Текст книги "Рядом с зоопарком"

Автор книги: Юрий Бриль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава четвертая
КАК БЕЛЫЕ ЛЮДИ

Когда вышли из студии, Алик сказал:

– В воскресенье, Валериан, я за тобой зайду, Ара повезет нас на «Волге», как белых людей.

– Будто я к вам на работу устроился.

– Тебе курточка уже не нужна?

Валерик ничего не ответил – Алик мог справедливо обидеться. Курточку все-таки хотелось. Купить ее по фарцовым ценам не было никакой возможности, с мамой даже и говорить бесполезно о таких деньгах. Придется самому ее зарабатывать. Заработает – не маленький. Скажет потом, что в ЦУМе выбросили, и для блезиру попросит рублей двадцать на покупку. Мама со своим наивным представлением о жизни вряд ли что заподозрит.

В машине на заднем сиденье развалился Лимон. Валерик никак не ожидал оказаться с ним в одной компании.

– Здорово, чумарик, – протянул Лимон свой «кардан».

К машине подошел сам Ара и тоже поздоровался за руку. Ара выглядел довольно экзотично: одежда пестрела бархатно-красным, голубым и зеленым. Пиджачок, шарфичек, рубашечка, пуловерчик, водолазочка – все так искусно надето, что, откуда ни посмотри, видна каждая из этих вещичек, хоть уголочком, хоть краешком, а выставляется. Завершала все это разноцветье черная кепка, под которой Ара был как бы под зонтиком.

Ара рулил легко, кончиками пальцев, насвистывал мелодию, отдаленно напоминавшую «Танец с саблями».

– Не свисти, – сказал ему Лимон, – деньги высвистишь.

– Пожалуйста, – перестал свистеть Ара. – Целый год, слушай, – толкнул он локтем Алика, – надо свистеть, чтоб высвистеть.

– Тебе хорошо, ты богатенький, – позавидовал Лимон.

– Всем, слушай, хорошо, – возразил Ара. – Почему я здесь? Почему не в горном ауле и почему не учу детей арифметике? Ты думаешь, мне не жалко было закапывать диплом в землю под чинарой? Я приехал ради благородной цели – делать народ счастливым.

– А что тогда не делаешь? – с ухмылкой сказал Алик.

– Как не делаю? – сказал Ара, останавливая машину, – до толкучки было уже рукой подать. – Во! – царственным жестом указал Ара на толпу. – Смотри, сколько красивых людей в джинсах. А кто, слушай, их осчастливил?

Все засмеялись.

– Ара – молодец, – сказал Алик. – Без таких людей, как он, народ до сих пор бы ходил в сапогах и фуфайках.

– Малчики, вы завтракали? – с отеческой заботой спросил Ара.

Лимон сказал, что нет. Тогда Ара достал бумажник, раскрыл его и, послюнявив два пальца, вытянул десятку. Лимон сграбастал ее и исчез, но минут через пять был уже снова у машины. Он притащил груду вареных картошек, от которых еще шел пар, и несколько хрустких малосольных огурчиков, вкусно тянувших укропом и смородиновым листом. А также бутылку «Аромата степи». Картошкой и огурцами фарцевали у забора предприимчивые бабульки. Где Лимон взял «Аромат степи», было известно ему одному.

– Кушайте, пожалуйста, – сказал Ара и клацнул зубами – пробка слетела с бутылки, как дрессированная.

– Он может и консервы вот так же… Правда, Ара? – сделал рекламу Алик.

– А это можете перекусить? – поднял Валерик нетолстую проволочку.

Вместо ответа Ара показал зубы. Вопросов больше не было.

– Ара, если хочешь, может пережевать свой ГАЗ-24. По частям, конечно.

– Не хочешь, – покрутил головой Ара.

Поели картошки, похрустели огурцами. Лимон выпил вина. Алик пить отказался, сказав, что вино отрицательно влияет на память. Ара тоже не стал.

– Человек за рулем, – ткнул он себя в грудь большим пальцем.

