Текст книги "Атаман. Гексалогия"
Автор книги: Юрий Корчевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 63 (всего у книги 97 страниц)
– Только вот что. Ящиков у меня мало – на заказ делали. Пусть твои доверенные люди здесь книги выложат, а пустые ящики назад с подводами отправят. Глядишь – за пару дней управимся.
– Договорились!
Настоятель был очень доволен, перекрестил меня на прощание и быстрым шагом вышел. Задал я ему задачку. Ничего, не мне одному пыль глотать да мертвецов лицезреть. Ему надо – так пусть помогает.
Утром, едва я со своим холопами выехал из городских ворот, как наткнулся на обоз из десяти подвод, и на каждой телеге вместе с возничим сидел послушник в рясе.
– Славно!
С передней подводы подошёл старший – дородный бородатый монах.
– Ты, что ли, боярин Михайлов будешь?
– Аз есмь. От настоятеля? Хорошо, езжайте вперёд, с вами холоп мой поедет – покажет, где нас с грузом ожидать надо.
Я окликнул Фёдора:
– Езжай с ними, перед пригорком рощица есть, вот там их и остановишь, пусть ждут.
– Сделаю, боярин – всё лучше, чем землю копать.
– О земле и о колодце – ни слова! Понял ли?
– Как не понять!
Мы с холопами с места пустили лошадей в галоп.
Вот и колодец. Мы спустили верёвку. Одного из холопов я оставил поднимать ящики, другие вместе со мной спустились в колодец. Во внутренние камеры подземелья я их не пустил – расставил внутри хода двоих, и один на дне колодца обвязывал ящики. Я лишь укладывал книги в ящики и подносил их к двери.
Работа пошла значительно быстрее, и к вечеру, к моему удивлению, стеллажи опустели. Да и то, – смеркаться стало, уже и покушать пора.
– Всё, баста, на сегодня хватит.
Мы выбрались из подземелья, отряхнулись от пыли, насколько это было возможно, и сели на коней. По дороге обогнали обоз.
Я остановился, слез с коня, подозвал монаха, и мы отошли в сторону – подальше от посторонних ушей.
– Передай настоятелю – книги все. Будет ещё груз завтра, но я его на одной своей телеге доставлю. Понял ли?
– Понял, хорошо. А то послушники обедню пропустили да молитвы не сочли.
– Завтра будет время, грех невелик, отмолишь. Ну, прощай.
Мы вскочили в сёдла и рванули в город.
Банька была уже готова, и мы все сразу же зашли обмыться. Грязная вода с наших тел была подобна болотной – мутная, с песком.
– Давненько я так не пачкался, мужики! – проговорил Федька.
Скорее бы всё это кончилось, неделя уже – как псу под хвост. Ни дома, ни в деревне ничего сделать не могу, всё время и силы занимает подземелье.
Как же утром не хотелось вставать и лезть в мрачное подземелье! И какое удовольствие находят в таком времяпрепровождении спелеологи и прочий люд? Но – надо, потому оделся, плотно позавтракали с Федькой, и выехали со двора. Федя трясся на подводе, я не спеша ехал рядом с ним верхами.
Мы добрались до колодца, опустили пустые ящики, потом на верёвке спустился я. После летнего солнца огонёк масляного светильника казался тусклым и зыбким.
Я пробрался к сундуку, бережно уложил свитки в ящики. Один из свитков меня заинтересовал. Чем – и сам сказать не могу. Я бережно развернул его, поднёс к светильнику. Ерунда какая‑то! Буквы вроде русские, а понять ничего не могу. Ладно, почитаю позже. Этот свиток я решил оставить себе.
Мы вытащили ящики на поверхность – их было всего три, но на мой взгляд, это были самые ценные находки. Погрузили ящики в телегу и сразу отправились в монастырь. Знакомый привратник открыл ворота, и мы въехали во двор.
Я прошёл в монастырское здание, попросил проходящего монаха найти настоятеля, и вскоре он уже спешил мне навстречу. Глаза его были воспалены, под глазами – тёмные круги.
– Всю ночь смотрел книжицы, что вчера доставили, – посетовал он, – совсем поспать не удалось.
– В самом деле оно того стоило? – осторожно поинтересовался я.
– Да кое‑каким рукописям просто цены нет. Святая церковь знала, что они есть, но где и у кого? С чем пожаловал?
