Текст книги "Рядом с зоопарком"

Автор книги: Юрий Бриль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава одиннадцатая
ОВРАЖНАЯ, № 5

Брякнул телефон. Вадим Петрович подошел к нему, снял трубку.

– Я слушаю. – И он слушал, как поквакивает в трубке, держа ее несколько на отлете. – …Да и сейчас он здесь!

Определенно, речь шла о ком-то из студийцев. Все насторожились. Валерик посмотрел на Рафаила – тот вжал голову в плечи, наверно, догадался, что разговор о нем.

– Нет, ходить не запрещу, не могу запретить… У нас тоже программа…

Валерику стало жаль Рафаила: уже звонят из школы, узнали, что здесь, запрещают почему-то.

Вадим Петрович положил трубку, подошел к Валерику… Кольнуло тоскливо: про него говорили. Что же он такого натворил? Чувякиш?..

– Звонят вот, – виновато развел руками Вадим Петрович. – Что у тебя с математикой?

– Ничего особенного, – сразу немного отлегло от сердца, думал, что-нибудь гораздо худшее.

– Ничего, считаешь? Стало быть, две двойки подряд – привычное для тебя дело?

– У них математичка – врагу не пожелаешь, – сказал Слава Кузовлев, хотя учился в другой школе и математичку мог знать только понаслышке.

– Когда я учился в восьмом, тоже перебивался с двойки на тройку, – вдруг заявил Вадим Петрович. – По литературе, истории, правда, хорошо. Как у тебя, кстати, по гуманитарным?

– Нормально, – сказал Валерик.

– Я так и думал. Наверно, у тебя склад мышления такой, гуманитарный, что ли. Вот и у меня тоже. Еще в четвертом классе учительница про Куликовскую битву рассказывала, но и сейчас помню эту битву во всех деталях, будто не за партой сидел, а был непосредственным ее участником, потому что и само поле Куликово, и людей, и одежду – все в красках представлял, в картинах.

Вадим Петрович начал рассказывать, как именно представлял. Одна картина сменялась другой. Мчалась с копьями наперевес русская конница. Навстречу татаро-монголы, ветер развевал гривы лошадей, небо застила туча воронья, нетерпеливо ждущая кровавого пира. Звенела булатная сталь, ржали кони, схватившись за живот, падал на всем скаку грузный татаро-монгол и орал проклятья на своем татаро-монгольском языке.

Вадиму Петровичу легко удавалось писать картины словами. И картины эти он исполнял в своей манере, ничуть не похожей на суховатого, сдержанного в цвете Васнецова, писавшего, как известно, на темы русской истории.

Валерик надеялся, что Вадим Петрович, увлекшись рассказом, забудет о неприятном телефонном разговоре, но ничего подобного! Круто остановив поток своего красноречия, сказал:

– Есть у нас хоть кто-нибудь, кто в математике соображает?

– Лилька – она в школе «недовинченных» учится.

– Имени Леонардо да Винчи, – поправила Лилька. – И вообще у нас уклон эстетический.

– Не первоклашка, – сказал Валерик, – сам как-нибудь справлюсь.

– Это еще лучше, если сам.

А потом они сидели вдвоем, Валерик и Лилька, в дальнем классе, вдвоем, если не считать «Умирающего раба».

– Я тебе и в самом деле могу помочь, – сказала Лилька. – Мне ничего не стоит.

– Вот еще…

Валерик безразлично смотрел на гипсовое изваяние. «Раб» умирал долго, покрылся пылью, а все умирал, помня постоянно о том, что умирать надо красиво, ведь люди же смотрят.

Когда Лилька начала складывать краски, собираясь домой, в класс заглянул Дима.

– Валер, пойдешь с нами? Дельце надо одно провернуть.

– Какое еще дельце?

– Рафе сегодня дрова привезут…

«Я тут при чем?» – хотелось сказать Валерику, но Лилька перебила его:

– А меня возьмете с собой, мальчики?

– Ты что, дрова умеешь колоть?

– Подумаешь, дрова! Отец меня на рыбалку и на охоту берет, а там и не такое приходится…

Рафаил жил в доме номер пять по улице Овражной. Дом этот ничем не отличался от стоящих рядом, с резными окнами, с крыльцом, неровным, как ладонь. У дома палисад с единственной яблоней-дичком.

