает… Вы станете меня слушать, будь я проклят? Так вот, свои подозрения кардинал каким-то образом связал с пребыванием в Париже герцогини ди Лима, сплел все это вместе и подал королю, как премиленький заговор. Сегодня утром он явился к его величеству и уговорил Людовика изъять любым путем у Марии Медичи письма Гастона.

– Простите, мой капитан, я не понял, кто, по мнению Ришелье, готовит заговор – королева-мать или Гастон?

– Конечно Медичи! – начал раздражаться де Тревиль. – Но, разумеется, при поддержке сына.

– Но тогда зачем кардиналу письма Гастона? Ведь важнее – что пишет королева-мать.

– Слушайте, лейтенант, не допекайте меня своими вопросами! Я в эту гнусность вообще не хочу вникать. Кардинал хочет получить письма и при этом руками Людовика, а самому оставаться в стороне. Эту почетную миссию король возложил на беднягу маршала д'Эстре, а мне приказал выделить для сопровождения его в Компьен два десятка мушкетеров, словно это полицейские альгвазилы, а не благородные дворяне. Словом, лейтенант, вам придется съездить в Компьен. Поверьте мне, я сражался как Геракл, чтобы уберечь вас от этой унизительной миссии, но король был непреклонен и настаивал почему-то именно на вашей кандидатуре, сказав несколько лестных слов о вас. В порядке компенсации, д'Артаньян, я разрешаю вам отобрать в эту поездку своих друзей, чтобы вам не было скучно в пути… Впрочем, скучать вам в любом случае не придется: уверен, маршал не пропустит ни одного трактира, ха-ха!

– Благодарю вас, капитан, вы чертовски заботливы.

– Да, к сожалению, Арамиса с вами не будет, я отпустил его, не согласовав с вами, на исповедь в конгрегацию.

К середине дня д'Артаньян, отобрав из своего взвода девятнадцать мушкетеров и кадета де Сен-Севера, поступил в распоряжение маршала д'Эстре. Кадет, вопреки всему, нравился капитану: собранный, ловкий, исполнительный и даже симпатичный внешне, хотя его портил большой, мясистый нос.

Вскоре они выехали из Парижа по старой Компьенской дороге.

Маршал непрерывно чертыхался, а ехавший рядом с ним д'Артаньян с тоской оглядывался назад: там, в первом ряду мушкетеров были Атос и Портос.

– Будь я проклят, если это не очередная мерзкая затея кардинала! – в который раз воскликнул маршал.

– Не сомневаюсь, – согласился д'Артаньян.

– И главное, какое иезуитство: я должен почтительно истребовать письма принца Гастона!

– Я думаю, мой маршал, слово "иезуитство" несколько неуместно по отношению к его высокопреосвященству: кардинал терпеть не может иезуитов, – пробормотал д'Артаньян, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Именно иезуитство! И вообще, черт бы их всех побрал! – что значит "почтительно истребовать"?

– Требовать, оставаясь при этом почтительным к ее величеству королеве-матери, – ответил д'Артаньян.

– Не стройте из себя деревенского дурачка, лейтенант, и не смейте ехидничать!

– Разве я могу себе позволить…

– Вы? Позволить себе? – маршал картинно расхохотался. – Будто я не знаю вас целых пять лет!

Некоторое время они ехали молча.

– Как вы думаете, маршал, – спросил д'Артаньян, – зачем кардиналу письма королевы-матери? Он не настолько наивен, чтобы искать крамолу в тех письмах, которые Медичи сочла возможным не уничтожать.

– Вы сказали "Медичи", опустив и титулы и имя. Не означает ли это, лейтенант, что вы приписываете королеве-матери все те качества, – ум, хитрость изворотливость – которым вот уже два века славятся Медичи, эти невероятно разбогатевшие потомки флорентийских менял?

– Это было бы некоторым преувеличение, мой маршал.

