Текст книги "Атаман. Гексалогия"
Автор книги: Юрий Корчевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 97 страниц)
Показалась встречная телега. На облучке сидел крестьянин, одетый, несмотря на теплый денек, в зипун. Я остановил коня, поздоровался.
– Далеко ли до реки, земляк?
– Да тут, за горкой, не сворачивай никуда – прямо в нее и упрешься.
– Деревня или село там есть?
– Как не быть – большое село, одних домов два десятка да церковь.
– Спасибо, удачного дня. – И тебе того же.
Домочадцы мои от разговора проснулись, а я дернул вожжи, и мы тронулись дальше. Конь с трудом втянул телегу на взгорок, я даже спрыгнул с телеги и пошел рядом – ноги размять, телегу облегчить. Оглянувшись назад, я увидел вдалеке две точки, пыль. Не конные ли догоняют? Я взял коня под уздцы, завел в лес, сломал пару больших веток и прикрыл телегу сзади. Предупредил своих:
– Похоже, погоня! Сидите тихо, как мыши – и ни звука, что бы вы ни услышали. Даст Бог – обойдется, не повезет – уж с двумя‑то я справлюсь.
Схватил старую дерюжку, что валялась на облучке, накинул на себя, лицо вымазал грязью, натянул шапку по самые уши и в довершение снял с себя сапоги. Потом вышел на дорогу и медленно пошел навстречу приближающимся всадникам.
Теперь уж точно было видно, что на верховых не было красных стрелецких кафтанов. От сердца немного отлегло – не хотелось бы мне рубиться со стрельцами.
Похоже, я стал выглядеть, как престарелый нищий. Твою мать – а оружие? Кистень по‑прежнему был в рукаве, сабля висела на поясе. Я расстегнул пояс, достал саблю из ножен и положил в траву на обочине, рядом бросил нож в чехле. В случае необходимости можно было быстро дотянуться.
Всадники приблизились, и я узнал в них тех двух амбалов, что держали меня за руки в кабинете посадника. Во рту пересохло. Я сделал несколько шагов навстречу, отходя от телеги и от сабли на обочине. Конные подскакали, остановили коней.
– Эй, старче! Доброго утречка! Куда бредешь? Я откашлялся.
– В Нижний – в церковь, свечки поставить Николаю‑угоднику да молитвы воздать.
Я прямо не узнал свой голос – слабый, надтреснутый.
– Благое дело! Не поможешь ли? Не видал ли тут телегу с мужиком при сабле, а с ним – женку его и пацана?
– Нет, не видал – давно иду, с восхода.
Всадники заспорили: «Говорил же – на перекрестке налево поворачивать надо, а ты – на полночь. Вот и разминулись. Может, набрехал деревенщина, что видел таких».
Они развернулись и погнали копей назад. И в самом деле – за пару верст отсюда я проезжал перекресток. Не туда ли они помчались? Всадники уже вновь превратились в маленькие фигурки, скрылись в пыли. От сердца отлегло.
Я подобрал саблю, сунул ее в ножны, опоясался. Надо как‑то вернуться в прежнее состояние, а то мои домочадцы меня не узнают, испугаются. Я сбросил дерюжку, откашлялся, прочищая горло.
– Эй, все в порядке – уехали.
Я подошел к телеге, отбросил ветки и выкатил ее на дорогу. Пока мы стояли, конь времени даром не терял и подъел траву, выкосив небольшой лужок. Молодец – чует, что не всегда его будут вовремя и досыта кормить.
После небольшой передышки конь потянул телегу бодрее – тем более что вскоре дорога пошла под горку, а за поворотом открылась широкая лента реки. Волга! У пристани перед небольшим сельцом стояло судно, люди таскали на судно мешки. Очень удачно!
Добрались мы до судна быстро: это был большой ушкуй, из тех, которые не только по реке, но и по морю ходят. С купцом, владельцем судна я договорился быстро. На корме даже нашлась малюсенькая каюта – в самый раз для ценностей, да и Лену с Васькой на случай непогоды укрыть. Мне там места не хватало.
