Текст книги "Загадка Скалистого плато"
Автор книги: Юрий Ясько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
В Риге Бориса постигла неудача: Иннокентий Федорович утром скончался. В квартиру Клунникова приходили люди, то и дело подъезжали к дому машины – на них доставлялись венки, продукты. Иннокентий Федорович, в отличие от Луцаса, был, видимо, общительным человеком, имел немало друзей и хороших знакомых.
Его сестра на просьбу ответить на несколько вопросов с упреком посмотрела на Бориса, сказала:
– Сил на разговоры нет. Кеша у меня на руках умер, последний его вздох приняла. Завтра похороним, – тогда расспрашивайте.
Гронис пригласил Туриева к себе. Феликс не лез с расспросами, но Борис понимал, что Грониса интересует дело. Молоденький лейтенант пришел в органы недавно – с институтской скамьи. Туриев в нескольких чертах обрисовал обстановку, сложившуюся вокруг Скалистого плато.
– Козе понятно: Луцас пошел на поиски военных складов. Они существуют, убийца держит на прицеле каждого, кто рискует подниматься на плато.
– Так и не так, – возразил Борис, – в летнее время по той тропе поднимаются сотни людей: они ходят в лесок, расположенный в ущелье, собирают там малину, кизил рвут, грибы лукошками оттуда таскают. Здесь что-то не то.
Они сидели за столом до поздней ночи. Гронис несколько раз отправлялся на кухню, чтобы сварить кофе, а бутылка коньяка так и осталась непочатой…
Вечером следующего дня Борис, предварительно позвонив по телефону, встретился с сестрой Клунникова.
Дарья Федоровна, уронив натруженные ладони на подол темного платья, сидела на табурете, предоставив Борису шаткий стул. Они находились на балконе. Было прохладно, Борис передергивал от легкого озноба плечами, но попросить перенести разговор в комнату не решался.
Дарья Федоровна стала рассказывать.
– Кеша со своим другом Яном месяцев восемь назад поехал на Кавказ. Луцас мне почему-то не нравится. Уехал, видно, от своей хахальницы, сколько уж носа не кажет.
– Ян Луцас погиб, – вставил Борис.
Дарья Федоровна от неожиданности даже пошатнулась, прижав ладони к голове.
– Прости меня, господи, о покойнике плохо сказала. Когда же это?
– Убили его.
– Убили? Господи, за что же?
– Это нам и надо выяснить, Дарья Федоровна. И за что и кто. Поэтому очень важно как можно больше узнать о Луцасе, о его знакомых.
– Не знаю никого из его знакомых. Бывал он у Кеши часто. Вместе в плену находились, бежали оттуда. Кеша, в другой раз, бывало, задумается и скажет: «По гроб буду Яна благодарить. Если бы не он, сгинул бы, немцы перед концом лютовали». А я не жаловала Яна. Ехидным он мне казался.
– Вы бывали при их встречах?
– Конечно, Кеша любил, чтоб они за столом посидели, вот я и крутилась вокруг. Последнее время Ян попивать стал.
– Не вспомните, о чем разговоры вели?
– Все больше о плене, вспоминали какого-то лейтенанта, сокрушались, что ничего о нем не знают.
– Ваш брат когда из плена бежал?
– Да в конце войны уже, в апреле. Точно, пятнадцатого апреля. Из лагеря они ушли, Обензее назывался лагерь. Там, Кеша рассказывал, наши штабелями помирали.
– Дружили они, значит, в плену находясь?
– Кеша, бывало, начнет благодарить Луцаса, так тот сидит, напыжится, словно индюк. Гордо ходил, по телевизору выступал… Но однажды поссорились они. Так повздорили, что Ян на брата чуть не поднял руку, еле-еле уговорила его успокоиться.
– Из-за чего поссорились?
– Кеша сказал ему, что воспоминания пишет, с издательством договорился, а Ян в бутылку полез: не смей, мол, без меня ничего сдавать, я их прочитать должен. Брат удивился и ответил, что он ему не указ, что про плен он совсем мало напишет, все больше о первых днях войны, когда Кеша со своими товарищами заставу на нашей западной границе держал. Луцас и вовсе разозлился, слюной аж забрызгал. Но помирились они через несколько дней. Кеша сказал Луцасу, что ничего писать не будет. Ян обрадовался. А когда он ушел, брат хитро улыбнулся и сказал мне, что все равно напишет свои воспоминания. Он писал их в своем садовом домике.
