Текст книги "Книга прощания"

Автор книги: Юрий Олеша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Кинематографисты подхватили кем-то неквалифицированно рассказанную версию, будто бы принадлежащую Эйнштейну, о невращении Земли вокруг оси. С покачиванием голов и переглядыванием невежд говорят об этом за столиком «Националя».

Как я постарел! Как страшно я постарел за последние несколько месяцев! Что со мной будет?

Сегодня ел черешню без обычного ощущения упоения. Даже и эти медленно катившиеся шарики вдруг сразу рванули с места – и догоняй их!

А прежде хотелось сравнивать их – форму, вкус; хотелось воображать воробьев, которые клюют их, думалось, что это дождь – черешня, чуть сладкий, свежий-свежий дождь!

Был у Казакевича, который всегда на высоте ума, образования, темперамента.

Мог бы он написать хорошую пьесу? Именно этот вид литературы – даже странно чудо создания события называть литературой! – является испытанием строгости и одновременно полета таланта, чувства формы и всего особенного и удивительного, что составляет талант.

Прежде чем предложить вниманию читателя эту книгу, я хочу рассказать историю ее возникновения. Это необходимо, поскольку книга необычна – какие-то отрывки! – и может оказаться не только не понятой читателем, но даже вызвать раздражение.

Книга возникла в результате убеждения автора, что он должен писать… Хоть и не умеет писать так, как пишут остальные.

Однажды я как-то по-особенному прислушался к старинному изречению о том, что ни одного дня не может быть у писателя без того, чтобы не написать хоть строчку. Я решил начать придерживаться этого правила и тут же написал эту первую «строчку». Получился небольшой и, как мне показалось, вполне законченный отрывок. Произошло это и на следующий день, и дальше день за днем я стал писать эти «строчки».

Мне кажется, что единственное произведение, которое я могу написать как значительное, нужное людям, – книга о моей собственной жизни.

13 июля

Встретил вернувшегося из ссылки Леонида Соловьева («Возмутитель спокойствия») [172]172
  Соловьев Леонид Васильевич (1906–1962) – писатель, автор книги о Ходже Насредцине «Возмутитель спокойствия» (1940). Находился в заключении с 1946 по 1954 г


[Закрыть]. Высокий, старый, потерял зубы. Узнал меня сразу, безоговорочно. Прилично одет. Это, говорит, купил ему человек, который ему обязан. Повел в универмаг и купил. О жизни там говорит, что ему не было плохо – не потому, что он был поставлен в какие-нибудь особые условия, а потому, что внутри, как он говорит, он не был в ссылке. Я принял это как возмездие за преступление, которое я совершил против одной женщины – моей первой, как он выразился, «настоящей» жены. Теперь я верю, я что-то получу.

Я сказал ему, что если он произвольно – что мне кажется, кстати, правильным – оценивает события как возмездие и в этом роде, то ведь и то, что он представляет себе в виде какого-то получения чего-то, может оказаться пустяком; скажем, он увидит красивого жука, и все. Тень раздумья пробежала у него в это мгновение по лицу. А вдруг он прав – ясно было видно на его лице.

Познакомил его у крыльца управления авторских прав с Эльчибековым – директором. Тот маленький, стройный – из армянских князей, – с сильно заметной ракообразной артерией в области лобовой кости.

В дальнейшем надо стараться вести эти записи все же так, чтобы получалось нечто законченное. Если этой законченности нет, то что же они представляют собой?

Имеет ли интерес такая неоконченная запись? Что это? Зачем это? Просто блеск какой-то породы, жилы? И никто не идет дальше вдоль этого сиреневого зигзага, какого-то аметиста?

Маленькие гномы, которых поляки называют краснолюдками и о которых так хорошо писал Гейне [173]173
  Маленькие гномы… о которых так хорошо писал Гейне… – Гейне заимствует эту легенду из «Немецких сказаний» братьев Гримм. Он обращается к ней дважды, в работах «Романтическая школа» и «Духи стихий».


[Закрыть], исполняли, по преданию, эту работу по находке и гранению камней. Они заняты были этим в Богемских горах. Они носили красные, синие, зеленые шапочки, у них были румяные, но немного в жилках лица весельчаков и чревоугодников, длинные белокурые бороды при отсутствии усов. Иногда они отправлялись в какие-то непонятные людям шествия…

Гейне пишет, что, по сохранившимся свидетельствам, гномы довольно охотно общались с людьми и производили самые разнообразные волшебства, полезные для людей. Разрыв между людьми и краснолюдками произошел не по вине последних; наоборот, виноваты как раз люди с их грубостью и эгоизмом. Например, гномы пришли однажды посмотреть на какой-то праздник в деревне; они уселись на длинной ветке дерева – все в ряд – и смотрели себе на праздник. Кто-то из людей, какой-то грубый парень, подпилил ветку, и все краснолюдки упали вместе с ней под хохот деревни. Так постепенно охладели гномы к людям, которых прежде любили, которым служили своим волшебством.

