Текст книги "У черты заката. Ступи за ограду"
Автор книги: Юрий Слепухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
9 февраля. Сейчас была натурщица. Только собирался пойти пообедать, вдруг звонок. Открываю – влетает этакая райская птичка в ренуаровских тонах: темно-рыжие волосы, персиковый загар, глаза прямо фиолетовые. «Здрасьте, – говорит, – я от Пузана, очень приятно познакомиться». Я совершенно обалдел. «От какого еще Пузана, – говорю, – вы, наверное, ошиблись, сеньорита». А она: «Ну как же, – говорит, – Пузан Ремихио, не знаете что ли, бармен в «Аполо», он дал мне ваш адрес – вы ведь ищете натурщицу?» Я только и нашелся, что пробормотать, что да, действительно, натурщицу-то я ищу, но мне бы что-нибудь попроще… Птичка рассмеялась и протянула руку, отрекомендовавшись сеньоритой Элен Монтеро, а для друзей – просто Беба. Боюсь, их у нее слишком много, этих друзей. Войдя в комнату, она огляделась, тараща свои пармские фиалки, и объявила, что ей у меня нравится. Очень. Меня это, разумеется, страшно обрадовало. Потом она порылась в сумочке и запихнула себе в рот какую-то огромную конфету, причем попутно попыталась угостить и меня. Отказался с ледяной вежливостью. «Не успела позавтракать, понимаете, – объясняет она с набитым ртом, – а позировать вам я согласна». – «Мадемуазель, – говорю, – прошу учесть, что я пишу обнаженную натуру». – «Ну и что, – говорит, – это право артиста – выбирать, с какой натурой работать, только ню дороже обходится – по полсотни национальных». – «Что, за сеанс?» – «А вы думали, в месяц?» Цена, конечно, непомерная – это был отличный предлог мирно расстаться, но я упустил момент и сдуру сказал, что если хочет, то пусть приходит завтра с утра. Она жизнерадостно заявляет: «Еще бы я не хотела!» – и спрашивает, устраивает ли меня ее фигура и не желаю ли я взглянуть на ее фото в купальном костюме – снято неделю назад, на побережье. Я говорю, что фигура вполне устраивает, а фото меня не интересует и вообще я сейчас занят. «Ладно, завтра увидите оригинал. До свиданья, дон Херардо, очень рада с вами познакомиться, до завтра». Только я ее выпроводил – опять звонок, опять она. «Простите, – говорит, – я вас надула – мне платят гораздо меньше». При этом в глазах искреннее раскаяние. Я ей ответил, что не догадаться об этом мог бы только кретин, но что в награду за ее честность договор остается в силе. Просияла и ушла. Ну и ну!
4
– Вы, пожалуйста, на меня не кричите! Если вам так хочется иногда покричать, то заведите себе жену и кричите на здоровье!
– А вы, черт бы вас драл, придержите ваш язык и ваши советы и учитесь позировать, если уж беретесь за это дело! Какого дьявола вы крутитесь? Вы что, сами не видите, что здесь мало света? Как я могу работать, если вы все время оказываетесь в тени?
Жерар подобрал кисть, которую за минуту до этого в ярости швырнул на пол, и снова принялся за работу, бросая быстрые взгляды на сеньориту Монтеро.
– Думать нужно, вот что, – ворчливо сказал он, уже остыв. – Другие в вашем возрасте умеют это делать…
– Другие в вашем возрасте умеют схватывать оттенки на лету, – язвительно заявила обиженная сеньорита. – И вообще я устала!
– А я вот не схватываю, понятно? Никто не держит вас здесь на привязи… Устали, говорите? Ничего, сейчас кончаем. Никто вас не держит… Можете искать себе другого мастера. Минутку…
Он встал и отошел от мольберта, приглядываясь к холсту.
– Ладно… Вот здесь еще немного… Впрочем, вы что, устали? Ладно, черт с ним, доделаем завтра. Можете одеваться.
– Наконец-то! У вас есть кофе?
– Есть, сейчас поставлю. – Собирая кисти, Жерар стал весело насвистывать. – А на крики не обижайтесь, я всегда нервничаю, когда работаю. Считайте, что я погорячился, и примите мои извинения. Идет?
Не дожидаясь ответа, он вышел из ателье, на ходу снимая испачканную красками блузу.
– Заварите покрепче! – крикнула вдогонку сеньорита Монтеро.