– А мне можно эту рукопись почитать?
– Конечно! Завтра поедем в сад. Она там должна быть. Единственного брата похоронила, – горестно вздохнула женщина.
– Он не был женат?
– Жена его не дождалась, к другому ушла в сорок четвертом, сейчас где-то на Дальнем Востоке. А мы жили на Украине, сюда нас Ян Луцас позвал. Он-то коренной рижанин. В дом, где он раньше жил, попала бомба. Одиноким был. За это жалела его… А вы оставайтесь ночевать в той комнате, – Дарья Федоровна показала на дверь напротив кухни, – там диван стоит.
Около полудня следующего дня вместе с Гронисом и Дарьей Федоровной Туриев поехал на садовый участок Клунникова. Рукопись нашли в ящике колченогого стола – стопка бумаги. Строчки неровные, сбегающие немного книзу. Борис составил протокол на изъятие рукописи. Участливо обратился к Дарье Федоровне:
– Мы вернем вам записи брата. Почитаем, сделаем необходимые выписки, если понадобится, и вернем. Не волнуйтесь.
– Вроде что-то от сердца отрываете.
– Брат читал вам то, что писал?
– Да. Трогательно написал, особенно о маме нашей, – Дарья Федоровна всхлипнула.
– Перед тем, как уехать, Луцас и ваш брат строили какие-то планы?
– Чего строили, не знаю, не очень-то я тогда прислушивалась к их разговорам. Я вообще-то на Линейной живу, к брату перебралась, когда он сильно заболел. Так однажды ко мне домой пришел Луцас и говорит: «Я в вашей летней кухне под потолком кое-что в свое время спрятал. Можно забрать?» Забирайте, сказала я, мне чужого не надо. Луцас поставил табурет, взобрался на него и из-под потолочной доски достал что-то круглое и плоское, завернутое в грубую ткань. Я только спросила, почему он эту штуку у меня прятал, а не у себя. Луцас улыбнулся и сказал: «У меня-то своего угла нет».
Среди вещей Луцаса ничего круглого и плоского не оказалось. Что же он прятал у Дарьи Федоровны? Может, тоже блюдо? – усмехнулся про себя Борис…
…Валентина Ивановна не ожидала появления в ее квартире Туриева и Грониса. Она недовольно посмотрела на них, что-то пробормотала под нос, но в комнату пригласила.
Туриев, направляясь сюда, испросил у прокурора района, где живет Валентина Ивановна, ордер на обыск.
Он протянул ей его со словами:
– Это сделать необходимо.
Валентина Ивановна пробежала глазами по бумаге, вернула ее Туриеву и проговорила надломленным голосом:
– Ничего вы здесь не найдете. После отъезда Луцаса я произвела генеральную уборку.
Гронис привел двух понятых. Пожилые мужчины сидели на стульях посередине комнаты, на их лицах было написано обостренное любопытство.
Прошло два часа. Все было осмотрено. Валентина Ивановна устало проговорила:
– Не поверили… Зачем все это надо было ворошить? Теперь убирай. Такое горе у меня, а вы…
– Вы нами командуйте, мы все приберем, как было, – мягко проговорил Борис.
– Не надо уж, – махнула она безнадежно рукой, – как-нибудь сама управлюсь.
Один из понятых, слесарь Андрей Петрович Близнюк, с готовностью произнес:
– Позову мою Варьку, она тебе враз поможет.
Туриев остановил его взмахом руки, мол, не надо.
– К вам просьба: никому об обыске.
– Это ясно, как день, – согласился другой понятой, учитель-пенсионер Сократ Платонович (это же надо!) Маргис, – однако, извините за подсказку, вы не все осмотрели, товарищ. Я имею в виду счетчик…
– Я, что, электричество ворую? – с издевкой спросила Валентина Ивановна, но Туриев услышал в ее голосе не только злость, но беспокойство.
– Не сам счетчик, Валентина Ивановна, – вежливо отреагировал Сократ Платонович. – Понимаете, – обратился он к Туриеву, сразу увидев в нем старшего, – у всех счетчики прикреплены снаружи к стене, а у Валентины Ивановны он утоплен в нишу. Эту нишу, по просьбе Луцаса, сотворил мой сын. Мой Альберт любит того… Как это говорится? Ага! Поддать. За красненькую он и сделал нишу. – Маргис пошел в прихожую, знаком приглашая за собой остальных.
Действительно, нишу, в которой находился счетчик, прикрывала дверца, находясь в одной плоскости со стеной.