– Человек за рублем, – немного подправил его произношение Алик. Все засмеялись.

Компания начинала Валерику нравиться: весело и просто. Даже Лимон казался остроумным. Все на равных, подтрунивают друг над другом, но по-доброму, не зло, кто хочет – пьет вино, кто не хочет – не пьет.

Толкучка была внизу, вся как на ладони, колыхалась, кишела. Броуновское движение, подумал Валерик.

Вспомнилось, как физик Арнольд Иванович показывал опыт: в ложку с водой стряхивал крохотный кусочек пепла от папироски, которую выкурил, сунув голову в вытяжной шкаф.

Ара остался в машине, Лимон, взяв джинсы, ушел. Валерик с Аликом спустились за ним следом, каждый неся по пакету.

– Стой тут, – приказал Алик.

Валерик остался на своем посту, у домика неизвестного архитектора, – в руках курточка, такая, о какой мечтал: с карманами на груди и медными пуговицами.

Он знал немало парней, которые считали, что «сдать» ничего не стоит, и даже гордились, если «сдавали» быстро и выгодно, но вдруг почувствовал, что цепенеет от стыда: показалось, все смотрят, все осуждают… Он опустил руку с пакетом и так стоял. Десять штук – нет, это невозможно. Кто-то тронул его за плечо.

– Что у тебя?

Обернулся – двое парней в джинсовых костюмах.

– Вам не надо, – сказал Валерик, – куртка.

– Покажи.

Он показал.

– Пошли прикинем. – И они пошли к домику.

Поведение покупателей показалось Валерику подозрительным. «Прикинуть» можно было прямо здесь, в толкучке, как многие делали. И непонятно, зачем им еще курточка, раз уже есть по одной. Особенно не внушал доверия тот, что побольше. Наглая ухмылочка, движения резкие, как у каратиста. Вошли в домик – хлорка, дышать нечем. Теснота. Но Валерик зорко следил за ходом примерки и, получая пакет обратно, чуть не вырвал его из рук.

– Ты что?.. Я может, купить…

– А я… я передумал.

Нет, с него хватит, как-нибудь отстоит до конца дня – и больше его сюда не заманишь. Теперь он держал пакет вообще за спиной. Подойдет Алик, скажет, что никто не интересовался. Придя к такому решению, он успокоился, начал думать о вещах, далеких от забот собравшихся на толкучку людей.

Перед глазами – чистый холст, сквозь грунтовку внятно проступает структура ткани. Из нее, само по себе, как росток из земли, проклевывалось изображение: стадо слонов, неторопливое и гордое, шло на водопой. Коричневый мальчик-погонщик в рваных джинсовых шортах щелкал бичом. Потом налетел ветер, поднял пыль, и не стало ничего видно.

Налетел ветер, поднял бумажки, сухие колбасные кожурки, ярлычки с ценами… Валерик закрыл глаза, а когда открыл, увидел перед собой оперативника, того самого, который уже подходил к нему. Успел досадливо подумать: «Только за мной охотится, что у него – такое задание? Почему за мной? Неужели я здесь самый, самый?.. Просто стою… ничего, а фарцов тысяча, и они никого не боятся. Потому что маленьким считают – с маленьким легче…»

Оперативник Шурик с сочувствием заглянул Валерику в глаза.

– Как же тебя мамка отпускает?

– А что мамка? Я сам.

– Сколько тебе лет?

– А тебе?

Оперативник взял Валерика под локоток и попросил:

– Пойдем, а? – И повел. Видимо, к «рафику» что стоял неподалеку от «Волги» Ары.

Ближе к воротам толпа сгустилась, и они вынуждены были перестроиться: Валерик впереди – оперативник сзади. Неожиданно возникло препятствие в виде барахольного ряда. Оперативник растерялся: перешагивать вороха пожухлого тряпья неловко, а обходить далеко…

– Шурик! – тихо позвал кто-то.

