Текст книги "Атаман. Гексалогия"
Автор книги: Юрий Корчевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 73 (всего у книги 97 страниц)
Вгляделся: лежит кто‑то в драном халате.
Я обошел куст. Нет, этот уже не пырнет. Под головой расплывалась кровавая лужа.
Присев, я осмотрел лесок вокруг. Никакого движения и звуков. Господи, а как же Вася?
Я ринулся на дорогу и лишь успел увидеть, как за поворотом лесной дороги быстро удалялось несколько всадников. Ни Василия, ни его коня на дороге видно не было!
Я вскочил на своего коня и кинулся вдогонку. Твою мать! Увлекся своими думами, своей персоной и начисто забыл о парне. А он ехал в спокойствии – неопытен еще, и на мое предостережение даже среагировать не успел. Вот и попал в плен.
То, что он захвачен и жив, я не сомневался. Если бы убили, он так и лежал бы на дороге, но тела не было. А татарским дозорным – какой резон тащить с собой убитого? Явно делали засаду с целью взять «языка», да живым. Напрашивался же Федька‑заноза в сопровождение. «Экий я самонадеянный дурак, что поехал в ставку без ратников». Да и князь Оболенский предупреждал о бдительности, – запоздало корил я себя. Одно немного успокаивало – предсказание Книги судеб, по которому не суждено Василию пока умереть. Однако – утешение слабое. Надо вызволять сына! Мысли лихорадочно скакали: «Что делать? Сколько похитителей? Как отбить парня?» Я нахлестывал коня.
Открылся прямой участок дороги. Далеко впереди видны растворяющиеся в пыли силуэты всадников. Похоже, их не больше трех. На вылазки больше трех‑пяти они и не ходят: попробуй‑ка проникнуть в тыл десятком конных, да так, чтобы не заметил никто, не всполошился. Не в бой ведь идут.
От бешеной скачки мой конь начал хрипеть. «Потерпи еще немного! – умолял я коня. – Вот нагоним супостатов – дам отдохнуть вволю!» Куда же они скачут? Или недалеко их основной отряд стоит? Тогда я пропал. Но и бросать преследование никак не возможно – сын у них. С добычей крымчаки церемониться не будут – оглушили или арканом с лошади сорвали, а дальше – кляп в рог, руки связать, перекинуть на спину лошади – минутное дело.
Впереди должны быть дозорные из вологодского ополчения. Я их видел, когда к главному воеводе ехал. До них версты три‑четыре.
Меж тем расстояние до крымчаков медленно сокращалось. Оно и не удивительно, их лошаденки помельче моей.
Татары заметили погоню.
От них отделился всадник и повернул мне навстречу. Думают задержать, а сами тем временем свернут куда‑нибудь, ищи тогда ветра в поле!
Не выйдет! Я вытащил из‑за пояса второй пистолет, взвел курок. Татарин уже близко, наклонился к шее коня, руку с саблей вниз опустил. Не визжит по татарскому обыкновению, пытаясь запугать противника еще до боя.
Мы стремительно сближались. Осталось пятнадцать метров, десять… Татарин привстал на стременах, готовясь нанести удар.
Я вскинул пистолет и выстрелил с пяти метров ему прямо в лицо. Даже оборачиваться не стал во след пронесшейся мимо лошади со всадником. После заряда картечи в лицо – почти в упор – не выживает никто.
Я хлестанул коня плеткой, хотя он и так старался – несся, едва касаясь копытами земли.
Все ближе и ближе татары. Увидели, на небольшой развилке дороги неожиданно разделились. Я свернул за тем, у кого поперек седла виднелась ноша. Татарин выскочил к реке, остановился, сбросил тело сына на землю и соскочил с коня сам. Когда я подскакал, он держал нож у груди Василия.
– Уйди, урус, и я его не убью.
– Если я уйду, ты его к татарам увезешь, а это – мой ратник.
– Одним ратником больше, одним меньше, какая тебе забота?
Вот собака, по‑русски чисто говорит, без акцента. Хотя на внешность – типичный крымчак. Узковатые глаза, желтоватое, продубленное солнцем лицо, вислые усы.
Я шагнул к нему, держа в руке саблю.