Туриев отключил электроэнергию, Андрей Петрович снял счетчик.
За ним – углубление в стене. Борис зажег спичку. Углубление выложено обрезками декоративной ДСП, Борис просунул туда руку, нащупал почти квадратный плоский предмет. Когда развернул бумагу, все увидели массивный золотой портсигар с вычурной монограммой на верхней крышке.
– Какая вещь, – со стоном произнес Сократ Платонович, – тяжелая!
Туриев подкинул портсигар.
– Граммов триста. Целое состояние. Вы знали об этой штуке? – Туриев вошел в комнату, положил портсигар на стол перед Федоровой.
– Знала, – неохотно ответила она, – Луцас велел мне под страхом смерти никому об этом портсигаре не говорить.
– Но Луцаса уже нет в живых. Кого же вам бояться? А вы промолчали о портсигаре.
– Разве это умно – разбрасываться таким состоянием? Луцас приобрел портсигар после того, как поселился у меня. Так что эта вещь принадлежит нам обоим, а после его смерти – мне. Вы не имеете права забирать его. – Валентина Ивановна подняла на Туриева глаза, полные растерянности.
– Для интересов следствия мы его реквизируем на время, вернем вам, но давайте посмотрим, что за курево внутри этой штуки.
Портсигар открылся с мелодичным щелчком. В нем ничего не было.
Туриев разочарованно вздохнул, обратился к женщине с последним вопросом:
– Отъезд Луцаса для вас явился неожиданностью?
– Я ведь говорила об этом.
– Вспомните, пожалуйста, не было ли перед его решением уехать телефонного звонка, какого-нибудь сообщения… Словом, весточки какой?
Валентина Ивановна оперлась щекой о ладонь, устремила взгляд куда-то мимо Бориса. Она молчала так долго, что Сократ Платонович встал со стула и начал ходить по комнате. Туриев показал ему рукой, чтобы он прекратил хождение. Маргис, приложив указательный палец к губам, на цыпочках вернулся к своему месту.
– Было письмо, – наконец сказала Валентина Ивановна, – даже не письмо, а записка.
– Вы ее прочитали?
– Не имею привычки интересоваться корреспонденцией, отправленной на имя других, – оскорбилась Валентина Ивановна. – Луцас вытащил клочок бумаги из конверта при мне – поэтому я и говорю, что не письмо, а записка…
– Обратный адрес не запомнили?! Все-таки вы достали письмо из ящика, держали конверт в руке, простое женское любопытство, от кого получает вести человек, живущий с вами под одной крышей.
– Обратного адреса не было, да и нашего – тоже. На конверте указывалось: «Яну Луцасу» – и все. Конверт опустили в наш ящик. Вот… Прочитал Ян записку, ушел к своему Клунникову, вернулся веселый и хмельной, как поется в песне. – Валентина Ивановна совсем справилась со своей растерянностью. Еще час назад женщина демонстрировала мировую скорбь, надломленность, а сейчас – удивительное спокойствие, рассудительность.
Туриев достал из кармана бумажник, вытащил из него записку, найденную в сорочке убитого.
– Этот почерк не напоминает тот, которым было написано имя Луцаса?
Валентина Ивановна скосила глаза на бумажку, потом взяла ее, поднесла близко к глазам, поджала губы. Прошло несколько секунд, пока она сказала:
– Разве запомнишь? Это ведь не лицо человека – буквы. Ничего сказать не могу. Может, тот почерк, может не тот.
– Ну хоть приблизительно не можете предположить, кто бы мог написать Луцасу?
– Ему не писали, и он не писал. Я же говорила, весь в себе. Иногда приглашал в помощники одного выпивалу: тот для Яна краски растирал, леса помогал ставить, когда Луцас расписывал панно.
Борис почувствовал знакомое напряжение: новый персонаж неразгаданной пока драмы – убийства Луцаса – предстал перед его внутренним взором: невзрачный человечишко с носом-сливой, со склеротическими прожилками на испитом лице.
– Как его зовут?
– Не имею счастья знать. – Лицо женщины порозовело, тени под глазами исчезли, и Борис отметил про себя, что красива, а портит ее злой взгляд и привычка поджимать губы, вокруг которых собираются морщинки.
– Описать его можете?
– Выше среднего роста, примерно, сорока лет, интересный.
– Слишком общо, Валентина Ивановна. Нарисуйте словами его портрет.