Оперативник обернулся на голос… Не долго думая, Валерик перемахнул через груду барахла. Оперативник – за ним, чуть не сшиб с ног ухватистого мужичка. Вдогонку брань: нашли, дескать, где в чехарду играть. Пробиваясь сквозь толпу, Валерик не очень-то нарушал хаотичный порядок броуновского движения. У оперативника габариты побольше – ему труднее. В конце концов он и отстал. Валерик почесал напрямик через болотце к железнодорожной платформе. Но, оглядевшись, придя в себя, поспешил обратно: а как же Алик? курточка как? Опасливо озираясь, он еще побродил по толкучке, но Алика не нашел. Машина Ары тоже укатила в неизвестном направлении, так что резоннее всего было смотать удочки.

Валерик это и сделал.

Вечером позвонил в дверь Алик.

– Сдал курточку?

– Тише ты…

Валерик вышел в коридор, прикрыл дверь.

– Где курточка?

– Да тут она… Чего ты?!

Валерик спустился по лестничному маршу вниз. Здесь на площадке стояли лари с картошкой. Приподняв крышку одного из них, он сунулся под нее, затих.

– Как?.. – обомлел Алик. – Тут даже замка нет!

Валерик довольно долго рылся в ларе, наконец извлек пакет, очистил его от налипших картофельных гнилушек.

– Держи, а то весь испереживался!

– Додумался, – повторил Алик, но уже с другой интонацией – облегченно. – И пошел, не прощаясь.

– Кто приходил? – спросила мама, когда Валерик защелкнул дверную задвижку.

– Алик, кто еще…

– Ах, Алик! – ласково заговорила мама. – Что же ты не пригласил его пройти?

– Некогда ему, – вздохнул Валерик. – Деловой он человек.

Глава пятая
ФРАНТ, БАБУШКА И ГИМНАЗИСТКА

Есть такие улочки в городе, о существовании которых мало кто и подозревает: спрятались от трамвайного перезвона и автомобильного шарканья за прямоугольными спинами многоэтажников и живут себе тихой, обособленной жизнью. Случалось, когда Валерик и Дима засиживались в студии допоздна, Вадим Петрович вел их этими улочками. Не так часто, как хотелось бы, особенно в последнее время. Дел у руководителя студии было по горло, а с Димой у Валерика отношения с некоторых пор стали прохладными.

Но вот сейчас они шли по Тихвинской. Было весело, хотя сеял занудливый дождь. У них была игра, придуманная Вадимом Петровичем. Облюбовав какой-нибудь дом, они останавливались и сочиняли всякие небылицы.

– Смотрите, какой франт! – указывал Вадим Петрович на искусно облицованный дощечками дом.

– Костюмчик с иголочки, – включался Дима.

– А это – дама, – поворачивался Валерик к двухэтажному кирпичному дому напротив.

– Гимназистка.

– Восторженная… Вот это глазищи! – Высокие окна с надломленными, словно в удивлении, бровями-наличниками – это, конечно же, глаза.

А потом они хохотали, увидев в кирпичном затейливом доме с ажурным литьем и маленькой башенкой – древнюю бабулю, в шляпке и под вуалью.

– Здравствуйте, как ваше здоровье?

– Что вы говорите? Неужели?.. Кто бы мог подумать?!

– А как ваша внучка?..

Тут же сочинялась история про Франта, Гимназистку и Бабушку. Хохотали, а редкие прохожие пялились на них из-под своих зонтов, недоумевая, чего они смеются.

Шли не торопясь дальше.

– А этот господинчик мне нравится. Без всякой фантазии, командовать любит до ужаса, – говорил Дима о прямоугольном с пустыми окнами доме.

– Попал в точку… Знаете, что в этом здании было до революции? Гауптвахта. А напротив – казарма.

Вадим Петрович говорил об этих домах как о давнишних знакомцах. А истории придумывались сами собой, и было их не меньше, чем домов на той старинной улочке Тихвинской.

Потом шли молча, Вадим Петрович смотрел под ноги, и все смотрели под ноги.

