Текст книги "У черты заката. Ступи за ограду"
Автор книги: Юрий Слепухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
Что ты о ней знал, отплывая из Бордо? «О, это одна из тех экзотических республик по ту сторону Атлантики, где в январе с тебя пот льет ручьем, а революции бывают чаще, чем у нас скандалы в Национальном собрании. Говорят, женщины там – о-ля-ля!»
Ты ничего не знал об этой стране и не хотел знать – до сегодняшнего дня. Но опять-таки почему именно до сегодняшнего? Что такого случилось с тобой сегодня? Обычный парад, причем довольно забавный для человека, прошедшего мировую войну. Но там была еще эта группа на официальной трибуне – кучка людей в визитках и генеральских мундирах, было самозабвенное выражение на лице Бебы, певшей «Внимайте, смертные», и были старые «шерманы» с изношенными дымящими моторами, купленные за горы пшеницы и мороженого мяса… Пресвятая дева Мария, как говорит Беба, сколько еще своих проблем у этой страны!
Незаметно для себя Жерар очутился в сквере на площади Либертад. Почувствовав вдруг сильную усталость, он сел на низкую каменную скамью и закурил. Становилось холодно, жесткие листья пальм шелестели странным неживым шорохом, посреди квадратного бассейна зябко белела на своем камне обнаженная фигурка купальщицы. Ничем не огороженный бассейн был полон до краев, темная неподвижная вода казалась положенным на землю огромным зеркалом; мраморная девушка, подавшись вперед, смотрела в него, словно не в силах оторваться от своего отражения. Прошла шумная группа молодежи, и снова стало тихо и безлюдно, лишь за спиной глухо урчали и фыркали автомобили, проносившиеся мимо сквера по улице Либертад. Забыв о погасшей в его зубах трубке, Жерар сидел в понурой позе, бесцельно разглядывая свои руки.
Все-таки непонятно, какое отношение имеет все это к твоему искусству. Что нового ты для себя открыл? Ровно ничего. Казалось бы – ровно ничего. И все же…
Опустив голову, он принялся машинально считать разноцветные каменные плиты у себя под ногами. Хотя и неправильной формы, они были отлично пригнаны одна к другой. «Наверно, итальянская работа», – подумал он равнодушно. Чертовски одаренный народ эти итальянцы – за что ни возьмутся…
– Хэлло, приятель, – окликнул его незнакомый голос, почему-то по-английски. Жерар поднял взгляд – в нескольких шагах стоял немолодой моряк торгового флота, круглая его багровая физиономия под лихо сдвинутой набекрень фуражкой сияла пьяным благодушием. – Ну как, проводили?
– Вы меня с кем-то спутали, – отозвался Жерар.
– Никогда ничего не путаю, – возразил моряк и, подойдя к скамье, сел рядом. – Вы вчера провожали «Дель Норте»?
– Ах вот что. Да, провожал. Вы тоже?
– Нет, но моя посудина стоит рядом. Может, обратили внимание – «Сантьяго»? Жуткая реликвия – спущена на воду еще при Колумбе, но пока держится на плаву. Я там вторым механиком. Позвольте представиться, сэр, – Свенсон, второй механик…
– Бюиссонье, – сказал Жерар, нехотя пожав протянутую лапу.
– Француз? Скажите на милость. Я как увидел вас на пирсе – сразу подумал: англичанин. Знаете почему? Трубка, светлые волосы. – Свенсон подмигнул. – Ничего не поделаешь – промахнулся. Бывает! Но что вы не из местных – тут я все-таки попал в точку. Давно в этих водах?
– Нет, недавно…
– А я уж скоро тридцать лет! Вшивая, знаете ли, страна. В высшей степени вшивая – это вам Свенсон говорит, не кто-нибудь. Уж он-то знает! Вы не писатель?
– Нет-нет.
– А жаль, черт побери! Про местных баб я вам такое могу рассказать…
– Спасибо. Я только не понимаю – какого черта вы тридцать лет торчите в этой вшивой стране?
– Сам не могу понять! – Свенсон выпучил глаза. – Прирос, видно. Как ракушка к днищу! Выпить не желаете? Я тут рядом квартирую – Талькауано, почти на углу Лавалье. Живет со мной еще один наш брат гринго, неплохой парень, но с ним не развлечешься. Замкнутый сукин сын, наподобие устрицы. Ну что, пошли? У меня есть настоящий «боле» – прихватил в Роттердаме.