– Убьешь ратника – самого порублю на куски, саблю вытащить не успеешь. Что твой нож против моей сабли?
– Уйди! – завизжал татарин.
Я медленно подходил, двигаясь по сантиметру. Татарин неожиданно схватил Василия поперек тела, заорал:
– Сдохни, неверный!
И швырнул Василия в реку.
Кровь вскипела у меня в жилах. Сука! Он же связанный и с кляпом во рту! Захлебнется!
Я кинулся к татарину и в ярости отрубил ему руку с ножом и обратным ходом сабли распорол бок так, что вывалились кишки. Отбросил саблю и, как был, в сапогах и кольчуге, бросился в воду.
Василия уже не было видно. Метрах в пяти над водой показалась вздувшаяся пола кафтана.
Отталкиваясь ногами от дна, благо было мелко – по пояс, я в несколько прыжков добрался до сына, ухватил его за одежду и выбросил на берег. Оскальзываясь на траве, выбрался сам.
Первым делом вырвал кляп изо рта, разрезал руты на руках, перевернул его на живот, присел на одно колено и, приподняв, животом уложил парня на бедро. Изо рта его хлынула вода.
Я положил Василия на спину, зажал нос, припал к губам и вдохнул в него воздух, потом еще, и еще… Щеки у парня порозовели, он закашлялся и открыл помутневшие глаза.
– Отец, где татары?
– Ушел один, – зло бросил я.
– Меня же арканом с лошади стащили! – виноватым голосом сказал Василий. Он крутил головой, ощупывая на шее следы от веревки.
– Эка, с кем не бывает! На меня тоже аркан накинули.
– Как же ты освободился?
– Саблей успел перерезать.
– А я и дотянуться до нее не успел.
– Ну, давай – вставай, и в следующий раз быстрее будь, я могу рядом не оказаться.
Я не собирался его ругать – был рад, что удалось освободить сына из цепких татарских лап.
– А конь твой где?
– На нем другой татарин ехал.
Я сплюнул с досады. Сабли и пояса на сыне тоже не было – успели снять.
Ладно, черт с ней, с саблей, хотя и жалко – не из простых была, выбирал лучшее.
Я усадил сына на своего коня, сам попытался поймать коня татарского. Но не тут‑то было! При моем приближении он отбегал в сторону – я был для него чужаком. Ну, ничего не по‑ делаешь, фактически у нас остался один конь на двоих.
Ладно, добраться бы до лагеря вологодского ополчения, там Плещеев даст лошадь. Хуже, если снова встретятся татары по дороге: оба пистолета разряжены, запасной порох в мешочке на поясе вымок после купания в реке, сабля и та – одна на двоих.
Мы прошли около версты, когда из кустов нас окликнули:
– Стой!
Я схватился за саблю.
Но из кустов раздалось:
– Сабельку‑то опусти, боярин. Мы тебя сразу признали, как ты только появился. Свои мы, дозор вологодский. Ты пошто пеший?
– Татары напали, лошадь у новика моего увели.
– Это где же? – удивились в кустах.
На дорогу выехали трое конных.
– Верстах в трех отсюда. А что, выстрелы были не слышны?
– Думали – показалось.
– Лазутчики татарские рыщут, не иначе кого в плен взять хотят, о силах наших вызнать.
– Надо Плещееву доложить.
– И побыстрее, не ровен час – захватят еще кого. Надо бы лес прочесать.
– Это уж как воевода решит.
До лагеря было недалеко, и вскоре я уже сам рассказывал Плещееву о нападении. Тот аж зубами заскрипел.
– Наглецы, под носом у нас промышляют. Сейчас же одну сотню подниму, пусть все в округе прочешут. Лошадь тебе дам, при случае – вернешь.
Мы поскакали в свой лагерь.
Когда Федька принимал у Василия лошадь, то удивился:
– Василий, ты же уезжал на Ветерке? Лошадь‑то, никак, чужая?
– Чужая, Федор, – ответил я за сына. – Василия без малого крымчаки в полон не взяли. Найди ему оружие получше – саблю, нож да пояс справный.
– Сделаю, боярин. Эка, не повезло парню.
– Это еще как сказать – не в плену ведь и живой. А сабля и лошадь – дело наживное.
