Текст книги "У черты заката. Ступи за ограду"
Автор книги: Юрий Слепухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
– Да, папа, конечно…
Доктор вышел в предупредительно распахнутую Пико дверь. Тот последовал за ним, оглянувшись и подмигнув Беатрис.
Через минуту послышался тарахтящий шум разболтанного мотора. Беатрис высунулась в окно, помахала вслед машине, посидела на подоконнике, слушая щебет ласточек. В углу окна нашелся закатившийся орех, – Беатрис положила его в нарочно выдолбленную для этого ямку на подоконнике, сняла туфлю и колотила каблуком, пока орех не раскололся. Ядрышко внутри оказалось черным и сморщенным. Беатрис вздохнула и, спрыгнув на пол, отправилась одеваться.
Над выбором костюма для прогулки долго раздумывать не приходилось: в большой гардеробной, где когда-то хранились кринолины и фижмы нескольких поколений Гонсальво де Альварадо, туалеты представительницы последнего занимали немногим более трети одного из старинных резных шкафов с тяжелыми скрипучими дверцами. В остальных уже давно накапливалась паутина. Беатрис подозревала, что там живут мыши, – во всяком случае, по ночам в гардеробной слышались странные шорохи. Еще года два назад это даже наводило ее на мысль о привидениях. Какое же порядочное abolengo[29]29
Здесь: наследственный, родовой дом (исп.).
[Закрыть] обходится без своего фамильного привидения? И уж конечно, во всем старом доме не было лучшего места для ночных прогулок какой-нибудь «белой дамы», чем эта комната, где тени прошлого прятались за темными резными дверцами и скользили в тусклых от времени зеркалах.
Сбросив домашнее платье, Беатрис надела белую блузочку без рукавов, черную юбку, туго перетянулась широким кожаным поясом и сунула ноги в открытые лодочки на низком каблуке. Старые, ко всему привычные зеркала бесстрастно отразили тоненькую фигурку с задорным хвостом на макушке. Окинув себя критическим взглядом, Беатрис расправила широкую юбку и вышла из гардеробной.
7
Верная себе, Норма опоздала и на этот раз. Стрелки на часах уже почти сошлись на двенадцати, когда у ворот прозвучал незнакомый клаксон; подойдя к выходящему на улицу окну гостиной, Беатрис увидела подругу, которая стояла возле маленькой кремовой малолитражки и разговаривала с кем-то внутри.
– Норма! – крикнула Беатрис, перегнувшись через подоконник. – Поднимайтесь сюда, дверь открыта! Идите!
Сбежав по лестнице, она встретила подругу в холле, куда солнце едва пробивалось сквозь затененные разросшимся снаружи плющом цветные витражи.
– Добрый день, дорогая, – простонала Норма, чмокнув ее в щеку. – Ради всего святого, холодильник у тебя работает? Умираю выпить чего-нибудь холодного!
– Идем, что-нибудь придумаем. А мальчики?
– Пускай сидят там, ничего с ними не сделается. Идем, идем, я сейчас умру!
– Хочешь, я собью бананы с молоком? Со льдом, конечно.
– Нет, что ты, от этого толстеешь. Ты пьешь этот ужас? Сбей мне один апельсин с водой, только побольше льда и поменьше сахару. Бананы с молоком! Это же самоубийство! Би! Давай я очищу.
Беатрис перебросила подруге апельсин и достала из холодильника формочку с кубиками льда.
– А я люблю бананы с молоком, – призналась она, ополаскивая под краном стеклянный резервуар миксера. – Я что-то не замечала, чтобы от них толстели. Слушай, ты нарядилась совсем по-спортивному, – она глянула на сеньориту Линдстром, одетую в голубую «американку» и очень узкие брюки цвета «серый жемчуг», – а я думала ехать, в таком виде. Может быть, не подходит?
– Да какая разница, – пожала плечами Норма, – мы же не на пикник собрались! Конечно, поезжай так. Какая милая юбка. Полное солнце, да? А ну-ка, крутнись… Нет, очень хорошо. А вообще я не понимаю твоей нелюбви к брюкам! Сейчас это так модно.
Беатрис накрошила в резервуар очищенный апельсин и повернула выключатель. Миксер взвыл, за стеклом забилась белоснежная пена.
– Ты понимаешь, – сказала Беатрис, вытирая руки, – это, по-моему, не совсем прилично – так обтягиваться.