Спустя полчаса они мирно сидели за столом, словно во время сеанса не было никаких недоразумений. Сеньорита Монтеро оживленно рассказывала о вчерашнем посещении Театра комедии, Жерар слушал краем уха и пил кофе, рассеянно поглядывая на свои руки, – кожа на пальцах шелушилась от частого употребления растворителя.
– Вам нужно купить крем для смягчения кожи, – заметила сеньорита Монтеро, – иначе у вас будут не руки, а петушиные лапы.
– Ладно, Элен, проживем и с петушиными. Хотите еще кофе?
– Нет, спасибо, я сейчас пойду куда-нибудь закусить. Почему вы не хотите попробовать «Понд С»? Он хорошо смягчает.
– Неохота возиться. Выйдем вместе? Я тоже проголодался.
– Хорошо. Дон Херардо, я хотела вас спросить…
– Перестаньте называть меня доном, сколько раз повторять! В чем дело?
Девушка замялась. Жерар допил свой кофе и отставил чашечку.
– Насчет денег?
– Да… То есть… как вы думаете, Херардо, мы с вами сработаемся?
– Боюсь, что да. Хотите вперед?
– Видите ли, мне сейчас нужно очень много денег, и я думала, если мне предстоит работать у вас еще некоторое время, как вы говорили, может быть, вы смогли бы заплатить мне вперед? Я не сбегу, слово чести!
Жерар улыбнулся:
– От меня не сбежите, даже если бы захотели. Зачем вам столько денег, если не секрет?
– Нет, почему же, просто мне… Я хочу купить шубку, а у меня не хватает.
– Вы окончательно спятили, Элен. Шубку – в феврале?
– Сами вы спятили! Когда же мне ее покупать – зимой, что ли? Тогда они будут стоить в полтора раза дороже. А сейчас Харродс объявил карнавальную распродажу… – Она мечтательно прищурила фиолетовые глаза.
– Теперь понял, – сказал Жерар. – Сколько вам не хватает?
– Много, – вздохнула сеньорита Монтеро, – ровно две тысячи. Вы не думайте, – испуганно спохватилась она, – на такую сумму я не рассчитываю. Просто, если бы вы смогли одолжить мне половину…
– Я вам дам две тысячи, – сказал Жерар, – но с условием, что вы научитесь позировать спокойно и перестанете вертеть теми частями тела, которые меня в данный момент интересуют. Ясно?
Сеньорита Монтеро вспыхнула от радости.
– О Херардо, я буду позировать совсем спокойно, слово чести! Я эти деньги отработаю, не думайте.
Жерар подошел к письменному столу и достал четыре билета по пятьсот песо. В ящике лежало еще несколько смятых сотенных бумажек – все, что осталось от гарантийного аванса.
– Держите, Элен, вот ваши пиастры. Выбирайте шубку потеплее.
– Спасибо, Херардо, огромное спасибо, вы очень любезны!
– Ладно, на завтрашнем сеансе увидите, как я любезен. Попробуйте только шевельнуться. С этого дня между нами устанавливаются рабовладельческие отношения. В случае чего, буду раскладывать и лупить бамбуковой тростью по пяткам.
Сеньорита Монтеро весело рассмеялась.
– Пускай, зато у меня будет шубка!
– Мудрое рассуждение, Элен, – кивнул Жерар. – Вы готовы? Идемте.
Внизу, у выхода из лифта, к Жерару подошел портье.
– Вам письмо, сеньор Бусоньер, – поклонился он, по обыкновению исковеркав фамилию на местный лад, и протянул конверт. – Только что принес рассыльный, я уже собирался подняться.
– Мне? – удивился Жерар. – Спасибо… Вот, возьмите.
– Благодарю вас, сеньор Бусоньер.
– От кого бы это? Прошу прощения, Элен…
Он вскрыл письмо.
– А-а, вот что. Я и забыл. Идемте?
– Что-нибудь важное? – поинтересовалась сеньорита Монтеро.
– Заказчик предупреждает, что завтра заедет взглянуть на ваши прелести. На холсте, Элен, только на холсте… Кстати, завтра по этому поводу сеанса не будет, можете отдыхать.
– Правда? – Сеньорита Монтеро обрадовалась, как школьница, получившая освобождение от уроков. – Вот хорошо, поеду с утра на пляж, на целый день.
– Стоящее дело, – одобрил Жерар. – Где вы думали перекусить?
– Вам нравится пицца? Если да, то здесь недалеко готовят очень вкусную, по-милански. Хотите попробовать?