– Думаю, я доставил самое ценное – свитки, манускрипты.
– Так неси, чего стоишь?
– Куда?
– В палаты неси, куда ранее ходил. Дорогу найдёшь – хаживал ведь не раз.
Мы с Фёдором перенесли три ящика в палаты. Весу в них было немного.
Я отпустил Фёдора, приказав ехать домой.
Когда мы остались одни, Савва сорвал крышку с одного из ящиков, трясущимися руками осторожно вынул свиток, развернул, вчитался. Ну прямо Гобсек!
– И чего там? – безразлично поинтересовался я.
– Тебе неинтересно сие – церковные споры.
Не хочешь отвечать – не надо.
– Я выполнил твоё поручение, настоятель. В подземелье не осталось ни одной бумаги. Я свободен?
– Да, да – свободен. Спасибо!
Настоятель перекрестил меня и потянулся к ящику за новым свитком. По‑моему, он уже забыл о моём присутствии.
Я вышел, вывел за ворота коня, вскочил в седло и вскоре уже был дома.
Слава Богу, кончилась подземная эпопея. Теперь я могу спокойно заниматься своими делами.
Мы с Федей не спеша вымылись с в бане, поужинали и завалились спать.
Проснулся я только к полудню. Домашние старались не шуметь, говорили вполголоса.
В теле ощущалась бодрость, а более всего радовала мысль, что сегодня, как и в дальнейшем, не надо будет лезть под землю.
После завтрака я решил посмотреть свиток, что оставил вчера себе. Это – единственная ценность, которая у меня осталась. Всё найденное я добросовестно привёз в монастырь. Да и что там читать? Латынь да греческий, причём – древнегреческий. Замучаешься переводить.
В кабинете я развернул свиток. Был он длинен – не менее метра, а в ширину невелик – сантиметров двадцать, накручен на полированную деревянную полочку. Ну‑ка, буквы русского алфавита – должен осилить.
Я попытался читать. Белиберда какая‑то. Я начал произносить слова вслух. Набор слов, причём – бессмысленных.
Я прочёл вслух первый абзац, и не успел я произнести последнее слово, как произошло нечто. Нечто, потому как вразумительно объяснить произошедшее невозможно. В комнате появился туман, который начал на глазах сгущаться. Возникло поначалу зыбкое лицо, которое вскоре стало чётким. Привидение? Насколько я знаю, привидения полупрозрачны, в белых одеждах. А здесь – только лицо, а не вся фигура, причём – я бы не сказал, что лицо доброе.
Признаюсь честно, мне стало не по себе. Говорил же настоятель о какой‑то магии предсказателя… Дёрнуло же меня развернуть свиток! И что теперь делать с этим лицом в облаке тумана?
– Ты кто? – спросил я. Наверное, с испуга.
– Тот, кого ты вызвал. Меня давно никто не беспокоил. С тех пор, как умер хозяин.
– А кто твой хозяин?
– Ты его видел за столом с ножом в спине.
– И кто его убил?
– Сын.
Ни фига себе – поворот.
– А говорили, что князь в Литву съехал.
– Людишки много говорят. Знают мало.
Видимо, о людях это… м‑м‑м… привидение было невысокого мнения.
– Из‑за чего убил?
– Злато‑серебро, только оно ему не досталось.
– А кому?
Привидение, или как его там, зевнуло, лицо его снова стало зыбким, контуры его расплылись, и вскоре оно исчезло, а за ним – и туман.
Не переработался ли я в подземелье? Может, мне весь этот разговор с духом пригрезился?
Я сидел в каком‑то ступоре, оглушённый и подавленный. Ясный перец – я влез туда, куда мне не следовало нос совать. Что я знаю о магии? Ровным счётом – ничего. А если это привидение – назовём его так – выйдет из‑под контроля? И что оно может – только говорить или делать нечто более существенное? А вдруг это – тот самый свиток, который искал настоятель, и все доставленные ему книги и манускрипты, вместе взятые, не стоят одного этого свитка? Что делать?
Я растерялся, может быть, впервые в этой жизни. Швырнуть свиток в огонь? Это самый простой, но не лучший выход. «Пусть пока полежит, – подумал я, – сто пятьдесят лет лежал в подземелье – пусть ещё потомится».