– Спасибо, у меня свидание.
– А! Тогда прошу прощения… – Моряк встал, слегка пошатнувшись. – Отчаливаю! Только послушайте моего совета: худшей якорной стоянки, чем Аргентина, на свете не было, нет и никогда не будет. Что отсюда следует? Держите курс обратно на Европу, приятель, держите курс на Европу…
«Пьяный дурак», – подумал Жерар, проводив Свенсона неприязненным взглядом. Вшивая страна, видите ли. Удивительно еще, что аргентинцы так охотно принимают к себе кого угодно… Приезжает такой вот кретин, торчит здесь всю жизнь и всю жизнь дерет нос: я, видите ли, европеец, не какой-нибудь там креол…
Да ты и сам, впрочем, многим ли лучше? Не случайно ведь, что до сих пор ни одного друга нет у тебя в этой стране. А ведь мог бы быть друг. Но ты друзей и не искал – в сущности, Аргентина и аргентинцы никогда тебя всерьез не интересовали. Они глубоко чужды тебе, а ты чужд им. Не поэтому ли публика остается безучастной к твоим картинам?
Он подошел к самому краю бассейна и посмотрел на мраморную девушку, разглядывающую свое отражение в темном зеркале воды. Вот она тоже совсем одинока. Вокруг нее ходят тысячи людей, а она одинока – всегда наедине со своим собственным отражением. А если в твоих картинах не было ничего, кроме отражения твоей собственной души? Так ли уж она интересна для других, эта твоя душа?..
3
Однажды, в начале августа, дон Эрменехильдо Ларральде, молодой врач-стажер из госпиталя Роусон, решил после дежурства побродить по городу и немного проветриться перед ужином. Позвонив соседу бакалейщику, он попросил его послать мальчика к донье Марии предупредить ее, что сын задержится на пару часов, и вышел из вестибюля госпиталя, подняв воротник легкого, не по сезону, пальто и плотнее нахлобучив шляпу. День был ясным, но холодным, дул пронизывающий южный ветер, в обрывках туч догорал ледяной закат. Хиль неторопливо шел по Сантьяго-дель-Эстеро, с удовольствием вдыхая бодрящий воздух. Профессор Кастро, лучший диагностик госпиталя и гроза всех стажеров, сегодня похвалил его за удачный диагноз, на котором до него срезалось трое коллег. Хиль шел и размышлял о своей профессии, и к законному чувству гордости, вызванному профессорской похвалой, примешивалась тревога. Он-то знал, что сегодняшний точный диагноз поставлен им не «научно», не на основе твердых знаний в симптоматологии, а скорее каким-то внезапным наитием. По сути дела, это была догадка – случайно она оказалась удачной. А могло получиться и наоборот.
Ну, хорошо, пока он еще может посоветоваться с опытным коллегой по любому затруднительному вопросу, но потом? Когда он начнет самостоятельную практику? Или если ему после стажировки придется подписать контракт с министерством здравоохранения и поехать куда-нибудь в провинцию, где он будет единственным врачом на несколько тысяч душ населения? Что тогда?
Зайдя в знакомый бар, Хиль выпил одну за другой две рюмки анисовой и быстро согрелся. В баре было шумно и накурено, в одном углу огромная автоматическая электровиктрола ревела старое танго, в другом несколько завсегдатаев играли в карты. По выражению их лиц можно было за полмили определить, что игра идет не впустую, хотя денег на столе не было.
– Азартные, дьяволы, – усмехнулся Хиль, расплачиваясь с барменом и кивнув в сторону играющих, – смотри, чтобы не вошел инспектор фиска. На прошлой неделе застукали такую компанию в одном баре.
– Ну и чем кончилось? – лениво полюбопытствовал тот, отсчитывая сдачу на мокром алюминиевом прилавке.
– Там сейчас на дверях такая симпатичная бумажка с печатью полиции.
– Надолго?
– На три месяца, «за поощрение азартных игр среди посетителей».
– Я никого не поощряю, – пожал плечами бармен.
– Ладно, оправдываться будешь в комиссарии. Мое дело предупредить. Всего наилучшего, ягненочек.