Горбатился асфальт… Много лет дожди вымывали его, и вот теперь по нему тоже струилась вода. Проглядывали острые камушки и шероховатинки. Тротуар взломался во многих местах трещинами – под ним змеились корни больших и таких же старых, как дома, тополей. Кое-где корни выныривали на поверхность, словно затем, чтобы хватануть воздуха.

Дома на Тихвинской больше двух– и трехэтажные. Первый этаж врастал в землю, окна вровень с тротуаром. Внизу тоже жили люди. Валерик жалел этих людей, – в окна им видны только ноги прохожих. Должно быть, унизительно каждый день видеть только ноги. Жалко было и водосточные трубы. Они по большей части висели на домах косо и не выполняли своего предназначения, дождевая вода почти не попадала в них, струилась по стенам, по выкрошившимся тут и там кирпичам. Поправить некому, на них вообще никто не обращал внимания. А трубы были красивые, на многих сохранились навершия. Одна надела царскую корону, другая похвалялась затейливым орнаментом, а над третьей реял жестяной парусник. Когда-то навершия стоили больших денег, а теперь разве какой школьник разглядит – да и утащит в кучу металлолома.

Кирпичи, из которых сложены старые дома, – особенные, звонко-красноватого оттенка. Прокаленные сто лет назад, они и сейчас помнили жар и пламя обжиговой печи. Дышат, говорил про них Вадим Петрович. Старые дома жили и дышали, дышали через поры кирпичей, с удовольствием подставляли свое кирпичное тело, истонченное железо крыш дождю, чтобы всласть помокнуть.

Вадим Петрович предложил зайти к нему, обсушиться.

Поднявшись по крутой деревянной лестнице, оказались в тесном коридорчике, где по стенам висели полки с посудой, а на полу теснились кастрюли и банки, в углу угрюмо гнездился бак с водой. Помимо двери Вадима Петровича здесь были еще две двери: одна к многодетным соседям, другая в общую кухню.

Вадим Петрович достал ключ, и у Валерика отлегло от сердца: все-таки лучше, когда Аллы Владимировны нет дома, – просторнее на душе. В комнате ералаш: на столе, на кровати грудами лежали листы ватмана, картонки и холсты – все творения студийцев, но изредка их перемежали собственные работы Вадима Петровича. Сразу становилось ясно: попали в обитель художника. На стене по-прежнему висела «Жанна Эбютерн». Валерику вспомнилось, как он оконфузился, впервые попав в эту комнату. Увидев тогда портрет, он спросил:

– Это ваша жена?

Вадим Петрович не засмеялся его невежеству.

– Ничего общего, – грустно качнул он головой. – Это жена Модильяни… Репродукция.

И он рассказал тогда, кто такой Модильяни. Позднее они много о нем говорили, и поскольку это был любимый художник Вадима Петровича, он не мог не стать любимым художником Валерика, Димы Мрака, да и всей студии. И тогда Валерик сделал для себя открытие: бывает, оказывается, что даже очень талантливые художники при жизни остаются непризнанными. Понятно, нелегко быть непризнанным. Безденежье, нищета, одиночество… И надо иметь необычайную силу воли, чтобы не сворачивать, идти своей дорогой. Конечно, хорошо, когда рядом такая спутница, как Жанна Эбютерн. Она преклонялась перед талантом Модильяни, делила с ним все горести. А когда он умер, она не смогла пережить разлуки с ним – на следующий день выбросилась из окна. Смотришь на ее портрет – и видишь, сколько в ней необыкновенной доброты и верности.

Вадим Петрович освободил стол от бумаг, принес вскипевший чайник, поставил керамическую вазу, полную «дунькиной радости». Обжигаясь крутым кипятком, говорили обо всяких пустяках, потом Дима Мрак сказал:

– Вадим Петрович, покажите что-нибудь свое.