– Вот и кардинал так считает. Я уверен, что еще будучи ее духовником – вы этого времени не застали, лейтенант, – он раскусил ее и понял, что она вовсе не кладезь ума.

– И поэтому он надеется, что она уничтожила не весь эпистолярий?

– Именно так. Наш кардинал страшно любит читать чужие письма, потому что, с его точки зрения, они суть признание, собственноручно подписанное подозреваемым. Или обвиняемым – что вам больше нравится.

– Мадам Медичи – обвиняемая?

Маршал понял, что сболтнул лишнее и предпочел разыграть гнев:

– Вы мне надоели бесконечными вопросам, лейтенант! Убирайтесь к свои друзьям! Думаете, я не вижу, что вы только того и ждете, чтобы отделаться от такого старого ворчуна, как я… – и маршал пришпорил коня, выплескивая раздражение в быстрой езде.

"Забавное совпадение, – мелькнула мысль в голове д'Артаньяна. – Мои вопросы одинаково раздражают таких разных людей, как капитан де Тревиль и маршал д'Эстре. В любом случае, одного письма кардинал уже никогда не получит!" – с удовлетворением подумал лейтенант и придержал коня, чтобы поравняться с друзьями.

Глава 8

Кардинал Ришелье, всесильный председатель Королевского суда и первый министр Франции, сидел в промозглом кабинете недостроенного дворца у горящего камина в полном одиночестве. Видеть никого не хотелось, а без вызова к нему никто не решался заходить, кроме старинного друга, умнейшего человека, советника и духовника монаха отца Жозефа,^[8] заслужившего прозвище «серого кардинала». Кроме отца Жозефа, право появляться незваными в кабинете имели только кошки. Вот и сейчас они расселись у камина, спасаясь от холода и сырости, а черный, как смоль, зеленоглазый кот Агат нахально вспрыгнул на колени кардиналу и громко подхалимски замурлыкал, подтверждая тем самым свое право сидеть отдельно от своих собратьев на почетном месте.

Вчера в беседе с королем Ришелье в очередной раз все поставил на карту. Поставил и выиграл! Маршал д'Эстре наверняка уже приехал в Компьен, чтобы забрать у матери-королевы ее переписку. Мой Бог, до чего же эта женщина любит переписываться – и с сыном Гастоном, и с невесткой, королевой Анной Австрийской, и с дочерью, королевой Испании Изабеллой, и с племянником, герцогом Флорентийским, и даже с папой Римским. Он знал об этой ее страсти давно, еще с тех пор, когда был ее духовником. И еще он был уверен, что даже самая осторожная, предусмотрительная женщина никогда не уничтожает всех писем. Дамы обожают хранить эти свидетельства дружбы, любви, измены и, Бог знает, чего еще. Но надо признаться, мысль заполучить письма подсказало ему донесение графа де Рошфора, где он пересказывал свою болтовню с фрейлиной королевы де Фаржи. Именно она рассказала, что Анна ненавидит свою так называемую закадычную подругу юности герцогиню ди Лима. Как истая женщина, Анна сразу догадалась, зачем приехала в Париж красавица-испанка. А вот ему, кардиналу, пришлось некоторое время разгадывать этот дамский ребус…

Какой же невероятной уверенностью в своей всепобеждающей красоте надо обладать, чтобы приехать в Париж с целью соблазнить Людовика!

А цель?

Тайны внешней политики?

Но его испанский коллега слишком хорошо знает, возможно, и на собственном опыте, что короли редко бывают посвящены в сокровенные замысли своих первых министров.

Рассорить?