Хиль прикоснулся к шляпе и вышел из бара, закуривая на ходу. Солнце уже село, на город спускались голубоватые от бензинового угара зимние сумерки, кое-где вспыхнули неяркие еще разноцветные арабески вывесок и реклам. Хиль вскочил в переполненный автобус и через несколько остановок сошел на одном из шумных центральных перекрестков.
Включившись в неторопливый ритм общего движения, Хиль двигался вместе с толпой, рассеянно поглядывая то на витрины, то на лица встречных женщин. Перед витриной большого магазина медицинской аппаратуры он остановился и долго разглядывал разложенный по стеклянным стендам хирургический инструментарий, рентгеновское и лабораторное оборудование – все это соблазнительно красивое, слепящее глаза ледяным блеском никеля и белоснежной эмали. Цен, к сожалению, не было, – вместо них на видном месте красовался изящный, золотыми буквами, плакатик, извещающий господ медиков о том, что фирма предоставляет кредит на самых льготных условиях. «Знаем мы эти льготные условия, – подумал Хиль, со вздохом отходя от витрины, – это лет пять, если не больше, будешь работать только на оплату своего кабинета». А вообще-то, конечно, этого не миновать. Придется как-нибудь зайти полистать проспекты…
– Доктор Ларральде? – прервал его размышления женский голос.
Хиль поднял голову и остановился как вкопанный.
– Сеньорита Монтеро… – пробормотал он в замешательстве.
– Узнали? – засмеялась та, левой рукой прижав к себе сумочку и покупки и протягивая ему правую, затянутую в перчатку. – Ради всего святого, разгрузите меня хоть наполовину, я уже полчаса не могу остановить ни одного такси…
Она вручила ему несколько коробок разного размера, завернутых в цветную папиросную бумагу и перевязанных пестрыми целлофановыми ленточками. Хиль молча сунул их под мышку, не зная, стоит ли радоваться этой встрече. После того памятного вечера на третий день карнавала, когда он целый час напрасно прождал сеньориту Монтеро возле обелиска, он сначала возмутился, но потом обида прошла и он несколько раз звонил ей на дом – всегда безрезультатно. В конце концов ему сказали, что сеньорита часто теперь не ночует дома, и он оставил попытки связаться с нею; к тому же начались выпускные экзамены, а короткий роман с одной из медицинских сестер в Роусоне – вскоре после начала стажировки – окончательно помог ему забыть о неудачном летнем знакомстве. И вдруг…
Впрочем, замешательство его длилось считанные секунды. Он посмотрел на сеньориту Монтеро и улыбнулся широкой восхищенной улыбкой.
– А вы еще больше похорошели, – сказал он.
– Серьезно? – опять засмеялась та. – Спасибо за комплимент, хочу верить в его искренность. Расскажите, как живете? Вы очень обиделись на меня в тот вечер? Впрочем, знаете что, зайдемте куда-нибудь выпить чаю, я сегодня с самого обеда бегаю по магазинам, устала и проголодалась.
– Я не совсем прилично выгляжу, – пробормотал Хиль нерешительным тоном, – видите ли, я сейчас прямо из госпиталя, с дежурства…
– Господи, я ведь не в Жокей-клуб вас приглашаю! Здесь за углом есть такой чайный салончик, там тепло и уютно. Идемте же, доктор, просто невежливо так долго раздумывать!
– Я не раздумываю, а подсчитываю мысленно свои ресурсы…
Сеньорита Монтеро испуганно округлила глаза.
– О-о, это серьезный вопрос! Ну и как, подсчитали? – Смеясь, она потянула его за рукав. – Пошли, пошли, в случае чего я вас выручу… Вы не думаете, что обстоятельства нашего знакомства освобождают нас от церемонности в отношении друг друга, а?
– Вот это верно. Ладно, идемте, насчет денег я пошутил. Сегодня нам выдали жалованье, так что я могу даже угостить вас не только чаем…
Похожий на английского мажордома гардеробщик принял шубку сеньориты и потрепанное пальто сеньора. Сеньорита осталась в темном, наглухо закрытом до подбородка, гладком шерстяном платье, с граненым крестиком матового золота на груди; сеньор поправил мятый воротничок и передвинул на место дешевый галстук искусственного шелка, явно купленный где-нибудь на распродаже. При этом он неприметным движением проверил, цел ли бумажник.