Норма поднесла к губам стакан и вдруг расхохоталась.
– Ох ты ж и смешная, Би! «Неприлично так обтягиваться»! Да когда же еще и обтягиваться, если не в нашем возрасте?
Беатрис вспыхнула:
– Норма, перестань. Миллион раз тебя просила!
– Oh, dear me![30]30
Ах, какой ужас! (англ.).
[Закрыть] – насмешливо сказала Норма. – Мы опять шокированы? Как будто ты сама не носишь обтянутых платьев!
– Платья это совершенно другое дело…
– Ах, другое де-е-ело? Ничего, я тебе это напомню, когда ты наденешь свой черный тальер, тоже мне скромница!
Беатрис, пытаясь скрыть смущение, пожала плечами с независимым видом.
– Это же не брюки. Скажи лучше, кто эти молодые люди, что с нами едут?
– Верно, вы же незнакомы! Один из них – Би, ты пропала! – красавец блондин, влюбишься с ходу, его зовут Ян Гейм и он австриец, но жил в Чехословакии, его родителей разорили красные. А другого ты, может быть, и знаешь – это Качо Мендес…
– Качо Мендес? – Беатрис вскинула брови. – Не знаю, никогда не слышала. Кто такой?
– Электромоторы «Ментор» – Мендес, Торвальдсен и компания. Этот Качо – сын старого Мендеса, фактически он управляет фирмой вместо отца…
– В первый раз слышу. А тот, другой, что делает?
– Гейм? Он на юридическом, Пико его хорошо знает. Кстати, учти, они друг друга не особенно любят. Пико называет Яна реакционером, а тот его агентом коммунистической пятой колонны.
– Пико – коммунист? – рассмеялась Беатрис.
– Ну, не знаю, они там из-за чего-то перегрызлись на факультете.
– Господи, и не противно им. Он что, красив?
– Как бог Аполлон, сама увидишь. Вообще он какой-то аристократ, у него здесь родная тетка – польская принцесса, что ли, кошмарная фамилия, которую не выговоришь, не вывихнув языка… Он такой любезный, настоящий джентльмен, а в общем, я его мало знаю. Ну, идем?
– Минутку. Я только сбегаю наверх – возьму очки и перчатки…
Молодые люди – здоровяк Качо, с черными усиками, в измятых парусиновых брюках и ковбойке, и элегантный Гейм, в светло-синем костюме с красной бабочкой, – стояли возле машины, покуривая сигареты. Качо оживленно рассказывал что-то, размахивая руками; его собеседник слушал с выражением вежливой скуки на лице.
– Знакомьтесь, – выйдя за калитку, крикнула Норма и подтолкнула вперед подругу. – Сеньорита Дора Беатрис Альварадо – сеньор Гейм, сеньор Мендес. Смелее, Би!
– Привет, сеньорита Дора, – пробасил Качо. – Очень рад. Норма мне о вас уши прожужжала.
Беатрис улыбнулась, пожимая ему руку, и повернулась к Гейму.
– Очарован знакомством, мадемуазель, – оказал белокурый красавец. – Я не сомневался, что владелица такого дома будет выглядеть именно так, но должен сознаться, что действительность превзошла ожидания…
Гейм говорил по-испански совершенно правильно, и мягкий иностранный акцент придавал его словам какую-то особую вкрадчивость.
– Очень рада… – пробормотала Беатрис и покраснела, не успев отдернуть руку от поцелуя.
– Ну, поехали? – спросила Норма. – Би, вы с Яном полезайте на; зад, я сяду впереди, ладно?
Гейм распахнул перед Беатрис заднюю дверцу, осторожно прихлопнул ее, подергав для верности, и, обойдя машину, сел рядом. Норма забралась на переднее сиденье.
– Качо! – завопила она. – Ты чего там копаешься, иди, тебя ждут! Уже не терпится что-нибудь сломать?
Качо опустил капот и подошел к открытой дверце, вытирая руки о штаны.
– Пробовал, не греется ли. Что угодно сеньорите Линдстром?
– Слушай, куда ты нас повезешь?
– Куда прикажете, – добродушно заявил Качо, забираясь в накренившуюся под его тяжестью машину. – Я предлагаю прежде всего выбраться через Палермо на Костанеру, а потом рванем в сторону Висенте Лопес. А там будет видно. Куда будем выезжать – на Альвеар или по Алькорта?