Но кардинал достаточно полно был осведомлен о сложном положении Испании, чтобы понимать: сегодня западной соседке не выгодна война. Однако, прямо противоположная цель – попытаться альковным способом смягчить сердце Людовика по отношении к Испании – вполне в духе Оливареса. Именно его кузина, герцогиня ди Лима с ее дряхлым мужем подходит для подобной роли. Если так, то их цели совпадали. Но это вовсе не означает, что он может позволить прекрасной испанке поступать здесь, в Париже, как ей вздумается. Тут его территория! И если ему все-таки удастся перехватить любое компрометирующее письмо ди Лима, ее можно будет выслать из страны… Он не сомневался, что король не станет оказывать ей покровительство. Впрочем, от Людовика всего можно ожидать. Тем более, что герцогиня, отдадим ей справедливость, красотой не уступая королеве, внутренним огнем и обаянием превосходит ее настолько, что и он сам, глядя на нее, порой ловил себя на грешных мыслях. Дай Бог, маршал привезет из Компьена именно те письма, которые дадут ему возможность успешно продолжить начатую интригу…

Господи, прости за невольное упоминание имени твоего, – мысленно перекрестился кардинал.

Пока в остальном все складывается успешно.

Уже в первый год самостоятельного царствования Людовика XIII его удалось убедить в правильности политики его, Ришелье, а не преданного клеврета королевы-матери канцлера де Марсильяка. Каких колоссальных усилий стоило кардиналу повести за собой Королевский совет, это стадо баранов, озабоченных лишь соображениями личной выгоды и надеждами на будущие привилегии. Сколько красноречия он потратил, убеждая Людовика следовать политике его великого отца короля Генриха IV: противостоять испанским и австрийским Габсбургам в любой точке Европы любыми способами, не давать им сомкнуть железные объятия вокруг Франции, особенно на территории Италии, разорванной на лоскутные государства и княжества! Короля он убедил, а вот его мать, давнюю противницу Генриха, сломать не сумел…^[9] Некоторые сомнения у кардинала вызывала лишь кандидатура маршала д'Эстре: старый вояка получил свой маршальский жезл на поле боя, был смел, прям и, что греха таить, не блистал умом, во всяком случае, не был изощрен в дворцовых интригах. Предстоящая же ему сейчас миссия требовала, в первую очередь, хитрости, изворотливости и умения обходить острые углы. Но маршала выбрал король, и с этим ничего нельзя было поделать…

Мысли кардинала вновь вернулись к Марии Медичи. С той поры, как она стала регентом при малолетнем короле, в ней, неожиданно для Ришелье, проявились новые для него малоприятные черты характера: упрямство, несговорчивость, нетерпимость к чужому мнению. Их беседы неизменно стали перерастать в дискуссии, жестокие споры и вечное противостояние.

Постепенно, втянутая в борьбу с Ришелье, королева-мать стала его заклятым врагом. Когда Людовик лежал больным и, по мнению врачей, был недалек от последнего порога, две королевы, старая и молодая, две курицы, неспособные видеть дальше своего носа и думающие лишь о том, как сохранить свое положение и свою власть, вырвали у больного короля обещание отправить его, кардинала, в отставку. К счастью, выздоровев, король одумался. Он был вовсе не так глуп, как рисовали его политические противники, и отлично понимал, что сила Франции в национальном, а не религиозном единстве. И паписты-католики, и гугеноты-протестанты прежде всего оставались французами. Это приобрело особый вес, когда в Европе заполыхала война. (Впоследствии она будет названа Тридцатилетней, поскольку длилась тридцать лет, с 1618 по 1648 г.г.). Она началась, как религиозная. Немецкие католические князья схватились с немецкими протестантскими князьями. Католических князей поддерживали испанские и их дальние родственники австрийские Габсбурги, а также Польша. За протестантов были Англия, Швеция, Дания, и главным образом, Нидерланды, уже целый век сражающиеся с Испанией за свою независимость. Даже далекая и загадочная греко-католическая Московия, обеспокоенная нарастанием военного могущества своего вечного соперника и противника Польши, втянулась в борьбу против Габсбургов. Идеи кардинала нашли понимание у московского патриарха Филарета, поскольку союз Польши с габсбургской Австрией представлял для Москвы реальную угрозу. Таким образом, кардинала беспокоила Австрия, а патриарха Филарета – Польша. Именно это обстоятельство и явилось поводом для возникновения их негласного союза.