– Это с маслинами? Конечно хочу, Элен, конечно.
Жерар был сегодня в отличном настроении. В работе над «Вакханкой» наступил какой-то перелом, и теперь он ясно видел, как под его руками даже этот пошлый сюжет превращается в произведение искусства. Сознавать это было приятно. Приятно было чувствовать себя – за кои-то веки! – свободным от унизительного безденежья, от необходимости высчитывать каждый сантим. Приятно было идти по залитой солнцем шумной авеню Кальяо рядом с красивой, хорошо сложенной и элегантной девушкой, на которую оглядываются прохожие, – с этой райской птичкой, которая не умеет позировать. Приятно было и то, что он этой непоседливой птице доставил радость своим подарком, что он вообще может теперь доставлять кому-то радость.
В маленькой закусочной они сели за угловой столик, под вентилятором. Маленький шустрый итальянец принял заказ, для верности переспрашивая каждое слово и за каждым словом успокоительно повторяя с неаполитанской жестикуляцией: «Como no, signorina, como no, signor!» Через пять минут он бегом принес на деревянном кружке пиццу – большую толстую лепешку, залитую растопленным сыром и томатным соусом и сверху украшенную кусочками помидора, анчоусами и маслинами.
– Не забудьте пиво и кока-кола, – напомнил Жерар, – только похолоднее, пожалуйста.
– Como no, signor, como no, – закивал итальянец, молниеносно разрезая горячую пиццу на дольки.
– Нравится? – спросила сеньорита Монтеро, уписывая за обе щеки.
– Язык проглотишь. Ее что, полагается есть руками?
– Угу, так приятнее… Я еще когда в колледже училась, обычно забегала сюда после уроков.
– Какой колледж вы окончили? – поинтересовался Жерар, наливая себе пива.
– А никакого. Пришлось бросить: не было денег.
– Печально. Кстати, Элен, сколько вам лет?
– Не очень-то приличный вопрос, но вообще мне двадцать. Вы что, не любите кока-кола?
– Нет. Скажите, а вам не хотелось бы получить образование?
Элен изумленно глянула на него поверх своего стакана:
– Образование? Чего ради, Херардо?
– Ну, хотя бы ради того, чтобы приобрести специальность. Могли бы поступить куда-нибудь в бюро…
– И просиживать юбку за пятьсот билетов в месяц? – Сеньорита Монтеро сделала насмешливую гримаску. – Благодарю покорно!
Тон, каким это было сказано, заставил Жерара поморщиться.
– Предпочитаете, значит, работать вообще без юбки, – грубо сказал он. – Что ж, дело вкуса.
Сеньорита Монтеро быстро поставила на стол недопитый стакан; даже под косметикой было видно, как краска заливает ее лицо.
– При чем тут «вкус», каждый устраивается как может, – пробормотала она, не глядя на Жерара, и вдруг спросила с вызовом: – Вы думаете, мне самой очень это приятно? Конечно, вам легко судить – богатые всегда считают, что…
Голос ее прервался. Жерар тыльной стороной кисти – пальцы были в масле – примирительно погладил руку девушки.
– Вы меня не так поняли, Элен, – улыбнулся он, – я далек от мысли вас упрекать, просто мне стало вдруг обидно за вас. Я именно могу представить себе, как смотрят на вас те, другие, поэтому мне и стало за вас обидно. А насчет моего богатства я вам когда-нибудь расскажу поподробнее, если мы с вами останемся друзьями. Мы ведь ими останемся, верно?
Сеньорита Монтеро закивала головой.
– Ну вот и отлично. А теперь выпьем за нашу дружбу. Вы что пьете? Вермут? Мосо! – окликнул он пробегавшего мимо итальянца. – Два вермута, пожалуйста.
– Два? – переспросил тот, для пущей наглядности показав два пальца. – Como no, signor!
– Потешный парень, – улыбнулся Жерар. – Вообще у меня слабость к итальянцам – вот у кого учиться жизнерадостности! Правда, воевали они плохо. Приблизительно как мы в сороковом.
– Правильно делали, – сказала Беба, – если бы все плохо воевали, не было бы никаких войн. А что, Херардо, в Корее еще дерутся?
– Кажется, да. А вот и наш вермут. Ну, Беба, за дружбу?
– За дружбу. Постойте, согните левый мизинец, вот так. У нас такой обычай.
Они выпили, зацепившись мизинцем за мизинец, – на вечную дружбу.