– На Альвеар, – кивнула Беатрис. – Только осторожно, там большое движение!
Качо, обернувшись через плечо, успокаивающе подмигнул ей. Машина мягко тронулась с места.
Беатрис задумчиво щурилась, глядя в окно на мелькающие мимо садовые решетки и выхоленные газоны перед нарядными особняками. Она любила этот район города, привычный с детства. Но последнюю зиму ежедневно по дороге в лицей и обратно (она садилась в троллейбус на Лас-Эрас) ей при виде этих тихих фасадов и полированных дубовых дверей с ярко начищенными бронзовыми кольцами все чаще думалось, что за нарядной и уверенной в себе внешностью скрыто что-то очень фальшивое, чуть ли не постыдное…
Возможно, что это странное ощущение зародилось в ней после одного происшествия, случившегося неподалеку от их дома прошлой осенью. Там был особняк, принадлежавший двум сестрам – старым девам – и после смерти одной из них проданный некоему Мартинесу, главе необыкновенно быстро поднявшейся фирмы по продаже земельных участков. Крикливые рекламы этой скороспелой фирмы заполняли год назад целые газетные полосы и вопили с крыш и рекламных щитов. Купив старый дом на улице Окампо, сеньор Мартинес нагнал туда рабочих, и через месяц обветшалый аристократический особняк превратился в ультрасовременное жилище, словно перенесенное в этот тихий квартал Буэнос-Айреса откуда-нибудь из Беверли-Хилла. Однажды Беатрис увидела самого хозяина, тот как раз выходил из бесшумно подплывшего черного лимузина, и она услышала, как шофер назвал его «сеньор Мартинес». Проходя мимо, она лишь мельком бросила на него любопытный взгляд, но ей почему-то очень запомнилось одутловатое озабоченное лицо знаменитого человека. Это было в апреле, а однажды в середине мая она, выйдя из лицея, купила вечерний выпуск «Ла Расой» и в троллейбусе прочитала о раскрытии миллионной аферы, процветавшей под вывеской «Мартинес и К0». Как выяснилось, фирма продавала земельные участки, которые либо служили предметом многолетних тяжб, либо вообще не существовали в действительности.
Вслед за сообщением о том, что Мартинес пытался бежать в Уругвай, но на пароходе был задержан агентами федеральной полиции и застрелился у себя в каюте, газета подробно описывала меха и драгоценности двух его возлюбленных, роскошную обстановку его нового дома на Окампо, французские гобелены, американские аппараты для охлаждения воздуха и выписанное из Италии оборудование ванных комнат. Беатрис прочитала все это со странным чувством любопытства и отвращения и потом, проходя мимо, даже задержалась на противоположном тротуаре, с тем же смешанным чувством глядя на таинственный дом, у дверей которого толпились репортеры и полицейские.
И подумать только, что эта омерзительная история случилась, как нарочно, на их улице – в квартале, где издавна слово «нувориш» выражало высшую степень осуждения! Другие районы Буэнос-Айреса давно кишели мартинесами и им подобными, самые разнообразные мошенничества не менее крупного масштаба становились сенсацией чуть ли не каждый месяц, но все это проходило стороной, этого можно было не замечать, газету с описанием всей этой гадости можно было выбросить, не дочитав до конца, и забыть о ней через пять минут. Но этот человек, этот Мартинес, – он ведь жил на Окампо, был их соседом, она встретила его на улице всего две недели назад… А потом в доме поселилась большая семья каких-то американцев из Техаса, с двумя громадными автомобилями, которые то и дело ракетами проносились по тихой улице и ревели мощными клаксонами, не обращая внимания ни на время суток, ни на запрещение звуковых сигналов. Мисс Пэйдж возмущалась поведением «этих янки», доктор Альварадо молча пожимал плечами, а Беатрис все чаще думала о том, что жить на свете становится противно. Казалось бы, все это были мелочи, сущие пустяки – какой-то Мартинес, какие-то техасские скотоводы, какой-то восьмиметровый щит с лозунгом: «Перон выполняет», – но из этих пустяков складывалась вся отвратительная сторона жизни, вся ее грязь, и эта грязь все ближе подползала к тихому особняку с его воспоминаниями детства, с его мышиными шорохами, тусклыми от времени зеркалами и неповторимым запахом старых книг в библиотеке. Этой грязью была уже невидимо и непоправимо испачкана тенистая от платанов улица, сверкающие окна богатых резиденций и их массивные двери; за ними – Беатрис не могла отделаться от этой мысли – уже завелись другие мартинесы, наглые и озабоченные, лихорадочно обдумывающие какую-то очередную пакость. Нет, жить на свете становилось очень, очень противно…
– Мадемуазель чем-то опечалена? – раздался над ее ухом воркующий голос Гейма.