– Лицо тонкое, бледное, губы полные, брови, сросшиеся на переносице, лоб высокий, волосы прямые, зачесаны назад, слегка сутулится.
– А теперь еще раз повторите, только помедленнее, мы запишем. Не возражаете?
– Это благодарно – помогать работникам органов, – Валентина Ивановна, улыбаясь посмотрела на Грониса.
«Конечно, – подумал Борис, – отошла, теперь можно и глазки строить».
Когда словесный портрет знакомого был составлен, Туриев протрубил отбой. Прощаясь с Валентиной Ивановной, он проникновенно проговорил:
– Вы – художник, так описать человека, которого видели всего несколько раз!
– Я женщина, милый следователь.
Туриеву показалось, что лицо ее осветилось добром и участием.
Не один раз приходилось ему сталкиваться с таким явлением, когда человек, причастный в той или иной мере к расследованию преступления, поначалу ведет себя не совсем корректно, даже агрессивно.
Иной раз приходится затрачивать немало усилий, чтобы убедить его в логичности поступков следователя, в закономерности поисков, помогающих расследованию деталей. Не всегда такой поединок заканчивается победой, а вот Федорова все поняла. И это хорошо. И Борис рад ее поддержке.
Глава третья
В середине июля в Пригорске устанавливаются погожие дни. После дождливых мая и июня над городом раскидывается глубокое небо, веселое солнце посылает на землю благодатное тепло, щедро и пышно распускаются цветы.
Темнеет поздно, и предночное время заполнено каким-то особым серебристым отсветом дальних снегов, лежащих на могучих плечах гигантских вершин.
Утром домой из Риги позвонил Борис: прилетит завтра.
Вот хорошо! Сегодня – запись передачи с ее участием, завтра – выход в эфир. Посмотрят телевизионный журнал «Природа и мы» вместе.
Строгий усатый вахтер в вестибюле студии телевидения придирчиво оглядел ее, крякнул, расправив усы, спросил:
– К кому идете, дамочка?
– К режиссеру Феоктистову.
– Второй этаж, третья комната справа по коридору.
Режиссер сидел за столом перед ворохом бумаг и что-то искал в этой рукотворной горе. Он мельком бросил взгляд на Дроздову, продолжая ворошить бумаги. Но вдруг, как от толчка, поднял голову, с нескрываемым восхищением окинул взглядом стройную фигурку вошедшей женщины и неожиданно тонким голосом спросил:
– Вы ко мне?
– Если вы режиссер Феоктистов… Я Дроздова, вы меня вызвали по телефону.
– Да, да, вызвал. Только не я разговаривал с вами, а мой ассистент. – Феоктистов вышел из-за стола, протянул руку:
– Харитон Иванович. Можно – Тоша. Меня все так называют.
– Елена Владимировна Дроздова, – Елена невольно поморщилась, – режиссер явно находился в творческом экстазе: так пожал руку, что пальцы заныли.
– Извините, никак не могу соизмерить степень пожатия руки с моей, увы, физической силой. Присаживайтесь. Представьте, я ищу ваш текст. Редактор передачи заболел. Куда он дел ваше выступление? – Феоктистов принялся снова за ворох бумаг.
– Не надо искать, у меня есть экземпляр, – пожалела его Дроздова, – возьмите. – Она вытащила из сумки несколько страниц с машинописным текстом.
Феоктистов мельком взглянул на строчки, что-то пробормотал про себя и выбежал из комнаты. Появился он минут через пять.
– Отдал на машинку. Надо три экземпляра: один вам, два мне. Значит, будете рассказывать о Скалистом плато? Надеюсь, в текст заглядывать не собираетесь?
– Надейтесь.
– Спасибо. Вы же тоже телезритель, вам ведь не нравится смотреть на человека, который, выступая по телевидению, читает по бумажке.
– Смотря что читать. Например, письмо…
– Ах, да, да, письмо, – рассеянно проговорил Феоктистов, – это верно: смотря что читать. – Режиссер не спускал глаз с Дроздовой. Ей стало даже неприятно от его долгого, липкого взгляда. Она передернула плечами, отвернулась. Феоктистов, выбрасывая вперед толстые ноги, обтянутые вытертыми джинсами, заходил по кабинету. Дроздову это мельтешение начало угнетать. Она с улыбкой спросила:
– В режиссера помещен вечный двигатель?