31 июля

Богатое лицами сновидение. Арнольд [174]174
  Арнольд– Барский Арнольд Григорьевич (1897–1969), режиссер цирка


[Закрыть], Киршон, Старостин и еще некоторые, которых не запомнил.

Старостин, как и в жизни, прекрасный, рыцарственный, любовно ко мне относящийся. Такой же тонконосый, черный кожей лица, сверкающий почти женской улыбкой.

Арнольд, представилось, с кем-то бурно, до бледноты, до падения дыхания, ссорится.

«Не надо, – я его успокаиваю, – не надо!»

Киршон [175]175
  Киршон Владимир Михайлович (1902–1938, репрессирован) – драматург, активный деятель РАПП


[Закрыть]появляется в конце не то гимназического класса, не то какой-то аудитории. Все встречают его как сенсацию волной ропота: «Из ссылки!»

Он, минуя всех, направляется ко мне, подает руку. Я ее пожимаю. Он просит меня передать Афиногенову, что он купил дом.

В этой кажущейся бессмыслице, конечно, есть связь, смысл. Не хочется, но, очевидно, легко было бы разобраться. Мы, конечно, сами создаем эти фигуры, и поэтому чем прекрасней получается фигура, тем больше свидетельствует это о хорошем нашем отношении, так сказать, к оригиналу. Так, Старостин вошел в сновидение, покинув порог мастерской души, где его снарядили к этому выходу, в наилучшем, наикрасивейшем виде.

Замечу кстати, что я отдаю себе отчет в том смысле, что стал производить записи более неряшливо. Ничего, я просто занят этой проклятой сказкой, а потом я опять вернусь к чистой работе.

1954, Москва, октября 4-го

1930 г. «Как Мейерхольд ставил мою пьесу. Дневник» [176]176
  Как<великий режиссер> Мейерхольд ставил мою пьесу. —Слова в угловых скобках зачеркнуты Олешей


[Закрыть].

Почему я не написал этого дневника?

Теперь этой (чернилами, разумеется) надписи двадцать лет. «Список» был поставлен в 1931 году. Значит, двадцать три года… А я отлично помню, как на другой день после премьеры, с перегаром в голове, я стоял в сумеречный день среди серого колорита на улице Горького при выходе из Брюсовского переулка…

Вскоре Райх убили. Говорят, что ей выкололи глаза – был такой слух, по всей вероятности, родившийся не из ничего. Прекрасные черные глаза Зинаиды Райх – смотревшие, при всем ее демонизме, все же послушным, старательным взглядом девочки. Перец Маркиш [177]177
  Перец Маркиш, который, кажется, тоже умер… – Маркиш Перец Давидович (1895–1952), еврейский писатель, был расстрелян в числе 12 руководителей Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) 12 августа 1952 г. по ложным обвинениям. См. об этом: Еврейский антифашистский комитет у Суслова: Из воспоминаний Е.И.Долицкого / Публ. А.Вайс-берга // Звенья: Исторический альманах. М., 1991. С. 535–554.


[Закрыть], который, кажется, тоже умер, сообщил мне о том, что Райх именно убита (а то говорили, что только избита), на каком-то жалком банкете в Доме Герцена, где я сидел пьяный, несчастный, спорящий со всеми, одинокий, загубленный… Сообщил Маркиш со слов его знакомого врача, который… Впрочем, может быть, и не так, теперь уж не помню.

Ее убили в 1938 году [178]178
  Ее убили в 1938 году. – У Олеши ошибка: Райх была убита в 1939 г


[Закрыть].

Я помню ее всю в белизне – голых плеч, какого-то ватерпуфа, пудры – перед зеркалом в ее уборной, в театре – пока пели звонки под потолком и красная лампочка, мигая, звала ее идти на сцену.

Они меня любили, Мейерхольды.

Я бежал от их слишком назойливой любви.

Он часто в эпоху своей славы и признания именно со стороны государства наклонялся ко мне и ни с того ни с сего говорил мне шепотом:

– Меня расстреляют.

Тревога жила в их доме – помимо них, сама по себе. Когда я жил в этом доме в их отсутствие, я видел, слышал, ощущал эту тревогу. Она стояла в соседней комнате, ложилась вдруг на обои, заставляла меня, когда я возвращался вечером, осматривать все комнаты – нет ли кого там, пробравшегося в дом, пока меня не было, – заглядывать под кровати, за двери, в шкафы. Что, казалось, угрожало в те дни этому дому – в дни расцвета и власти хозяина? Ничто не угрожало – наоборот, отовсюду шла слава с букетами, деньгами, восхвалениями, заграничными путешествиями. И все же тревога была такой властной в его пустом доме, что иногда я просто обращался в бегство – ни от чего: от обоев, от портрета хозяйки с большими черными глазами, которые вдруг начинали мне казаться плачущими.

Хозяйку закололи в этом доме. Так что до появления убийц я уже слышал их, почти видел – за несколько лет.