Беатрис обернулась и рассеянно взглянула на белокурого красавца.
– Опечалена? Нет, что вы… Просто смотрела в окошко. Я очень люблю этот район… Правда, я здесь выросла…
– Это одно из самых красивых мест Буэнос-Айреса, – согласился тот, – вам повезло жить в таком квартале.
– А вы где живете, сеньор Гейм? – спросила Беатрис, чтобы что-то сказать. Она почувствовала, что ее молчаливость становится невежливой.
– Сейчас у своей тети – в двух шагах от станции Бельграно С, на Хураменто. Угловой дом, выходит прямо на сквер.
– О, там тоже хорошо, я знаю Хураменто.
– Да, вообще тем неплохо. Но конечно, нет ни тени того, что чувствуется в вашем квартале, этого неуловимого аромата прошлого. Я восхищен вашим домом, мадемуазель, это поэма из камня. Плющ, запущенный сад – все это выглядит совершенно сказочно.
Беатрис глянула на него с признательностью.
– Он очень красивый, правда, – сказала она тихо, – и я очень его люблю… Но только очень уж старый. Прадедушка начал строить его сто лет назад, после битвы под Касерос… Вы не можете себе представить, как трудно содержать такой огромный дом, когда нет денег…
Большая часть комнат у нас вообще необитаема, в некоторых даже обвалилась штукатурка на потолке. Ремонт стоит так дорого…
Она вдруг замолчала, раскаиваясь в своей откровенности. Зачем рассказывать все это совершенно незнакомому человеку? Еще что-нибудь подумает…
– Да, это всегда печально, – сочувственно вздохнул Гейм и спросил осторожным тоном: – Баша семья пострадала в связи с каким-нибудь крахом?
Беатрис изумленно подняла брови:
– Крахом? Нет, что вы… У нас никогда этим не занимались, нет, тут другое… – Она помолчала и нехотя добавила: – Понимаете, мой папа историк и антиперонист. Он не может ни преподавать, ни даже печатать свои работы в Аргентине. Его еще издают в Мексике, но из-за всей этой путаницы с валютными курсами от гонораров почти ничего не остается…
В машине запахло свежестью – выбравшись из потока движения, они свернули теперь в одну из аллей парка Палермо. По просьбе Беатрис Качо сбавил ход, и мотора стало почти не слышно. Под шинами с усыпляющим шорохом хрустел гравий, круглые солнечные блики стекали по капоту, словно гонимые назад встречным ветром. Беатрис прикрыла глаза и откинулась на спинку сиденья, отдавшись мягкому покачиванию рессор, рассеянно слушая болтовню своих спутников, – те обсуждали какую-то последнюю премьеру театра «Политеама». Кучка молодежи на стрекочущих мотороллерах с лихими воплями обогнала машину, Качо высунулся в окно и послал им вслед обещание надрать уши за превышение скорости. «Мне тоже кто-то грозился надрать уши, – улыбнувшись, вспомнила вдруг Беатрис. – Но кто – и когда?» Она стала лениво ворошить память и вспомнила: ну конечно, это был тот приятель Пико – Дон Хиль Зеленые Штаны…
– Ну что, поехали на Костанеру? – обернулся Качо.
– Командуй, Норма, – не открывая глаз, отозвалась Беатрис сонным голосом, – тебе впереди виднее…
– Нашла время спать! – возмущенно фыркнула та. – Не девушка, а какой-то несчастный лемур. Право руля, Качо, поедем мимо аэродрома. И побыстрее!
Машина рванулась, пронзительно завизжав покрышками, крутой вираж швырнул испуганно ахнувшую Беатрис на ее соседа, за окном шарахнулось чье-то испуганное лицо и, описывая дугу, промчались деревья и стоящие вокруг фонтана люди. Гейм, сильно и осторожно схватив Беатрис за плечи, помог ей усесться на место.