Я аккуратно свернул свиток, положил его в свой сундук, запер замок.
Уф! От страстей таких обалдеть можно. И всё‑таки, может, от греха подальше отдать его настоятелю? Ну пожурит слегка, так можно сказать, что позже его нашёл.
А собственно, что я знаю о подземелье? Забрал содержимое сундука да книги со стеллажей. А ход, откуда могильным холодом веяло, я не обследовал. Может быть, ещё что‑то важное пропустил? Не заняться ли мне этим вплотную? Взять несколько светильников и, не торопясь, тщательно обследовать всё подземелье. Чует моё сердце – очень непростое это место, много тайн оно скрывает.
Куда скрылся княжич после убийства отца? О каком злате‑серебре поведало привидение?
Много вопросов, слишком много. И посоветоваться не с кем. Не пойдёшь же с этим к настоятелю Савве? А то ещё и в связи с дьяволом обвинит. Нет, не пойду к настоятелю, хотя он мне ничего плохого не сделал. Мудрый совет – вот что я хотел бы сейчас услышать. Занятно, существует ли какой‑либо план подземелья? И почему я не заглянул в другие свитки? Может быть, ответ на все вопросы рядом был, лежал, свёрнутый в трубочку, а я его своими же руками в монастырь отдал.
Чем больше я думал о подземелье, тем сильнее мне хотелось спуститься туда вновь. Я почувствовал в себе азарт исследователя. Только утром ещё был рад, что не придётся спускаться туда вновь, и вот – здравствуйте, я ваша тётя. Сам, по своему желанию хочу туда вернуться. Воистину, неисповедимы пути Господни, а человек – переменчив. Нет, прочь мысли о подземелье, пусть всё пока останется так, как есть – время терпит.
Прошёл месяц, заполненный заботами о доме и деревне, вернее – уже селе: никак не могу привыкнуть к новому статусу своего имения.
После одной из служб в церкви, аккурат на Усекновения главы Иоанна Предтечи, Дня поминовения всех православных воинов, за веру и отечество на поле брани убиенных, ко мне подошёл отец Питирим.
– Здравствуй, Георгий!
Я поклонился.
– Давненько ты в монастыре не был, настоятель свидеться хочет.
– Раз хочет, значит – свидимся.
Я возвращался из церкви и размышлял – зачем я понадобился. Лена опиралась на мою руку и всю дорогу к дому о чём‑то говорила, только слова её пролетали мимо моих ушей. Вдруг какое‑то слово задело сознание.
– Ты что сейчас сказала?
– Новости городские пересказывала – после службы разговаривала со знакомыми.
– О чём говорили?
– Вот те на! Я тебе всю дорогу рассказывала.
– Извини, задумался немного. Повтори, что ты говорила в последнюю очередь?
– О страже.
– Не слышал ничего ни о какой страже.
– Ну как же, указ государев вышел, для того, значит, чтобы с пожарами бороться. В каждом городе стража пожарная будет.
Хм, интересно! Ну и ладно, давно пора, а то, как ни год – особенно засушливый, так целые кварталы или даже улицы выгорают.
На следующий день я выехал в монастырь.
Настоятель встретил меня ласково, как лепшего друга. Ой, хитёр настоятель. Мягко стелет, да жёстко спать. Неуж ещё какую‑то тяготу придумал?
Мы поговорили о погоде, о ценах на урожай. Репу, брюкву и капусту я уже продал на торгу – не сам, конечно, – управляющий Андрей. Пшеница росла на моих землях плохо, поэтому я сеял рожь да ячмень, и зерно продавать не собирался – своя мельница была да постоялый двор.
– Как книжицы да манускрипты, что нашёл я по твоему поручению, настоятель? Те ли, что сыскать надобно было?
– Какие книжицы, Георгий? Ты о чём?
Я замолк, как язык проглотил. Намёк я понял – о книгах ни слова, как будто их не существовало никогда. Тогда зачем вызвал настоятель?
– Верно служишь – на поле брани не трусишь, но и голову зазря не подставляешь. Язык опять же не распускаешь, разумом не обделён. Всё время, как тебя вижу, думаю – и что ты от Разбойного приказа отказался?
Я только рот открыл – ответить, как настоятель вынул из шкатулки пергамент:
– Читай!