– Нечего показывать, – отвел глаза Вадим Петрович. – Ленюсь, наверно, много… Лучше посмотрите альбом. Новый, вы его еще не видели. – Придвинулись к книжному шкафу, и он достал сияющее зеркальным супером французское издание Шагала. – Надо попросить Аллу, чтобы попереводила. (Алла Владимировна преподавала в вузе иностранные языки и могла переводить с листа).

Интересно было бы, конечно, знать, какая у художника судьба: счастливая или, может быть, тоже мытарская? Хотя главное в книге по искусству не текст, а репродукции, если они, разумеется, хорошие.

На первой странице – цветы. В двух полураскрывшихся бутонах ненавязчиво выявлялись головки – женская и мужская. Может, это души, ками, цветков. Или чье-то воспоминание.

– Мраак! – протянул Дима, и это означало высшую его оценку.

Страницу за страницей листали Шагала, и Валерику начинало казаться, что он очень хорошо понимает художника, чувствует все тончайшие переживания, которые тот передал при помощи цвета и линий.

В коридорчике послышалась возня, щелкнул замок – это пришла Алла Владимировна. Глаза у Вадима Петровича сузились, лицо стало каким-то напряженным.

– Я сейчас…

Он вышел в общую с многодетными соседями кухню, куда прошла Алла Владимировна и откуда тотчас начало доноситься нервное бряканье посуды. Было слышно тоже, как Вадим Петрович сказал:

– Ты очень кстати, попереводи нам Шагала.

– Как-нибудь в следующий раз. Не видишь, что тут творится?!

Ребята отложили недосмотренный альбом, потихоньку прошли к двери. Между тем Алла Владимировна выговаривала мужу:

– Тебя Малкин уже несколько дней ищет.

– Да видел я его.

– И что ответил?

– Еще халтуркой не занимался!

– Кто тебя заставляет гнать халтурку?! Делай, чтоб людям на загляденье.

– На это у меня нет времени.

– Так я и знала! Теперь от кооператива придется отказаться… Раз в жизни была возможность!..

Когда толклись в коридоре, в открытую дверь было видно, как орудует на кухне Алла Владимировна. За своим столом сидела еще соседка, перед ней горкой были навалены яблоки, которые она безразлично поедала одно за другим. Тут же на маленьком стульчике сидел ее ребенок, он тоже намеревался куснуть яблоко, но это ему не удавалось – яблоко было немногим меньше его головы.

Наверно, нужно было поздороваться – раз они сегодня не виделись. А может, нет. Они все же уходили. Но говорить «до свидания» было бы еще нелепее, ведь не здоровались же.

Глава шестая
ЛОШАДИНЫЙ РАФАЭЛЬ

В студии опять новенький.

Чаще новенькие оказывались случайными. Придет такой случайный новенький раз, другой – и нет его, забыли, как звали. Тем не менее народу прибывало. Раньше все толклись преимущественно в одном классе, теперь же, особенно в воскресные дни, в одном при всем желании не умещались, занимали и два других.

Новеньким оказался Рафаил, и привел его Дима Мрак, заявив с порога, что в студию пришел талантливый человек. Слово «талант» не часто звучало в этих стенах, поэтому ребята тотчас окружили новенького. Только Валерик не встал со своего места. Знал он Рафаила как облупленного – учились в одной школе. Никто не подозревал, что у Рафаила есть какой-то талант, если не считать, конечно, талантом удивительную его способность молчать, когда надо говорить. Особенно молчаливым он был у доски. Учителям стоило большого труда выдавить из него хотя бы односложное «да» или «нет». И на переменах он был тоже каким-то заторможенным. Выходил из класса в коридор, вставал у окна, безразлично смотрел на школьный двор, руки клал на батарею, и худые коленки тоже втыкал меж ее ребер, будто ему не хватало тепла. Все же, несмотря на эту свою угрюмую способность, он переходил из класса в класс, дойдя до седьмого.

– А где твои рисунки, Рафаил? – спросил Вадим Петрович.

Рафаил промолчал – ответил за него Дима:

– Он ими печку растопляет.