– Извините, – пробормотала она, не глядя на него. – Сеньор Мендес! Если можно, сбавьте ход, здесь ведь опасно…
– Молитесь святому Христофору! – вместо ответа заорал тот, нагибаясь к рулю.
Машина с воем мчалась по прямой аллее, ведущей к набережной. Перед открытым шлагбаумом узкоколейки «Генерал Бельграно» Качо сбавил скорость и притормозил, но на переезде Гейма и Беатрис дважды подбросило так, что она только охнула.
– Сеньор Мендес, я вас очень прошу! Ой!
На этот раз ее просьба была удовлетворена – аллея кончилась, участок дороги вдоль аэродрома был плох, машину стало валять с боку на бок.
– Смотрите, вон взлетает! – крикнула Норма, показывая рукой.
– Транспортник, морской авиации, – определил Качо, взглянув на серебряный самолетик, который неторопливо двигался на другом конце длинного зеленого поля и казался издали совсем маленьким. – Давайте посмотрим, как он оторвется.
Он остановил машину и, выбравшись наружу, закинул руки за голову и со вкусом потянулся. Вышел и Гейм.
– Ты что-нибудь в этом понимаешь? – Он протянул Качо раскрытый портсигар и кивком указал на самолет.
Качо, закуривая, молча пожал плечами.
– Более или менее, – сказал он, сплевывая табачные соринки. – Год назад мой старик имел глупость купить «пайпер-каб», не знаю даже чего ради. Ну, его я освоил, летаю. Вернее – летал, сейчас надоело. Да и некогда.
– Мировой рекорд беспосадочного перелета, – ехидно заявила Норма, высунувшись из открытой дверцы. – Буэнос-Айрес – Камет, четыреста километров по прямой. Полтора часа в воздухе без заправки горючим. Во!
Серебряный самолет описал полукруг, ярко блеснув на солнце алюминиевым боком, и теперь бежал прямо на них, сердито и все громче урча моторами и оставляя за собой широкие полосы примятой ветром травы.
– А он успеет? – с беспокойством спросила Беатрис. – Если не взлетит, то наедет прямо на нас.
– Взлетит, не бойтесь, – кивнул Качо. – Он уже на двух точках, видите… Сейчас оторвется.
Этого важного момента Беатрис так и не уловила: самолет оказался вдруг совсем близко, уже над землей, потом ее вдруг оглушило неистовым ревом, и над машиной, на секунду заслонив солнце, промелькнула огромная тень. Беатрис бросилась к окошку справа – самолет, втягивая колеса, уносился в сторону Нового порта.
– Ой как смешно, – крикнула она. – Смотрите, как будто птичка поджимает лапки! Зачем он это делает?
– Божья птичка, – усмехнулся Гейм. – В сорок четвертом году, в Берлине, эти птички давали нам жару. Правда, те были побольше.
– Вы разве не из Чехословакии, сеньор Гейм? – спросила Беатрис.
– Почти всю войну я провел в Германии, мадемуазель. Фирма моего отца вошла в концерн «Герман Геринг», и нам пришлось переехать в Берлин.
– Ну, мальчики, – капризно заявила Норма, – долго мы будем здесь торчать на жаре? Сюда, Качо!
– Сейчас, только докурим. Две минуты.
– Ах так?
Норма пересела за руль и, подмигнув через плечо, запустила мотор.
– Да погоди ты! – закричал Качо, но машина уже сорвалась с места.
Прыгая на выбоинах, они доехали до конца аэродрома и свернули влево, на бетонное полотно набережной.
– Подождем здесь? – спросила Норма. – Нет, отъедем еще дальше, пусть прогуляются…
Метров через двести она свернула на обочину, в тень высоких деревьев, и выключила мотор. Стало очень тихо, лишь под капотом что-то звонко пощелкивало.
Девушки вышли. Норма, морща нос, стащила свою голубую «американку» и бросила ее на сиденье, оставшись в такого же цвета блузке с короткими рукавами. Беатрис прислушалась к знойной тишине, едва нарушаемой всплесками воды. Широкая набережная, по вечерам обычно заполненная гуляющими, была сейчас пустынна, лишь у здания Клуба рыболовов, построенного на искусственном мысу, стояло несколько автомобилей. За низким каменным парапетом до самого горизонта искрилась под солнцем сонная гладь Ла-Платы. У клубного причала лениво покачивались высокие мачты яхт.