Я взял пергамент в руки.
– Боярин Михайлов… высочайшим соизволением… землёю.
Я тряхнул головой, начал читать снова и медленно.
– Это что?
Настоятель засмеялся.
– Ты что – грамот жалованных не видел никогда?
– Откуда же?
– Государь тебя из прочих выделил за службу верную и жалует тебя землёю. Немного землицы, верно, так тебе удобно – по соседству с твоим наделом, на полдень.
– Погоди маленько, настоятель. Сколько земли?
– Тут же писано – пять сотен чатей. Конечно, невелика дача, зато от самого государя.
Настоятель хитро улыбнулся, и я понял, что без отца Саввы тут не обошлось. Чем больше я его узнавал, тем яснее мне становилось – есть у него наверху, среди придворных, свои люди. С чего бы государь о рядовом, незнатном боярине Михайлове вспомнил? У него таких, как я, – не одна сотня, а может, и тысяча.
– Ты что, боярин, недоволен?
– Нет, просто удивлён и обрадован: надо же, сам государь грамотку подписал.
– Ну это ты подрастерялся маленько – бери, владей.
Настоятель протянул мне грамоту.
Я встал и поклонился. Я прекрасно понял, откуда дует ветер и кому я обязан дачей. К слову: «дача» – это не садовый участок в современном его понимании. Это земля или поместье, жалованное, данное государем дворянину. Потому и «дача».
– Служи ревностно и верно, и государь о тебе не забудет. – Настоятель улыбнулся, подмигнул и добавил: – И я не забуду.
Мы попрощались. Я сложил грамотку, сунул её за пазуху и поехал домой. Земля – это, с одной стороны, хорошо, так ведь её снова обустраивать надо: о крепостных же на земле в дарственной грамоте ни слова нет. К тому же боевых холопов снова искать придётся.
Моей земли было три тысячи чатей, да государь пожаловал пятьсот. По нынешнему – приблизительно полторы тысячи гектар. В целом – вполне прилично. Одно не радует – осень уже, новый год пошёл, землёю заняться будет не с руки. Новый год на Руси наступал первого сентября, и никто его не считал праздничным днём – так, день как день.
Дома я похвастался перед Еленой – а перед кем еще, не перед холопами же – жалованной мне самим государем землёю, и в подтверждение предъявил грамотку. Жена по‑бабьи всплеснула руками, принялась читать. Прибежал Васятка, тоже прочитал – удивился больше, чем обрадовался.
– Неужто сам государь, правитель земли русской, о тебе знает?
– Как видишь. Вот грамотка, им самолично подписанная, с сургучной печатью.
– Здорово!
Лена по такому поводу решила устроить пир. Пока она занималась хлопотами по его подготовке, я съездил в своё село. Сели с Андреем за стол в его избе – он уж с семьёй перебрался в село из Вологды, и я выложил ему неожиданную новость. Поздравил меня управляющий, однако как‑то приуныл.
– Что за кручина, Андрюша?
– Мыслю – новые земли поднимать будешь, боярин.
– Правильно, за тем к тебе и приехал.
– На новые земли управляющий нужен, а я куда?
– О том и говорить хочу. Можешь стать главным над обеими землями, волен тут остаться. Есть ли человек на примете?
Андрей призадумался было, потом тряхнул копной волос:
– Боярин, сын у меня уже вырос. Как посмотришь, ежели я попрошу тебя здесь, в Смоляниново его оставить – пусть сядет на моё место. Я же новой землицей займусь. Здесь всё отлажено, а случись, что‑то не заладится – я рядом, всегда помогу. У меня опыт уже кое‑какой имеется – присмотрюсь к даче, за зиму людей подберу. Ты меня уж два года знаешь, не подводил я тебя.
– Андрей, скоро все земли мои твоей роднёй заселены будут, – засмеялся я. – Сколько же лет сыну?
– Восемнадцать нонешней зимой исполнится.
– Молодоват. А справится ли?
– Должен, он мне здесь помогал, всё знает.
– Ладно, быть посему, с завтрашнего дня он – управляющий. Только условие одно: не справится, хиреть хозяйство станет али доход упадёт – извини, найду другого.
– Вот и сговорились.
Мы ударили по рукам. Андрей кликнул жену, сына Павлушу, быстро накрыли стол, обмыли сделку.