Зал встретил их полумраком и приглушенной, едва слышной музыкой. Посетителей почти не было, освещение ограничивалось неяркими настольными лампочками. «Местечко для тайных свиданий», – подозрительно подумал Хиль, усадив свою спутницу и сам опускаясь в удобное кожаное кресло напротив.
– Чай для двоих, пожалуйста, – сказал он подошедшей кельнерше. Кельнерша была хорошенькая, в кокетливой кружевной наколке, и это почему-то еще больше укрепило его в мысли, что чайный салон – место подозрительное. – И чего-нибудь закусить, что там у вас есть… Вы ведь проголодались, сеньорита Монтеро? Может быть, рюмочку коньяку, чтобы согреться?
– Прошу прощения, алкогольных напитков у нас нет, – блеснула зубами кельнерша.
– Тогда тащите что есть, – нетерпеливо сказал Хиль. Уточнений относительно закуски он боялся, попросту не зная, что можно заказать в таком месте. Закажешь обычные честные сандвичи с сыром или колбасой – и окажешься в дураках…
К его облегчению, кельнерша исчезла без дальнейших расспросов.
– Итак, доктор? Сколько раз вы успели побывать с тех пор в Дэвото? – спросила сеньорита, облокотившись на стол и глядя на собеседника поверх розового абажура. Теплое освещение снизу придало ее улыбающемуся лицу особую прелесть. Хиль ответил не сразу, глядя на нее и рассеянно нащупывая по карманам сигареты.
– Представьте, ни разу, – отозвался он наконец. – Теперь я врач, прошу со мной не шутить. Третий месяц на стажировке.
– Все там же, в Роусоне? Видите, какая у меня хорошая память!
– Да, все там же… – Хиль закурил и помахал в воздухе спичкой. – А насчет памяти… Вы тогда даже забыли о свидании, а я как дурак ждал вас целый вечер.
– Да, это верно, – с сокрушенным видом вздохнула Беба. – Но вы должны простить меня, доктор, я действительно была занята, правда. Вы очень на меня обиделись?
– Всякий бы обиделся на моем месте!
– Да, это верно… Но все равно, вы должны меня простить. Прощаете?
– Если будете хорошо себя вести.
– Ну, в пределах возможного я постараюсь вести себя хорошо. Кстати…
Она замолчала, потому что подошла кельнерша с подносом. Расставив на столике принесенное, та ушла, сунув чек под корзиночку с печеньем.
– Вам крепкий? – спросила сеньорита Монтеро, принимаясь хозяйничать. – С лимоном или со сливками?
– С лимоном. Ну а теперь вы должны рассказать о себе.
– Теперь мы должны пить чай, это главное. Пожалуйста, сеньор Ларральде… печенья?
– Не хочу, я не так давно закусывал в госпитале… Пить только хочется.
– Ну а я буду и пить и есть, – я проголодалась. Чай достаточно крепок?
– Спасибо, хорошо.
– Что нового в медицинском мире? Бациллу рака еще на нашли?
– Нет, – буркнул Хиль. Его начало раздражать поведение собеседницы, явно разыгрывающей перед ним светскую даму.
– Вот как? Это плохо, сеньор Ларральде, очень плохо… Неужели и вам не удастся поймать за хвост эту хитрую бациллу?
– Я не бактериолог и не собираюсь ее ловить, – огрызнулся он. – Я терапевт, просто лечу людей!
– Благородное призвание, сеньор Ларральде. Разрешите налить вам еще?
– Давайте…
– Вам три кусочка?
– Два. Слушайте, сеньорита Монтеро…
– Сеньор?
Хиль взял чашку и, поблагодарив молчаливым кивком, принялся яростно размешивать чай, расплескивая его на блюдце.
– Я слушаю, дон… дон Эрменехильдо? Кажется, так?
– Кажется. Нет, ничего… Я только хотел сказать…
Беба подперла кулачком щеку, всем своим видом изображая внимание.
– Впрочем, ничего, – оказал Хиль. – Ничего интересного я сказать не хотел.
– Доктор, я разочарована, – вздохнула она и взяла из корзиночки миндальную рогульку. – Вот это мы с вами съедим пополам.
– Я не люблю сладкого.
– А я люблю. Ну, съешьте за мое здоровье, ну пожалуйста!
Беба протянула ему кусочек рогульки, и он с мрачным видом отправил его в рот.