Сидели на крыльце, поджидали машину, и Рафаил, пока нечего было делать, взобрался на яблоню и собрал половину урожая в карман. Спрыгнув на землю, разделил все между ребятами, оставив себе только одну, размером с вишенку, ранетку. Лилька сказала, что ей такие яблочки нравятся даже больше, чем джонатан, которые покупает на рынке мама. Тогда Рафаил снова полез на дерево и собрал оставшуюся часть урожая.

Тут как раз посигналила машина. Открыли ворота, во двор вкатил груженный чурками самосвал. Из кабины вслед за шофером выпрыгнул Вадим Петрович. Несмотря на прохладную погоду, он был одет лишь в спортивное трико.

– Отец дома? – спросил он у Рафаила.

– Спит, – опустил голову Рафаил.

– А мать?

– Мачеха… ее совсем нет.

– Ну, это неважно, хм… мы сами с усами.

Он махнул шоферу – и тот опрокинул кузов самосвала. Березовые чурки кучно грохнули, несколько из них проворно покатились по двору – Вадим Петрович прижал одну ловким движением футболиста.

Вадим Петрович и Рафаил работали колунами. Трудно сказать, у кого получалось лучше. Руководитель изостудии набрасывался на чурку яростно, как на врага, – щепки летели во все стороны, так что и подходить страшно. А Рафаил вроде и не торопится. Подставит чурку, тюкнет по ней, словно примеривается, – эффекта никакого. Тюкнет еще, чуть посильнее, – и смотришь, чурка разваливается сразу на четыре части. Остальные собирали поленья, таскали их в дровяник. Много было бестолковки и суеты, пока Вадим Петрович не скомандовал, чтобы встали конвейером. Тогда работа пошла слаженно. Лилька складывала поленницу, Валерик подавал ей дрова. С каждым поленом она поворачивалась к нему, от близкого ее взгляда у него прерывалось дыхание, подпирала к горлу истомная волна. И хотя с непривычки у него выкатывались струйки пота, работалось легко, как игралось. Очередной раз он повернулся к Диме, чтобы получить полено, но тот развел руками.

– Все, аут.

Машины чурок как не бывало. Зато в дровянике – до самого потолка ряда в три-четыре – поленница.

– Вторую бы машину, – сказал Валерик, утираясь, – у меня как раз второе дыхание открылось.

– Одной хватит, у меня еще есть немного угля, – по-стариковски рассудительно сказал Рафаил.

Присели на крыльцо, Вадим Петрович достал сигареты, курить он начал недавно и, как все начинающие курильщики, дым глотал понемногу, но выпускал его резко, как отраву. Лилька ковыряла в пальце булавкой, вытаскивала занозу. Ни о чем не говорили, но было приятно просто так сидеть, щуриться на солнце, которое после обеда будто за ударную работу для тепла стало щедрее на свое тепло. Приятно сознавать, что так вот легко, играючи, можно справиться с любым делом, если навалиться всем вместе.

Вадим Петрович докурил сигарету, встал, отряхнул побелевшие от березовой коры спортивные брюки.

– Пора мне, ребятки.

И Лилька встала, посмотрев на свои крохотные часы «сейко» тоже как будто с сожалением: не хотелось бы, но вот надо идти.

– Валерик, ты в какую сторону?

– Я немного погодя. – Хотелось, конечно, с Лилькой. Они бы шли вдвоем целый квартал, но испугался: о чем-то надо говорить. О чем?

Вадим Петрович и Лилька ушли. Еще немного посидели на крыльце, поговорили, а потом Рафаил повел Диму и Валерика в дом.

У Рафаила была своя комната. В ней стояла высокая с никелированными спинками кровать, к изголовью лепилась табуретка – больше ничего при всем желании не втиснешь. Правда, под кроватью было еще обширное пространство, которое, надо сказать, использовалось по-хозяйски. Его занимали большой деревянный чемодан и картонная коробка из-под телевизора. Выдвинув то и другое, он принялся выкладывать на пол груды радиодеталей: большие силовые и маленькие выходнички-трансформаторы, дружно сцепленные между собой цветными проводками конденсаторы и сопротивления.