Каждую неделю я старался бывать в селе, контролировать – справляется ли новый управляющий со своими обязанностями? Ведь многие смерды и холопы ему в отцы или даже в деды годятся – будут ли его слушать? Пока всё у Павла получалось. Я видел, что он горд назначением и ревностно относится к своим обязанностям. Конечно, какие‑то ошибки по молодости да малому опыту будут, только умный выводы сделает.
Андрей целыми днями занимался новой землёй. Объездил её – даже план составил, обдумывая, с чего начать. Я намеренно дал ему свободу действий, было интересно поглядеть, насколько вырос человек, превратившись из мелкого торговца‑лоточника в управляющего боярским уделом.
Снег в этом году лёг рано – аккурат на Покрова Пресвятой Богородицы. Тонким слоем укрыл он землю, а вскоре ударили жестокие морозы.
В один из таких дней я попал в передрягу, из которой чудом выбрался живым. А дело было так.
Возвращался я ранним вечером – часов около пяти – из села своего в Вологду. Плотные сумерки накрыли землю, в крестьянских избах зажглись светильники. Я выехал из деревни в надежде вскорости попасть домой. Полушубок тёплый, конь сытый, застоявшийся, воздух бодрящий – одно удовольствие проскакать по белой от снега дороге.
Конь с места взял в галоп, от набегающего ветра холодило щёки, слезились глаза.
Мы уже одолели на одном дыхании третью часть пути, как конь всхрапнул раз, другой, запрядал ушами и наддал хода. Такого с ним ранее не бывало. Я обернулся. Твою мать! Нас догоняли серые тени, в сумерках лишь светились зелёные огоньки глаз.
Подгонять коня не пришлось, он и так летел, как стрела. Вестимо – конь слышит лучше человека, а видит почти кругом вокруг себя. Однако и серые тени не отставали.
Я вытянул кистень из рукава. «Расслабился от мирной жизни, – выругал я себя, – даже саблю в последнее время брать перестал. На поясе – боевой нож да обеденный, и пистолет с одним зарядом». Насколько я помнил дорогу, на пять вёрст вперёд жилья нет, и помощи ожидать не от кого. Влип!
Конь подустал, стал сбавлять темп. Волки догоняли, и самый резвый из них подпрыгнул и вцепился зубами в попону, укрывавшую круп коня от мороза. Я, полуобернувшись, врезал ему грузиком кистеня в лоб. Хрястнула кость, и волк упал, но другие только поддали хода, и крупный волчара вонзился зубами в лошадиную ляжку. Я выстрелил ему в голову, и ещё одним серым стало меньше.
Двое волков с разных сторон напали одновременно. Один вцепился в заднюю ногу, другой – в шею. Конь сбавил ход. Кистенём я врезал по лбу тому, что висел на шее – волк клацнул зубами и упал, но кровь из шеи коня ударила фонтаном. Бедный конь, отчаянно заржав, остановился, и на него набросились другие волки.
Я не стал испытывать судьбу, соскочил с коня и, в один прыжок долетев до заиндевевшей берёзы, в мгновение ока ухватился за толстый сук, подтянулся и закинул ногу на ветку. Один из волков вцепился мне в каблук, я резко дёрнул ногой, и сапог слетел. Волк кинулся к упавшей лошади, и стая стала рвать коня на части, рыча и чавкая.
Коня было жалко до слёз – ведь это он спас меня, когда я свалился в колодец. Но что я мог сделать? Я сидел в неудобной позе на дереве, сапог валялся на земле, пистолет разряжен, и из оружия – только боевой нож да кистень. С одним волком я бы справился – но с несколькими?
Через какое‑то время стало совсем темно, только луна освещала жуткое волчье пиршество.
Я отчаянно искал выход и не находил, меж тем нога стала мёрзнуть.
Нажравшись и оставив от коня один скелет, стая уселась под деревом. На душе стало неуютно. До утра от мороза околеть можно – когда‑то ещё появится обоз на дороге? Если нечаянно усну, если сделаю неосторожное движение или промороженная деревяшка сломается под моим весом, и я свалюсь – волки меня обглодают, как коня. Ну убью я одного – другого не успею. Волк ведь по своей хищной привычке первым делом жертве в горло вцепляется.