– Видите, – улыбнулась она, – я была уверена, что вы слишком хорошо воспитаны, чтобы отказать даме в таком пустяке. Вы довольны жизнью, дон Эрменехильдо?
– Слушайте, сеньорита Монтеро, я вас не понимаю! Вы какая-то совсем не такая, какой были раньше… в тот раз, когда мы познакомились. Что с вами происходит?
Сеньорита Монтеро лукаво прищурилась.
– Вы должны уметь определить это сами, без наводящих вопросов, уважаемый доктор.
– Я спрашиваю серьезно, сеньорита. В вашей жизни произошла какая-то большая перемена… И если судить по поведению, то…
– К худшему?
Хиль не ответил, задумчиво глядя на нее через стол. Беба деланно рассмеялась.
– Санта Мария, вы смотрите на меня так, словно я уже на операционном столе! Что необыкновенного вы заметили в моем поведении?
– В вас появилось что-то наигранное, – медленно сказал Хиль, опустив глаза и разминая в пальцах сигарету. – Что-то граничащее с истерией… Нервы в порядке, сеньорита Монтеро?
– О, вполне.
– Ну, может, я и ошибаюсь, – сказал Хиль, желая прекратить этот разговор.
– Люди часто ошибаются, – примирительно кивнула Беба, – даже врачи. Но насчет перемены вы не ошиблись. Я ведь вышла замуж, доктор Ларральде.
Она достала из сумочки маленький плоский портсигар и закурила тонкую сигаретку. От внимания Хиля не ускользнули нервные движения ее губ и пальцев; хотя и огорошенный ее последними словами, он отметил это с профессиональной наблюдательностью. Так она замужем, вот что…
– Ну что ж, я… Мне очень приятно, сеньора э-э-э… донья Элена… – Он кашлянул и неловко поклонился. – Примите мои искренние поздравления.
– Спасибо, доктор, – тихо сказала Беба.
– Давно это случилось?
– Да… Почти полгода.
«Держу пари, здесь и зарыта собака, – подумал Хиль. – Счастливая женщина не станет говорить таким тоном о своем замужестве…»
– Черт возьми, – воскликнул он преувеличенно весело, – такая новость, а в этой дыре нечего выпить! Как же теперь звучит ваша фамилия?
– О, можете называть меня просто по имени, – улыбнулась Беба.
Сделав несколько быстрых затяжек, она поморщилась и бросила сигарету в пепельницу.
– Не хочется, – пробормотала она, перехватив внимательный взгляд Хиля. – Наверное, отсырели…
– Да, – кивнул он, – сегодня сыро. К вечеру, правда, прояснилось. Чем занимается ваш супруг, донья Элена?
– Он художник… француз, в Аргентине всего два года.
– Вот как… Жаль, я в этих делах не разбираюсь. И что же, он пользуется успехом?
Беба помолчала, пальцем гоняя по скатерти бумажный шарик.
– Нет, – качнула она головой, не глядя на Хиля. – Успехом он не пользуется… Хотя он очень талантливый художник. Это я говорю не потому, что он мой муж. И вообще…
Она не договорила и снова потянулась за портсигаром. Хиль чиркнул спичкой.
– Благодарю… последнее время с ним творится что-то странное… Начал писать одну картину, у него она все не получалась, а теперь говорит, что вообще потерял представление о том, как нужно работать, и что теперь ему неясен самый смысл… Ну, главная идея, что ли, вообще искусства…
В пепельнице валялись уже две почти целые сигареты со следами губной помады. Беба сидела выпрямившись, в напряженной позе, и смотрела куда-то мимо Хиля, накручивая на палец тонкую золотую цепочку креста.
– Оставьте, оборвете, – строго сказал Хиль. Она тотчас же послушно убрала руку. – Это, конечно, трудный вопрос… Я, к сожалению, в нем не разбираюсь. Но мне кажется… Разве можно быть художником, не зная этой главной идеи? А до сих пор – не мог же он не думать об этом раньше…
– Думал, надо полагать, – пожала плечами Беба. – Вы чудак, дон Хиль… Сегодня смотришь на это так, а завтра начинаешь видеть в другом свете… Мы с вами когда-то были уверены, что детей приносят аисты.