Хозяина расстреляли, расстреляли – как он и предчувствовал это.

Ее убийство окружено тайной. Убийцы проникли с улицы через балкон. Она защищалась. Говорят, что ей выкололи глаза. Она умерла, привезенная «скорой помощью» в больницу, от утраты крови. Похоронили ее, так сказать, в полицейском порядке, но одевала ее для гроба балерина Гельцер [179]179
  Гельцер Екатерина Васильевна (1876–1962) – балерина. Ставила, в частности, танец Суок в спектакле МХАТа по пьесе Олеши «Три толстяка».


[Закрыть].

Перед их гибелью они прощались со мной в моем сновидении. Подошли к какому-то окну с той стороны, с улицы, и, остановившись перед темным, но прозрачным для меня окном, поклонились.

Что это такое все же – мое появление в мире, мое существование в нем и необходимость из него уйти? Подумать, в миллионах лет и пространств существует хрусталик и моей жизни.

Кроме меня, живут разнообразнейшие живые создания. Например, тот странный жучок, который перебирается с кочки на травинку, когда бывает момент, когда он вдруг встает почти отвесно и когда понятно, почему он именно перебирается, а не быстро движется – он щит, крохотный щит, который тяжело поднимать на почти невидимых ножках. Как он называется, этот жук-щит? Я иногда думаю, что и ему дана жизнь – та же жизнь, что и мне, именно та же, потому что вряд ли существуют иные формы жизни, кроме единственной – жизни в смысле ощущения «я живу».

Народный артист Качалов идет вечером по Камергерскому переулку в театр играть «Воскресение» [180]180
  Качалов идет вечером… в театр играть «Воскресение». – В.И.Качалов в спектакле МХАТа «Воскресение» (1930) играл «лицо от автора».


[Закрыть]. Осень. Я иду навстречу. Мы раскланиваемся. – Здравствуйте, Юрий Карлович! – говорит он знаменитым баритоном и широко снимает фетровую шляпу. Фетровым кажется и пальто его. Лампы освещают голубую волну кашне. Не было в моей жизни человека деликатней, чем Василий Иванович Качалов. Толпа спешит на спектакль. Росту я маленького, в толпе не видно меня, я иду под окнами, но он замечает и узнает меня.

13 ноября

Письмо из Малого театра с сообщением, что у них есть ко мне деловое предложение. Фигурирует фамилия П.А.Маркова [181]181
  Марков Павел Александрович (1897–1980) – театральный критик, историк театра, режиссер, педагог, мемуарист


[Закрыть]. Не по поводу ли «Трех толстяков»?

Атмосферически осень проходит легко. Хотя что это значило бы – атмосферически тяжело проходящая осень?

В городе осень – в большом городе, в столице, – всегда приятна.

Когда читаешь воспоминания о Чехове, убеждаешься в том, что его болезнь была сильно заметна. Описание его наружности последних лет – это описание больного, очень больного, до физиологических уродливостей, человека, – например, прилипшие к потному лбу волосы. Или это просто написано глупыми людьми. На портрете Браза (1904 год) у него щеки почти притерты к костям. Бедный, великий, глубоко чтимый мною Чехов! Как смею я изощряться по поводу болезней твоих, твоего страдания!

19 ноября

Плохо, совсем плохо. Или усталость, или конец. Устал, очень устал.

Репетиция в Малом с Межинским. Какой великолепный артист! Ни с чем не сравнимое ощущение – следить, как он выписывает образ, вот именно – исполняет роль. Это письмо по… по чему? По воздуху! Ах, как пленительно! Вдруг мощная нота из глубин груди. Он не похож на тех актеров, о которых хочется сказать, что как раз они-то настоящие. Это актер-поэт, нет – художник. Да актер ли это? Трудно определить то, что делает Межинский. Вот именно – письмо! Он волшебник. Вероятно, преувеличиваю.

В первый раз я его увидел в Харькове в 22-м. Он играл Меттерниха в «Орленке». Долго потом мы вспоминали с Катаевым его интонацию при виде треуголки: «Легендарная!»

30 ноября

В Малом театре комфортабельно, чисто, гордо, роскошно. Женщина, отнимающая у выхода ваш пропуск, встает перед вами. Как видно, это накрепко приказано ей: когда проверяешь пропуск, вставай. В самом деле, приходят писатели, артисты из других театров, приходят высокопоставленные военные и штатские.

Сидишь за круглым столом, где напротив сидят Марков, Межинский [182]182
  Межинский Семен Борисович (1889–1978) – актер. Снимался в фильме «Болотные солдаты» по сценарию Ю.Олеши


[Закрыть]. Межинский читает пьесу.

Здесь все хорошо устроены, получают крупные оклады. Очень вежливы поэтому друг с другом. В самом деле, всем хорошо, почему не поддерживать этот статус-кво?