– Теперь мы друзья, – засмеялась Беба, – даже можем быть на «ты».
– В самом деле? Тем лучше, я этих церемоний не люблю. Эй, ты! – подмигнул Жерар, состроив хулиганскую рожу.
Беба опять заразительно засмеялась.
– Ну, будем доедать нашу пиццу, она уже совсем остыла.
– Я не хочу больше. Херардо, а что там, в этой Корее? Из-за чего они подрались?
– Понятия не имею, – пробормотал Жерар с набитым ртом, – Там вообще сам дьявол ничего не разберет… кто-то кого-то освобождает.
– В Линьерсе, где я живу, в прошлом году был митинг. Прошли слухи, будто наши хотят послать в Корею один батальон, так коммунисты устроили митинг. Такая драка была, полиция их разгоняла, прямо ужас. У нас там все стены исписаны: «Янки, вон из Кореи!» Значит, там тоже янки?
– Ты лучше скажи, где их нет!
Беба тщательно вытерла пальцы бумажной салфеткой и допила свой кока-кола.
– Мне янки не нравятся, – сказала она, сделав гримаску, – фильмы у них хорошие, особенно если про ковбоев, и музыка хорошая, а сами они противные. – Она взглянула на часики и ахнула: – Санта Мария, без десяти два! Херардо, я лечу. Так завтра не приходить?
– Завтра можешь позировать на пляже. Ну, счастливо.
– До послезавтра, Херардо. И еще раз спасибо за это! – уж отойдя от столика, она показала Жерару сумочку и, сделав на прощанье ручкой, выбежала на улицу.
Жерар усмехнулся, вылил в стакан остаток пива из бутылки и ста медленно набивать трубку, щурясь на висящую напротив рекламу ликеров «Боле» – голландец в национальном костюме и ветряные мельницы. Следуя бессознательным путем ассоциаций, его мысли скользнул на голландскую живопись, на рубенсовских женщин, на старого греховодника Руффо, на «Вакханку». Что хорошо – то хорошо, это будет вещь. Он откинулся назад в затрещавшем плетеном кресле и сладко потянулся, сцепив пальцы на затылке, охваченный радостным ощущением творческой удачи и яростной жажды работать – работать без отдыха, до изнеможения.
В подъезде ему опять встретился портье.
– Еще раз здравствуйте, дон Хесус, – весело сказал Жерар и, уже на полпути к лифту, обернулся: – Кстати, как чувствует себя Анита? Надеюсь, лучше?
Портье бросил полировать суконкой и без того начищенную до золотого сияния львиную морду и печально взглянул на Жерара.
– Боюсь, что нет, – покачал он головой.
– В чем дело? – спросил тот, возвращаясь.
– Вчера был доктор, – медленно сказал портье со своим чуть шепелявым акцентом уроженца Галисии, – он сказал, что у нее слабые легкие, что ее нужно отправить в горы – есть такие детские колонии, в Кордове, – но это стоит денег. Я получаю четыреста песо, сеньор Бусоньер, жена зарабатывает не больше трехсот, мы не можем отправить Аниту в эту колонию… Но я думаю, он может ошибаться, этот доктор, у нас в семье не было никого со слабыми легкими…
– Надо полагать, в Испании другой воздух, дон Хесус.
– Но ведь доктора часто ошибаются? – с надеждой спросил портье.
– Безусловно. Безусловно. Вот что, дон Хесус, – Жерар решительно взял его за пуговицу, – вы не пробовали обратиться с этим делом в фонд социальной помощи?
– Когда же я мог обратиться, сеньор Бусоньер, я только вчера узнал. Моя двоюродная сестра писала в этот фонд бумагу, когда в прошлом году ее Пако упал с лесов и сломал себе ноги, а патрон отказал ему в пособии. Ей не отвечали семь месяцев, а потом ответили, что ничего не могут сделать. Зачем я буду туда писать? Я не перонист, не член партии. Жена Пако…
– Хорошо, вот что, – нетерпеливо кивнул Жерар, перехватывая другую пуговицу. – Прошение вы все-таки напишите – укажите, сколько нужно денег. У меня есть кое-какие связи, я вам это устрою. Безвозвратное пособие, так что платить вам ничего не придется. Принесите мне завтра, и самое большее через десять дней деньги у вас будут. Ясно? Только никуда не ходите, я сделаю это сам.