– Ну, положим, я таким дураком никогда не был, – проворчал Хиль. – М-да… В общем, это, пожалуй, тоже вопрос времени, а? По-моему, во всякой проблеме самое важное – это сосредоточиться, а там, если у тебя на плечах есть голова… Рано или поздно человек решает все проблемы, донья Элена.
Беба печально кивнула. Разговор как-то сразу застопорился, словно между ними поставили толстую стеклянную перегородку. Посидев еще несколько минут и обменявшись с Хилем ничего не значащими фразами о погоде и газетных новостях, Беба посмотрела на часики:
– Знаете, доктор, мне, пожалуй…
– Да, – подхватил Хиль, – идемте, мне тоже пора… Завтра у меня утреннее дежурство…
В гардеробной он торопливо напялил пальто и рывком нахлобучил на лоб шляпу, хмуро поглядывая, как человек в расшитой галунами ливрее подает шубку его спутнице. Когда та оделась, он сгреб под мышку ее пакеты и сунул гардеробщику пятерку на чай. Тот с поклонами проводил их до дверей.
На улице тем временем похолодало еще больше, усилился ветер. Прохожие бежали, пряча носы в поднятые воротники и шарфы.
– Брр, – поежилась Беба, зябко переступая своими легкими открытыми туфельками. – Холодно, как в России, я, наверно, не переживу эту зиму…
– Переживете, – бормотнул Хиль, стоя на краю тротуара и тщетно пытаясь высмотреть красный огонек такси. – Шубка у вас теплая, только на ноги нужно что-нибудь посолиднее. Приедете домой – выпейте рюмку коньяку и на всякий случай примите на ночь аспирин…
Он покосился на Бебу. В отсвете зеленого росчерка, горевшего над входом в чайный салон, ее лицо казалось неживым.
– Но вообще, признаться, выглядите вы скверно, – добавил он. – Знаете что, донья Элена… Вот мой телефон – не поленитесь позвонить мне в Роусон, если понадобится помощь.
– Доктор, вы меня просто пугаете, – деланно засмеялась Беба, беря карточку. – Неужели у меня такой уж скверный вид? Уверяю вас, физически я никогда не чувствовала себя лучше.
– Ладно, ладно… О вашем физическом здоровье я ничего не говорю… Нужно понимать. Это телефон регистратуры нашего отделения, там вам скажут, где и когда можно меня найти… Эй, такси!
– Наконец-то, – вздохнула Беба, когда черно-желтая машина сбавила ход, выруливая к тротуару. – Еще минута, и я превратилась бы в пингвина. Ну, доктор, спасибо за компанию. Может быть, мы еще увидимся.
Она крепко пожала ему руку и забралась в машину. Хиль подал ей пакеты.
– Буду ждать вашего звонка, донья Элена, – поклонился он и захлопнул дверцу.
Она изнутри помахала ему рукой. Машина пыхнула облачком дыма, багрового от горящих стоп-сигналов, и бесшумно отчалила, тотчас же растворившись в потоке движения.
Хиль долго чиркал спичками, пытаясь прикурить на ледяном ветру, потом швырнул так и не затлевшую сигарету и медленно побрел по улице.
Магазины уже закрывались, продолжали торговать только гастрономические и книжные. Толпа стала реже. Несмотря на холод и усталость после дежурства, Хилю не хотелось возвращаться домой, хотя его ждал ужин и недочитанная статья в «Медицинской неделе». Он чувствовал себя выбитым из привычной колеи, по которой уже несколько месяцев шла его жизнь, наполненная теперь только работой. Встреча с доньей Эленой оставила в нем какое-то смутное беспокойство.
«Понятно, что за беспокойство, – усмехнулся про себя Хиль, пытаясь укрыться за старым студенческим цинизмом. – Физиология есть физиология, что там ни выдумывай. Живешь аскетом, а тут встретил красивую девчонку, с анатомией на высший балл и в хорошо пригнанном платье. Чего тут ломать голову, все просто, как апельсин…»
Но тут же он сам поморщился. Нет, физиология ни при чем. Вообще эта сторона жизни давно перестала быть для него проблемой; как и большинство коллег, Хиль решал ее по-деловому, без осложнений морального порядка. Мало ли в Роусоне покладистых сестричек!
Нет, дело, конечно, не в физиологии. Дело в этих удивительного цвета глазах, которые – как ни странно – ему так и не удалось полностью забыть за эти полгода. Каррамба, кто бы мог подумать!