– Так им и надо, – сказала Норма, оглянувшись на маячащие вдали фигурки их спутников. – Хорошо здесь, правда, Би?
Беатрис кивнула, с удовольствием вдыхая свежий речной ветер, ласково обдувающий щеки.
– Хорошо… И даже, кажется, не так жарко. Какой ветерок замечательный! И тихо-тихо… Прямо не верится, что ты в столице…
Норма, подпрыгнув, уселась на парапете и перекинула ноги на ту сторону.
– Забирайся сюда, – обернулась она к Беатрис. – Боишься? А-а, неудобно в юбке – видишь, вот тебе преимущество штанов.
– Мне и так хорошо… Смотри не свались туда.
Беатрис облокотилась на парапет и заглянула вниз – у каменной стенки, обросшей водорослями и ракушками, радужные от мазута волны медленно поднимали и опускали отвратительного вида мусор, обломки дерева, тряпки, раздувшуюся дохлую крысу.
– Брр, какая гадость… – Передернув плечиками, она поправила очки и подняла голову, прищурившись на дымки пароходов на гори» зонте.
– Что это? – спросила Норма. – А-а, это… Да, это лучше не разглядывать, здесь иногда такое увидишь…
Она засмеялась и по-мальчишески лихо плюнула вниз, колотя каблуками по парапету.
– Слушай, Би…
– Да?
– Как тебе Качо?
– Симпатичный, – подумав, ответила Беатрис. – Хотя и простоват. А тебе он нравится?
– Ничего, – засмеялась Норма. – Интересный мальчик.
Что-то в ее тоне заставило Беатрис повернуть голову.
– Почему ты смеешься?
– Господи, просто смеюсь! – Норма хлопнула ладонями по парапету. – Сказать тебе одну вещь, Би?
– Я слушаю.
– Понимаешь… Я, наверно, выйду за него замуж, вот что.
Норма обернулась и сверху вниз бросила на подругу быстрый взгляд. Обе были в солнцезащитных очках, и выражения ее глаз Беатрис не увидела. Несколько секунд она молчала.
– Ты что, серьезно? – спросила она наконец.
– Ну конечно, серьезно! – с досадой воскликнула Норма. – Чего ты на меня уставилась?
– Я не понимаю, Норма… А как же Руперто? Вы что, поссорились? Ведь еще недавно…
– Руперто, Руперто! – перебила ее Норма, капризно передернув плечами. – Если папа не хочет, чтобы он просил моей руки. У него нет будущего, понимаешь! Создать свою фирму он никогда не сможет, значит, будет просто служить. Мне тоже не очень-то весело всю жизнь быть женой служащего…
– Да ведь он же будет архитектором, Норма, не конторщиком! И с твоими деньгами вам не пришлось бы жить бедно… А главнее – ведь ты этого Качо… Ты же его не любишь!
– Ой, я же тебе сказала: он мне нра-вит-ся! Что, этого мало?
– Для того, чтобы выйти замуж? По-моему, мало. А тебе самой кажется, что этого достаточно? Да ведь ты только что сказала про него: «Ничего, интересный мальчик».
– Ну, я просто не так выразилась, – смутилась Норма, – конечно, я его, в общем, люблю…
– «В общем»! – воскликнула Беатрис. – Неправда, Норма, ты выразилась совершенно правильно, а вот сейчас ты выкручиваешься. Ты выходишь за него из-за денег, и не выдумывай!
– Ну из-за денег! Одна я так делаю, да? С луны ты свалилась, что ли…
Беатрис не нашла что сказать. Верно, она выросла не на луне. И в самом деле, разве одна Норма…
– Ты понимаешь, моя мама – урожденная Торвальдсен, ее брат-компаньон Мендеса. Если я выйду за Качо, то тогда обе фирмы – папина и «Ментор лимитада» – смогут объединить капитал… Ну что ты молчишь, Би? – капризным тоном воскликнула Норма.
– Да я… – Беатрис растерянно пожала плечами. – Что я тебе скажу, Норма? Ты уже все решила… Ну что ж, желаю счастья…
– Спасибо, Би, дорогая. – Норма перегнулась с парапета и, обхватив Беатрис за шею, с налету чмокнула ее в щеку. – Слушай, на днях мы вместе поедем к моей модистке – я шью в «Мэзон Антуанетт», – поможешь мне выбрать модель подвенечного платья…
– …Ох и сумасшедшая же девчонка, – добродушно пробормотал Качо, утирая со лба обильный пот. – Тащиться из-за нее пешком по такой жаре…
– У тебя будет веселая сеньора, – усмехнулся Гейм. Он снял пиджак и нес его, перекинув через плечо.