Я собрал бояр и в двух словах рассказал о лазутчиках татарских.
– Кто хочет со мной на вылазку? Дело добровольное, никого не понуждаю. Думаю, где‑то рядом силы татарские собираются. Лазутчики не иначе как «языка» взять хотели. Далеко от основного отряда они не уходят. Вот и надо прощупать – где тот отряд, велик ли?
Вызвались все. Меня охватила гордость за своих конных. «Молодцы!» Однако и оголять лагерь не гоже. Вдруг – нападение?
Я оставил за себя боярина Денисия, как товарища воеводы и как наиболее опытного ратника. Со мной пошли две сотни конных, и в их числе – моя десятка вологодская. Вновь принятых холопов я не брал – выучки нет, полягут почем зря.
Василий уже надел новый пояс с ножом и саблей. Я непременно хотел взять и его с собой: пусть поучаствует в разведке, а выдастся – и в бою, в силу свою поверит – срубит хоть одного татарина. Оставь его сейчас в лагере – сломается парень, бояться будет.
Я перезарядил пистолеты, взял свежего пороха. Напомнил десятку проверить и взять с собой мушкеты.
Мушкет при столкновении с противником – средство сильное. Залп – и куча раненых и убитых, да и моральное, психологическое давление огненного боя на врага мощное. У татар огнестрельного оружия не было – луки со стрелами да сабли. Боялись ли они его применять или, может быть, больше полагались на привычное оружие, которым воевали еще их отцы и деды? К тому же тяжеловаты мушкеты, в бою хороши только коли картечью заряжены: точность боя пулей невелика – стволы‑то не нарезные. И еще один недостаток – осечек многовато. На десяток выстрелов – две‑три осечки. Хорошо, если противник далеко, успеешь курок взвести да свежего пороха на полку у замка подсыпать. А в ближнем бою – так там одна надежда на саблю и остается, да на удачу еще, коли благоволит она тебе. Потому всадники других десятков, кроме сабель, при луках были, а когда внапуск на строй врага шли – копья применяли.
Сейчас предстояло провести разведку в ближнем порубежье. И тихо подойти к татарам. Лучше застать их врасплох, не готовыми к бою. А уж тогда только броском бой завязать, «потравить» неприятеля, рассеять по оврагам и перелескам да подмогу вызвать, или – порубить всех, если сил своих хватит. Не исключал я и возможность заманить на засаду, под «огненный бой», бегством притворным. Ну, обстановка покажет. А пока я знал – обнаружить неприятеля и подойти незамеченными будет непросто – воевать в степи они умеют. И пока неизвестно – много ли их переправилось через Оку с того берега?
Мы выехали колонной, пересекли речку вброд. Куда вести конников? Я даже приблизительно не представлял, где могут быть сейчас крымчаки. Идти в сторону вологодцев? Смысла нет: после моего появления Плещеев наверняка сотню‑две конных выслал. А направлюсь‑ка я влево, за холмы.
Так и сделал. Выслал вперед троих дозорных, чтобы упредить успели, коли татар заметят. Наказал скрытно ехать, не шуметь – не дать себя обнаружить.
И едва мы проехали версты три, как они во весь опор назад летят.
– Татары! Сотни полторы, лагерем стоят и подвод много.
– Как же вы их узрели?
– Берег высокий, а они на лугу стан разбили. Вот и улыбнулась удача.
– Вас их дозоры не заметили?
Вроде нет.
– Нарисуй на земле.
Бояре столпились вокруг нас, и дозорный довольно четко набросал на пыли прутиком – где река, где луг с татарами, где табун расположили.
– Вот что, мыслю я – надо зайти с двух сторон. Возьмем их в клещи, чтобы никто не ушел. Здесь берег высокий, в лоб на холмы они не попрут. В первую очередь надо со стороны их табуна зайти, чтобы их от лошадей отсечь.
Я обернулся к боярам, нашел глазами сотенного.
– Вельяминов, бери под свою руку сотню, иди в обход. Как готов будешь – шумни. А до поры – скрытно к ним подбирайся.
– Чем?
– Пистоль али мушкет есть?
– Пистоль есть.
– Вот и стрельни из него, для нас сигналом будет. Навалимся с двух сторон. Коли удастся их к лошадям не пустить, все должно получиться. Пеший татарин – не боец. С Богом!