– Откуда у тебя столько? – спросил Дима.

– Со свалки. У нас в овраге шикарная свалка. Там, если повезет, можно найти старый приемник. Я находил.

– Зачем тебе детальки?

– Для карманных радиостанций. Удобная штука. Попал, например, в беду, на кнопочку – раз, алло, внимание и все такое. Можно построить три радиостанции, тебе, мне, ну и Валерке. У меня деталек хватит.

– А, утопия, – отмахнулся Дима.

В большой комнате послышалась возня, упал опрокинутый стул, мужской голос отреагировал на это хриплым матом. Потом вдруг грянула заунывная степная мелодия баяна, и отец Рафаила запел татарскую песню. Рафаил нагнулся, начал быстро горстями собирать детальки.

– Я еще в сарае не показал… у меня там мастерская.

Вышли из дома, Рафаил плотно закрыл все двери, но они не были особенно толстыми – нехитрая отцова песня успешно вырывалась на простор.

– Мы уж пойдем, – сказал Дима, – а мастерскую посмотрим в следующий раз.

– Я провожу… коротким путем на автобус.

Они прошли мимо оврага, склоны которого были захламлены останками каких-то механизмов, бетонными плитами без видимых повреждений и изломанной, с обнаженным скелетом арматуры. А потом дальше – по пустырю к полуразрушенному зданию.

– Сейчас я вам такую тайну покажу – ахнете! – побежал Рафаил вперед по тропке меж пыльных метелок полыни.

– Наивный все-таки, – сказал про Рафаила Валерик.

– Ну не скажи, – возразил Дима, – кое в чем он получше нас с тобой разбирается, не смотри, что младше.

– Не замечал что-то.

– Знаешь, жизнь у него какая?

– Нормальная, сам себе хозяин.

– Дурак! Тебе бы так.

Валерик не обиделся на Диму, он и сам видел, что Рафаил совсем не такой, каким он знал его по школе. И он даже понемногу начинал ему нравиться. Надежный, с таким можно дружить. Пусть младше, пусть наивнее.

Крыша старого кирпичного здания сохранилась, под ней еще можно было спасаться от дождя, но едва ли это было безопасно, так как стены разрушились настолько, что воспринимались издалека как колонны. Под крышей гулял ветер, и ласточки из года в год устраивали под застрехами гнезда. В трещинах цементного пола и по углам росла трава. Валерик и Дима не без волнения вошли под зыбкие, готовые в любой момент обрушиться своды.

– Тут тайна, – показал Рафаил на канализационный колодец, впаянный в цементный пол. Он приналег на чугунную крышку, отодвинул ее в сторону – послышался далекий гул мощного водного потока.

– У, мрак! – заглянул Дима.

– Это подземный ручей, – пояснил Рафаил, – он впадает в реку. Мы раньше с пацанами плавали по этому ручью, спускались по веревке и плыли. Только потом бросили это дело, потому что Васька захлебнулся. Дожди как раз пошли, и воды стало слишком много. Потом мы его всем переулком хоронили.

– А не страшно было плыть?

– Еще бы, страшно, конечно.

– Тогда зачем?

– А так: струсишь – нет. – Рафаил отодрал от гнилой балки щепку, бросил в колодец. – Через пять минут будет в реке… Погнали!

И они побежали через пустырь к росшим у реки тополям, где из крутого среза берега выглядывал широкий полукруг бетонной трубы. Ждать пришлось недолго – гнилушка вынырнула из черного зева, закружилась в водовороте. Не было полной гарантии, что это именно та гнилушка. Выныривали и другие, выныривали щепки, всякий мусор.

Присели на камни у реки, смотрели, как двое мальчишек удят рыбу. Дима и Рафаил рассуждали о наживке, о крючках, о том, что пойманная рыба все же отдает немного мазутом и варить из нее уху нежелательно, а кошки не брезгливы, радуются хорошему улову, когда принесешь пяток плотвичек.

– Мы тебе, Рафа, тоже покажем кое-что интересное, – пообещал Валерик, – знаешь улицу Тихвинскую? Она здесь недалеко.

– Сто раз бывал. А что там интересного?