Я завел под уздцы упирающегося коня по сходням, матросы подняли на палубу телегу. Пока они таскали на борт мешки, я перегрузил узлы и ценности в каюту.
Вскоре судно отчалило, и я вздохнул с облегчением.
Купец подрядился доставить меня с грузом, людьми и конем до Костромы, да к тому же обеспечить питанием. Запросил немало, но я не торгуясь отсчитал из кошеля медяки, изрядно его облегчив. Теперь можно и расслабиться.
Лена ушла в каюту переодеться и привести себя в порядок. Васька вертелся на палубе, с интересом изучая судно. Я же растянулся на досках палубы, рядом с дверью каюты и погрузился в сон. Спать хотелось сильнее, чем есть.
Проснулся я далеко за полдень от запаха еды. Сразу потекли слюнки – ел‑то я в последний раз сутки назад, и после того – не на диване лежал, бока отлеживая. У мачты сидела на палубе вся команда и дружно орудовала ложками. Нам принесли отдельную большую миску каши с курятиной, порезанный крупными кусками хлеб. Тут же появилась Лена, а уж Васька давно прыгал рядом. По примеру команды мы уселись на палубу, поели. Миска опустела быстро. Вот балда! Сами‑то мы поели, а для коня я даже торбу с овсом не захватил впопыхах. Выход придумал быстро – на ночных стоянках стал выводить коня по сходням на берег. Не очень ночью и поест – темно все‑таки, но это лучше, чем несколько дней морить животное голодом.
Мы встали у борта – смотрели на проплывающие мимо берега, на встречные суда.
– Интересно‑то как! Я ведь никогда из Нижнего не выбиралась, хоть другие города посмотрю, – сказала Лена.
Я удивился:
– Прямо‑таки нигде и не бывала?
Лена покачала головой. Вмешался Васька:
– А я никогда на кораблях не плавал – здорово!
Делать было нечего, и мы почти до самого вечера любовались великой русской рекой. К вечеру от воды потянуло прохладой. Сначала Лена, а затем и Вася ушли в каютку.
Когда начало смеркаться, судно ткнулось носом в берег. Команда сбросила сходни, спустилась на берег. Дежурные стали разводить костер, а я свел на берег коня. Он, видно, проголодался, стал жадно щипать траву. Я лег неподалеку от костра, прислушался к разговору матросов. Сначала разговор был ни о чем – о мелком. Потом затронули войну. Государь осаждал Смоленск – пока безуспешно. Кто‑то спросил:
– А воеводой кто?
– Да Щеня, Даниил. Этот упорный, задумал чего – своего добьется.
– Не, робяты, тута пушки надобны, да побольше. Бывал я в том Смоленске – крепость знатная, стены – по два, а где и по три аршина.
Матросы притихли, и потом разговор пошел о торговых делах, цепах, погоде. Обычный треп.
Спать я улегся у костра. Здесь осталось двое дежурных, остальные матросы взошли на корабль. От костра тянуло дымком, было тепло. Сразу вспомнил свои боевые походы. Незаметно меня сморил сон.
Утром я умылся, затянул по сходням на палубу копя, который упирался – не хотел идти с твердой земли на зыбкую палубу. Матросы, глядя на мои мучения, смеялись.
Поели у костра. Лене с Васькой я положил еду в миску, принес в каюту. Оба спали сладким сном, и беспокоить я их не стал.
Так тянулись день за днем, и к исходу четвертого дня ушкуй причалил к пристани Костромы. Мы были единственными пассажирами, и нас выгрузили быстро.
Привязав коня поводьями к задку телеги, я сразу же пошел искать попутное судно. Нашел небольшой речной кораблик, идущий в Солигалич. Мне почти по пути, и мы быстро сговорились с кормчим.
Через полчаса конь и телега с грузом стояли на палубе. Никакой каюты здесь и в помине не было, но матросы натянули на носу холстину, и мы все втроем ночевали под пей.
Утром проснулись от холода. От реки тянуло влагой, кораблик наш уже отчалил, и под парусом резво шел вверх по притоку Волги – реке Костроме. Места на кораблике не было, экипаж – всего четыре человека, и телега с лошадью занимала чуть ли не половину палубы.