Оставив растерянного портье, Жерар быстро зашагал к лифту. У себя в ливинге он швырнул на диван пиджак, закурил и прошел в соседнюю комнату, служившую мастерской. С холста с еще не прописанным фоном, лукаво прикусив цветущую веточку, смотрела на него томными глазами «вакханка» – непоседливая райская птичка, сеньорита Элен Монтеро, Беба. Он долго разглядывал ее, насвистывая сквозь зубы. «Черт побери, да ведь она красавица», – подумалось ему вдруг почти с удивлением. А он и не замечал. Тут же эта мысль заслонилась другой – рука! С левой рукой что-то не так, сколько ни бился. Ладно, это переделаем послезавтра, а пока можно поработать над антуражем…
Продолжая весело насвистывать, он натянул измазанную красками блузу и стал перебирать кисти.
Беба вернулась в Линьерс вечером, допоздна прошатавшись по магазинам. Ее сожительница по комнате и товарка по профессии была уже дома и по обыкновению читала, лежа в постели.
– Привет, – сказала она, отложив книгу в яркой глянцевой обложке. – Ну, что нового?
Беба сбросила туфли и с облегчением вздохнула:
– Страшно устала? Ты сегодня работала, Линда?
– Нет. Сказал – нет настроения. Целый день валяюсь…
– А что это у тебя?
– «Последний экспресс». Не читала?
Беба, уже начав стаскивать платье, высвободила голову и посмотрела на обложку:
– «Последний экспресс»? Нет, вроде не читала. Интересно?
– Оторваться нельзя, тут один слепой сыщик, понимаешь…
– Слепой? Почитаю… Ой, сейчас все лопнет… Как же это может быть, слепой – и сыщик? Сегодня у меня опять пополз чулок. Видишь? Еще хорошо, что вверху, – не видно. Я просто похолодела, когда почувствовала.
Линда посмотрела и снова взялась за чтение.
– Дрянь этот нейлон, я тебе говорила – покупай другой номер. Насчет аванса не спрашивала?
– Спрашивала. Подожди, сейчас схожу под душ, потом все расскажу. Включи пока чайник – будем пить мате.
Беба надела старый купальный халатик, сунула ноги в шлепанцы и вышла из комнаты, размахивая полотенцем. В конце коридора, возле лестницы, уже сидел за колченогим столиком дон Пепе – старый неудачник и игрок на скачках. Его сожитель не переносил табачного дыма, а дон Пепе курил черный бразильский табак, поэтому он все вечера просиживал здесь, в коридоре, со спортивной газетой в руках и бутылкой дешевого красного вина на столе.
– Ола, дон Пепе, – приветливо бросила Беба, проходя мимо. – Опять мух травите?
– Что делать, – рассеянно отозвался тот, всецело поглощенный изучением таблицы заездов. – Что делать, девочка…
Когда Беба, выкупавшись, вернулась к себе, чайник уже кипел, стуча крышкой.
– Выключи, лентяйка, не слышишь? – крикнула она подруге, доставая из шкафа принадлежности для чаепития – сахарницу, жестяную коробку с парагвайским чаем и маленькую, в кулак величиной, выдолбленную сухую тыковку. Всыпав в тыковку ложку чая, похожего на искрошенные сухие листья, она положила туда же кусок сахара, долила кипятком и, помешав напиток витой серебряной трубочкой с фильтром на нижнем конце, протянула его Линде.
– Вот тебе и слепой, – задумчиво сказала та, отложив книжку и усевшись на кровати с поджатыми под себя ногами. – Если бы все были такими слепыми… – Она покачала головой и, взяв тыковку, приложилась к трубке. Потом отдала ее подруге. Беба с удовольствием втягивала терпкий, горьковатый напиток, пока тыковка не опустела. Потом снова долила ее кипятком.
Мате полагается пить молча. И они – горожанки, выросшие среди асфальта и железобетона и воспитанные на голливудских фильмах и детективных романах, – пили его в торжественном молчании, передавая друг другу выдолбленную тыковку и по очереди потягивая напиток через трубочку; сто лет назад их бородатые прадеды, перегонявшие гурты скота через бескрайние просторы пампы, так же молча передавали мате из рук в руки на вечерних привалах, сидя вокруг костра на брошенных на землю седлах, когда тихо звенит гитара и в огромном небе алмазами дрожит и переливается Южный Крест…
– Что же он тебе ответил насчет аванса? – спросила наконец Линда. – Отказал? Мой всегда отказывает.