– Увидишь… Может, прямо сейчас и двинем? – сказал Валерик.

– Мне уже за Катькой пора, – сказал Дима.

Глава двенадцатая
ПЕЧАЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ, СЛУЧИВШЕЕСЯ С ФРАНТОМ, ГИМНАЗИСТКОЙ И ЕЕ БАБУШКОЙ

Прошла, наверно, неделя, прежде чем выпал случай завернуть на Тихвинскую.

Было прохладно, пар шел изо рта – не осень уже, но и не зима еще. Дворники подобрали с земли листья, но снега нет, поэтому улицы кажутся пустынными и неприютными. Небо пожухлое, вымученное. Неисчислимое множество раз в нем нарождались дождь и снег, неисчислимое множество раз вслед за осенью приходила зима, а теперь, кажется, все, замер круг времен года, остановился: не будет ни зимы, ни осени, а будет вот так…

Земля мерзлая, трещинки разбегались по ней, образуя розетки, лоскутки асфальта истлели, как старое одеяло. Тополя оцепенели от промозглого холода. Но над некоторыми домами вился дымок, при виде которого возникают мысли об уюте и тепле.

Валерик засматривался на кирпичные стены домов, бросал взгляд в глубину двориков, где лепились сараюшки, обросшие к зиме поленницами. У Рафаила теперь тоже поленница, и мерзнуть он зимой не будет. Приятно чувствовать себя старшим, заботливым другом.

Выбрели на Тихвинскую, Валерик сказал:

– Сейчас мы тебя познакомим с Франтом и Гимназисткой.

– Кто такие? Дружки Лимона?

Валерик и Дима ну хохотать.

– Сейчас увидишь, – пообещал Дима и начал с ходу просвещать Рафаила, рассказывая ему об импрессионистах, которые любили писать городские пейзажи.

Диме больше всего нравился Утрилло. Утрилло не писал парадных площадей, бульваров и знаменитых соборов – ему больше нравились старые заброшенные улочки. Если бы он жил в их городе, то, наверно, как и они, любил бы шататься по Тихвинской. Валерику тоже нравился Утрилло. Интересная техника: несколько неаккуратных мазков – и перед вами мельница. Приглядишься к ней – и вдруг покажется, что это крикливо одетая, смешная старуха.

Они шли по Тихвинской, и Валерик даже немного гордился, что смотрит он на эту улицу не пустыми глазами, а понимает. А вот Рафаила надо было давным-давно привести в студию. Сейчас за этим перекрестком…

Дома стояли на месте, но ребята не узнавали в них своих старых знакомых. От крыш и до самых фундаментов сыро бил в глаза ядовитый сурик. Покрасили. Спрятали Франта и Гимназистку в глухую темницу сурика, и теперь они задыхались под панцирем. Бабушке едва ли повезло больше. С нее бесцеремонно содрали все ее старомодные, затейливые украшения, забрызгали густо подсиненной известкой – получился издевательский цвет поношенных джинсов.

Стимул

– значилось на доме. —

Сдавайте вторичное сырье

– Мрак! – безысходно вздохнул Дима.

– Может, Вадиму сказать.

– Поздно. Дело сделано.

– Что вы стоите как дураки? – Рафаил не понимал перемены их настроения. – Ну, ремонт сделали, ну и что?

Валерик и Дима молчали: как ему объяснить?.. А может, не надо объяснять? Может, лучше иногда кое-чего не видеть и кое-чего не замечать? Может, так спокойнее, не будет лишнего повода расстраиваться?

Не так давно вышли из студии, устроились с альбомами на лавках по краю площади перед ДК, в сквере. Раньше Валерику казалась площадь пустынной. Ветры обдували ее со всех сторон, он прятал нос в воротник, норовя проскочить это место, а на памятник и глаз не поднимал. Памятник воспринимался как-то отдельно, по частям: то постамент выхватывался взглядом, то часть крылатки. Вадим Петрович посадил их с Димой на лавку, откуда были видны и ДК, и площадь, и памятник. Смотрели на много раз виденное, и открывалось новое: все в этом уличном пейзаже существовало нерасторжимо. Даже облака над поэтом, хотя они летучи и непостоянны, были необходимы при том освещении и ракурсе. Они плыли, но казалось, это Пушкин идет, чуть склонив голову, непреклонный, гордый и одинокий. Сама собой являлась мысль, что Пушкин будет всегда, вопреки дантесам.