Кушала команда только утром и вечером, разводя костер на стоянках. Поэтому мы с большим наслаждением после трех дней плавания сошли у селения Буй. Сутки провели на постоялом дворе, отъедались сами и кормили коня. За время ночных выпасов он слегка исхудал, и я опасался – как он потянет тяжелую телегу. Конь исправно хрумкал овсом, отдыхал. Мы отсыпались в теплой и сухой комнате, заказывая еду в номер, – я опасался оставлять ценности.
Утречком я запряг коня, все вместе перенесли вещи и тронулись в путь.
Август подошел к концу, а поскольку мы двигались на север, ощутимо похолодало. Как бы не пришлось покупать но дороге теплые вещи. Лена захватила с собой в узле мне суконный кафтан, себе чего‑то, но у Васи были только рубашка и штаны. Приобрести в Нижнем теплую одежду мы еще не успели.
За пару дней мы добрались до Вахтоги, остановились на постоялом дворе.
Переночевав, я снабдил Лену деньгами и отправил с Васей на торг: надо было одевать парня. И вовремя – утром трава побелела от первого заморозка. Да, это не Нижний – здесь чувствуется дыхание близкого Севера.
Вернулись они довольные – удалось купить кафтанчик по росту и меховую безрукавку из овчины. На первое время хватит, а в Вологде купим все, что потребуется.
Передохнув, на следующий день мы тронулись дальше. Солнце пряталось за тучи, даже днем было совсем не жарко. Я беспокоился – не пошел бы дождь. Тогда дороги развезет, и хоть плачь: даже верховой пробивался через грязь с трудом, а с моей тяжеленной телегой совсем беда будет.
Но пока везло – наступавшая осень была сухой.
В попутной деревеньке, в кузнице у дороги сменили подковы коню и лопнувшую шину на колесе. Шиной называлась железная полоса на деревянном ободе. Кузнец еще и густо смазал дегтем ступицы, покачал головой.
– Что же ты, хозяин, колеса не смазываешь? Груз тяжелый, до Вологды ежели доберешься – свечку в церкви поставь.
Я расплатился, и мы двинулись дальше. Лес по обе стороны постепенно сменился: уже после Костромы сосен стало не видно – один тополь да береза, встречались дубы. Земля пошла влажная – ступишь на зеленую травку, а из‑под сапога вода проступает. Не иначе, болот вокруг полно – самое раздолье для нечисти. Я с тоской вспоминал воронежские земли – сухие, супесчаные. Там сосен вокруг полно, воздух чистый, не то что здесь: волглый, тиной припахивает. И люди здесь выглядели не так – почти все натуральные блондины: кожа светлая, веснушчатая, сами курносые, и говорят смешно, непривычно искажая слова вологодским окающим говором. Ну да лишь бы народ хорошим был, а к говору привыкнем.
На ночевку останавливались пораньше, чтобы конь траву пощипал. По разговорам местных, до Вологды осталось три дня пути. Верхом можно и за день одолеть, погоняя коня, а с телегой – не разгонишься.
Погода становилась хуже и хуже, тучи затянули горизонт от края и до края, и солнце тускло пробивалось сквозь них. Я с тревогой посматривал на небо: пойдет дождь – надолго, дороги быстро не просохнут, и сколько нам в грязи сидеть придется, неведомо. А у меня – ни шатра, ни одеяла.
В последний день я подхлестывал коня, торопясь до заката попасть в город. Дорога постепенно расширялась, чаще попадались встречные повозки, нас обгоняли верховые – чувствовалось, что рядом город. Вдали показались луковицы церквей: теперь даже если разверзнутся хляби небесные, то я уж на характере доберусь, тем более, земля укатана, пусть и не до асфальтовой плотности.
Успели – только въехали в город, как закрыли ворота, а сверху начали капать капельки. Выспросив дорогу, мы доехали до постоялого двора. Собравшись с силами, перетащили все узлы и мешки в комнату. Слуги распрягли коня и завели в стойло. Все, добрались! Я сам и мои домочадцы вымотались за дальнюю дорогу и без сил упали в постель. Я предложил спуститься в трапезную, но Васька уже уснул, едва раздевшись, Лена отказалась. Завтра наверстаем, теперь – спать.