– А мой – нет, – с торжеством в голосе ответила Беба. – Знаешь, что он сделал? Я рассчитывала самое большее на пятьсот, но в последний момент набралась храбрости и попросила тысячу, а он дал две.
– Серьезно?
Линда опять улеглась и, не глядя, нашарила возле себя пачку сигарет и зажигалку. Закурила и Беба.
– Ну что ж, поздравляю, – продолжала та. – Но только смотри, мне такая щедрость кажется подозрительной.
– Ничего не подозрительная, мы просто договорились, по-деловому. Я сказала, что эти деньги отработаю. У него много заказов.
– Такие авансы обычно приходится отрабатывать в постели, моя дорогая. И ты это знаешь ничуть не хуже меня.
Линда взглянула на подругу и снова взялась за чтение.
– С тобой просто противно говорить, – после недолгого молчания сказала Беба. – На все ты смотришь как-то так…
– Как «так»? Я знаю жизнь немного побольше, чем ты. Вот и все. Да и ты ее знаешь, не прикидывайся.
– А я и не прикидываюсь… Просто я верю, что он порядочный человек, – упрямо повторила Беба, катая в ладонях пустую тыковку. – Вот! А это главное – когда веришь.
– Слушай! – сказала Линда, откладывая книгу. – Когда ты перестанешь быть дурой, интересно знать? Затвердила, как попугай: «верю», «верю»! Вспомни, что у тебя получилось с твоим Джонни Ферраро! Ты тогда тоже мне доказывала – «порядочный», «из хорошей семьи», «сын фабриканта». А ему только и нужно было с тобой переспать. А потом: «Adios muchachos!»[3]3
«Прощайте, ребята!» (исп.) – слова из популярного в Аргентине танго.
[Закрыть]
– Не смей о нем упоминать – сейчас! – вспыхнула Беба, вскочив на ноги. – Как тебе не стыдно! У тебя нет ни капельки простого…
Ее прервал стук в дверь и голос хозяйки:
– Сеньорита Алонсо, к телефону!
– Иду, донья Мерседес! – громко ответила Линда, лениво вставая. – Дай-ка мне халат. И не вопи, я тебя просто предупреждаю. Понимаешь?
Через пять минут она вернулась и, торопливо стащив халатик, через комнату перебросила его подруге.
– Толстяк Эусебио достал кучу контрамарок на «Лили», на десятичасовой, – сообщила она, распахнув скрипучую дверцу шифоньера. – Кажется, там собралась вся наша банда. Идешь?
– Не хочу… – покачала Беба головой, смотря куда-то в окно.
– А я пойду. Дочиталась сегодня до одури… Ты почитай, не оторвешься.
– Ладно, – так же рассеянно кивнула Беба.
Линда оделась и ушла. Беба побродила по комнате, бесцельно трогая вещи, потом закурила и легла, выключив свет. Вспомнив о Джонни Ферраро, она поплакала – не так, как плакала год назад, а просто по привычке и от жалости к себе. Две выкуренные подряд сигареты оставили после себя горький привкус; она встала, почистила зубы и тщательно прополоскала рот. В коридоре дон Пепе оживленно обсуждал с кем-то шансы жеребца Патрисио, где-то через улицу Карлос Гардель рыдающим голосом пел одно из своих знаменитых танго, за стеной уныло и настойчиво тренькал неумелый гитарист. Беба ворочалась с боку на бок, пытаясь уснуть. Когда в час ночи вернулась Линда, она еще не спала. Та начала раздеваться в темноте, едва слышно мурлыкая такты какой-то незнакомой песенки.
– Можешь зажечь свет, я не сплю, – вздохнула Беба. – Хороший фильм?
– Хороший, советую посмотреть. Там эта Лесли Карон, француженка. А у меня новость – знаешь, кого я встретила? Своего бывшего патрона из «Teatro de Revistas», носатого Линареса. Когда мы прогорели, я слышала, будто кредиторы его засадили, – а сейчас снова выплыл. Такой шикарный, в английском костюме, на пальце вот такой бриллиант. Но самое главное, что он опять собирает труппу – готовит сейчас какое-то новое обозрение, и вроде у него уже наклевывается турне по перешейку. Коста-Рика, Гондурас, Никарагуа… если не врет. Так вот он опять приглашает меня к себе. Что ты скажешь?