Вельяминов с сотней ушел. Стук копыт вскоре стих.
Мы отошли по дороге назад на полверсты, спустились с берега, пересекли реку и повернули направо. Теперь двигались по лесу. Ехали осторожно, стараясь не шуметь. Когда завиднелась опушка, встали.
Я обратился к своему десятку.
– Вот что, хлопцы. Как только сигнал услышите, все дружно вперед. По скоплениям татар – сразу огонь из мушкетов. Пусть не убьем, зато раним многих. Уже легче будет другим конным бой вести. Остальных – саблями. Не щадить никого, пленных не брать. Понятно?
Кивнули.
Стояли долго – не меньше часа, ждали сигнала Вельяминова. Выстрел ударил неожиданно.
Сотня рванулась вперед.
В татарском лагере удара не ожидали. Дозорные‑то их за дорогами смотрели, да потому и проглядели – мы со стороны леса подошли. Подскакали поближе, с тридцати метров из мушкетов ударили по мечущимся в панике крымчакам. Вопли, крики, стоны. Попытались татары за возами укрыться, да с другой стороны уже сотня Вельяминова напирает.
Поняли татары, что они в ловушке, и что к лошадям не пробиться. Дрались отчаянно, осознавая – последний их час пробил. Да разве устоять пешему против конного! За полчаса и порубили всех. Некоторые пытались через реку уйти, так догнали их. Никто, ни один человек не вырвался из ловушки. Раненых добили.
Все перевели дух и вдруг, не сговариваясь, кинулись к подводам. Я и останавливать ратников не стал.
Подводы были полны мешками с горохом, Репой, сушеным мясом и рыбой, много было и Домашней утвари.
– Продукты не трогать! Все на пропитание ополченцам оставим. А остальное – по жребию поделим.
Одно немало омрачало – были и у нас погибшие и раненые. Убитых своих схоронили здесь, на высоком берегу. Поклонились воины, прощаясь с товарищами, погибшими за государево дело, за землю свою. Приметили могилу; выпадет еще раз здесь быть – крест христианский героям воздвигнем.
А теперь возвращаться надо, чтоб засветло с медленным обозом добраться, раненых на телегах не растрясти.
Возвращались уже в сумерках.
– Ну как, Василий? Удалось тебе кого‑ нибудь из татар срубить?
Ответил Федька.
– Он, как берсерк, в толпу их влетел. Саблей крушил, как заводной. Я уж и сам опасался приближаться. Ты на кафтан его, боярин, взгляни. Весь в крови, а на самом – и царапины нету!
– Молодец, Василий! Не посрамил отца да честь боярскую!
В лагере с нетерпением ждали нашего возвращения. Мало того что мы вернулись в лагерь с малыми потерями, так еще и обоз трофеев пригнали. Раздали сразу кашеварам мешок гороха, мяса сушеного, и вскоре поплыл над станом ароматный запах. А то ведь поднадоела всем перловка. А горох еще щедро приправили салом.
Пока варилась в котлах еда – а на дровах над костром да в большом котле приготовить – дело долгое, ратники обменивались впечатлениями от боя. У всех было приподнятое настроение – татарву бьем, и пока успешно, помаленьку трофеи множатся. Почему бы и не быть радости? Жив, здоров, сыт – много ли воину в походе надо?
Вкушая ужин из трофейных продуктов, мы все подняли по чаше вина за упокой души погибших товарищей. И закончили вечер благодарственным молебном Господу о победе над иноземцами, за успех государева дела.
Сон свалил уставших воинов, и только дозоры на подступах к бивуаку бдели, перекрикиваясь в тишине ночного леса.
Из шалашей доносился храп сотен ратников, где‑то, совсем близко, ухал филин. Я поправил кошму, укрывавшую безмятежно спавшего Василия, и провалился в дрему.
Ну а поутру началась так ожидаемая всеми дележка трофеев. Мы опять бросали жребий, и никто не был в обиде.
Часа через два после подъема послышался отдаленный гром пушек. Все перекрестились. Не иначе – татары вновь в бой пошли.