Неожиданно один из зверей дёрнулся и упал. Другие тут же вскочили, но ещё один свалился, дёргая в агонии лапами. Из шеи его торчала стрела. Волки бросились врассыпную. Что за диво?
С дороги послышался голос:
– Жив, человече?
– Жив пока.
– Значит, долго жить будешь. Слазь, разбежались твари.
Я попробовал слезть, но руки окоченели, слушались плохо, и я почти свалился на землю.
С дороги к дереву шёл молодой парень. Интересно – как его не услышали волки и не увидел я?
– Ты сапог‑то обуй, ногу отморозишь.
Я натянул сапог. Ногу, вернее – пальцы на ноге, я почти не чувствовал. Парень осмотрел останки коня, поправил лук.
– Не повезло тебе, мужик.
– Это как сказать. Коня потерял, зато сам живой остался. Как звать‑то тебя, спаситель?
– Демьяном кличут.
– Видно, Божий промысел тебя на эту дорогу привел. Спасибо!
– Каким промыслом? Охотник я, в город иду.
– Как же тебя волки не услышали?
– На то и охотник, чтобы скрадывать. К тому же звери тобой отвлеклись. Мы стоять и говорить будем или в город пойдём?
– Пошли.
– Постой, а седло снять?
– Так оно погрызено всё.
– И то верно.
Мы направились по дороге в город. Охотник молчал, шёл ходко. Первое время я за ним не успевал, но потом нога отошла, и мы шли рядом.
Добрались до города под утро. Городские ворота были ещё закрыты, но за мзду стражник приоткрыл воротину, и мы вошли в город.
– Переночевать‑то у тебя есть где? – спросил я Демьяна.
– На постоялый двор пойду.
– Пошли ко мне, до утра поспишь в воинской избе – тепло, за постой платить не надо. Утром поешь да по делам своим направишься.
– А ты кто такой будешь?
– Боярин я, Михайлов.
– Ага, слыхал о таком. Я на берегу Сухоны был, когда ты с купцом Толмачёвым гонки устраивал. Я на торг тогда ходил, шкурки продавал. Ох, и здорово ты его тогда умыл!
Ворота моего дома были закрыты, на мой стук вышел один из холопов, отворил, и мы отправились спать.
Атаман – 5
Юрий КорчевскийВоевода
ГЛАВА I
Давно заметил – только дела начинают идти в гору и жизнь налаживаться – откуда ни возьмись возникает новая проблема, а то и беда на пороге ждет.
Сколько раз вокруг меня кружила смерть, но так остро, как вчера, на дороге из Смоляниново в Вологду, я еще не ощущал ее ледяного дыхания. Цепенея от ужаса, наблюдал с подвернувшегося у обочины дерева, как стая голодных волков догрызла моего коня и эти твари, оглашая окрестности диким воем, ждали падения моего коченеющего на морозе тела, чтобы продолжить кровавую трапезу. Казалось – нет надежды, все, пропал. Да видно не зря говорят – нет худа без добра. Откуда он здесь мог взяться – мой спаситель, запозднившийся охотник Демьян, что спешил вернуться в город?
А может быть, не все задачи в этой жизни я выполнил и нужен Ему, пославшему мне чудесное спасение свыше? Для свершения неведомых мне до поры дел?
Мне, как никогда, хотелось жить и действовать: бороться, защищать и спасать, добиваться торжества Правды и поражения зла, быть полезным и любить. Но прежде надо встать на ноги, помороженные вчера.
Утром я проснулся с трудом – знобило, поднимался жар. Нога, что поморозил ночью, распухла почти до колена, кожа на стопе покрылась пятнами. Отморозил, ешкин кот! Мне только этого не хватало. Надо в баньку сходить, попариться, да горячего молока с медом да малиновым вареньем попить, полежать, пропотеть.
Я позвал Федьку, приказал истопить баню. Заодно и поинтересовался:
– Где спаситель мой, Демьян?
– Затемно еще поднялся, ушел.
Эка незадача.
– Куда, не сказывал?
– Сказывал – на торг.
– Поручи баню холопам истопить. Сам на торг ступай, найди и приведи Демьяна. Не успел я отблагодарить человека, да и виды на него имею. Убедился я – лучник он отменный. А мне еще воинов набирать надо – государь землицею жаловал, так что дружину личную увеличивать надо.