Да, с ней что-то неладно. Фамилию мужа не назвала, кольца не носит. И вообще, художник… Хиль относился к людям искусства с твердым предубеждением. Все это были шарлатаны, предпочитающие честному труду паразитарное существование за счет окружающих. Стоит лишь почитать некоторые современные стихи, зайти на выставку живописи или скульптуры! И потом они еще недовольны, что их не носят на руках. На необитаемый бы остров их всех – пускай бы там восхищались друг другом…
Дойдя до большого книжного магазина, Хиль вспомнил о нужной ему книге, которую давно собирался поискать, и вошел в стеклянную дверь-вертушку. Несмотря на поздний час – только что пробило десять, – в магазине было полно покупателей и просто книголюбов, листающих недоступные по цене издания. Зайдя в медицинский отдел и узнав, что книги в продаже нет, Хиль потолкался возле стенда периодики, полистал последний номер лондонского «Ланцета», еще раз дав себе твердое обещание в ближайшее же время серьезно заняться английским, и отправился в отдел новинок беллетристики.
Фигура в белом халате, изображенная на глянцевой суперобложке, привлекла его внимание. Он взял книгу, чтобы ознакомиться с ней хотя бы по оглавлению, и в этот момент кто-то толкнул его в спину.
– Э, потише там, – проворчал он, не оборачиваясь, – не на стадион пришли…
– Прошу прощения, – отозвался робкий голосок, – меня на вас толкнули, извините, пожалуйста…
Услышав это, Хиль сразу оглянулся, чтобы принести встречные извинения. Уже отошедшая от него девушка в клетчатой юбке и канадской курточке с капюшоном тоже оглянулась в этот самый момент, и Хиль во второй раз за сегодняшний вечер увидел перед собой знакомое лицо – нежный румянец и блестящие миндалевидные глаза «доньи инфанты».
– Положительно, сегодня день встреч старых друзей! – воскликнул он, бросив книгу. – Ваше королевское высочество меня помнит?
– Простите?.. – пробормотала черноглазая инфанта и вдруг просияла в улыбке: – Дон Хиль?
– Зеленые Штаны, к вашим услугам. Наконец-то узнали, да? Стыдно, сеньорита, стыдно, я-то узнал вас сразу…
– По тому, как я вас толкнула, да? Еще раз извините, – засмеялась девушка. – Очень рада вас видеть, дон Хиль, серьезно. Пико говорил мне, что вы уже окончили? Ну, поздравляю! Значит, вы уже настоящий врач?
– Самый настоящий. А почему вы так поздно разгуливаете по городу? Разве детям не пора спать?
– Я была с подругой в кино, сейчас иду домой – только зашла посмотреть. Я живу недалеко отсюда – на Окампо, двадцать минут троллейбусом. Сегодня все равно никого нет дома, – Дора Беатрис засмеялась с хитрым видом.
– Ну, смотрите, чтобы вам не влетело завтра. А вы, кажется, в этом году тоже кончаете свой лицей?
Ее лицо сразу приняло огорченное выражение.
– К сожалению, нет, – вздохнула она. – Я осенью провалилась на переэкзаменовке по латыни…
– Второгодница? – злорадно спросил Хиль.
Беатрис печально кивнула.
– Первый раз в жизни, можете себе представить…
– Так вам и надо.
– За что, дон Хиль?
– Сами знаете за что. Дипломатические отношения с Соединенными Штатами еще не прерваны?
Беатрис покраснела до ушей.
– Перестаньте, иначе я уйду! Этот Пико, конечно, уже наболтал вам всяких глупостей…
– Пико? – удивился Хиль. – При чем тут Пико? Об этом говорит весь Буэнос-Айрес, и все желают вам счастья. И я в том числе, донья инфанта. Не верите?
– Вам нельзя верить, ни одному словечку, – обиженно сказала Беатрис. – Пожалуйста, перестаньте надо мной издеваться. И вообще пойдемте, потому что уже и в самом деле поздно.
– Идемте. Вы что-нибудь купили?
– Нет, а вы?
– Не на что, донья инфанта, в моих сокровищницах одна паутина!
– Вот и у меня такое же положение, – вздохнула она. – Печально, правда? Когда кругом столько красивых вещей – платья, книги, картины… Вы не умеете печатать фальшивые деньги, дон Хиль?