Ратники непроизвольно потянулись к оружию, надели кольчуги и шлемы. Я же выслал дополнительные дозоры и усилил охрану бивуака. Ежели побегут крымчаки, как прошлый раз, – упредят. Здесь добивать станем. А коли "е повезет основным силам русских, и побьют их татары, будем здесь стоять до последнего.
Долго громыхали пушки, но потом пальба стихла. А к вечеру гонец от главного воеводы
прискакал. Только ворота проехал, как заорал во все горло:
– Победа! Наша взяла!
Ратники, услышав радостную весть, восторженно завопили. Теперь все знали: раз уж побили татар в сражении, то и нам здесь недолго сидеть. И правда: через два дня главный воевода Василий Одоевский вызвал меня через гонца. На этот раз я взял с собой свой десяток для охраны.
Еще издалека мы увидели, что в княжеском лагере было многолюдно. У шатра толпились бояре, жадно расспрашивая подробности битвы.
Князь Одоевский вышел из шатра, вскинул руки в приветствии собравшимся воеводам.
– Победа, други мои боевые! Татары бегут! Но они еще сильны, грабят и осаждают города за Окой. Посему – каждому подойти, получить новое задание.
Мне выпало со своим полком к Зарайску идти. Далековато! Для конницы – несколько дневных переходов, а вот пешим ратникам – замучаешься ноги топтать да пыль глотать. Однако выбирать не приходилось.
Вернулся я в свой полк, в воинский стан, с грустью оглядел наш устроенный бивуак. Жалко покидать уже привычное, обжитое место – взять хотя бы тот же частокол – сколько сил надо было приложить, чтобы его возвести.
Я собрал бояр, объявил им, что утром снимаемся и идем под Зарайск, осажденный отступающими татарами. К моему удивлению, бояре новость встретили безразлично – в Зарайск так в Зарайск. Государь да князья‑воеводы лучшезнают, где полку стоять или воевать.
Утро было суматошным.
После завтрака я начал формировать походную колонну. Дорогу я представлял смутно, да выручил один из бояр, проживавший ранее в здешних местах. Он‑то и пошел в головном дозоре.
Первыми двинулись пешцы, за ними – конники, а затем уже потянулся выросший обоз. На подводах лежало запасное оружие, провиант и взятые трофеи.
К вечеру, едва я объявил привал с ночевкой, пешие повалились на траву. Воин в зрелых годах снял сапоги и, сидя на траве, разминал ступни.
– Веришь, боярин, ноги гудят, – сказал он мне, когда я проезжал мимо.
– Верю, служивый. Ноги не сбил ли?
– Левую кажись, малость.
– Пока видно, поищи подорожник, приложи. Худо будет, коль идти не сможешь. Тогда десятнику скажи да у обоза держись. Путь долгий еще. Держись!
Пока кашевары разводили огонь да готовили, многие уснули, не дождавшись ужина. Поскольку конным было полегче на марше, в дозоры заступили именно они.
Через несколько дней пути, когда мы, уставшие и насквозь пропыленные, выехали из леса на
опушку, то увидели вдали старинный город Арайск.
Я заметил, как от них отделился одинокий всадник, видимо – гонец, и помчался к осаждавшим город татарам. Мне думается, что татары первоначально приняли нас за небольшой отряд русских, случайно вышедший на город. Но по мере того как весь полк выходил из леса и разворачивался во фронт перед опушкой, их пыл угас, и татарская полусотня, развернувшись, бросилась назад.
Я не отдавал приказа на преследование. Это могло быть и любимой уловкой татарской. Сымитируют бегство и заманят в ловушку, под удар превосходящих сил в засаде. Нельзя спешить, надо сначала оглядеться, разведать – сколько татар и где стоят их основные силы?
Вот я и послал конных лазутчиков с наказом – обойти город и по возможности прикинуть силы противника. Узнать бы еще, что с городом, сколько там защитников и сколько они смогут еще продержаться. А там и ударить можно. Татарам по‑любому сейчас придется воевать на два фронта: держать осаду и остерегаться нашего удара им в тыл, стало быть – давление на город ослабнет.
Пока лазутчики разведывали обстановку, пешцы порубили деревья, устроив нечто вроде частокола перед нашим порядком. Вздумают татары сейчас ударить, не сразу прорвутся: перед ними – заостренные, вкопанные в землю бревна, сзади нас – лес.