Когда, спустя несколько дней, они снова пришли на свою лавку, все было не так. Не сразу и поняли, в чем причина. А причина была в том, что на площади возникло нечто инородное. Какой-то странный предмет. Ребята подходили к нему с опаской, будто место вокруг него было заминировано. Долго гадали, что этот предмет может обозначать. Труба, покрашенная ядовито-зеленой краской, сверху приварены языки листового железа. Немного придя в себя, Вадим Петрович побежал куда-то, вернулся же совершенно удрученным. Это «Каменный цветок», сказал он. Бедный, бедный Бажов. Знал бы, что такое сотворят, не писал бы свой сказ. Две тысячи заплатили халтурщику, фонды некуда потратить. Вадим Петрович ругался с директором ДК, с главным архитектором города, но потом отступился, узнав, что халтурщик – не кто иной как Малкин, его хороший знакомый.

Так часто бывает: стоит упомянуть человека – и он тут как тут. Не стоило Рафаилу поминать Лимона.

Лимон выступал в фуфайке и в джинсах. Обновка зависти у Валерика не вызвала, – привычно схватила тоска при мысли о всех этих, как говорит Алик, «джинсовых делах». Лимон редко ходил один, и теперь его сопровождали двое.

– Держи кардан, – лениво, с добродушной ухмылкой здоровался Лимон. Когда Валерик подал руку, тот вдруг резко замахнулся своим «карданом». Хотя прием был старый, как кости мамонта, не отшатнуться было нельзя. – Испугался, да? Эх, чумарик, думал, врежу?

Определенно Лимон привязывался.

– Ты пионер? – спросил он, притворяясь серьезным, – или уже комсомолец?

Спутники Лимона засмеялись.

– Ну и что?..

– Что же ты ведешь себя недостойно этого высокого звания? Ай-я-яй, – и укоризненно покачал головой. Он и зимой ходил без шапки, шапку заменяли волосы: особые, тонкорунные, они мелко кудрявились. Валерик всегда думал, что такие волосы должны расти на какой-нибудь необыкновенной голове. – Ты когда Алику долг отдашь?

– Долг?..

Взгляд Лимона ничего не выражал, глаза словно затянуты непроницаемой пленкой.

– Тебе напомнить? – Лимон для наглядности сжимал и разжимал «кардан». Такая гимнастика обычно действовала неотразимо.

– Отдам, – сказал Валерик, – накоплю и отдам. Только бы отвязался, неловко перед друзьями.

– Когда?

– Ну что ты пристал к человеку? – сказал Дима.

– В самом деле, – сказал Рафаил. – Что, тебе делать больше нечего?

– Вас не спрашивают… Если к шести не принесешь – зашибу!

На этом и расстались.

– Много ты должен? – спросил Дима.

Валерик назвал приблизительную цифру.

– Ничего себе! Как ты умудрился? Не, столько я дать не могу.

– Я и не прошу.

– Нашел у кого занимать, – сказал Рафаил. – Ты лучше у меня занимай. У меня иногда бывают деньги. Не так много, правда. На бутылках-то много не заработаешь.

– Дать бы им десятку – и они бы отстали, – краснея, сказал Валерик.

– Десятку найдем, – заверил Дима. – Поехали на рынок, мясо куплю – остальные твои.

Пилили на трамвае до рынка, таскались меж рядов, заглядываясь на аппетитные натюрморты из розовощеких яблок, воскового и сахаристо-черного винограда. Душисто пахло югом, квашеной капустой, кислым молоком. Подошли к мясному ряду, Дима брал специальную вилку, деловито тыкал в наваленные грудами куски мяса. Случайно взглянув на продавца, торгующего рядом цветами, Валерик попятился к выходу – Ара. А может, не Ара, просто похожий на него.

Всю дорогу до Диминого дома Валерик молчал, невесело думая о том, что одолженная десятка его не спасет.