Феоктистов резко остановился перед нею, наклонил лобастую голову и жалобно проговорил:
– Вам приходится почти все рабочее время проводить за столом? То-то… Разрядка необходима. – Харитон Иванович посмотрел на часы. – Пора. Начнем репетицию. Я займу свое место, – Феоктистов сел, – а вы нам расскажите о Скалистом плато. Представьте, что вы уже в эфире.
Дроздова, слегка запинаясь, повторила текст выступления, выученный наизусть.
Феоктистов слушал, закрыв глаза, кивая, акцентируя логические точки. Когда Дроздова закончила, он сказал:
– Заучено и сухо. Не верю. Информация для телевизионных новостей – и та бывает сочнее. Забудьте о тексте, говорите своими словами, убедите меня, что Скалистое плато – интереснейшее место на земле, интереснее, чем Бермудский треугольник, Камчатка, остров Ява и мавзолей Тадж-махал. Понятно? Вложите душу в свой рассказ. Но не сейчас. Поберегите себя для репетиции в студии и для записи. Пока все! – Феоктистов уткнулся в бумаги…
Когда ведущий передачи предоставил ей слово, Дроздова внутренне была готова к выступлению, но вот на нее покатилось чудовище, именуемое камерой, она стушевалась и невольно; улыбнулась, скрывая свою растерянность. И тут же по внутренней связи услышала:
– Молодец! Улыбка – люкс! Начинайте!
Дроздова рассказала спокойно, может, чуть медленнее, чем она обычно говорит.
После просмотра Феоктистов «со значением» заглянул в ее глаза и заговорщически произнес свистящим шепотом:
– Если с вами поработать как следует, – из вас получится хороший теледиктор. Не желаете?
– Желаю, – кокетливо ответила Дроздова, – но я уже стара для подобной роли. Да и муж у меня ревнив слишком. Он не позволит, чтобы меня ежевечерне рассматривали десятки тысяч людей.
– А жаль, – сокрушенно ответил Феоктистов, – вы достаточно телетабельны.
– Ну и словечко!
– Профессиональное, Елена Владимировна. А вообще… вообще, сюжет о Скалистом плато – самый лучший в нашем журнале, поздравляю.
– Спасибо.
Дроздова спустилась по крутой лестнице в город, пошла на рынок. Здесь она купила фрукты, зелень. На проспекте в специализированном магазине приобрела бутылку «Псоу». Завтра во время передачи они устроят дома пир!
У гостиницы она увидела Васина и Орлова, подошла к ним.
Игорь Иванович, облаченный в мундир, выглядел необычно строгим. На левой стороне его груди играли в лучах солнца орденские планки. Орлов, опершись на трость, поклонился Дроздовой и вместо приветствия пропел: «И думать не додумался, что встречу я тебя…»
– Вы тоже любите эту песню?
– Почему – тоже?
– А вы у Игоря Ивановича спросите. Простите, не смогла прийти на чествование: записывалась на телевидении. Передача завтра.
Васин молчал, покусывая губы. Глаза его, опушенные длинными ресницами (совсем как у девушки, – часто сравнивала Дроздова), смотрели мимо Елены, Дроздова коснулась его плеча:
– Игорь Иванович, ну, миленький, не обижайтесь, не смогла прийти.
Васин вздохнул, сосредоточенно рассматривая свои ногти. Дроздова, чувствуя вину перед ним (сколько раз он напоминал ей о чествовании), смущенно переминалась с ноги на ногу.
Орлов отошел в сторону.
– Я, пожалуй, пойду, – проговорила Дроздова, перебрасывая сумку из руки в руку.
– Ноша не очень тяжела? – наконец Васин разомкнул губы. – Вы ею играете, как пушинкой.
– Своя – не тянет, – Дроздова, приглядевшись к Игорю. Ивановичу, заметила, что он бледнее обычного, под глазами легли темные круги. В бороде поблескивают отдельные сединки. Видно, устал человек.
– Завтра покажут передачу. Мне сказали, что получилось неплохо. Приходите к нам, – вырвалось у Лены, – посмотрим вместе.
– К кому это – к нам? – резко повернулся к ней Васин.
– К Туриевым. Я решила перед отъездом в Москву пожить у них. Вернее, мама Бориса Семеновича попросила помочь ей по хозяйству, она приболела.
Игорь Иванович, прищурившись, внимательно посмотрел на нее, словно видел впервые.
– Вы столь поспешно покинули гостиницу, даже мне не сказали. Представьте мое удивление, спрашиваю у дежурной по этажу, куда вы запропастились, а она отвечает: «Дроздова номер свой сдала». – Васин вытащил из кармана мятую пачку, губами достал сигарету, прикурил, щелкнув изящной зажигалкой.