– По-моему, он жулик…
– Ясно, жулик, это я и без тебя знаю! Но импресарио он хороший, этого у него не отнимешь. Зарабатывает сам и дает заработать другим. Если предложит честный контракт, я, пожалуй, поеду. Надоело мне здесь до смерти, по крайней мере попутешествую…
– Пожалуй, – согласилась Беба. – Ты завтра не работаешь?
– С моим поработаешь, жди! – закуривая, Линда дернула плечом. – День пишет, неделю думает… Психопат несчастный. С удовольствием бы его бросила – все-таки противно, когда тебя изображают в виде какой-то кучи треугольников. А тебе и в этом повезло, подумай.
– О да. Я у него на холсте получаюсь даже красивее, чем на самом деле. Поедем с утра в Оливос? Я тоже свободна, искупаемся, пожаримся на солнце.
– Если будет погода, можно съездить. А теперь давай спать. Бай-бай, беби.
5
Дон Ансельмо Руффо оказался точен по-американски – ровно в пять минут двенадцатого в передней раздался короткий звонок. Жерар лениво поднялся с дивана и, выколотив трубку о край пепельницы, пошел открывать.
– Прошу, – кивнул он, увидев маленького сухого старичка в черном, с крокодиловым портфелем под мышкой. – Как дела, сеньор Руффо?
– Благодарю вас, – пискливо ответил старичок, – дел слишком много, чтобы они могли быть хорошими. Приходится работать, несмотря на возраст, сеньор Бюиссонье.
Войдя в гостиную, он положил портфель и перчатки и, вынув из кармана старомодное пенсне, криво нацепил его на нос.
– В половине двенадцатого у меня заседание административного совета, так что я только на минутку… – Он выжидающе глянул на Жерара.
– А я и не собирался вас задерживать. Заказ в основном выполнен, через недельку сможете за ним прислать. Может быть, у вас будут какие-нибудь дополнительные указания… Прошу сюда, налево, здесь у меня временная мастерская.
Остановившись перед «Вакханкой», Руффо сцепил за спиной пальцы и с минуту молча разглядывал картину. Натянутое выражение его морщинистого личика, когда он обернулся к Жерару, сразу показало тому, что заказчик разочарован.
– Это и все – в основном? – кашлянув, тонким голосом спросил Руффо.
– Разумеется, не считая фона и деталей.
– М-да… Конечно… – Руффо снял пенсне и принялся тщательно протирать стекла носовым платком. – Говоря откровенно, сеньор Бюиссонье, безусловно, вещь талантливая, нет спора, но, говоря откровенно, я ожидал несколько иного.
– А именно? – спокойно спросил Жерар.
– Видите ли, дорогой маэстро… Мы с вами не дети, не так ли?.. Я думал, что в разговоре с вами достаточно ясно дал вам понять, какого типа вещь мне нужна… М-да… Повторяю, мы с вами – взрослые мужчины…
– Вы сказали, – возразил Жерар, вскидывая бровь, – что хотели бы иметь картину «игривого», как вы изволили выразиться, содержания. Этим вашим указанием я и руководствовался. Мне кажется, выражение лица и поза этой молодой дамы достаточно игривы. По крайней мере, я не рискнул бы повесить эту работу в доме, где бывает подрастающая молодежь.
– Дорогой маэстро, у меня в доме нет подрастающей молодежи, и это соображение меня нисколько не беспокоит… При выборе картин я обычно руководствуюсь только своими вкусами, а не… требованиями общепринятой морали… М-да…
– Послушайте, давайте говорить без загадок! Очевидно, я настолько туп, что не умею их разгадывать. Конкретно – чего вы от меня хотите?
– Видите ли… Позвольте показать вам одну вещь, чтобы было более наглядно… Где это я оставил бумаги?..
Руффо вышел в соседнюю комнату и тотчас же вернулся, расстегивая замки портфеля.
– Мне как раз сегодня принесли одну вещь, – проскрипел он, вынув маленький альбом в свиной коже. – Вот, скажем, взгляните на это… Это приблизительно подобный сюжет, но…
Жерар взял протянутый ему открытый альбом – «издание для знатоков» – того рода, что обычно хранят в запертом ящике письменного стола и показывают приятелям на холостяцких пирушках. Несколько секунд он молча смотрел на хорошо отпечатанную цветную репродукцию, потом поднял взгляд на сухонького старичка в черном.
– Вы что, в своем уме? – очень тихо спросил он. – И это мне вы предлагаете написать для вас подобную вещь?