Утром все проснулись поздно, на улице шел дождь, было прохладно, а в комнате – тепло, покойно. Удачно добрались: еще бы день промедления, и телега стала бы нашим якорем на размытой дороге.
Еще недели две‑три можно будет передвигаться реками на судах, а ударят морозы – и все, замрет все движение – и людей и товаров. Только когда ляжет снег, потянутся санные обозы.
Мы долго потягивались в постели. Осознание того, что мы добрались и никуда торопиться не надо – кончилась утомительная дорога, – настраивало на приподнятый лад. Одевшись, мы спустились в трапезную. Народу было немного. Местные сидели по домам, а приезжий люд поспешил убраться из города до начала осени.
Каждый заказал, что хотел: я съел жареную курицу, запив красным вином, Лена пощипала рыбку, Вася набросился на горячие пироги. Готовили здесь неплохо, но еда отличалась от московской или нижегородской – какая‑то пресноватая, соли и перца в ней маловато.
Пора уже обзаводиться своим жильем, зима на носу. Лена с Васей пошли в комнату, я же собрался и вышел на улицу. Моросил нудный дождь, дул свежий ветерок, небо – серое от низких туч.
Я прошел на торг, узнав дорогу у прохожих. Покупателей было мало – никому не хотелось в такую мерзкую погоду уходить из теплого дома в сырость. Мне же это на руку. Я не спеша обошел лавки – интересовался, какой район города лучше. Центр я исключил сразу, но и окраины тоже нежелательны. Улицы в плохую погоду там просто непроходимы, даже для пешехода. Кроме того, мне не хотелось попасть в слободку. Ремесленники, братья по цеху – меховщики, плотники, гончары, кузнецы и прочий мастеровой люд – предпочитали селиться на одной улице или в небольшом районе, называемом «слободкой». Что хорошего жить в слободе кожевенников? Шкуры замачиваются в чанах, обрабатываются, снимается мездра. Ядовитые испарения и отвратительный запах стоят день и ночь, и только ветер приносит чистый воздух. Нет уж, такие слободки лучше обходить стороной.
После двух дней поисков мне удалось найти дом, подходящий мне во всех смыслах. Дом деревянный, как почти все дома в городе – край ведь лесной, а камень поди привези еще. Улица мощена дубовыми плашками – в чистой обуви можно пройти. И от центра недалеко – в десяти‑пятнадцати минутах ходьбы. Я не поленился, слазал на чердак, проверил стропила, посмотрел, не течет ли крыша; спустился в подвал. Все добротно, сделано на совесть. Во дворе пара сараев: один из них дровяной, причем полнехонький. Молодец хозяин, запасливый. И что меня еще порадовало, так это конюшня на четыре стойла с местом на две телеги.
Мы с хозяином ударили по рукам и направились в городскую управу, писать купчую. По дороге я вспомнил, что надо будет называть имя и фамилию. Свои настоящие указывать не хотелось. Какие же придумать? От имени своего отказываться не буду, возьму то, что в святках – Георгий. А вот фамилию какую взять? В голове мелькнул образ Петра Великого, что в свой первый вояж плотничал за рубежом под фамилией Михайлов. Пусть буду Михайлов, вольный человек из… Тулы. Почему в памяти всплыл этот город, даже не пойму.
В управе так и назвался, о чем была сделана запись в здоровенной книге и выдана купчая на дом.
Уплатив пошлину в доход казны и отсчитав деньги хозяину, я стал полноправным домовладельцем. Дом, к сожалению, стоял пустой, и мне пришлось еще побегать по плотникам‑столярам, чтобы сделали деревянные кровати, стулья, лавки, столы, шкафы – все то, что называется в современном понятии мебелью и без чего нормально жить невозможно.
Когда мебель изготовили и привезли в дом, я перевез свои вещи и ценности в новое жилье, а лошадь заняла место в конюшне.
Дел свалилось много – привезти лошади на зиму овса и сена, самим закупить провизию муки, круп, сала. Лена занималась обустройством дома – вставали рано, ложились поздно. Вася помогал нам обоим.