Зашли в детский сад за Катькой, а потом к Диме. Мамы его дома не было, она работала на железной дороге и часто уезжала в командировки, так что Дима был вполне самостоятельным человеком.

Прежде всего Дима накормил свой домашний зоопарк. У него жили две кошки, одну звали Киса, другую Биссектриса. Две морские свинки и сурок Шурик.

– Шурик заболел, у Шурика ветрянка, – сказала Катька, увидев, что сурок не притрагивается к арахису, что глазки у него прикрыты, а носик спрятан под мышку.

Поставили его на лапки, но он снова упал.

– Заболел, – всполошился Дима.

– Холодно у тебя, – сказал Рафаил, – жаль, печки нет, затопили бы. Шурик, наверно, думал, что зима, и залег в спячку.

Дима перетянул подстилку с сурком под батарею, и тот через некоторое время открыл глазки, стал принюхиваться.

Потом Дима начал разделывать мясо на суп: мякоть срезал и бросал кошкам, а кости складывал в кастрюлю.

Обычно веселая Катька вдруг захныкала ни с того ни с сего. Дима принялся ее успокаивать.

– А хочешь к Мишке-медведю?

– Не хочу-у!

– А к зайчику хочешь?

– Не! Я к ма-мочке хочу.

– Завтра приедет твоя мамочка.

Тут раздался требовательный звонок. Дима пошел открывать.

– Валериан у тебя? – это был голос Лимона.

– А тебе что?

– Пусть выйдет, потолковать надо.

– В следующий раз.

Дверь захлопнулась.

– Это волк приходил, который козлят съел, спрашивал, кто плачет.

Катька шутки не поняла, заплакала еще сильнее.

Снова звонок.

Шурик выбежал из-под батареи, бестолково заметался по кухне.

Рафаил подошел к двери и сказал:

– Ну ты, Лимон, имей совесть!.. Тут Шурик, это, сурок, и Катька.

За дверью засмеялись.

– Ну так что?

– Они боятся, они маленькие.

– Выдайте Валериана, тогда уйдем… Выходи, Валериан, поговорим.

– Сейчас, – сказал Валерик, шагнул к двери.

– Глупости! – встал ему на дороге Дима. – Отволтузят – своих не узнаешь.

– Пусть подавятся этой десяткой! – Валерик приоткрыл дверь – Лимон со своими подпевалами сидел на лестничной площадке, накурено, хоть топор вешай, наплевано – бросил скомканную десятку.

– Додумался тоже, у кого занимать. Да еще такую сумму! – Дима, очевидно, жалел десятку.

– Да не занимал я!

– А что же они тогда?

Валерик рассказал все, как было.

– Теперь они от тебя до самой смерти не отстанут, – выслушав историю, сказал Рафаил. – Только никаких денег давать не надо. Наверняка они эту курточку загнали снова.

– Ты что, не понял? Курточку снял Али-Баба – Лимон тут ни при чем.

– Еще как при чем! Фирма у них одна: Али-Баба со своей кодлой снимает, а Лимон с Аликом продает. Раньше я думал, у них работа сезонная, то есть зимой, по шапкам только, но, выходит, они и летом тоже.

– Скажи еще, связаны с иностранным посольством, – не поверил Дима.

– Насчет посольства не знаю, – серьезно сказал Рафаил. – Об этом мне Али-Баба ничего не говорил.

– Он что, твой знакомый? – удивился Валерик.

– Он мне двоюродный братан.

– Может, и Ара братан?

– Ара – не, вообще не знаю такого.

– Ну вот что, – поразмыслив, сказал Дима, – раз у тебя такой могущественный родственник, дуй к нему, поясни, как получилось. Этот конфликт, я думаю, можно уладить мирным путем.

– Бесполезно. Я все-таки двоюродный, а не родной. Даже если бы я был родным, он бы все равно меня не послушал и от лишней курточки не отказался. Удавится прежде…

Катька все не могла уняться, принялись все вместе ее успокаивать. Дима выставил ей пузырьки из-под лекарств, моточек бинта, шприц для изготовления тортов.

– Лечи давай Шурика, ставь на ноги. Видишь, у него боба?

Закипел суп, срочно начистили в него картошки, нашинковали капусты, не забыли и про морковку.