– Вопрос относительно моего ума я нахожу несколько неуместным… М-да… И нетактичным, – с достоинством отозвался Руффо. – Что касается остального, то на этот раз вы поняли меня правильно. Я имею в виду именно подобный жанр… Ничуть, впрочем, не стесняя вашей творческой свободы.
Жерар коротко рассмеялся.
– Вот что, старина, – невежливо сказал он, с треском захлопнув альбом. – Забирайте свой «подобный жанр» и проваливайте отсюда, пока я не спустил вас в мусоропровод!
Руффо оторопело взглянул на него, потом спрятал альбом и щелкнул замком портфеля.
– Должен сказать, я был лучшего мнения о европейской воспитанности, – проскрипел он, выходя из мастерской впереди Жерара. – Что ж, не смею настаивать… Будем считать наш договор расторгнутым… М-да… В таком случае, сеньор Бюиссонье, я желал бы получить обратно выданный вам аванс.
Жерар шагнул к письменному столу и остановился.
– А, ч-черт… – пробормотал он сквозь зубы. – Вот что, этих денег сейчас у меня нет, я их истратил. Можете считать за мной. Подписать вексель?
Руффо снял пенсне и стал медленно натягивать перчатки.
– Вексель… М-да… Нет, сеньор Бюиссонье, к чему?.. Между джентльменами можно обойтись без этого, с меня достаточно вашего слова. И вообще не торопитесь с этим. Мне неважно, будет ли это через неделю или через две… Не правда ли? Вы вернете эти деньги, когда вам будет удобнее, вместе с квартирной платой.
– Что?..
– Я сказал – вместе с квартирной платой, – повторил Руффо, – с платой за квартиру, в которой вы живете…
– Какое вам дело до моей квартиры, черт вас подери?
Руффо посмотрел на Жерара почти добродушно.
– Разве мистер э-э-э… Брэдли, разве он не сказал вам, что этот дом принадлежит нашей компании?
– В первый раз слышу!
– О, очень жаль… Это большое упущение с его стороны, очень большое.
Жерар резко засмеялся и сел в кресло.
– Вот, значит, что! Ясно. Так это была мышеловка?
– К чему такие слова, сеньор Бюиссонье, что вы?.. У меня и в мыслях не было ничего подобного. Когда мистер Брэдли сказал мне, что вы находитесь в трудном положении, и попросил разрешения временно предоставить вам эту квартиру, я ничего не имел против… поскольку… э-э-э… поскольку мы думали остаться с вами в хороших деловых отношениях. Не так ли, сеньор Бюиссонье? Но коль скоро эти отношения вступили в такую фазу…
– Можете не продолжать, – усталым голосом сказал Жерар. – Сколько стоит эта квартира в месяц?
– О, я в такие детали никогда не входил, это вам нужно справиться у администратора… Около тысячи, я предполагаю… Впрочем, с меблировкой это будет несколько дороже. Не знаю, сеньор Бюиссонье, честно говоря, просто не знаю…
– Ловко, – сквозь зубы проговорил Жерар, глядя в окно пустыми глазами. – Ловко, будь я проклят… Впрочем, так дураков и учат!
Руффо, с портфелем под мышкой, не торопился уходить. Заметив на стене акварели, он снова нацепил пенсне и подошел поближе.
– Вы не дурак, молодой человек… – сказал он рассеянно, разглядывая горный пейзаж. – Просто вы, к сожалению, принадлежите к той вымирающей породе людей, которая готова испортить себе жизнь ради возможности сделать красивый жест. Хотя в данном случае это, пожалуй, не просто красивый жест… Это, пожалуй, уже и в самом деле глупость. Простите э-э-э… за откровенность. Меня удивляет, что вы не способны понять разницу между, скажем, тем, чтобы выступить по радио с чтением неприличных анекдотов или рассказать анекдот приятелю – с глазу на глаз… Я вам не предлагаю написать такую картину и выставить ее для всеобщего обозрения… М-да… Одним словом, я не теряю надежды, что вы после здравого размышления посмотрите на это дело несколько иначе… Во всяком случае, прошу помнить, что мое предложение остается в силе. И, зная уже вас как большого мастера своего дела, – Руффо подчеркнул слово «большого» и кивнул на дверь ателье, – я готов теперь предложить вам гораздо большее вознаграждение. Я никогда не сорил деньгами, но никогда и не жалел их на подлинные произведения искусства… В данном случае я предлагаю вам пятьдесят тысяч. Мой телефон вы знаете. Чрезвычайно сожалею…