Через пару недель дом казался уже вполне обжитым. Я несколько раз напоминал Елене, что наша фамилия теперь – Михайловы, мы приехали из Тулы. Звать же меня Георгий, но не будет беды, если она невзначай назовет меня по‑прежнему Юрием. Васе про фамилию мою новую ничего не говорили, так как и старую мою не знал.
Денег хватало и хватило бы на безбедную жизнь еще надолго, но надо было искать себе какое‑то дело. Если не работать, у соседей возникнет нездоровое любопытство – на какие такие шиши он с семьей живет, дом купив? К тому же хоть занятие какое‑то будет. Работа в эти времена определяла статус человека в обществе. Ремесленник стоял на одной ступеньке общественной лестницы, дружинник – на другой, купец – на ступеньке повыше. Я не говорю про боярина или князя – это уже совсем другой уровень, такие вещи передаются по наследству.
Мой же статус в обществе пока был неопределенным. Не воин, не боярин, не купец. Потому и заниматься чем‑то надо. Новый для меня и семьи город, все надо создавать сызнова…
Атаман – 4
Юрий КорчевскийБоярская честь
ГЛАВА I
Жили мы в Вологде скромно. Я раздумывал – каким трудом заняться, чтобы по душе было. Деньги были, дом куплен, первоначальные нужды не обременяли. Елена, жена моя, как‑то быстро обросла знакомыми – сначала перезнакомилась с соседками, затем на службе в церкви постепенно обзавелась знакомыми из среды прихожан. Пострелёныш Васька уже знал всех пацанов с улицы и иногда ходил драться стенка на стенку с ребятами с соседней улицы. Только я оставался без знакомых. Плохо: посоветоваться по деловым вопросам не с кем, да и вина или пива не попить за мужским разговором. Временами мне не хватало общения с Иваном Крякутным.
За заботами пролетели осень и зима. Дел по обустройству дома хватало – всё‑таки начинать жизнь сначала семейному человеку значительно сложнее, чем одиночке.
Наступила Масленица, и мы с Еленой и Васяткой отправились на праздник. Елена принарядилась в лучшие одежды и выглядела барыней. Васятка отъелся за прошедшие полгода, был нами любим, и выглядел просто маленьким щеголем. Да и внутренне он изменился – исчезли неуверенность, боязнь быть униженным и побитым. Каково это – в детские годы ощущать свою ненужность, не чувствовать рядом крепкого отеческого плеча, не знать чувства сытости, трястись от холода? Расцвёл Васятка, окреп, поднаторел в грамоте, чему был благодарен Елене и мне. И когда не было в игрищах старших подростков, частенько верховодил сам.
За городскими стенами шумело людское море – пели и плясали скоморохи, не отставали от них добры молодцы и красны девицы. Да и подвыпившие отцы семейств, тряхнув стариной, ломали шапки, били их оземь и пускались в пляс.
У разбитых шатров и палаток торговали сладостями – пряниками печатными, сладкими орешками, разноцветными леденцами на палочках. Кто хотел перекусить – покупали пироги и пряженцы с самой разной начинкой – рыбой, луком, гречневой кашей, сушёными фруктами. Весело кричали зазывалы, предлагая отпробовать вино и настойки. А уж мелкие торговцы, носившие товар на себе, не позволили бы умереть от жажды, предлагая квас и сбитень, а для тех, кто победнее, – сыто. Детвора строила снежные городки, лихие молодцы под восхищённый визг подружек пытались взобраться на скользкий, специально политый водой и слегка обледенелый столб, на верхушке которого красовались призы в виде новых сапог или кафтана. Продавцы разнообразных свистулек и игрушек в виде трещоток производили невообразимый шум. В общем, было на что посмотреть.
Немного поодаль стояло большое соломенное чучело зимы, которому предстояло сгореть в средине праздника. А уж самые бойкие и смелые затеяли драку – стенка на стенку, улица на улицу. Строгие судьи тщательно проверяли, не скрывает ли кто в кулаке свинчатку – драка должна быть честной. Бились до первой крови, упавшего не били и не пинали – помогали подняться и отводили в сторону.