Пока Франции, благодаря ему, Ришелье, удавалось сохранять нейтралитет. Она находилась в выгодном положении, ибо среди французов были и католики, и протестанты, что давало ей возможность в любой момент присоединиться к одной из воюющих сторон, бросив на весы всю свою немалую мощь. Все понимали, что тот лагерь, к которому примкнет Франция, безусловно выиграет.

Ох, как ненавидели Ришелье католики за то, что он выжидает. И не меньше ненавидели его гугеноты за то же самое. Венчала эту ненависть Мария Медичи. К ненависти женщины, покинутой своим духовником, к тому же всем обязанным ей, в том числе и членством в Королевском совете, прибавилась еще и ненависть правоверной католички, коей, как истая итальянка, была королева-мать.

Война шла, Европа нищала, а Франция богатела, торгуя с обеими сторонами.

Ришелье начал строить флот, которого до той поры у Франции фактического не было, укреплять регулярные войска наемниками из других стран. Он взял Ла Рошель, цитадель гугенотов, но из Франции их не изгнал, не повторил роковую ошибку Испании, а заключил с ними соглашение. Тогда его обвинили в потворстве протестантам. Никто не хотел понять, что изгнание гугенотов ничего не дало бы Франции, кроме падения доходов государства, что гугеноты, трудолюбивые, самодостаточные и богобоязненные люди, были самой дойной коровой во французском налоговом стаде. Именно благодаря их налогам Франция строила могучий флот. Именно их деньги шли на укрепление армии – подумать только, почти миллион пистолей в год! А французская знать, всегда и всем недовольная, обвиняла его в том, что он ведет "дипломатию пистолей" и тратит без толку те деньги, которые могли бы пойти на пенсии и дотации губерниям, то есть губернаторам! Не патриоты, а кучка стяжателей!

Приоткрылась дверь, и бесшумно вошел отец Жозеф.

Недавно он побывал в Швеции, Дании, Голландии, одержал великие, но невидимые благородным бездельникам с пышными титулами, дипломатические победы. Он встречался с королем Швеции Густавом II Адольфом и блестяще завершил начатую Ришелье политическую комбинацию с участием Голландии и России, в результате которой Швеция вступила в войну против Габсбургской коалиции и вторглась на территорию католической Польши. Прелесть этой многоходовой комбинации, задуманной кардиналом, заключалась в том, что Франция фактически начала наступление на Габсбургов, не вступая в войну, а действовала чужими руками. В суть происходящего был полностью посвящен только отец Жозеф. Как и кардинал, он великолепно понимал, что непредсказуемые действия королевы-матери, ярой сторонницы испанских Габсбургов, могли спровоцировать преждевременное вступление Франции в войну.

– По моим расчетам, маршал уже в Компьене, – сказал он вместо приветствия.

– Меня волнует лишь одно: а вдруг Мария Медичи уничтожила все письма? – признался кардинал.

– В конце концов, всегда можно допросить мадемуазель де Фаржи, – заметил монах.

Кардинал промолчал, встал из-за стола и принялся с усердием перемешивать угли в камине. Он не любил иметь дело с женщинами, подвергать их допросам и пыткам, но приходилось. Увы!

Из камина посыпались искры, и кошки дружно отступили под защиту письменного стола.

– И все же, я надеюсь на компьенскую экспедицию д'Эстре, – сказал он наконец. – Между прочим, во всем этом есть небольшая пикантность: наш друг мессир Моле повезет предназначенное Густаву русское золото из Амстердама к нам именно через Компьен.

Отец Жозеф едва заметно улыбнулся.