– Что же ты рисуешь?

– Лошадей, – отважился наконец подать голос Рафаил.

– А еще?

– Больше все.

– Он только лошадей, – подтвердил Дима.

Рафаил вздохнул: такой вот своеобразный талант, другого бог не дал.

– Зато лошадей хоть с закрытыми глазами, – придавал вес его таланту Дима.

– Не, с закрытыми не сможет, – скептиков да и пересмешников в студии хватало.

– Сможет!

– Куда ему!..

– Сейчас посмотрим.

Вадим Петрович ничего против эксперимента не имел, посмеивался в усы. Рафаила посадили перед чистым листом, завязали Лилькиным платком глаза. В две минуты возник на том листе лихой скакун. Глаза горят, грива на ветру вьется. Рисунок грамотный, и с настроением получилось, только одну оплошность допустил Рафаил: самый кончик лошадиной морды не уместился на листе, но это, наверно, потому, что начал рисовать он своего скакуна с заднего копыта.

Все ахнули от такого искусства. Алик сказал:

– Молодец, Рафа. Это тебе верный кусок хлеба – можешь на спор и за рубль показывать.

– А звездочку сумеешь с закрытыми глазами? – спросил Сережа. Он был еще пока дошкольником да и ходил в студию считанные дни, так что смутно представлял истинные цели искусства.

Все засмеялись, а Рафаил к удивлению всех отрицательно мотнул головой.

– Лошадей так лошадей, – утешил его Вадим Петрович, – в истории бывали такие прецеденты. Во Франции, например, жил художник, которого называли Кошачьим Рафаэлем. Это потому, что рисовал он только кошек. Принципиально, кошек – и больше никого. Зато как рисовал!..

– А Рафаил у нас будет Лошадиным Рафаэлем, – сказал ко всеобщему восторгу Алик.

Дима в тот день почти не отходил от новоявленного Рафаэля. У Валерика закрадывалась мысль: уж не назло ли ему? Ну и пусть. Не будет навязываться. А ведь раньше были такими друзьями. Даже крепче, чем друзьями, – друзьями-братьями, как Ван Гог и Тео. Конечно, он сам виноват, но теперь уж все равно… Валерик переставил стул поближе к Алику.

Алик в который уже раз подступал к «Венериной» головке, доводя технику до совершенства.

Вадим Петрович редко вставал из-за стола, приводил в божеский вид работы студийцев, заранее отбирая наиболее удачные для выставки: обрезал края, наклеивал резиновым клеем на серый картон. Пытаясь навести хоть какой-то порядок, он оборудовал в одном из классов хранилище, но с каждым днем занятий являлась новая груда листов, картонок и холстов, которая погребала его под собой.

Человечек возник на картонке непроизвольно, сам по себе. Человечек получился как будто не из нашего – из пушкинского времени, осталось дописать шляпу «боливар» и тросточку, чтобы догадаться – Онегин. Вчера мама готовилась к лекции в техникуме, листала Пушкина, наверно, это как-то и подсказало Валерику тему. Онегин, в крылатке и шляпе, холодный и разочарованный, обретал живые черты.

Валерик услышал за спиной заинтересованное сопение, а затем и одобрительное хмыканье. Карандаш замер: чуть тронет случайно возникшую фигурку – и все очарование пропадет. Но испуг был кратким, Вадим Петрович одобрял: смелее, дескать, смелее, – и Валерик перешагнул через неуверенность.

– У меня есть знакомый, Лунин. Слышали, наверно? Такой талантище! Кстати, тоже болеет Пушкиным. Книжный график… Я как раз сегодня к нему собирался, хочешь, пойдем со мной.

Тут зазвонил телефон.

– Алла, ты? – сказал Вадим Петрович, сняв трубку. – Договаривались? С кем?.. Ах да, конечно, не забыл… Только не сегодня… Я обещал, у меня дело… попозже. Ну будь…

Он положил трубку, озадаченно поскреб бороду.