Каждый из горожан был волен смотреть или участвовать в том, что ближе сердцу.
Мы посмеялись на представлении кукольников, купили Васятке леденцов, попробовали пряженцев с луком и яйцом, запили горячим сбитнем и взяли ещё парочку пряженцев с вязигой – уж больно соблазнительно пахли. Послушали частушки, поучаствовали в хороводе. Васятка поиграл в лапту, а я с мужиками нашей улицы участвовал в перетягивании каната. Лена засмотрелась на яркие Павловские платки, и я купил ей понравившийся. Для женщины подарок – это не только повод похвастать перед подругами, но и материальное доказательство любви к ней её мужчины.
Радостные, довольные и усталые, мы возвращались домой. Народ расходился по улицам, а за городской стеной пускало струйки дыма сгоревшее чучело зимы.
Вдруг что‑то остановило взгляд. Я замедлил шаг, покрутил головой. Вот оно! От меня удалялся ратник, только что прошедший мимо. Я и внимания на него не обратил бы, и только когда он уже разминулся со мной, до меня дошло – у него на поясе висели две сабли. Две! Не иначе – обоерукий. Раньше я с ними не сталкивался, только слышал. Вместо щита они используют вторую саблю или меч, и владеют таким боевым искусством единицы. Ведь людей, пишущих правой рукой – большинство, левшей – много меньше, а одинаково пишущих левой и правой – совсем немного. Так и воины обоерукие – редкость.
Я попросил Лену идти домой, пообещав не задерживаться долго, сам же побежал за удаляющимся ратником. Я помнил, как при обороне Устюга мне пришлось вынужденно владеть двумя саблями. Фактически я воевал одной – правой рукой, изредка защищаясь левой, и остро тогда пожалел, что не могу одинаково хорошо владеть обоими. Надо попытать удачи.
Я догнал воина, покашлял, привлекая внимание. Ратник остановился и повернулся ко мне.
«Мать твою, узкоглазый – или татарин, или башкир, может быть – ещё кто, – подумал я, – а одет в русские одежды».
Ратник увидел моё замешательство – видимо, сталкивался с этим уже не раз. От удивления или от неожиданности я стушевался.
Молчание затягивалось. Первым прервал его узкоглазый:
– Чем могу быть полезен?
«Тысяча чертей!» – по‑русски говорит чисто, да и учтиво, как будто я попал на великосветский раут.
Я взял себя в руки, взглядом показал на сабли.
– Ты обоерукий? Ратник кивнул.
– Научи сражаться двумя саблями! – выпалил я.
Ратник внимательно меня оглядел. Видимо, мой внешний вид не произвёл на него должного впечатления.
– У тебя даже одной сабли нет.
– Праздник сегодня, не можно по городу с оружием ходить – я не на службе.
– Я должен посмотреть, как ты с одной саблей управляешься, потом решу. Приходи завтра с утра на Воздвиженную, третий дом с угла, спросишь у прислуги Сартака.
Попрощавшись кивком головы, ратник ушёл. Я тоже направился к своему дому, удивляясь странностям жизни. Одежда на ратнике русская, речь – без изъянов, но лицо явно азиатское. Что он делает в Вологде, кто таков? А по большому счёту – какое мне до этого дело? Пусть научит фехтовать, а кто он – мне безразлично.
Следующим днём я подвесил на пояс свою старую саблю дамасской стали и купленный в Нижнем испанский клинок, оделся в удобную для фехтования одежду и направился к дому странного татарина.
На стук в ворота вышел слуга, и на мой вопрос о Сартаке проводил меня на задний двор. Татарин уже был там, только в штанах и плотной рубахе. На лбу его блестели капли пота – похоже, он занимался разминкой.
Я поздоровался, прижал руку к сердцу.
– Не раздумал? – спросил татарин.
– Нет.
– Тогда покажи, на что способен.
Татарин выхватил из ножен саблю и стремительно кинулся в бой. Фехтовал он просто отменно, и не пройди я в своё время школу сабельного боя у Петра, мне пришлось бы очень туго. Я отражал атаки, переходил в нападение сам, то тесня противника в дальний угол, то отступая под его яростными выпадами. Летели искры от сталкивающихся клинков, звон почти не стихал. Вот татарин поднял вверх саблю. Я остановился, перевёл дыхание. А татарин даже и не запыхался, лишь тёмные круги пота на рубашке выдавали его усилия.