– Почему-то все хорошие люди держатся поодиночке, а плохие вместе, – сказал Валерик.

– Не обязательно, – возразил Рафаил. – Вот милиция, например…

Мощный, как через мегафон, голос прервал его.

– Жильтмены! – это Лимон прильнул к замочной скважине, сложил ладони рупором. – Вы окружены! Если не выплатите контрибуцию в полном объеме, возьмем вашу хавиру штурмом!

– Пойти напомнить, чей я все-таки двоюродный братан?

– Тс-с, – в одно мгновение Дима оказался около Катьки, схватил шприц, набрал в него пены, которую периодически снимал с кипящего супа в блюдце, подкрался к двери.

– Повторяю! – разорялся Лимон. – Если в течение трех минут не..

В этот момент Дима давнул на шприц – струя ударила в замочную скважину. Лимон закашлялся, грязно заругался… Бам! – несколько дощечек выломилось из двери, образовав оконце.

– Ах ты гад! – после недолгого остолбенелого молчания заорал Дима, щелкнул замком, рванул оставшуюся часть двери на себя, бросился в коридор.

Дима Мрак «распсиховался». С ним иногда такое случалось. Вообще он спокойный, рассудительный и даже излишне терпеливый человек, но иногда срывался. Зная это, даже Лимон предпочитал с ним не связываться. Во дворе любили вспоминать такой случай. Однажды Лимон выскочил во двор – на руках боксерские перчатки. Изображая из себя мастера спорта, прыгал перед Димой Мраком, нанося один удар за другим. Дима лениво отмахивался, пока Лимон не изловчился и не зацепил его с левой в глаз. «Ах, искры!» – взревел тогда Дима – это у него от удара в глазах вспыхнуло – и, вложив в ответный удар все свое возмущение и немалую силу, поверг противника в глубокий нокаут.

Кодла скатилась вниз по лестнице. Дима вернулся ни с чем.

Сварили суп. Разлили по тарелкам, начали есть, тут услышали гитарные переборы, Лимон гнусаво запел:

 
А беби, беби, беби!
Я твой дегенерат.
Набей, набей, набей меня —
Я только рад!
 

– Концерт бесплатно послушаем, – сказал Рафаил.

– За десять рублей, – уточнил Дима. Он уже успокоился и как ни старался «распсиховаться», не мог, а значит, не мог выполнить просьбу Лимона, которую тот выражал через песню.

В конце концов кодла ушла, пора уже было и ребятам расходиться по домам, но не хотелось в этот день расставаться. Сначала наладили дверь, прилепив выпавшие дощечки пластилином, попили чаю, поговорили, а времени уже час ночи.

Так и заночевали.

Утром чуть свет проснулись от крика:

– Проклятье какое-то, господи! В коридоре наплевано! Грязь несусветная! А дверь!.. С дверью-то что сделали! Наказание инквизиторское!

Димина мама приехала, догадался Валерик.

Хлопнула дверь, и второй голос продолжал:

– Вот он где, мучитель! – не мог не узнать Валерик второй голос. Вдвоем у мам получалось довольно эффектно. Димина мама первым голосом, Валерикина – вторым. Сначала по очереди, потом в унисон.

– Ну что раскричались?! – заворочался на своей постели Дима. – Поспать не дадут! Суп лучше ешьте, я сварил…

– Ничего страшного не произошло, – вклинился еще один голос, – главное, все живы и здоровы.

И Вадим Петрович здесь.

С четверть часа, наверно, обе мамы кричали, а Вадим Петрович их успокаивал, потом инициатива перешла к нему. С его слов получалось, что Дима, Валерик да и Рафаил отличные, в принципе, ребята. Обе мамы сначала оспаривали эту точку зрения, но потом согласились с ней, как ни странно. И все бы благополучно завершилось, если бы не соседка. Явилась некстати, начала выговаривать за вчерашний вечер. Оказывается, она – да и не только она, весь подъезд, – наблюдали за тем, что происходило на лестничной площадке. Поскольку наблюдение велось через замочные скважины, картина была искажена и, надо сказать, не в лучшую сторону.

И тут началось дознание. Несмотря на то, что Вадим Петрович сдерживал пыл расходившихся родителей, досталось ребятам крепко.