– Понял, бегу.
В спальню вошла Лена.
– Что вчера случилось? – встревожено спросила она. – Почему так поздно вернулся – и без коня?
– Стая волков на меня напала. Коня съели, сам едва живой остался, да, похоже – простыл, ногу вот еще отморозил.
– Бедненький! Сейчас я тебе молока согрею, да с медом.
– Холопам напомни про баню, я им распоряжение дал.
– Суетятся уже, Федька наказал.
Вскоре молоко было готово, я напился.
В постели, под одеялом было жарко, пот катился градом. Но стоило отбросить одеяло – знобило.
К полудню баня согрелась, и я отправился париться. Стоило немного плеснуть воды на каменку, как пар, казалось, обжигал кожу. Помороженная нога вообще не давала даже прикоснуться к себе. Тем не менее я стоически выдержал часа два, то поддавая парку, то расслабляясь на полке. Когда с меня сошло семь потов, решил – хватит. Оделся в чистое исподнее, посидел, остывая, в предбаннике, попил отвар трав, что приготовила жена.
Почувствовав облегчение, я побрел в дом. А в трапезной уже сидят Федька с Демьяном.
– Вот, боярин, еле нашел охотника – уж совсем было отчаялся.
– Ты что же, Демьян, ушел, не попрощавшись? Я тут приболел немного после вчерашнего.
– В баньку, боярин, надо, да отвар из трав целебный попить.
– Только из баньки. Подождите меня.
Я вышел из трапезной, прошел к себе в комнату, взял мешочек с монетами. Вернувшись в трапезную, с благодарностью вручил его Демьяну. Тот взвесил на руке мешочек, сказал:
– Многовато даешь, боярин.
– Думаешь, моя жизнь дешевле стоит?
– Это уж кому как виднее.
Демьян приподнялся было с лавки.
– Ты не торопись, охотник. Дело у меня к тебе. Видел я вчера, что из лука пострелять ты мастер. Не хочешь в дружину ко мне прибиться? О куске хлеба и крыше над головой думать не надо будет, жалованье положу, броню да оружие дам.
– Уж больно сладкие речи ведешь, боярин. А ну как враги, в сечу идти?
– Так святое же дело – за Русь постоять!
Демьян задумался. Я не торопил. Одно
дело – сам себе хозяин, вольный человек, другое – в дружине ходить, под боярином. Не тяжкая доля в мирное время, однако и голову в сече сложить можно или калекой остаться.
– А что, согласен, – махнул рукой охотник. – Пропади она пропадом, такая жизнь. Федор твой, пока с торга шли, расписывал, какие трофеи на саблю берут. А мне хлеб тяжко достается. Зверя выследить надо, изловчиться убить, шкурку обработать. Да налог заплатить деньгою – это опять на торг ехать.
– Ну, вот и славно. Принимай, Федор, нового воина в дружину. Учи сабельному бою, пусть из мушкета постреляет, пообвыкнет. А в остальном пусть лучником и останется. В дозоре да в засаде лук нужен. Сам знаешь: мушкет грохочет – за версту слышно. Место в избе найдется – веди, Федор.
Новому воину я был рад. Жалованная земля это хорошо, но и воины в поместное ополчение с площади земли во владении боярском исчислялись. Надо бы еще двух к себе сманить или купить. Только абы кого не возьмешь – не всякий жизнью рисковать захочет. У воина жизнь более веселая, беззаботная и хмельная, нежели у хлебопашца или ремесленника, но и более короткая. Редко кто из них до старости доживает. Потому и стоят выше на социальной лестнице.
Я прошел в спальню. Что‑то утомился, хотя и не делал ничего. Видно, болезнь ослабила. Пощупал лоб – вроде жар спал, но вялость и слабость оставались. Жена подсуетилась, принесла жиру барсучьего – ногу помороженную намазать.
Так я и отлеживался три дня. Простуда прошла, но нога зажила только через месяц. Представляю, что было бы, просиди я на дереве до утра, когда потянулись бы первые обозы и мужики отогнали волков. Точно без ноги бы остался, калекой, а может – и насмерть замерз. Повезло, что Демьян проходил.
Я периодически интересовался у Федьки, как учится ратному делу Демьян.