– Неплохо, совсем неплохо. Среди русских я только третий раз встречаю столь умелого бойца. Как тебя звать?
– Георгий.
– Где ты так научился владеть саблей?
– Есть такой воин, именем Пётр, вот он и научил.
– Хорошо, правой рукой работаешь неплохо и левую вперёд не тянешь – видимо, не привык защищаться щитом. Похоже, нет привычки сражаться в конной дружине, плечом к плечу. С одной стороны – даже лучше. Переучивать тяжелей, чем учить. Сабля лёгкая, сбалансированная – это чувствуется. А вторая какая?
Я вытащил из ножен испанскую саблю, протянул ему. Татарин взялся за рукоять, помахал ею в воздухе, описав кончиком лезвия несколько кругов и восьмёрок.
– Немного тяжеловата, но неплоха. Я возьмусь за твоё обучение, однако беру дорого. Думаю, за три седмицы ты освоишь азы двурукого сабельного боя при ежедневных занятиях. И обойдётся тебе это знание в новгородскую гривну.
Я кивнул, соглашаясь. Гривна серебром – это не просто много, это очень много. За такие деньги можно купить целую улицу домов. Но и обоерукие встречаются редко, и умение своё передавать другим не очень желают. Можно сказать – мне повезло.
С этого дня и началась моя учёба. Я не знал, кто он такой, чем занимается, но гонял он меня на занятиях до изнеможения. К вечеру я готов был упасть от усталости, а он лишь потел. Двужильный, что ли?
– Нет, не так! – кричал он. – Отступать правой ногой, фехтуешь левой рукой, выискиваешь слабое место в обороне врага. Не бывает так, чтобы не было слабых мест, просто ты их не видишь. Противник всегда слишком надеется на щит, пользуйся этим! И работай, работай левой рукой активнее – противник не должен чувствовать разницу – левой рукой ты бьёшься или правой.
Сартак брал в руки щит, наступал на меня, ловко прикрываясь и нанося удары саблей. Потом вручал щит мне, брал в обе руки сабли и показывал приём, находя слабые места моей обороны и обозначая уколы шлепками клинком плашмя. Лёгкие удары раздражали, я досадовал на ошибки, а раздевшись дома, с удивлением обнаруживал на теле синяки.
Через неделю Сартак потребовал аванс. Я принёс гривну, на его глазах рассёк мягкое серебро саблей на берёзовом чурбачке и отдал половину.
Мы продолжали тренироваться дальше, и чем больше я занимался, тем труднее приходилось Сартаку найти бреши в моей обороне. И настал день, когда я дважды исхитрился ударить Сартака – естественно, плоской стороной клинка, лишь обозначив удар. По его настоянию деревянные палки в учебных боях не применяли. «Боец должен привыкнуть к весу сабли, сродниться с ней – тогда в бою сабля будет как бы продолжением его руки», – говорил Сартак. Сражаться настоящими саблями было опаснее, но, учитывая умение владеть оружием – и моё, и Сартака, обходилось без порезов.
Где‑то через месяц упорных занятий мы сражались почти на равных. Почти – потому что всё же правой рукой я пока владел лучше. Однако и умение владеть саблей левой рукой возросло многократно. Что я умел до встречи с Сартаком? Лишь отбивать левой рукой с саблей удары, фактически только обороняясь. Теперь мне казалось, что в схватке с противником я буду чувствовать себя увереннее. Щит не всегда можно иметь при себе – тяжёл, занимает много места.
Занятия с Сартаком мне нравились, да и он не только получал достойное вознаграждение, но и тренировку, дабы поддерживать себя в форме. В дальнейшем оказалось, что он – сын хана Ачегама, пленённого и сосланного в Вологду. Здесь хан жил в качестве почётного пленника, завёл себе русскую жену. Вот откуда хорошее знание русского языка и наших обычаев.