Может быть, попробовать устроиться в Малый театр актером? Игра курьеров. А что же, помогли бы устроиться. Получал бы спокойно жалованье. Надевал бы парик, от которого пахнет клеем.

Когда-то я загримировался стариком, и юная женщина, которая меня любила (юного же!) ужаснулась:

– Боже, какой ты страшный!

Теперь я постоянно в этом гриме.

Впрочем, Суворов стар – урод ли? Весь в голубом, в звездах орденов, с двумя белоснежными вихрами…

1 декабря

О том, что убит Киров, я узнал утром в Одессе, в Лондонской гостинице. Это было двадцать лет тому назад. Понимаю ли я смысл этой фразы? Нет, не понимаю. Двадцать лет – это сердцевина жизни, фактически сама жизнь… Так ли это? Никитенко [183]183
  Никитенко Александр Васильевич (1804–1877) – критик, мемуарист, его «Дневник» в трех томах был переиздан в 1955–1956 гг


[Закрыть]в дневнике пишет, что это треть жизни. Смотря какая треть… Это средняя треть, самая вкусная. Так ли это? Самая ли вкусная?

Кстати говоря, производя все эти рассуждения, я забываю, что сейчас я живу в третьей (по Никитенке) трети своей жизни.

Нет, все же я ничего не понимаю! Очевидно, время есть величина непостоянная. Очевидно, оно движется, то ускоряясь, то более медленно. Иногда, по всей вероятности, двадцать лет протекает скорей, чем один день. Во всяком случае, я заметил с совершенной отчетливостью, что ранние утренние часы движутся скорее, чем наступающие после одиннадцати-двенадцати часов. Я однажды сел за стол в шесть часов и, встав, на мой взгляд, через час, увидел, что на часах уже двенадцать. То есть я просидел за столом шесть часов, совершенно этого не почувствовав. А в течение шести часов не утренних, а наступающих во второй половине дня, – и обедают, и отдыхают, и одеваются к приходу гостей, и ждут гостей…

Как бы там ни было, прошло двадцать лет. Это было вчера!

2 декабря

С моей эспланады виден купол неба в алмазном блеске зимы. Серп луны, чуть пониже – звезда. Какая? Где-то я писал о морозе, неподвижном, как стена. Это хорошо сказано. Ужасно пессимистические отрывки, в которых указанное описание. Неужели, старея, становишься более спокойным? Кто заботится об этом?

С эспланады видна Москва, окружающая меня, стоящего как бы посередине, на вершине пика. Сейчас, зимним вечером, это ряды огней – один за другим, вдаль. Иногда – расплывающееся пятно неона.

5 декабря

Это было восемнадцать лет тому назад. Однако я помню, что на обед была подана жареная печенка с гречневой кашей. Помню также, что по дороге мы купили с Мирским бутылку красного вина. Мы обедали и слушали доклад Сталина о конституции [184]184
  слушали доклад Сталина о конституции. – Сталин выступил с докладом о Конституции на Седьмом Чрезвычайном съезде Советов 25 ноября 1936 г


[Закрыть]. Издали, из недр эфира, голос звучал как-то странно, как бы даже погружая вдруг не то в сон, не то в бред. Я подумал тогда, что великие люди двуполы – казалось, что голос вождя принадлежит рослой, большой женщине. Совершенно бессмысленно я думал о матриархате. Вот признание, а? Вот как слушал я доклад о конституции – без отношения к содержанию, а именно только как человек, приглядывающийся к обстоятельствам лишь внешне.

9 декабря. 29 градусов мороза

Яне жил среди вещей.

Только что видел во сне Фадеева, окруженного прочими, который говорил мне, что той статьей, которую он написал, он меня спас от страшного разгрома [185]185
  он меня спас от страшного разгрома. – К отношениям Олеши и Фадеева: И.Рахтанов вспоминал, что Фадеев будто бы обещал помощь Олеше, а тому легче было «умереть среднеазиатским нищим». См.: Воспоминания о Юрии Олеше. С. 225


[Закрыть]. Я выражаю удивление и говорю, что я статьи не читал. Все смеются. Покачиваясь на этом смехе, он продолжает говорить, что спас от разгрома. Тогда, задыхаясь от слез, я кричу ему, что не напечатает же он моей книги «Слова, слова, слова…» [186]186
  моей книги «Слова, слова, слова…». – Это – один из вариантов названия последней книги писателя. Пробовались и такие: «Что я видел на земле»; «Думаю, значит, существую»; «Я делюсь прекрасным»; «Книга воспоминаний»; «Воспоминания и размышления»; «Мысли и краски».


[Закрыть]Он прислушивается, сознание мелькает на его физиономии.

Все больше начинаю я верить в то, что тот ужас, который я представил себе (котенок), есть реальность.

25 декабря

На Герасимова нельзя без ужаса смотреть [187]187
  На Герасимова нельзя без ужаса смотреть. – По мнению JI.И.Лазарева, речь идет о Евгении Николаевиче Герасимове (1903–1986), прозаике, в конце 1950-х годов входившем в редколлегию журнала «Новый мир».