Дроздова сказала:
– А мне больше нравится, когда вы достаете сигарету из портсигара – элегантно у вас получается.
– Хотел похвастаться перед вами в ресторане, – небрежно ответил Васин, глубоко затягиваясь.
– И забыли продемонстрировать свою элегантность передо мной, – Дроздова поставила сумку на асфальт, – портсигар красивый. Золотой?
– Позолоченный, но сделан хорошо, со вкусом. Может, вам помочь? – Игорь Иванович потянулся за сумкой, взял ее.
– Вы уже помогаете. Тут рядышком, в Хлебном переулке.
– Знаю, – мрачно проговорил Васин и окликнул Орлова.
Солнце зашло за Главный хребет. Небо на западе багровое, тревожное, нависло одним краем над городом. Все порозовело – дома, деревья, столбы. Свечами горели минареты старой мечети. Орлов с нескрываемым восторгом смотрел на все окружающее и восхищенно приговаривал:
– Какая красотища! Завидую вам – все это вы можете видеть ежедневно и совершенно бесплатно! Братики, вы же живете в музее под открытым небом! Посмотрите, посмотрите, даже вода в реке красная. – Орлов подошел к парапету моста, облокотился о него. Васин и Дроздова стали рядом.
– Не будем задерживать Елену Владимировну, – потянул Орлова за руку Васин, – ей, видимо, уже давно надо быть… дома.
Дроздова укоризненно посмотрела на него, поджала губы.
– Не то сказал? Извините. – Васин дурашливо поклонился. Елене Владимировне стало неприятно от этого жеста немолодого уже человека. Она выхватила из его руки сумку со словами:
– Не надо паясничать, Игорь Иванович! В конце концов мне не двадцать, даже не двадцать пять лет, и я вольна устраивать свою жизнь так, как считаю нужным.
– Именно – «устраивать».
– Не ловите меня на слове!
– Братики! – взмолился Орлов. – Давайте не будем ссориться. Вообще-то, Елена Владимировна, вы многое потеряли, не придя на чествование. Весь зал встал, когда Игорю Ивановичу военком республики вручил орден Красного Знамени и зачитал при этом телеграмму от бывшего командира дивизии, ныне генерал-полковника Сибирцева. Телеграмма у меня. Прочитать?
Дроздова кивнула.
Тот, отставив ногу вперед, вытянул руку с узкой полоской бумаги и отчеканил:
«Поздравляю нашего героя гордость нашу с высокой наградой Жду в гости Генерал Сибирцев».
Орлов сложил телеграмму вчетверо, отдал ее Васину:
– Помести в рамку, повесь на самом видном месте в вашем геологическом отделе – пусть все видят, какой ты герой.
– Скажешь тоже, – смутился Васин, – сейчас для меня гораздо важнее то, что Елена Владимировна обиделась. Верните сумку, – Игорь Иванович протянул руку, – и забудем эту ссору. Договорились? Нам ведь работать и работать вместе. Надеюсь, теперь препятствий относительно Скалистого плато не будет.
– В будущем году начнем, – согласилась Дроздова, – а вы, – оживилась она, – посвятите в наши планы генерала Сибирцева. Его слово многое может для нас значить.
Васин широко улыбнулся (наконец-то!) и, меняя тембр голоса, пробасил:
– На протекцию надеетесь? Не очень-то хорошо, матушка!
Орлов воскликнул:
– Ну и артист! Точь-в-точь скопировал генерала! Его интонации! Помнишь его хорошо?
– Еще бы! Высокий, густобровый, слегка припадает на левую ногу – ранен был в гражданскую, курит трубку.
– Уже не курит – бросил. Когда поедем к нему в гости?
– Во время моего отпуска. – Васин обратился к Дроздовой: – Думаю махнуть в столицу.
– А я еду в Москву дня через три.
Они остановились у дома Туриевых. Уже стемнело, но фонари еще не зажглись. В комнате Евгении Дорофеевны горел слабый зеленоватый свет: наверное, сидит у камина, читает.
– Прекрасный дом. Построен в стиле ампир. Наверное, до революции принадлежал богатому человеку.
Орлов погладил стену.
– Почти все дома в Пригорске построены из кирпича, а этот возведен из ракушечника, цоколь – из туфа. Н-да, красивый домик.
– Зайдете? Кофе сварю.