Настал день, когда Сартак сказал, что я уже вполне освоил фехтование двумя саблями. Я поблагодарил его и вручил вторую половину гривны.
– Совершенству нет предела, если будешь настойчив и удачлив, то каждый бой с противником будет лишь шлифовать твоё мастерство. Ежели будет желание, можешь заглядывать иногда – пофехтуем.
Так я заимел нового знакомого в Вологде, причём встречаться с ним мне пришлось ещё не раз, и не только в учебных поединках.
Месяца через полтора, когда подсохла грязь на дорогах, аккурат после Радоницы, я выехал конно осмотреть скипидарный заводик, что намеревался купить по случаю. Деньги потихоньку таяли, и пришлось думать, чем заняться. Нет, денег еще было много и хватило бы при их разумном расходовании на несколько лет, но кто знает, какие непредвиденные расходы могли предстоять? Да и дело какое‑то надо себе подбирать, чтобы было чем заняться. Купец или промышленник – лицо уважаемое. Сейчас же мой статус был довольно неопределенным – ни ремесленник, ни купец, ни крестьянин. А принадлежность к сословию – это вес в обществе, возможность одеваться согласно статусу и ещё много чего. Например, голосование по любому поводу. В Новгороде на вече голос любого свободного жителя имел вес – что мужчины, что женщины. На Вологодчине были свои устои, голосовали выборщики. От десяти крестьян – один голос и один выборщик, от ремесленников – один выборщик на пять человек, а среди купцов – каждый голосовал за себя. Выбирали не наместника – его назначал государь, а собрание решало вопросы налогов или сколько выделить денег на ремонт городской стены.
Вот и решил я податься в промышленники. Стать купцом мне было сложно – всё‑таки надо было не просто купить, перевезти и продать товар. Нужен был нюх на выгоду, некоторая удачливость. Промышленник приравнивался к купцу. Я полагал, что смогу управляться с производством скипидара, представляя в общем процесс его получения, да и производство уже отлаженное – мастера были.
Так и ехал я, не погоняя коня, любуясь северными красотами: Белозерьем – краем, насчитывающим две сотни озёр, удивительно притягательным своей неброской, но западающей навсегда в душу красотой Русского Севера и с наслаждением вдыхая чистый воздух. В городе зимой было дымно от печей, и только ветер, сдувавший за город дым, помогал дышать чистым воздухом в полную грудь.
Впереди, довольно далеко от меня, послышались крики, звон оружия. Я хлестанул коня и помчался к месту схватки. В том, что там кипел бой, я не сомневался – уж очень шум характерный.
В лесу, за поворотом дороги, стояла карета – редкость в этих краях. Вокруг неё шла схватка не на жизнь, а на смерть. Защищали карету четыре человека в иноземной одежде, нападали – с десяток наших, одетых в зипуны и старые однорядки. Доморощенные разбойники одолевали.
Подскакав, я с ходу срубил голову одному, вытащив из‑за пояса испанский пистолет, выстрелил в грудь второму, уже взгромоздившемуся на крышу кареты. Только тут разбойники обратили на меня внимание.
Я пришпорил коня, описал полукруг вокруг кареты, зарубил татя, пытавшегося открыть дверцу. Спрыгнул с коня – сейчас он мне не столько помогал, сколько мешал, выхватил из ножен вторую саблю, и – пошла мясорубка… Разбойники были злы и напористы, но оружие плохое, а умения им пользоваться почти не было.
Через пару минут всё было кончено. В лес успел удрать только один тать, да и то бросивший топор. Из защитников осталось только двое, да и то – раненых, тяжело дышащих. Я взглянул на их оружие и чуть не рассмеялся – да кто же в Россию со шпагами ездит? Здесь надобно оружие посерьёзнее.
Поняв, что бой кончился, дверцу кареты распахнули, осторожно выглянул иноземец. Их сразу можно отличить от наших – лицо бритое, одежда другая. На наших штаны широкие, а у этого – нечто вроде лосин, туго обтягивающих ноги. На теле – куцый тёмно‑зелёный кафтан. На голове – парик.
Иноземец огляделся, заметив меня, спустился по ступенькам, подошёл.