[Закрыть]. Он так часто и мастерски подражал Фадееву, что стал в смысле артикуляции, голоса и движений лица его двойником. Он это сам сознает, ему неловко, но он ничего не может поделать.

«Да, да, да, – мелко произносит он после каждой фразы, как тот, прообраз, – да, да, да…»

Даже всем знакомый фадеевский не то звон, не то хрип вылетает у него из горла, когда он говорит, – это уже божественно, это уже почти магическое перевоплощение в первообраз.

Так Герасимов наказан за угодничество. Он подражал Фадееву, высокопоставленному человеку, – главным образом для удовольствия того – и стал чем-то вроде грешника и лишился самого себя. Теперь он не он, а какой-то страшный для самого себя, какой-то страшный двойник Фадеева, как бы сползший с него только в виде дефектов речи того во время какой-то горячечной болезни.

Говорят, что он стыдится выступать с трибуны, потому что однажды, когда он выступал, уже пораженный богом, в лапах колдовства, в зале стали хохотать, – казалось, что, что бы он ни говорил, все было похожим на Фадеева и превращалось поэтому в шутовство.

Это страшный рассказ в духе Гофмана.

1955

14 января

Всегда бывает в январе несколько дней, похожих на весну, – собственно, не то чтобы похожих на весну, а таких дней, которые вдруг приводят тебе на память облик весны.

«Весна, – вдруг говоришь себе, – ах, вот она какая, весна!»

Конечно, это не весна. Еще и намека нет на нее. Мороз, твердый снег, но закат странно желт; приоткрывается завеса дали – а ведь зимой дали нет! А тут даль… Лимонножелтая, и что-то странное происходит с птицами – как будто они что-то увидели.

Более всего увлекательное для меня чтение – о французской революции. Что-то есть близкое моей душе в этих событиях. Странно, что, читая почти всю жизнь о французской революции и особенно любя это чтение, я тем не менее точного представления о предмете – если бы, скажем, экзаменоваться – не знаю. Только толпа передо мной – в полосатых штанах, с пиками; только желтые стены тогдашних парижских домов; только силуэты сидящих на фоне окон членов конвента… только пятна, краски – Бонапарт со своей фантастической наружностью, колышущаяся шляпа Барраса…

На днях как раз умер большой знаток всего этого – Тарле [188]188
  умер… Тарле. – Советский историк, академик, автор трудов по истории Франции Евгений Викторович Тарле умер 10 января 1955 г.


[Закрыть]. Кстати говоря, от его писаний, хоть в некрологе он и назван большим художником слова, не остается того именно художественного, поэтического впечатления, какое остается, например, после чтения Тьера, Милле, Луи Блана, Гейсера. Скорее, ощущение компиляции.

23 января (Ясно, что год – 1955)

Он был похож на любящего поесть француза [189]189
  Он бьл похож на любящего поесть француза… – Речь идет о Козакове Михаиле Эммануиловиче (1897—16 декабря 1954), прозаике, отце известного советского актера театра и кино Михаила Козакова. Многим запомнилось выступление М.Э.Козакова на Пленуме писателей в 1932 г. Он протестовал против методов работы РАПП с писателями: «Мы бьем, говорили, мы будем бить, ничего, те, кто выдержит, пусть выдержат, те, кто не выдержит – те не выдержат. <…> Мне напоминает такой воспитательный метод охоту на бобра: когда бобра хотят поймать, то его предварительно здорово загоняют для того, чтобы от страха у него появилась седина, и вот эта седина бобра чрезвычайно ценится…»


[Закрыть]; даже казалось всегда, что одежда у него в некотором беспорядке, как это обычно и бывает у людей, любящих поесть, – в самом деле, хорошая и обильная еда, в конце концов, бросает в пот, пуговицы отчасти расстегиваются! Да, да, именно так: сходство с парижским буржуа, может быть, даже с министром. Вокруг него мерещилась испачканная скатерть, бутылка, мякиш хлеба, который обмакивали в соус.

Не знаю, возможно, он и действительно любил поесть.

Он был очень умен, тонко разговорчив. Ко мне относился, кажется мне, с доброжелательностью. Его любил и высоко ценил Зощенко.

Смерть его трагична. Его дела стали уже поправляться, должны были выйти его книги. Тут надвигался съезд [190]190
  Тут надвигался съезд. – Второй Всесоюзный съезд советских писателей состоялся 15–26 декабря 1954 г


[Закрыть]. Вдруг съезд.

Впоследствии рассказывал мне Юзовский [191]191
  Юзовский Иосиф Ильич (Ю.Юзовский; 1902–1964) – театральный критик; был одной из мишеней кампании борьбы с космополитизмом.