– Нам некогда, – возразил Васин. – Мы решили написать совместную статью в республиканскую газету. Так что вернемся в гостиницу работать.
– А завтра придете? Я буду ждать. Передачу вместе посмотрим, музыку послушаем, у Бориса Семеновича неплохая фонотека, есть Бах, Гендель, Гайдн. Музыку последнего вы особенно любите, Игорь Иванович. Помните, говорили мне об этом?
– Спасибо, обязательно придем, – сказал Орлов, – только пообещайте мне больше не ссориться. Ей-богу, вы оба так мне симпатичны.
– Как не ссориться? – Васин «сделал» сердитое лицо. – Столько работаем вместе, Елена Владимировна не обращала на меня внимания… Появился молодой следователь по особо важным делам – и все: сердце непреклонной геологини отдано ему. Обидно. – Игорь Иванович со вздохом отдал сумку Елене Владимировне. Приходится согласиться с тем, что пути любви действительно неисповедимы…
Дроздова слушала Васина и чувствовала какое-то беспокойство. Оно нарастало в ней, вызывая желание скорее войти в дом. Почему возникло это чувство? Почему? Васин что-то продолжал говорить, но она слышит лишь голос. Ага! Вот в чем дело, вот почему теснит ей дыхание: в голосе Васина – злость. Необычайная для него ярость. Она клокочет, выплескиваясь вместе с ничего не значащими словами.
Что вызвало эту злость? Ревность? Смешно. Васин никогда не докучал ей, не пытался открыться в своих чувствах. Правда» она всегда видела его внимание.
Елену дома ждал ужин: заботливо укрытый чистой салфеткой пирог с сыром, горячий чай. До ночных курантов сидели они с Евгенией Дорофеевной у камина, говорили.
– Когда желание матери совпадают со стремлениями ее будущей невестки, большое счастье. Ты люби Бориса. Я знаю одно, совершенно уверена: мой сын – честный человек. А это – главное в жизни. Быть всегда и во всем честным. И еще одно качество я ценю в Борисе – доброту. Доброта – черта характера сильных людей. Не просто физически крепких, а сильных духом, готовностью помочь другим. Скупой человек не может быть храбрым. Жадность затмевает в нем все. – Евгения Дорофеевна ушла к себе.
Дроздова вынесла раскладушку на балкон, легла здесь.
Сколько Васину лет? Сорок шесть? Выглядит он моложе. А для чего ей его возраст? Никогда раньше об этом не задумывалась. Специалист он замечательный. Сильный человек. На штольне «Бачита» сейчас самая напряженная пора: вот-вот выйдут к большой руде. И все это благодаря Васину, его смелому прогнозу, его решительности, когда он отстаивает свое мнение. И вообще Игорь Иванович, работая здесь сравнительно недавно, многое успел сделать для геологоразведочной партии. Взять хотя бы новейшее оборудование – станки, пульты управления, передвижные химлаборатории. У Васина много друзей в геологическом мире, и они не отказывают ему, если надо помочь. Без друзей трудно работать. Разве это секрет, что через главснаб почти невозможно заполучить необходимое именно сейчас? Взять, к примеру, буровые коронки, не простые, алмазные. Кто их беречься раздобыть для партии? Опять же Васин. Послезавтра поедет в Свердловск. С помощью этих коронок можно будет буровые работы на Скалистом плато завершить в три раза быстрее… Сейчас вошли в зону измененных пород в штольне. Она, Дроздова, уходит в отпуск. Васина не будет дней десять. Кто же из геологов станет свидетелем подсечения рудной жилы? Кого Таирош направит в штольню на время отсутствия Васина? Ревазова? Слишком молод. Хадарцеву? Она нацелена на науку, собирает материал для диссертации по другому участку, ее «Бачита» не интересует. Видимо, контролировать работы будет сам Таиров. Ничего, иногда и начальнику партии надо поработать в поле. Вообще-то геолог, пропустивший два-три полевых сезона, теряет хватку, возможность анализировать и принимать решение. Таково ее твердое мнение. Геология – штука капризная. Она любит постоянство. Васин отличается таким постоянством. Двадцать один год прошел, как завершилась война, более двадцати лет, как работает Игорь Иванович в геологии. А вообще-то жаль его: одинокий человек, ни родных, ни близких. Одно счастье – работа, одна его привязанность – боевые друзья, которых становится с каждым годом все меньше и меньше.