– А вообще ничего, правда,? Она мне здорово нравится, и с каждым днем все больше. Единственная умная затея моего старика за последнее время.
– Les manages se font dans les cieux, – грассируя произнес Гейм.
– Это что – «браки заключаются на небесах»? – догадался Качо. – Теперь, дружище, они заключаются в конторах, это куда вернее. Правда, не всегда приятно… Моему двоюродному брату пришлось жениться на таком попугае, что страшно смотреть… Вот такой носище, ведьмин характер и полтора миллиона приданого. Ну, мне еще повезло… – Он выломал длинную ветку и стал обрывать с нее листья. – Здесь можно сочетать приятное с полезным. Вернее, полезное с приятным. Лакомый кусочек эта Линдстром, верно? Похожа на одну американочку в Скенектэди, с которой у меня была история во время последней поездки. – Он усмехнулся, со свистом рассекая прутом воздух. – Я уже не рад был, что связался… Мне еще говорили, что американки холодные женщины… Куда к дьяволу!
– Да, у Нормы внешность северная.
– Ага. Ее старики – из Скандинавии, не то шведы, не то норвежцы, что-то в этом роде…
Приятели вышли на набережную и направились к тому месту, где ждали девушки. Гейм снова надел пиджак, застегнув его на одну пуговицу.
– Ну, я вам! – еще издали заорал Качо, грозя прутом. – Увидите сейчас!.. Так вот вы как? – грозно спросил он, подойдя ближе. – Шутки шутить изволите, а знаете что за такие вещи полагается?
– Ага, прогулялся по жаре, прогулялся! – завопила Норма, прыгая на своем насесте.
– Значит, еще и радуетесь, – зловеще сказал Качо. – Ну ничего, каждая из вас получит сейчас свою заслуженную порцию. Вы готовы, сеньорита Альварадо?
– О, пощадите меня, сеньор Мендес! – Беатрис сложила ладони умоляющим жестом. – Видит небо, я не виновата…
Сделав вид, будто хочет опуститься перед ним на колени, она вдруг выхватила у Качо прут и отскочила, пряча его за спину.
– Ага, ага, неуклюжий медведь, разиня! – в восторге визжала Норма.
– Ладно, дети, минутку внимания! – Качо поднял руку успокаивающим жестом, взглянув при этом на часы. – Мне нужно до трех часов заехать на фабрику, подписать бумажонки. Я мог бы оставить вас в каком-нибудь кафе и смотаться в одиночку, но есть и другой вариант – съездить вместе. Задержусь не дольше десяти минут. Как вы думаете?
– Это далеко? – нерешительно спросила Беатрис.
– Баррио Валентин Альсина. Бывали в тех местах? Это там, за мостом Урибуру.
– Нет, я никогда… Мост Урибуру? О, это так далеко…
– Если не бывали, мадемуазель, – усмехнулся Гейм, – рекомендую съездить.
– Там интересно? Ну что ж… Поедем, Норма?
– Поедем, мне-то что. Би, помоги мне с этими дурацкими волосами – свяжи их тоже хвостом, что ли. Ой, какая жара, не могу…
Со стороны порта, отлого забирая вверх, с могучим раскатистым гулом прошел низко над водой двухмоторный гидроплан.
– В Асунсьон, рейсовый, – сообщил Качо, снова посмотрев на часы. – Минута в минуту. Итак, девочки?
– Сейчас едем, терпи!
Качо закурил и, отойдя к машине, снова полез в мотор. Беатрис, продолжая возиться с прической Нормы, спросила небрежным тоном:
– Почему вы рекомендовали мне туда съездить, сеньор Гейм? Там есть что-нибудь интересное, в этом, как его, Баррио Альсина?
Тот пожал плечами:
– Смотря для кого, мадемуазель. Мне почему-то кажется, что на вас это должно произвести впечатление. Самый пролетарский район столицы, царство машин и плебса. Вообще, зрелище для человека с философским складом ума.
– Вы считаете склад своего ума философским? – кольнула его Беатрис, сама не зная за что.