[Закрыть], что, когда, трепетно ожидая своего имени в списке делегатов, Козаков его не услышал, – он заплакал. «Слезы у него просто брызнули!» – сказал Юзовский. Накануне открытия съезда, когда в Клубе должны были выдавать гостевые билеты, три человека встретились у входа – я, Сельвинский и Козаков. Козаков все расспрашивал Сельвинского, как прошло совещание с писателями в ЦК [192]192
  совещание с писателями в ЦК… —Съезду предшествовала встреча руководителей партии и правительства с писателями, на которой, по оценке А.Твардовского, «постыдно», с ка-ким-то «отголоском проработок космополитов» выступил М.Шолохов (См.: Твардовский А. Из рабочих тетрадей // Знамя. 1989. № 7. С. 150). С критикой работ К.Симоно-ва последних лет и только что появившейся «Оттепели» И.Эренбурга Шолохов выступил и на съезде, 21 декабря. «Весь город говорит о столкновении Эренбурга и Шолохова, говорившего в черносотенном духе», – записал в дневнике К.Чуковский (Чуковский К. Дневник: 1930–1969. М., 1994. С. 217). См. об этом также в кн.: Второй Всесоюзный съезд советских писателей: Стенографический отчет. М., 1956


[Закрыть], на котором тот присутствовал. Очень взволнованные, сопровождающиеся появлением в глазах влажного блеска, расспросы. Тут же высказывал он тревогу, дадут ли ему гостевой билет (мы – я и Сельвинский, – будучи делегатами, даже посмеивались над этой тревогой).

Вечер был теплый, с грязным снегом, – зимний, но теплый, что всегда труднопереносимо, поскольку вносит слишком резкую новизну в наши отношения с атмосферой… как бы и весна, но нет запаха весны… Горели фонари на улице Воровского, весь в светящихся окнах возвышался дом, в котором живет Михалков. Посвистывали автомобильные шины. Облик Козакова опять говорил мне о сходстве с французским буржуа: и несколько разъехавшаяся фигура – именно как у человека, пообедавшего и ковыряющего в зубах.

Он очень близко принимал к сердцу рассказ Сельвинского.

– Неужели он так сказал? Шолохов? Боже мой!

И тут же:

– Слушайте, а в каком зале будут выдавать? Вы не знаете? – Чуть выпученные глаза, трость, ездящая по мостовой.

Вот таким я видел его в тот вечер, когда у него случился инфаркт. К сердцу, напрягшемуся для борьбы, и без того раскаленному в долгой борьбе за жизнь, он подпустил слишком близко – да просто приложил к нему! – горячительные образы Шолохова, билетов, которые могут дать, могут не дать, – и оно разорвалось.

Боже мой, зачем это? Неужели важно, что сказал Шолохов, неужели важно присутствовать на съезде, быть выбранным на него или невыбранным? Неужели отношение горсточки самых обыкновенных, но только умеющих играть в карты людей – отношение к тебе Симонова или Суркова – можно гак близко принимать к сердцу? К вечному сердцу, пришедшему к тебе в грудь на той лестнице – на звезде! – где первая ступенька бог знает где, а последняя – это твоя мать?

Что поделать! Некоторые не могут быть, не умеют не допустить к сердцу всей этой ерунды. Что касается меня, то для меня самое грустное, наиболее может потрясти меня, – вид ребенка в тот момент, когда он не понимает мира. Вот, например, стоял крошка-мальчик и перед ним на колесах тележка мороженщицы. И рядом стояла мама. И мальчик никак не мог понять, почему же он не ест мороженого, если и оно налицо, и мама… Возможно, мама не хотела тратить денег, возможно, мальчику просто нельзя было почему-то есть мороженого – причины были, но мальчик недоумевал, не мог понять. Он показывал маме на тележку. Протягивая руку, он показывал маме на тележку – маленькую детскую ручку, деревянно торчащую из рукава… Нет, мама не хотела распорядиться! Почему? От этого ужасно щемило сердце.

О, как у меня щемило сердце, когда я смотрел на эту сцену. Бедный маленький мальчик, сколько еще огорчений на свете, как много еще ты будешь не понимать!

28 января

Не есть ли причина сумасшествия то, что человек рождается в противоположном поле, – он должен был, скажем, по зачатку родиться женщиной, а в результате каких-то внезапных перемен в этом зачатке родился мужчиной.

Недаром все взрывы безумия происходят именно в те периоды человеческой жизни, когда больше всего дает знать о себе пол, – в эпоху созревания и в эпоху упадка.

2 февраля

Я когда-то прочел эту надпись у Ромашова [193]193
  Ромашов Борис Сергеевич (1895–1958) – драматург


[Закрыть]: «Нулля диэссине линеа» [194]194
  «Нулля диэс сине линеа». – «Nulla dies sine linea» («Ни одного дня без штриха») – слова Плиния-старшего о древнегреческом художнике Апеллесе


[Закрыть]. Действительно, так и было написано – именно девиз и красовался на стене над письменным столом.