Мы развели костры, приготовили еду. После марша надо подкрепиться. Голодный ратник плохой воин.
Вернулись несколько групп лазутчиков. Одна из групп притащила пленного татарина. Прямо подарок! «Язык» – это ценно.
Сразу собрались бояре, из ратников нашли толмача, знающего татарский язык. Начали допрос. Татарин не запирался. Хоть и знал не много, но обстановку позволил прояснить.
Оказалось, что город осаждают три сотни, сумевшие уйти после разгрома основного татарского войска под Коломной. Настроение у татар – хуже некуда, упадническое: есть нечего, все деревни вокруг города разграблены еще ранее, когда татары шли к Москве. Город не сдается, а с появлением моего полка татар охватывает тревога: а ну как это лишь головная часть большого русского войска?
Когда татарина «выпотрошили», вызнав все, что нам было надо, один из бояр сказал:
– Пора его повесить!
А у меня в голове созрел другой план.
– Нет, отправим его назад. Пусть мурзе своему передаст, что я даю ему время до заката солнца, чтобы уйти. Пусть думают, что завтра с утра на приступ пойду – с пушками и войском великим. Щадить не станем никого и пленных брать не будем. Толмач, переведи!
Татарин выслушал, кивнул. Я указал взглядом на руки – толмач разрезал ему веревку на Руках и вывел за наш стан.
Пока они шли, татарин вертел головой. Вой‑ Нов было много, и татарин это видел. Вот пусть поделится увиденным с мурзой.
Долго еще виднелась одиноко бредупщя в сторону города фигура татарина. Сначала он часто оборачивался, не веря, что свободен, и ему не пустят стрелу в спину, но скоро скрылся вдали.
А часа через три мы увидели удивительную картину – татары собирались, садились на лошадей и уходили. До заката было еще далеко, но, видимо, мурза татарский не захотел рисковать.
Я отдал распоряжение конным дозорным проследить – ушли ли татары, не очередная ли это татарская хитрость? Построил пешцев, и в боевом порядке мы пошли к городу.
Дозоры вернулись, сказав, что татары ушли, и их разъездов не видно.
Когда до города оставалось всего сто метров, ворота распахнулись и навстречу нам высыпали жители. Изможденные осадой, многие – с повязками на ранах, они со слезами радости встречали моих ратников. Оказывается, осада началась месяц назад. За это время подъели запасы провизии. Татары обложили Зарайск плотным кольцом и не один раз пытались штурмовать город, но защитники устояли.
Я подивился про себя – почему татары не сожгли город? Вероятно, они рассчитывали взять его штурмом, поживиться трофеями и увести жителей в полон. Не удалось!
Чтобы поддержать жителей, пришлось с обоза отдать весь трофейный горох и перловку.
На ночь мы разбили лагерь у стен города. В самом городе, может быть, и было спокойно, но ратники расположились бы в избах – поди их собери, да и жители наверняка бы нашли, чем их напоить – пивом или твореным вином. Продукты‑то жители съели, а вот спиртное в подвалах еще поди осталось.
С утра я послал к главному воеводе Одоевскому гонца с донесением о снятии осады с Зарайска и уходе татар. А в ответ гонец привез указание возвращаться в Коломну. Похоже, война заканчивалась.
Мы собирались не спеша и вышли на Коломну уже за полдень.
Возвращаться обратно было веселее – не довлела неопределенность: что впереди? С каждой верстой все ближе Коломна, за нею – Москва, так до Вологды и доберемся. Скоро вернемся домой, да с такими трофеями!
Я ехал с конными и знаменщиками впереди колонны, выслав передовой дозор. Колонна растянулась по степной дороге. Обоз в конце, под охраной Денисия. С ним за тыл наш я был спокоен.
Проехали рощу. Взору открылось заброшенное поле с поникшими на солнце перезревшими колосьями ржи. Показалась деревенька. Мы увидели следы набега татар: свечками чернели остовы печей, на пепелищах сожженных изб, среди обугленных останков, копались и сновали бабы. Около двух уцелевших изб стучал топор – угрюмый мужик правил изгородь. Другой мужик на тощей лошаденке тащил жердины.