– Это Пико должен уметь, спросите у него, как это делается.
– Почему Пико? – засмеялась Беатрис. – Разве он фальшивомонетчик?
– Он юрист, это почти одно и то же. Юристы и политики – мошенники все до одного.
Задержавшись перед дверью-вертушкой, Беатрис накинула на голову подбитый мехом капюшон своей канадки и прошмыгнула наружу. За ней вышел Хиль.
– Это вы хорошо сказали, – одобрительно кивнула она, натягивая перчатки, – это как раз то, что я говорила вам тогда в клубе, помните?
А помните, как тогда было жарко? Вот бы сейчас хоть немного того тепла, брр… Проводите меня до Кальяо, дон Хиль, там я сяду на триста двенадцатый… Видите, наконец-то мы нашли хоть одну общую точку зрения, – весело сказала она, заглядывая ему в лицо блестящими глазами, в которых разноцветными искорками отражались рекламные огни. – О политике я просто не могу слышать, серьезно. Всюду одно и то же, одно и то же… В лицее нас заставляют зазубривать наизусть целые страницы из «Смысла моей жизни», куда ни зайдешь – всюду эти портреты… А у нас на улице поставили недавно громадный щит, в два этажа высоты, и там вот такими метровыми буквами: «Перон выполняет свой долг перед вами, а вы выполняете свой долг перед Пероном?» Представляете, дои Хиль? Всякий раз, когда я теперь выхожу из дому, меня спрашивают, выполняю ли я свой долг перед Пероном. Просто ужас. А вы знаете, дон Хиль?
– Что именно, донья инфанта?
– У нас скоро будет революция, вот увидите, – сказала Беатрис, таинственно понижая голос.
– Да ну? Откуда же у вас такие сведения? Уж не ездите ли вы в Монтевидео?
– Нет, я не езжу, у нас в классе у одной девочки старший брат гардемарин в Рио-Сантьяго, и он говорит, что на флоте сейчас такое брожение, что…
– Послушайте, за подобные разговоры на улице вас следует хорошенько отодрать за уши, ясно? А на месте этого гардемарина я устроил бы сестричке такую трепку, что она запомнила бы на всю жизнь.
– О, – Беатрис пожала плечами, – я ведь об этом никому не рассказываю, и она тоже… А вам хочется, чтобы была революция?
– Смотря какая, донья инфанта, смотря какая.
– Ой, а мне страшно хочется – неважно кто, лишь бы не диктатура! У нас в лицее один профессор говорит, что если Почо продержится у власти еще пару лет, то у нас будет не лучше, чем в Доминиканской Республике…
– Слушайте, хватит дурака валять, я сказал! Это не ваш номер?
Беатрис прищурилась на приближающийся троллейбус и мотнула головой:
– Нет, это триста семнадцать. Вон, за ним, кажется, мой. Ну, я рада была вас видеть, дон Хиль! Если заболею, приду к вам.
– Приходите, приходите, – кивнул Хиль, – уж тогда-то я сразу посчитаюсь с вами за все.
– Не стоит, – засмеялась Беатрис, подавая ему руку. – Вообще я не такая уж плохая, серьезно. Я иногда произвожу невыгодное впечатление… По крайней мере, так говорит мисс Пэйдж.
– Это кто? – поинтересовался Хиль, не выпуская ее руки из своей и чувствуя тепло сквозь тонкую кожу перчатки.
– Мисс Пэйдж? Она живет с нами – моя бывшая гувернантка, а теперь что-то вроде дуэньи. До свиданья, дон Хиль. Вы встречаетесь с Пико?
– Иногда, – кивнул он, подсаживая ее на подножку троллейбуса.
– Держите связь через него, – уже изнутри крикнула Беатрис, – может быть, устроим какое-нибудь sarao![18]18
Вечеринка (исп.).
[Закрыть] До свиданья!
4
Да, теперь он ясно видел, что не давало ему работать этой осенью, что помешало закончить последнюю картину – тех самых обедающих пеонов. Сомнение в правильности избранного пути прокралось в его сердце гораздо раньше, чем он осознал это рассудком и сумел выразить в конкретных словах. Возможно, это сомнение тайно отравило его еще до того, как он встретил Брэдли, до их разговора и до сделки с Руффо; возможно, именно оно – еще таившееся в подсознании – и сделало возможной эту сделку.