Почему я оказался у Ромашова? Не помню. Я с ним никогда не дружил. Маленькая комната с беспорядком рукописей и книг. Хозяин был тогда молодой. Он обычно принимал какие-то меры защиты, когда разговаривал со мной, – как-то иронически подрагивал головой, как-то иронически выпячивал нижнюю губу. Я на него обычно наскакивал. Я его и теперь не уважаю как автора, а что касается обычных человеческих отношений, то с годами они улучшились – окрасились, например, юмором, незлой пикировкой при встречах.

Его мать – актриса [195]195
  Его мать – актриса. – Ромашова Екатерина Васильевна (ум. в 1930), мать драматурга, актриса Малого театра (сценический псевдоним Мещерская).


[Закрыть]. Он «свой автор» Малого театра.

Мы с ним стояли перед закатом солнца на траве Подмосковья, краснела какая-то калитка, вдаль убегала тропинка. Мы говорили об опытах в области диалога, театрального разговора. Тогда я был пьяницей, всех боялся, всем льстил. Льстил и Ромашову, однако, как уже сказано, отношения стали улучшаться.

Сегодня в «Литературной газете» – известие о смерти Михаила Лозинского [196]196
  известие о смерти Михаила Лозинского. – Михаил Леонидович Лозинский умер 3 февраля 1955 г


[Закрыть]. Он перевел несколько трагедий Шекспира, перевел «Божественную комедию». С его именем у меня связана одна из радостей моей жизни – в его переводе я прочел впервые Данте. Я не помню, видел ли я его когда-либо. Наверное, видел, знакомился – но не могу восстановить, какой он – Лозинский. Вот он уже в раю. Имею ли я право так распоряжаться?

Поэты, кстати, по Данте, пребывают ни в Аду, ни в Чистилище, ни в Раю. Они – нигде, в городе, который называется Лим, среди сумерек. Данте встречает там группу поэтов, среди которых Гомер – «с мечом», говорит Данте.

Вечная память поэту, пересказавшему на другом языке великое произведение!

Комната выглядела самой обыкновенной: стол, книги, лампа, еще какой-то столик. Правда, книг было основательное количество…

Я любил человека, который, может быть, был одним из величайших преступников мира. Я его очень любил, и просто по душевному, так сказать, секрету, и по тому, что он действительно был полон самых разнообразных достоинств: он любил и понимал литературу, был остроумным, был франтом, был мужчиной. Кроме того, и он меня любил.

«Я люблю его, – говорил он обо мне, – до дрожи в ноздрях».

Некогда, в юности, он писал стихи, позже стал переводчиком с немецкого и английского. Переводил тонких, изысканных писателей: Брехта, Дос Пассоса.

Внешне он тоже казался мне привлекательным.

Я лично знал этого человека, мало того – он был моим другом. Его упомянул в одной из своих статей Александр Блок, назвав его денди [197]197
  Его упомянул в одной из своих статей Александр Блок, назвав его денди. – См.: Блок A.A. Русские дэнди // Блок A.A. Собр. соч.: В 6 т. Л., 1982. Т. 4. С. 260–263


[Закрыть]. Статья эта проникнута ужасом перед опустошенностью молодых людей из интеллигенции, занимающихся литературой, имеющих вкус, в общем, одаренных, но без внутреннего идеала, без устремления и, что еще хуже, понимающих свой холод и даже гордящихся этим холодом.

Человек, о котором я пишу, представился Блоку как бы даже вожаком этих людей. Одет он был с иголочки, и Блоку пришло на ум определение денди.

Имя его было Валентин, фамилия Стенич. Он был близорук и носил очки, всегда хорошей отделки, большие очки со стеклами, емкими на отражения. На мой взгляд, он был красив, но, по всей вероятности, только той красотой, которую признают мужчины.

Я так и вспоминаю Стенича, смотрящим на меня через очки, в которых плавают отражения либо окна, либо белой скатерти ресторанного стола, либо моего глаза, уменьшенного до размеров микромира.

Всегда свежие рубашки, красивый галстук, чистый, без пятен и пылинок костюм. Костюм, как бы не подверженный воздействию атмосферы, вечно новый, всегда точно; надетый впервые, виноградины или жуки запонок, ботинки удобные, расхоженные, но, как и костюм, вечно новые.

8 февраля

Маленков подал в отставку. Отставка принята сессией Верховного Совета [198]198
  Маленков подал в отставку. – Г.М.Маленков был снят с поста Председателя Совета министров СССР в феврале 1955 г.


[Закрыть].

С Никулиным, Бугаевским, Сергеем Смирновым [199]199
  Смирнов Сергей Сергеевич (1915–1976) – прозаик. Известность получил в связи с изысканиями в 1954–1964 гг. в области реальной истории защиты Брестской крепости.


[Закрыть], Светловым, Вольпиным [200]200
  Волъпин Михаил Давыдович (1902–1988) – кинодраматург, поэт


[Закрыть]в Клубе за столом. Я выпил маленькую рюмку портвейну. Смирнов пьян.