Завидев воинов и стяг с крестом, крестьяне прикладывали загорелые ладони козырьком ко лбу, узнавали: «Свои едут!», и крестили нас вослед. Обозные – чем уж было – делились с погорельцами. А вездесущие босоногие мальчишки пристраивались к конникам и, с интересом разглядывая доспехи и оружие, бежали за нами до околицы.
Перевалили за холм. Перед нами открылась уходящая вниз долина с леском на горизонте. Сверкнула на солнце лента небольшой реки. Нам было хорошо видно, как далеко впереди приближались к лесу наши дозорные. Вдруг они остановились. Один из них развернул коня и поскакал назад, к нам.
Я насторожился. Обернувшись, поднял руку.
– Сто‑о‑ой!
Мою команду тут же передали по колонне.
Я подозвал сотенного Афанасия:
– Проверить оружие! Рысью – за мной!
Мы с полусотней помчались навстречу дозорному. Вот он осадил лошадь и остановился.
– Воевода, в леске мужики татар беглых окружили, кольями бьют ужасть как!
Теперь мы уже и сами слышали жуткий вой, гортанные крики татар и русскую ругань.
Я посмотрел на своих конных.
– Подможем православным, боярин? – спросил с задором Федька‑заноза.
Да‑а‑а! А я‑то думал, что все – покончили с басурманами в порубежье. Ан‑нет, не все еще удрали, для кого‑то – вона как все оборачивается!
Я послал конного к стоящей колонне – передать, чтобы усилили охранение: не ровен час, налетят крымчаки на обоз – им терять нечего.
– Всем внимание! Развернуться в цепь, плотный ряд! Луки – приготовить, сабли наголо, за мной! – крикнул я, сложив рупором ладони.
Конники кипели от нетерпения, желая поскорей сразиться с басурманами.
Мы подскакали к лесу, углубились в чащу – здесь движению мешали деревья, выехали к опушке и… остановились.
В лощине, полого спускающейся к речке, метались татарские воины, пытаясь защититься от наседавших мужиков – без своих лошадок, в разодранных халатах. Колчаны были пусты – видно, стрелы давно кончились. Татары отчаянно размахивали саблями и ножами – да что проку? Рассвирепевшие мужики пронзали очередную жертву кольями – спереди и сзади, справа и слева, и добивали на земле ножами и топорами. Много сраженных крымчаков корчилось в агонии; рядом валялись выбитые сабли и ножи. Кто‑ то еще пытался устоять на ногах, закрываясь руками от ударов рук, ног, кольев, а больше – катались по земле, сцепившись с косматыми мужиками. Татары визжали, рычали, пытались кусаться.
Крестьяне крушили все направо и налево – жестоко, остервенело. «Бей его! У, собака! В зубы его, Трифон! Уй‑е! А‑а‑а! Ы‑ых!» – кричали мужики, огревая крымчаков всем, что подворачивалось под руку. В ход шли оглобли, колья, жердины, косы и топоры. Крики, стоны и глухие удары эхом множились в чаще.
При нашем приближении расправа мужиков над татарами только усилилась. Похоже, вмешательство конников уже и не требовалось. Мы стояли и смотрели, как изливается гнев народный, но были готовы при надобности прийти на помощь – руки держали на рукоятях сабель.
Какой‑то дюжий молодец свалил дородного татарина в кожаной рубахе с вшитыми металлическими бляшками, стянул с него шлем и дубасил его по голове этим шлемом. Двое других взяли в оборот толстого, блестящего от брони, татарина – опрокинув на спину, мутузили его огромными кулачищами.
Один крымчак сумел‑таки вырваться и побежал вверх по склону в сторону леса. Преследуемый целой толпой, он попытался найти спасение на березе. Какое там! Набросили вожжи, дернули – и он кулем свалился вниз, только ноги мелькнули в воздухе.
Положение татар было плачевным. Они оказались в узком мешке: со стороны леса мужики наседали, а теперь еще и мы подошли. За ними – речка. Кому удавалось вырваться, как очумелые, бросались к ней, надеясь спастись бегством. Но низина в этом месте была заболоченной из‑за ключей, бивших на берегу – на самой границе земли и воды. Мужики прижимали отступавших татар к берегу, колеблющемуся под ногами, и они увязали в илистой жиже, без всякой надежды выбраться.