Он знал о любви кардинала к подобным историческим переплетениям и относился к ней снисходительно. У каждого великого человека есть свои маленькие слабости. О каком золоте шла речь, ему было тоже хорошо известно: по тайному распоряжению Московского патриарха Филарета на Амстердамской бирже продавалось русское зерно, а золото, вырученное от продажи, сложным путем поступало в распоряжение кардинала Ришелье. Именно этим золотом и финансировалась война Швеции против Габсбургов. Отец Жозеф встречался со шведским королем, дважды побывал на Амстердамской хлебной бирже и был осведомлен обо всех деталях этой хитроумной, тонкой дипломатической акции. Единственное, чего ни он, ни кардинал не смогли сделать, это найти возможность познакомиться с загадочным русским патриархом Филаретом, политиком мудрым, судя по его поступкам, и европейски образованным, судя по рассказам мессира Моле, дважды побывавшего в таинственной Московии, где он беседовал с патриархом. Филарет, как оказалось, блестяще владел латынью, а благодаря долгому пребыванию в польском плену, неплохо разбирался в переплетении династических, государственных и матримониальных интересов многих королевских династий и княжеских родов Европы. Только такой человек мог согласиться на предложенную кардиналом Ришелье комбинацию и вступить в негласный сговор против Габсбургов. Любопытно, что положение патриарха в Москве почти зеркальным образом отражало положение кардинала в Париже: оба они сосредоточили в своих руках всю полноту власти в стране. Ришелье смог этого добиться в силу особенностей характера Людовика XIII, а Филарет благодаря тому, что русский царь Михаил, так же, как и его французский коллега, отличался нерешительностью, нелюбовью к повседневным утомительным занятиям государственными делами, кроме того, он приходился патриарху родным сыном.

Если бы еще удалось нейтрализовать старую королеву! Теперь все зависело от успеха миссии д'Эстре…

Компьенский замок был построен примерно полтора столетия назад. Своей архитектурой он напоминал Бастилию: квадратное в плане, трехэтажное здание с башнями по углам, окруженное рвом, когда-то наполненным водой. Замок утопал в зелени разросшегося парка, так что разглядеть ров можно было, только проехав сквозь зеленый кордон. Тяжелые ворота вели во внутренний двор, вымощенный камнем с продуманной системой стоков для дождевой воды. В одном конце двора стоял каменный колодец с воротом и тяжелой дубовой крышкой, в другом располагались крохотные оранжереи, крытые на фламандский манер стеклом. Ближе к колодцу расположились каменные конюшни, вдоль их стены громоздились аккуратно уложенные тюки сена.

Путь во внутрь замка посланцам короля преградило стоящее перед воротами уродливое сооружение, сколоченное из грубых досок, нечто среднее между хижиной и сторожкой. Как только мушкетеры приблизились к замку, из сторожки вышел швейцарец с медным рожков в руке. Взглянув мельком на всадников, он приложил рожок к губам и трижды протрубил.

– Какого черта! – крикнул д'Артаньян. – Открывай, каналья! Перед тобой маршал Франции!

– Не имею прафа, – спокойно ответил ему швейцарец. – Сейчас приходит капитан, он дает приказ.

– А где твой капитан, черт бы его побрал? – взвился лейтенант, не жаловавший швейцарцев за их независимый нрав и невозмутимую обстоятельность.

– Мой капитан отдыхает кордегардия.

– А где кордегардия?

– Там, в парке, – солдат неопределенным жестом указал куда-то в глубь окружающего замок парка.

Из сторожки вышел второй швейцарец, вооруженный коротким мушкетом, и молча встал рядом с первым.

– Кто-нибудь мне объяснит, что все это значит? – рявкнул маршал, еле сдерживаясь, чтобы не отдать приказ обезоружить швейцарцев.

Д'Артаньян понял, что еще немного и произойдет что-то непоправимое. Он вмешался, хотя и сам кипел от возмущения:

– Мой маршал, вы, верно, запамятовали: еще в Лувре нас предупредили, что королеву-мать охраняют в замке ее дворяне, а наружная охрана замка поручена швейцарским наемникам.