– Огненного боя не любит, саблей владеть научился, но больше – ножом. Лазутчик прирожденный, – ответил Федор. – Рядом пройдет – и не услышишь.
– Охотник все же.
– Вот‑вот. Лазутчиком али пластуном быть – его доля. У нас так никто не может. По лесу идут – ровно стадо, шум да треск стоит. Только и могут, что железом махать.
– Это хорошо, что лазутчик у нас будет. Еще бы двух боевых холопов надо, да где их взять?
– А смотр когда, боярин?
– Через месяц.
Федька присвистнул.
Рано утром, едва рассвело, в ворота постучал гонец. Я чертыхнулся – принесла его нелегкая в столь ранний час! Ведь наверняка не с радостной вестью в ворота стучит. Или беда стряслась какая?
Я только к воротам подошел, как гонец через забор прокричал:
– Воевода вызывает! – и умчался.
Я вздохнул – тяжка боярская доля! Только наведешь в вотчине своей порядок – неси государево тягло. Или на заставу – порубежье охранять, или воевать – с татарами, Литвою, шведами – да мало ли у Руси врагов, жаждущих урвать у соседа землицы, угнать пленных в рабство, поживиться добром чужим. Несть им числа!
Умывшись и одевшись подобающим образом, я поднялся в седло. Это уж Федька‑заноза подсуетился. Пока я себя в порядок приводил, он коня оседлал.
До управы ехать недалеко, однако морозный ветер быстро прогнал остатки утреннего сна.
Я легко взбежал по ступенькам и, войдя в кабинет воеводы, отвесил легкий поклон, пожелал здоровья.
– И тебе здоровья и удачи во всем. Садись, боярин.
Я уселся на лавку, сняв шапку, и приготовился ждать остальных бояр, думая, что вызваны все. Но воевода начал разговор, не дожидаясь прибытия остальных.
– Ты знаешь, что в городе бунт зреет?
Я удивился – никто мне раньше не сообщал об этом, да и с чего быть бунту?
– Не ведаю, воевода, – честно ответил я. – Да и не по чину мне – на то Разбойный приказ есть.
– И причины волнений не знаешь?
Я пожал плечами.
– Простыл я сильно, воевода, да ногу поморозил, почитай – месяц в постели провалялся.
– Тогда понятно. Из‑за соли волнения. Сам понимаешь – товар наиважнейший, без него за стол не сядешь. А на торгу соль пропала. Уходят обозы в Соль‑Вычегодск, и как в воду канут. Вот и подумали мы с наместником – кто‑то воду мутит, выгоду от того ищет. Ладно бы, если торговцы решили товар придержать да цену поднять. Так ведь нет соли у купцов. Почитай, как снег лег, гак ни одного обоза с солью и не было. А впереди весна, распутица. Вот и порешили – пока не припекло, обоз за солью отправить.
– Я‑то здесь каким боком?
– Купец с обозом поедет, соль – его забота. Ты же со своими ратниками за целость обоза отвечаешь. Коли разбойники – руби, другое что – ну, мне тебя учить не надо, решай на месте.
Только я рот открыл, как Плещеев замахал рукой:
– Знаю, знаю, на порубежье был, коли не война – тебя три года трогать не можно. Только у меня бояр разумных да боевых не так много. Саблей помахать – найдутся люди, да сдается мне, тут головой думать придется. Вон, как ты раскрутил убийство злопакостное боярина Ивана Андреева. До сих пор стряпчий государев Федор Кучецкой о тебе вспоминает, как встретимся. Знать – понравился ты ему.
– Что я, динар золотой или талер – всем нравиться?
Воевода озлился, хлопнул ладонью по столу.
– Тебе город честь оказывает. А ну – бунт вспыхнет, думаешь, тебя обойдет? Всех на вилы поднять могут! Ты об этом подумал?
И впрямь – своя рубашка ближе к телу. Я действительно думал о своих нерешенных делах, а не о зреющем недовольстве. А случись бунт – можно и не успеть в Смоляниново сбежать, укрыться в вотчине. Да и не в моих правилах бегать – тем более, не от неприятеля.
– Усовестил, воевода! Прощения прошу Когда выезжать?
– Обоз уже готов. Сегодня выехать хотели, да о тебе вовремя вспомнили. Сколько тебе времени надо?
Я прикинул – холопы на месте, припасы в дорогу взять – полчаса.