В прошлом году, в годовщину Победы, Васин выступал на вечере в рабочем клубе Рудничного. Рассказал о том, как воевал, как попал в плен, как бежал из неволи с двумя товарищами. Он говорил о том, что в каждом ветеране до гробовой доски будет жить война, напоминать о себе незаживающими ранами, жестокостью, изнурительной работой. Как он еще может столь самоотверженно работать, увлекаться романтикой поисков, целеустремленно и плодотворно решать задачи, которые перед геологами экспедиции ставит руководство?
А ведь задачи бывают разные.
Сейчас, когда невозможно уповать на обнаружение месторождений полезных ископаемых на поверхности земли, особенно в таких обжитых районах, как Кавказ, необходимо обладать большими знаниями, чтобы умело сопоставлять диагностические признаки наличия той или иной залежи. Эти признаки проявляются вторичными изменениями пород, особенностями структурного построения региона поисков и разведки.
В наши дни открытие месторождения – плод коллективного труда.
Среди геологов редко встретишь человека, живущего по принципам разумного эгоизма, когда для достижения цели все средства хороши. И песня, что рождается в походе или у костра, чаще плод коллективного творчества, когда каждый вписывает в мелодию свою ноту, вставляет свое слово…
…Вспоминается случай со скважиной номер пять. Эту скважину решением руководства треста начали бурить на заведомо бесперспективном участке – в районе, сложенном сланцами. Нужны были погонные метры, нужен был план по метражу. Нужны объемы, а каким образом они добыты, это дело десятое. Надо отрапортовать. Васин восстал против такого метода «выполнения» плана. Его уговаривали, урезонивали, в конце концов намекнули, что ему, недавно пришедшему сюда на работу, нечего нос совать, куда не следует. Игорь Иванович написал письмо начальнику управления. Скважину номер пять закрыли. Однако Васину пришлось потом испытывать такое давление со стороны управляющего, что другой не выдержал бы, ушел, но Игорь Иванович не сдался, не сдается и сейчас…
…Ровно гудят двигатели, слегка заложило уши – самолет набрал высоту. Борис включил подсвет, раскрыл рукопись Клунникова: в запасе много времени, можно почитать в дороге. Название ее: «Моя дорога». Читается сравнительно легко.
«…Иногда кажется, что для меня война и не заканчивалась вовсе. Порой охватывает та же тревога, что перед боем, ноет сердце. Когда тебе двадцать лет, и ты рискуешь ежеминутно, – да что там! – ежесекундно, тогда думаешь только об одном: уничтожить того, кто стремится убить тебя. Сейчас – совсем другое: все чаще и чаще в думах и снах ко мне приходит мать. Старенькая, худенькая мама с выплаканными глазами. Она многое вынесла на своих далеко не могучих плечах, оставшись с тремя детьми на руках после смерти мужа. Я разговариваю с нею во сне, но она не отвечает, и только глаза ее, печальные глаза, зовут меня не поддаваться никаким трудностям. Я часто получал от нее письма. Весь сорок четвертый и часть сорок пятого года, пока не попал в плен. Получал от нее письма и не знал, что в декабре сорок четвертого ее уже не стало. Это открылось, когда я вернулся домой. Оказалось, больная мать отдала сестренке десять писем и сказала: «Если умру, все равно посылай их Кеше, пусть спокойно воюет». С тех пор, как я узнал о святой хитрости мамы, в сердце моем не стихает боль. Безмерная любовь матери хранила меня и после ее смерти. Не будь моей веры в мать, в Родину свою – не выжил бы я в плену, куда попал после одного очень тяжелого боя. На дворе стоял март, сырость, снег с дождем, а нас ведут по разбитой дороге в неведомое. Потом – товарный вагон. Хрип, крики, смерть. Стоим вплотную друг к другу. Если сосед умер, ему падать некуда. Так и стоит вместе с живыми. Сколько дней полз наш поезд смерти – оказать не могу. Выгрузили нас где-то в горах. Ущелье широкое, по дну железная дорога проложена, маленькая станция стоит, а над нею на склоне горы – строения. Погнали в лагерь. То и дело слышны выстрелы: добивают тех, кто потерял силы, упал на каменистую дорогу. Я нашел в себе силы выдержать. Будь родная земля – упал бы, чтобы перед смертью запах Отчизны почувствовать, а здесь – не упаду! – вот такую мысль внушал я себе. И честное слово, это силы придало. Не буду описывать, как нас мучали гады. Об этом во многих книжках писано-переписано. Хочу рассказать о двух своих дружках, с которыми из плена убежал.