– Да, к сожалению, мадемуазель, – слегка поклонился сеньор Гейм.
На это Беатрис уже не нашла что ответить и только кивнула с удовлетворенным видом, будто именно этих слов и ждала.
– Готово, Норма, пошли.
– Спасибо, дорогая. Поехали, Ян! А почему ты говоришь «к сожалению»? Насчет философии, я хочу оказать.
Гейм предупредительно распахнул перед девушками обе дверцы.
– Потому что, дорогая Норма, в наши дни чувствовать себя счастливым может лишь человек с атрофированным мышлением.
– Ага, – кивнула Норма, забираясь в машину. – Ну, у меня-то оно атрофировано на все сто. Качо, ну что ты там опять копаешься, ради всего святого? Нет, это не человек, это какой-то… машинист!
Трудно было представить себе более безотрадную картину, чем эта широкая, без единого деревца улица с растрескавшимися плитами неровных тротуаров и одноэтажными зданиями, словно придавленными к земле палящими лучами послеобеденного солнца.
На той стороне, в раскрытых воротах под выцветшей вывеской «Оптовая торговля трубами и профилированным железом», небольшой портальный кран грузил на длинную автоплатформу гремящие связки железных полос. По булыжной мостовой в обоих направлениях один за другим неслись грузовики всех видов и размеров, взметая за собой пыль и обрывки бумаги и отравляя воздух едким перегаром. Одни мчались налегке, немилосердно подпрыгивая и грохоча разболтанными кузовами, другие – заваленные поклажей – шли с натужным ревом, тяжело раскачиваясь на перегруженных рессорах. Дощатые ящики с трафаретами: «Верх – не пользоваться крючьями – осторожно», огромные катушки кабеля, кирпич, мотки арматурного железа, бумажные мешки с портландским цементом, наваленные горой связки зеленых, как огурцы, бананов, которые, проделав океаном семидневный путь из Сантоса, ехали теперь дозревать на складах, бензоцистерны с черно-желтым вымпелом на радиаторе – сигналом взрывоопасного груза, – все это с гулом и грохотом проносилось мимо кремового «фиата», уже полчаса стоящего у проходной.
В машине, несмотря на опущенные стекла, было душно. Сладковатый запах новой нитроэмали и пластикатовой обивки сидений – характерный запах автомобиля, не успевшего еще набегать первую тысячу километров, – мог казаться даже приятным в сочетании с речным ветерком или ароматом свежей листвы в Палермо, но здесь, примешиваясь к продымленному воздуху заводского предместья, он делал его положительно непригодным для дыхания.
– Чем заняты эти люди, сеньор Гейм? – спросила Беатрис, указывая на группу пеонов, в выцветших лохмотьях, медленно кативших катушку кабеля вдоль высокой бетонной ограды, во всю длину украшенной надписью черными метровыми буквами: Мендес и Торвальдсен.
Пеоны – загорелые до черноты, с жесткими редкими усами на скуластых лицах – шаг за шагом подталкивали тяжелую поскрипывавшую катушку, переговариваясь между собой на певучем диалекте уроженцев провинции Энтре-Риос.
– Понятия не имею, что-то связанное с электричеством, – отозвался Гейм, взглянув на часы.
– Они проводят свет, – заявила Норма, – я видела, у нас на кинте прошлым летом делали то же самое. Эту штуку разматывают, потом закапывают в землю, и тогда появляется свет. И перестаньте вы называть друг друга «сеньор» и «сеньорита», – капризно добавила она. – Прямо слушать неприятно, имен у вас нет, что ли…
– Если мадемуазель… Если Дора Беатрис разрешит, – тотчас же сказал Гейм.
– Да, конечно… Но, боже, какие они оборванные…
– Ну, я не знаю, я сейчас возьму и лопну! – воскликнула Норма, ударив кулаком по сиденью. – Что он там сидит, этот антропофаг? Говорил – не дольше десяти минут!
Беатрис все не могла оторвать глаз от людей с катушкой. Как можно так жить? Изо дня в день – одно и то же, одно и то же… И им ведь никогда отсюда не уйти, с этих раскаленных солнцем зловонных улиц, от этих тяжестей, от своих лохмотьев… Они докатят куда-то эту штуку, потом станут катить другую, и так без конца. Сизифу, по крайней мере, было известно, за что он страдает. А эти? Право, лучше бы она сюда не приезжала…