– Денег некуда девать, – проворчал маршал.

– Это от щедрот кардинала.

– Фот итет капитан, – невозмутимо объявил первый швейцарец.

Со стороны заросшего парка показался офицер, вышагивающий в сопровождении четырех солдат, вооруженных алебардами.

Мушкетеры смотрели на алебарды с невольным уважением. Они хорошо знали, что на открытых пространствах швейцарцы удивительно ловко управляются со своим, казалось бы, неуклюжим оружием. Оно давало преимущество в бою с вооруженным шпагой или палашом противником, им можно было наносить страшные колющие и рубленные удары, не подпуская противника близко, а при необходимости швейцарцы умело действовали древками, как дубинками.

Маршал молча вручил капитану запечатанный пакет с письмом короля.

Офицер долго и придирчиво читал письмо, хмуря лоб и беззвучно шевеля губами, словно в нем содержалось нечто, требующее невероятного умственного напряжения. На самом деле король в весьма лаконичной форме приказывал пропустить маршала д'Эстре и сопровождающих его мушкетеров к королеве-матери.

Наконец, неторопливый капитан закончил изучать письмо и распорядился пропустить отряд в замок.

Проехав замковые ворота, вся кавалькада оказалась во внутреннем дворе. Здесь д'Эстре, раздраженный досадной, унизительной задержкой, проскакал на своем коне прямо к мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, где находились покои Марии Медичи. Спрыгнув с седла и оставив коня на попечении мушкетеров, маршал, уже бывавший в замке, когда сюда привезли королеву-мать, уверенно вступил на первую ступеньку. Д'Артаньян спрыгнул с седла, чтобы сопровождать маршала, и приказал мушкетерам тоже спешиться, но не расходиться. В этот момент во дворе появились молодые дворяне королевы-матери, и чей-то издевательский голос произнес:

– О-ла-ла! Какие гости!

Д'Артаньян оглянулся.

Мушкетеры молчали. Лейтенант уже возблагодарил Бога за их сдержанность, но тот же голос продолжил:

– Ба! Посмотрите-ка, вот так нос!

Д'Артаньян похолодел. Эта оскорбительная реплика могла относиться только к юному кадету де Сен Северу, чей нос, действительно, с первого дня обратил на себя внимание лейтенанта.

– С таким носом только и заглядывать в чужие тайны!

– А с таким языком только и выбалтывать тайну о глупости его обладателя! – отрезал де Сен Север.

Господи, подумал д'Артаньян, только этого не хватало!

А кадет и юный дворянин королевы-матери, почти ровесник ему, уже стояли лицом к лицу в середине образовавшегося круга из мушкетеров и дворян.

Лейтенант подбежал к ним.

– Я глуп? – выкрикнул юный дворянин.

– Вы сами это сказали, мсье, – поклонился де Сен Север.

Две шпаги одновременно сверкнули на солнце.

– Де Сен Север, вложите шпагу в ножны! – крикнул д'Артаньян.

– Виконт де Вард, я вам запрещаю драться! – донесся сверху громкий, привыкший повелевать голос.

Д'Артаньян оглянулся. На верхней ступеньке мраморной лестницы, только что преодоленной маршалом д'Эстре, стоял представительный седовласый вельможа, лет пятидесяти, без плаща и без шляпы, видимо, привлеченный шумом во дворе.

– А вы не вмешивайтесь, де Бражелон! – в запальчивости крикнул противник де Сен Севера, тот, кого вельможа назвал де Вардом. – Здесь вам не Орлеан, а мы не дворяне принца.

– Я велел вам остановиться, де Вард! Кровь не должна пролиться на камни этого замка!

Вельможа, положив руку на эфес шпаги, стал торопливо спускаться по лестнице.

Его опередил д'Артаньян. Он сделал несколько стремительных шагов и очутился между молодыми людьми, стоявшими со шпагами в руках.