Ждать исхода схватки пришлось недолго. Вот и у реки татар добили. Никто не спасся. Рас‑ паленные боем мужики, тяжело дыша и сверкая глазами, поднимались с земли, отряхивая порты от налипших листьев и мусора, собирались вокруг воинов.
Я вышел вперед.
– Все видели, что будет с теми, кто ступил на землю русскую с мыслями подлыми, с огнем и кровью? Ударили войском, навалились миром – и где теперь дерзкие, воинственные и чванливые крымчаки? Я благодарю всех – помогли покончить с нехристями, охочими до грабежей и наживы. Благоденствия вам, православные! – поклонился я всем.
– По коням! – скомандовал я, и мы поскакали к ожидавшей нас на дороге колонне, чтобы продолжить движение к главному стану нашего войска.
В стане главного воеводы было пустовато.
Когда я вошел в шатер и поприветствовал князя Одоевского, он предложил присесть.
– Ну что, Георгий, враг ушел несолоно хлебавши. Война закончена, государь распорядился распустить полк. Теперь тебе да боярам твоим путь через Москву. В Разрядный приказ знамя полка сдашь да воеводскую отписку подготовь, дьяку представишь. В приказе жалованье получить надо. А уж опосля – по Домам. Не ожидал, что ты с честью полком командовать сможешь. Одно дело – десяток боярский в сечу водить, и совсем другое – полк. Молодец! Государю все обскажу. И что татар побил, сам малой кровью откупившись. Так и впредь воевать надо. Долго не задерживаю, понимаю – устал. Да и у меня дел невпроворот. Свидимся еще.
Я откланялся.
Полк мой остановился на ночлег здесь же, в главном лагере. Я собрал бояр, поблагодарил бояр и воинство за верность долгу, усердие в деле государевом, за храбрость. И обрадовал, что война закончена, государь ополчение по домам распускает. Сообщение было встречено с ликованием.
Напоследок я дал задание боярам – о дружинах своих заботиться, подготовкой воинов заняться, у кого слабыми оказались, про доспехи и вооружение помнить. Обещал в Москве о пушках для полка договориться – чтобы людей для наряда пушечного готовили.
Я собрал свой дружину и людей знаменных – им следовало со мной до приказа быть, и мы выступили в столицу.
До Москвы мы добирались долго – сдерживали пешие ратники, да еще и дороги оказались забиты войсками, идущими из Коломны.
Мы въехали в белокаменную уставшие, и – сразу в Разрядный приказ. В здании было много служивых. Нашли комнату дьяка. Знаменщики вошли со знаменем. Я опустился на колено, прикоснулся губами к краю полотнища и передал стяг дьяку. Священная хоругвь будет храниться в палатах до следующих сборов. Однако если война случится, получим мы уже другое знамя. Так делали при государе Василии, чтобы неприятель в бою не знал заранее – что за полк перед ним.
Рассказал коротко дьяку о проблемах воеводских, про пушки и пищали. Осталось отписку воеводскую готовить, позже составлю и передам.
Вышли от дьяка в шумный зал – приказ напоминал растревоженный улей: сновали писари, подьячие, толпились бояре, ожидавшие жалованья. Дошла очередь и до меня. Я получил жалованье, вздохнул облегченно, и мы в этот же день, хотя и наступил вечер, выехали из шумной столицы.
Ехали до первого постоялого двора, надеясь на человеческий отдых – в постелях, но двор оказался забит до отказа такими же ратниками, как и мы.
– Ну что, други, будем искать другой постоялый двор?
– А может – ну его к черту? Месяц на земле спали, поспим еще, – предложил Федька‑ заноза.
Отъехав с пару верст, мы нашли отличное место на опушке леса, у реки. Расседлав и пустив пастись лошадей, мы улеглись на потники и уснули. Даже готовить еду никто не захотел.
Зато утром развели костер и покушали обстоятельно, не спеша. И ехали также не быстро. Куда теперь спешить? Врагу дали отпор, трофеи взяты, жалованье получено. Холопы боевые в Уборке урожая участия не принимают. Можно и не торопиться.