Очевидно, я очень физически (главным образом внутри) изменился, постарел. Мне не хочется, например, пить. Подумать только, что когда пил, то это сопровождалось сперва долгим сидением, криками, спорами, ссорами, скандалами за столом; потом опять куда-то отправлялись пить и там те же процедуры за столом; потом какие-то эротические стремления; потом, в конце концов, столкновение на улице на грани ответственности даже в уголовном плане. Сколько нужно было для этого здоровья! Теперь не хватает сил, энергии, чтобы вечером пойти в кино.

В Одессе мы катались по морю на плоскодонках. Это большие тяжелые лодки без киля, а именно с плоским дном, нечто вроде воза, снятого с колес и брошенного на волны. Они были грубо окрашены в красное и синее и приводились в движение благодаря веслам, огромным, тяжелым, привязанным к уключине с такой мощью, как привязывают, по крайней мере, быков. На дне лодки всегда было немного воды, и в этой луже плавали тряпки, красные остатки креветок, бутылка. Плоскодонка скользила, неслась по волнам.

Что-то было из греческих мифов во внешнем виде этих лодок. Помню до сих пор, как будто видел вчера, похожие на груши коричневые икры бегущих за лодкой, чтобы вскочить в нее, рыбаков.

9 февраля

То же самое – туман, слякоть, тепло. Люди высказывают предположение, не повлияла ли в данном случае бомба, разорвавшаяся в Бикини [201]201
  бомба, разорвавшаяся в Бикини. – На атолле Бикини в Тихом океане в 1946 и 1954 гг. США проводили испытания атомного и водородного оружия.


[Закрыть]. Один, неглупый и сериозный, с полной убежденностью говорил, что это именно так – повлияла: передвинулись верхние слои атмосферы, и отсюда изменения.

Как бы там ни было, упоминание о некоей столь сильной бомбе в дневнике – не простая штука! С чем сравнить? Записаны ли впечатления от первого появления электричества?

На днях разговор с пушкинистом Фейнбергом [202]202
  Фейнберг Илья Львович (1895–1979) – литературовед


[Закрыть]против нашего дома, у стенда «Литературной газеты». Странно, умный, знающий, оригинальный собеседник, а устаешь отчего-то. Возможно, нужно разговаривать о пустяках, о похабщине, материться. Тогда легко. Он вспомнил о Паскале. Тут и я вспомнил, что сказал Паскаль о Вселенной. Это такой большой круг, – сказал Паскаль, – центр которого везде, а окружность нигде.

Что я, в конце концов, знаю о Паскале, кроме того, что он сидит на портрете в шляпе мушкетера, с усиками и длинными волосами? Он был светский человек, неуспех у какой-то дамы поверг его в философские рассуждения. Вот все, в общем, что я знаю. Толстой его обожает.

10 февраля

«Дела лучше», – говорит человек. Или: «Сейчас мне неплохо». Что это все? Кто должен заведовать тем, чтобы мне было лучше или хуже? Есть такой орган, центр, который этим заведует? Почему, в самом деле, на одного сыплются несчастья, другой выходит утром в садик и, пока все спят и в воздухе, помахивая крылышками, носятся желтые платочки мотыльков, копается себе в грядке? Почему, собственно, человеку должно быть хорошо или плохо? Природе, истории совершенно нет никакого дела до человека. Когда-то мне приходила в голову правильная, мне кажется, мысль о том, что если Бетховен стал глухим, то не в этом ли именно доказательство равнодушия природы к человеку? С таким же равнодушием, как если бы это были простые камни, она разрушила все эти лабиринты и молоточки в таком ухе…

Некоторые так привыкают к тому, что им хорошо, что начинают считать себя прямо-таки специально подготовленными на получение этого хорошего.

17 февраля

В одной папке около двухсот записей (больше). Думаю, что и в другой не меньше. Еще нет года, как веду их. Неплохо – около пятисот за год. Надо только привести в готовый вид.

Встретил вчера «У Яшки» Михалкова [203]203
  «У Яшки» – в ресторане Дома литераторов. См. также примеч. к с. 186.


[Закрыть], который сразу же и даже про себя реагировал одобрительно на название «Мысли и краски».

У Михалкова круглое, с выцветшим румянцем лицо, седина в волосах, усы седые. Рядом золотистая бутылка с коньяком.

Обстановка ресторана, вообще говоря, гадка. Как мог я жить в ней! Правда, этот ресторан всегда был неуютен, беспорядочен, с круглыми столами без настольных ламп; свет сверху на белые, неприятно шуршащие под руками скатерти.

Яшку (Якова Даниловича) видел впервые в эпоху первой молодости, прямо-таки на заре деятельности (и его, и моей). Я видел его с хоров залы, где происходил какой-то громкий процесс тех времен, с какими-то взятками, с каким-то развратом. Он, тогда чернобородый и румяный, стоял перед судом, отвечая на вопросы. Помню: