Текст книги "Загадка Скалистого плато"
Автор книги: Юрий Ясько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
А вот запись, касающаяся Ксении Акимовны: «Удивительная женщина Ксения Акимовна, добрая, отзывчивая, в ее квартире часто помещают кого-нибудь из эвакуированных – и для каждого находит она слово участия.
Делюсь с нею и ее дочкой Валей своим пайком, хотя делать это трудно: приходится обманывать, что получил очередную посылку от своего друга из Баку, а в этом городе никто из моих знакомых не живет.
Муж Ксении Акимовны, полковник, погиб в первые дни войны, сын ее ушел на фронт добровольцем…»
Борис отложил рукопись, подумал: «Как странно все у меня переплелось: убийство у тропы на Скалистое плато, рукопись дяди, какое-то блюдо, Заров, интересующийся этим блюдом. Надо побольше узнать о Скалистом плато. Не с точки зрения геологии, а – с исторической».
Воскресенье Борис провел на море. А вечером Ксения Акимовна предложила ему пойти в городской сад.
– Я покажу тебе места, где блистала в молодости, – заговорщически прошептала она.
Одним из таких мест оказалась огромная деревянная ротонда. Краска на ней облупилась, свисала лохмотьями, рождая в душе грусть запустения.
– Здесь я неоднократно получала первые призы за мазурку. Ах, как давно это было, – проговорила Ксения Акимовна, в глазах ее блеснули слезы, – здесь же я познакомилась со своим Николаем, тогда скромным краскомом, и случилось это в двадцатом году. Знаешь, Борик, жизнь не баловала наше поколение, но все равно она прекрасна.
Они присели на скамейку.
– Я тебе не сказала еще вот о чем… Просто забыла… Заровым интересовался один довольно молодой человек, расспрашивал меня о нем, где он да что он. Я ему сказала, что Заров выехал из Д., а куда – не знаю. Почему-то подозрительным мне тот молодой человек показался.
– Не этот ли? – Борис достал из кармана фотографию убитого. Почему он спросил, наверное, и не объяснил бы? В легких сумерках не было заметно, что снят мертвый. Ксения Акимовна поднесла фотографию к глазам, пожевала губами.
– Похож. Только снимок какой-то странный… Знаешь, женщины с годами становятся страшно любопытными. Скажи, почему ты приехал? Что тебя привело в наш город?
– Ищу этого человека, – Борис положил фотографию в карман, – он мне нужен по одному делу.
– А как ты его собираешься найти? Отдашь снимок в газету, его напечатают и сделают подпись: «Такого-то просим прийти туда-то».
– Нет, не так.
– Значит, этот человек совершил преступление, – заключила Ксения Акимовна, – его фотографию опубликовывать в газете нельзя: он узнает, что его ищут, и сбежит.
– Этот человек убит, Ксения Акимовна. Мне надо выяснить его фамилию, имя, отчество, словом, все о нем надо узнать: откуда родом, чем занимался…
– Какой ужас… убит… Молодой еще, красивый. Я его видела всего один раз.
– И вас что-то насторожило, поэтому вы не сказали ему, куда уехал на жительство Заров?
– Взгляд. Колючий, недобрый взгляд. Острый такой, как лезвие. И говорил он с акцентом. Мне даже подумалось, что он иностранец.
– Больше ничем он не интересовался?
– Ничем. Как только я ему сказала, что не знаю, куда уехал Заров, он ушел. – Ксения Акимовна зябко повела плечами. – Прохладно становится. Пора домой. У тебя завтра будет трудный день.
– Работа такая. – Борис встал, подал руку Мирзоевой.
…В городском отделении госбанка царила деловая обстановка. Сновали люди с озабоченными лицами. Борис давно заметил: у людей, связанных по службе с финансами, всегда лица озабочены.
У окошек выстраивались очереди: значит, скоро начнутся банковские операции. Туриев прошел через операционный зал, вошел в служебное помещение банка. Вежливый милиционер густым басом изрек:
– Прямо. Третья дверь слева.
Лицо директора банка было улыбчиво и подвижно. Из-под густых черных бровей на Бориса смотрели лукавые звездочки глаз. Он радушно пригласил Туриева сесть на диван и, выслушав его, стал говорить.
– Каждый стремится получить новенькие дензнаки. И это естественно: эстетика! – Директор поднял указательный палец. – Вы обратите внимание, молодой человек, как красивы наши бумажные деньги, это – произведения искусства. И каждому кассиру, любящему свое дело, приятно иметь дело с новенькими знаками. Что касается вашего вопроса, то ответ готов: вся партия сторублевых билетов по моему распоряжению была передана станкостроительному заводу. Завод молодой, строящийся, но уже дает продукцию. Всего передано сто тысяч рублей. Кассиром там Труфанов Матвей Петрович, въедливый старичок, но честен, аки ангел… Завод на окраине города. Сейчас вызову машину. «Волга» темно-синяя.
– Спасибо.
Директор завода поднялся навстречу Туриеву из-за стола, протянув вперед обе руки:
– Земляк! Как приятно встретиться с человеком из родного города. Присаживайтесь на это кресло, а я сяду рядом на другое. Зовут меня Гурам Петрович, работаю здесь четвертый год. Вы обратили внимание на корпуса нашего завода? Сказочные корпуса! – возносил свое предприятие Гурам Петрович. – И, заметьте, никаких тебе труб, никакого дыма, никакой копоти. Работаем только на электричестве. Продукция – современнейшие станки, на уровне мировых стандартов. Я вас, Борис Семенович, слушаю.
– Мне нужно выяснить, работал ли у вас этот человек? – Борис протянул директору фотографию.
– Не знаю такого, – нерешительно протянул Гурам Петрович, – народу у нас много, всех в лицо не упомнишь. Нет, не знаю. Но это легко выяснить. У начальника отдела кадров Звановой.
Он вызвал ее.
В кабинет вошла высокая суховатая женщина в старомодных очках.
Директор взглядом показал на снимок, лежавший на столе:
– Зинаида Ивановна, этот человек работал у нас?
Женщина несколько секунд смотрела на фотографию, потом мотнула головой:
– Не знаю я его. Не оформлялся он у меня. Господи, – щеки Звановой побелели, – так он же мертвым снят! – Зинаида Ивановна опустилась на стул.
– Успокойтесь, – сказал Борис, – да, этот человек убит, убит в нашей республике. При нем не обнаружено никаких документов, никаких… Но есть одна зацепка: перед тем, как уйти в горы, он покупал папиросы и, расплачиваясь, подал продавцу вот эту сотенную, – Туриев достал из бумажника билет, – мы выяснили, что деньги этой серии и этого номинала получила касса вашего завода. Конечно, уверенности нет, что он получил эти деньги у вас, но проверить надо.
Директор оживился.
– Наш Труфанов сразу скажет, получал ли этот человек у него деньги. Матвей Петрович помнит всех, кто хоть когда-нибудь расписывался в ведомости… У него глаз наметан просто фантастически.
Кассир оказался мужчиной весьма преклонных лет и страшно сутулым.
Туриев протянул ему фотографию. Матвей Петрович почти мгновенно сказал:
– Конечно, ни директор, ни начальник отдела кадров на ваш вопрос положительно ответить не могут. Этот человек проходил по договору через завком. За свою работу он получал деньги у меня, поскольку я на общественных началах являюсь кассиром и завкома. Он расписался в ведомости за пятьсот шестьдесят рублей семнадцать копеек, – Труфанов победоносно посмотрел на Туриева. – Зовут его Минаев Владимир Михайлович, житель города Т. Я и его адрес вам скажу, есть в ведомости.
– А за что получил такую сумму?
– За три панно на торцах корпусов. Он художник.
– Спасибо.
– Не за что. Я еще не такое помню.
– Касается Минаева?
– Ну да…
– А вы присядьте, Матвей Петрович.
– Нет, нет, мне некогда. В конце июня это было. Минаев заканчивал последнее панно, я стоял и любовался его работой, а рисовал он быстро, четко, изящно, просто артист. Нанес он последний мазок, опустился на землю, подошел к крану руки мыть. В это время я обратил внимание на незнакомого мужчину лет пятидесяти – пятидесяти пяти. Еще подумал: что ему в конце рабочего дня здесь надо. Тот мужчина подошел к Минаеву, они о чем-то стали говорить, слов я не слышал, но по жестикуляции понял, что разговор состоялся серьезный: Минаев несколько раз отталкивал мужика от себя, а тот напирал на художника. В конце концов Минаев размахнулся и ударил мужчину по лицу, тот в ответ грязно выругался – это я слышал – и быстро направился к выходу с завода. Минаев меня увидел, подошел ко мне и сказал: «Много еще всякой сволочи по земле ходит». Вот и все.
– Как выглядел мужчина? У вас, говорят, глаз наметан.
– На то, как человек расписывается, наметан. Я ведь больше руку вижу… Так вот по тому, как человек пишет, можно определить, жаден он или добр, мстителен или милосерден, жесток или сентиментален. Кстати, сентиментальные люди, как правило, бывают жестокими.
– А как писал, то есть расписывался, Минаев?
– Неуверенно, с трудом, вроде не свою подпись ставил, но аккуратно писал. Видимо, человек порядочный, незлобный.
– Однако ударил по лицу другого.
– Видимо, допек его… Больше ни о чем сказать не могу.
– Вы давно живете в этом городе?
– Родился здесь, мне уже семьдесят пять лет.
– Вы знавали такого… Заров Георгий Николаевич?
– А кто его не знал? – вопросом же ответил Труфанов. – Знаменитая личность, большую сумму денег внес в Фонд обороны, за ним потом многие в нашем городе потянулись. Но Заров оказался первым, поэтому благодарность от Горсовета получил. Знавал, знавал я Зарова, а что?
– Да так… Адрес Минаева, Матвей Петрович, дайте мне. И пора уезжать, товарищи. Нужна машина на полчаса, взять вещи там, где я остановился.
Ксения Акимовна, несмотря на протесты Туриева, сунула в его руки сверток с теплыми пирожками:
– В дороге поешь. Все-таки домашние, не на маргарине пожарены, а на топленом масле. Обязательно напиши мне письмо. В сентябре, если жива буду, пойду в отпуск и приеду к вам, поклонюсь могиле Витеньки. – Ксения Акимовна вытянулась на цыпочках, поцеловала Бориса в щеку. – Господи, как ты похож на него!
В шесть вечера Борис приехал в Т.
Линейная улица, которую указал кассир, упиралась в проходную огромного пищевого комбината, построенного в первую пятилетку. До войны не было ему равных в Европе.
Вот дом 7. Борис стучит в калитку. К ней долго не подходят. Наконец дощатый квадрат со скрипом открывается, на порог выходит старушка, подслеповато смотрит на Бориса: заходящее солнце бьет в лицо. Она сложила сухонькие ладони у груди и спросила:
– Вам кого?
– Минаев Владимир Михайлович здесь живет? – спросил Борис и почувствовал, как напряглось его тело.
Через несколько минут он скажет этой старухе о смерти ее сына или зятя, племянника или внука… Он скажет, что Владимира Михайловича Минаева убили в горах. Скажет, что он, следователь, обязательно найдет убийцу и тот понесет справедливое наказание. Сколько раз ему приходилось говорить такое… И никогда не привыкнуть к тому, как подстреленной птицей падает наземь мать, как начинает причитать жена или сестра, как темнеют лица детей, лишившихся кормильца. Сейчас он скажет, сейчас…
– Здесь, здесь, – спокойно ответила старуха, – только спит сыночек. Намаялся на рыбалке.
– Спи-ит?
Видимо, в вопросе Бориса старушке послышалось нечто странное. Она подозрительно посмотрела на Туриева и спросила:
– А для чего он тебе понадобился? В отпуске Володя, вот и ходит на рыбалку. Спит сейчас, приходи завтра. Только пораньше, а то он снова на рыбалку собирается.
– Не могу, мать, на завтра наше свидание откладывать. Из милиции я. Вот мой документ.
– Так бы и сказал сразу, – старушка поджала губы. – Сколько раз говорила я Вове: не связывайся с Эдиком, это до добра тебя не доведет. Есть в нашем поселке такой пьяница. Эдик Турапов. Спасу от него нету. Ну, заходи, разбужу сына, так и быть. Посиди здесь, под грушей, хочешь – полакомься. Хорошая груша, во рту тает. Во всем Т. такой нету. Еще мой дед посадил. Я сейчас, – старушка проворно поднялась по скрипучей лестнице и скрылась в доме.
Борис сел на скамью.
К нему подошла добродушная мохнатая собака, обнюхала ноги, лениво вильнула хвостом и с тихим стоном легла у ног, высунув розовый язык.
Туриеву вспомнились слова кинолога Саши Медведева:
– Собака своим характером, как правило, похожа на хозяев. У хороших, добрых людей никогда не бывает лютых псов.
Что-то долго встает с постели Владимир Михайлович. А-а-а, вот и он.
Грузноватый для своего возраста, с непомерно большой головой, ноги, как у кавалериста, – бубликом, потная со сна ладонь.
– По какому делу? – сиплым голосом спросил, присел рядом, разминая пальцами сигарету.
– Вы кто по профессии? – внезапно спросил Туриев.
– Литейщик, – удивленно протянул Минаев, – в депо работаю? А что?
– Рисуете хорошо?
– Вот дает! В школе приходилось рисовать, двойки получал.
Минаев закурил, сделал несколько затяжек, с выражением отвращения на лице щелчком отбросил сигарету.
– Документик-то покажите. Мамаша сказала, что вы из милиции… Ну, все в порядке, – Минаев вернул удостоверение Туриеву, – пойдемте в дом. Голова у меня раскалывается. – Минаев встал, потянул Бориса за руку.
Они расположились у круглого стола на веранде, сев в мягкие кресла, Минаев включил торшер.
– Этого человека вы никогда не встречали? – предъявил Борис фото.
Минаев не просто рассвирепел, когда увидел снимок, он вскочил на ноги, истошно закричал:
– А-а-а! Попался, голубчик! Недоносок проклятый! Ворюга. Гад писаный! – Сел в свое кресло, отдышался, спокойнее сказал: – В прошлом году, зимой, я из Харькова возвращался. Там моя старшая сестра живет, болеет часто, я к ней ездил. В Ростове выскочил я на перрон в надежде рыбки купить. Куда там! Был в свое время рыбец – и уплыл. Так получилось, что от Таганрога до Ростова в купе я один был. Скучно, знаете… В Ростове ко мне два мужика присоединились. Познакомились. Того, что чуть помоложе, вот этого, Гришкой звали, а постарше – Иннокентием Федоровичем. Ну, у меня запасец был – две бутылки, да и они не пустые в купе сели. Словом, четырнадцать часов вместе балдели, приехали в Т. – еще по сто граммов распили на прощанье. Прихожу домой – паспорта нет. Он во внутреннем кармане пиджака лежал. Вот гад! Значит, Гришка его свистнул… Постой, постой, товарищ Туриев, он что, мертвым снят? – Минаев вытаращил глаза.
– Его убили. Три дня назад, в горах. Этот человек по вашему паспорту устроился на работу в Д., панно на одном заводе рисовал…
– Я его частенько недобрым словом поминал. Не за то, что штраф заплатил при получении нового паспорта, нет. А за то, что в дружбе клялся, а сам…
– А почему вы именно на него подумали? Ведь в купе был еще и Иннокентий Федорович.
– Так тот старше меня лет на десять. Зачем ему мой паспорт? А с Гришкой мы почти одногодки.
– Вам ничего не запомнилось от поездки, кроме того, что вы водкой себя подогревали?
– Пели они хорошо дуэтом. Аж за душу хватало.
– Вы не обратили внимание на то, что Гришка говорил с акцентом?
– Как не обратил? Сильный акцент у него был. Вот кино недавно шло, забыл какое, так там один латыш так разговаривал. Я спросил у Гришки, кто он по национальности, попутчик ответил, что чистокровный латыш.
– А Иннокентий Федорович?
– Чистейшей воды русак. Окает.
– О пропаже паспорта вы когда заявили?
– На другой же день после приезда.
– Хорошо. Спасибо, мне пора ехать в Пригорск… Вы женаты?
– В разводе, характером не сошлись, – угрюмо ответил Минаев, – она мне даже детей не показывает. Имеет на это право? Не имеет. Но ничего, завязываю я с выпивкой, сойдемся. Всему водка виной. А где мой паспорт, что Гришка увел?
– При убитом не было никаких документов. Мы вышли на вас окольными путями.
– Здорово это у вас получилось! Иногда милиция наша работает – я тебе дам! Подвезу вас до станции, а? Электричка через десять минут отходит, вы не успеете.
– Подпишите протокол, вот здесь. Спасибо. Поехали.
…В Т. круг замкнулся, – рассуждал Вермишев после доклада Туриева, – личность убитого установить не удалось. И что ты собираешься предпринять дальше?
– По дороге в Ид какой-то пожилой человек остановил машину, в которой ехал убитый, и попросил у водителя спички. Надо выяснить, кто был этот человек. Сейчас половина десятого утра. В десять – автобус в поселок Рудничный. Поеду туда, выясню, кто работал на рейсовом автобусе в тот день, постараюсь узнать, на какой остановке сошел тот рыбак… Разрешите выполнять?
– Не надо так официально, – поморщился Вермишев, – ты же знаешь, что я тебя за сына считаю…
– Поэтому вот уже который год лишаете законного отпуска. А ведь знаете, что нарушаете трудовое законодательство.
– Молодец, свои права хорошо знаешь… впрочем, и обязанности не хуже. Звони, Борис, регулярно. Не застанешь в кабинете – домой. Будь здоров!
Через два часа Туриев был в Рудничном, а еще через четверть часа выяснил, что последним рейсом того дня из поселка ушел автобус, водителем которого был Федор Павлович Плиев. Плиев прибудет в Рудничный завтра первым рейсом.
В работе каждого следователя наступает момент, когда перед его внутренним взором встает картина преступления. Такие озарения приходят в результате неустанных поисков, сопоставлений фактов, анализа казалось бы несвязанных друг с другом событий, принятия или отбрасывания различных версий. Эта юридическая эйфория является результатом работы мысли и воли. Такое состояние – результат поединка следователя с обстоятельствами, временем и расстояниями.
Пока Борису известно только имя убитого – Григорий. И то… Настоящее ли это имя? Не кличка ли? Надо отвлечься, надо уйти от дела, голова начинает болеть… Ведь есть рукопись дяди Виктора, перечитать еще раз наиболее интересные страницы. Хорошо писал Виктор Туриев. И, что главное, он с большим тактом и вниманием относился к истории других народов. Это говорит об его глубокой порядочности как ученого, ибо нет как плохих народов, так и плохих историй. Нельзя идеализировать прошлое, нельзя говорить о какой-то исключительности твоего народа. К сожалению, у некоторых современных историков такие мысли в трудах проскальзывают. Все мы – дети одной праматери, все мы люди и делали свою историю сами. О ней надо говорить правду, только правду, – тогда подрастающее поколение, обретя истину, будет с бо́льшим трепетом относиться к деяниям прошлых поколений. Виктор умел видеть в представителях других народов силу и мужество, мудрость и стремление жить в обретении правды.
Вот, например, одна из легенд, записанная Виктором.
«Однажды Искандер (Александр Македонский) со своей конницей подошел к Д. Люди царя пришли к правителю города и сказали ему:
– Мы послы царя всех царей. Он послал нас сказать тебе, чтобы ты подчинился и платил ему дань. Если ты рассердишь царя, он разрушит город.
Правитель отказался сделать это. И тогда Искандер приступом взял город, велел привести в свой шатер правителя. Тот предстал перед грозными очами Завоевателя мира.
– Разве ты не знаешь, что мне все покоряется? – спросил у него Искандер.
Правитель смело ответил Александру Македонскому:
– Я знаю, что и земля, и воды подчиняются тебе, о Искандер Великий, но не знал, что и небеса должны покориться тебе!»
Далее следует рассуждение Виктора Туриева:
«Александр Македонский никогда не был в Д., но жители тех мест создали эту легенду, чтобы подчеркнуть храбрость и мудрость своих вождей. Ведь дальше в легенде говорится: «Понравился ответ грозному царю, он велел отпустить правителя, оставил его здесь наместником, город не разрушил и пошел в стан аланов, чтобы набрать войско храбрых всадников».
А вот еще об аланах: «Они имели власть над проходом в горах и пропускали через него против своих врагов воинственные племена всего Кавказа… И посылал царь маскатов – ближайших братьев аланов – своих верных людей на Скалистое плато, чтобы оттуда доставляли ему изделия из золота и серебра».
Александр Македонский, правитель Д., Скалистое плато, изделия из серебра… Все переплетается в томительно-мечтательный узор древности.
Эх, если бы раньше, лет этак пятнадцать назад, попалась ему на глаза рукопись дяди! Когда его не стало, Борис был слишком мал, чтобы загореться Скалистым плато, а сейчас – поздно, но до чего притягательна история вокруг этого места! Белое пятно в науке? Но есть энтузиасты поисков, они еще скажут свое слово.
Борис вскочил с кровати, сделал несколько упражнений, чтобы вернуть себе бодрость, решил пойти в столовую. Раздался стук в дверь.
– Войдите!
Еще не прошло обаяние рукописи, еще он ощущал в себе присутствие чуда, а в комнату, как видение, вошла стройная женщина, одетая в платье нежно-бирюзового цвета. Каштановые волосы мягко обрамляли красивое лицо. Голубые глаза, тонкие вразлет брови. Но как ни было велико удивление Бориса, он тут же отметил про себя, что когда-то видел эту женщину. Где и когда? Туриев неожиданно для себя тихо сказал.
– Здравствуйте.
Женщина улыбнулась и протянула руку.
– Дроздова. Елена Владимировна Дроздова. Я работаю минералогом геологоразведочной партии. Знаю, что вы следователь, что вас зовут Борис Семенович Туриев.
– Присаживайтесь, – Борис неловко пододвинул к ней стул. Слушаю вас.
– До переезда в Рудничный работала в институте минерального сырья…
– Мне приходилось там бывать, когда работал геологом.
– Знаю, что вы окончили геологоразведочный факультет, следователем стали позже.
– Однако. Вы осведомлены…
– Геологи немножко похожи на следователей: и те, и другие раскрывают тайны. Одни – тайны природы, другие – тайны преступлений. Разговор будет долгим, присядьте и вы, Борис Семенович. Ах, у вас только один стул.
– Ничего, ничего, я на кровать сяду.
Где же он видел Дроздову?
– Может быть, выйдем? У реки так хорошо.
– Но там из-за шума воды ничего не услышишь.
– А мы пойдем к старой штольне, устье ее в двухстах метрах от этого дома.
– Пойдемте!
Через речку перешли по шаткому мостику. Дроздова чуть было не упала, Борис успел подхватить ее за локоть. Елена Владимировна благодарно глянула на него. Миновали отвал, вышли на площадку перед входом в штольню.
Отсюда поселок, как на ладони. Вдали плывут под легкими облаками горы. Плывут-то облака, но кажется, что двигаются исполины со снежными вершинами.
Сели на перевернутую вагонетку, предварительно Борис постелил свой пиджак.
– Я знаю, – начала Дроздова, – Вы интересовались Скалистым плато, читали отчет Рейкенау. В папке есть и особое мнение профессора Лосева. Я решила приехать сюда после его смерти. Хочу раскрыть тайну, загадку Скалистого плато.
– Лосев – ваш родственник?
– Отец. – Дроздова на миг задумалась.
Борис нерешительно дотронулся до ее руки и сказал:
– Кто же из геологов не знает трудов Лосева? По его учебникам я тоже готовился к экзаменам. Продолжайте.
– Отец нередко говорил мне, что Скалистое плато хранит нечто такое, что необходимо разгадать. Дело в том, что в сороковом году Лосев работал при экспедиции профессора Рейкенау экспертом. После окончания работ на плато папа дал свое заключение. Он был уверен, что немецкие специалисты что-то скрывают от нашей власти. Отца вызвали соответствующие товарищи, дали нагоняй и предложили не мутить воду, ибо у нас с Германией пакт, мы находимся в дружбе и так далее.
Правда, в геологическом смысле мой отец был почти солидарен с Рейкенау, хотя и допускал в контактной зоне поиск месторождений золота, но его смущало одно обстоятельство: однажды он обратил внимание, что группа немецких специалистов отгородила участок на восточном склоне. Отец глубокой ночью смог пробраться на отгороженную площадку и увидел нечто странное, немцы возились у какого-то отверстия, замуровывая его. А под утро раздался сильный взрыв – обломки породы скрыли то место… – Дроздова сделала паузу.
Борис нетерпеливо подался вперед.
– Не торопите меня. Вскоре началась война. Отец решением ГКО был направлен в Сибирь на разведку месторождения вольфрама, а после войны Лосев снова поднял вопрос о Скалистом плато, но его никто и слушать не хотел. Папа знал, что в сорок втором году немцы здесь пытались высадить десант. Зачем? Ведь Скалистое плато было расположено далеко от главных перевалов и в военном отношении интереса не представляло. Отец предполагал, что людей от Рейкенау что-то интересовало на плато. Какой вход они замуровывали и почему? Я вот уже три года добиваюсь разрешения произвести там детальную разведку, но мне не разрешают. Больше того, смеются надо мной. Только один Игорь Иванович поддерживает. Замечательный человек, заслуженный геолог, фронтовик, его недавно еще одна награда нашла – орден Красного Знамени. Так вот, Игорь Иванович Васин – мой единомышленник.
– Я с ним познакомился.
– Он мне сказал об этом.
От этих слов Туриеву почему-то стало грустно. Он позавидовал Васину: Игорь Иванович имеет возможность ежедневно встречаться с этой женщиной, разговаривать с нею, быть ее единомышленником.
– Во время работы в экспедиции папа подружился с молодым геологом Алексеем Зубрицким. Умирая, отец просил меня приехать сюда, добиться разрешения на разведку на плато, но не забывать и о том, что это место хранит еще какую-то тайну.
– Тайну о городе златокузнецов?
– Вы знаете? – в голосе женщины прозвучало разочарование. – А я хотела посвятить вас кое во что.
– Читал об этом… Мой дядя был историком, буквально перед войной занимался Скалистым плато. Он верил в то, что там в глубокой древности обитали люди, творили изделия из золота и серебра, прославившие их на всем Востоке.
– Значит, значит… вы станете нашим союзником? Это же здорово! – Дроздова захлопала в ладоши.
– Союзником – в чем?
– В том, чтобы нам разрешили наконец заняться там геологической разведкой, археологическими изысканиями, последнее, разумеется, в свободное от основной работы время.
– Юридически – по совместительству?
– Да. Так станете союзником?
– У меня совсем другие задачи, Елена Владимировна… Вот если убийство каким-нибудь образом соприкоснется со Скалистым плато, тогда займусь им по долгу службы.
– Как скучно – «по долгу службы», – протянула Дроздова.
– Вы хотите, чтобы было «по зову сердца?»
– Хотя бы из любопытства.
– Во время отпуска – да, но не сейчас. Во что вы меня хотите посвятить?
– Это – записи моего отца. – Дроздова раскрыла папку, – Они представят интерес и для вас. Тем более, что ваш дядя занимался вопросом Скалистого плато. Папа хотел написать книжку для детей. Это – начало. У вас найдется время прочесть?
– Прочитайте вы, а я буду прилежно слушать, тем более, что время у меня сейчас есть.
– Итак, «Пролог». Сама повесть должна была называться «Эхо веков».
…Высокое солнце щедро обливало все вокруг ослепительным светом, даря тепло и негу. Деревья застыли в безветрии, темные камни поблескивали осколками слюды и кристаллов дивных зеленовато-синих минералов.
По крутой каменной тропе идет человек. Его ветхая одежда, покрасневшая от солнца и ветра кожа лица, всклокоченная борода говорят о том, что идет он уже многие и многие дни.
Он идет, глухо стуча посохом по каменистой почве и смотрит вперед, не прикрывая глаз, ослепляемых солнцем. Он идет вот уже семь на семь дней. Идет и днем, и ночью, отдавая сну и отдыху ничтожную часть суток. Он идет и думает о том, что жизнь человека коротка и что человек достоин более счастливой участи, дарованной ему богом. Он идет на свою родину, чтобы сказать людям: уходите, убегайте, скрывайтесь – на вас идут легионы свирепого Тимура Хромого. Они сотрут в порошок ваши жилища, умертвят мужчин и мальчиков, стариков и старух, а девушек и молодых женщин сделают своими наложницами.
Человек идет туда, где не был долгих двадцать пять лет. Четверть века назад он ушел оттуда, чтобы познать мир, чтобы стать ближе к богу, но познал одно: нет счастья без родины.
Ибрам, так звали этого человека, был сыном маленького народа, поклонявшегося Луне. Народ этот жил в горах, жилищами для него служили пещеры, выдолбленные в теле огромной горы с плоской вершиной. Всему Востоку известны изделия из золота, творимые его народом, но никто из чужеземцев не бывал в этих краях, никто не видел сказочного подземного города.
И теперь сюда идет Тимур. Его не остановят ни отвесные скалы, ни быстрые реки. Надо успеть, надо сказать…
Когда солнце опустилось за вершины гор, Ибрам прилег отдохнуть. Прямо над ним светила луна. Это хороший признак – его встречает на родине лик той, кому он поклонялся с детства. Он вспоминает, как из пещерного города уходили в дальний путь самые верные, самые молчаливые. Уходили, чтобы в других странах обменять изделия из золота на пряности, ковры, шелка и бархат.
Бывало, иные не возвращались, не вернулся на родину и он, Ибрам. Не вернулся потому, что его любимая девушка была отдана другому…»
– Обычный мотив, когда речь идет о жизни горцев, – перебил Дроздову Туриев, – нет, чтобы бороться за свое счастье… Он уходит, чтобы жаловаться на несправедливость богу.
– Читать дальше?
– Конечно.
– «Город, в котором родился и вырос Ибрам, процветал. Отец Ибрама был служителем храма ТОГО, КТО ВЫШЕ ВСЕХ, – Елена Владимировна показала Борису строку: – Эти четыре слова написаны заглавными буквами, – сказала она и продолжила: – В первый день новолуния процессия самых уважаемых людей, одетых в белые одежды, шла в главную залу, где стояла статуя ТОГО, КТО ВЫШЕ ВСЕХ. Она смотрела на людей светлыми глазами, из которых струилось добро. Великий мастер Фера сделал эти глаза живыми посредством камней, вобравших в себя волшебный свет Луны. И никто, из чужих не видел ее, эту статую. Да и не мог видеть, ибо никого не пускали в город на Скалистом плато…»
– Скалистое плато! Так, выходит, этот город был на Скалистом плато?
– Это, в конце концов, можно считать писательской фантазией, хотя папа опирался на сведения древних историков.
«Никто не мог прийти сюда, миновав крутой склон исполинской горы с плоской вершиной, на которой обитал дьявол – верный страж города. Его дикий крик вселял ужас в каждого»…Кстати, о непонятном жутком крике, возникающем на плато, отмечается и в отчете Рейкенау, и в отчете моего отца о работе экспедиции. Вам интересно слушать?
– Очень. Знаете, я люблю сказки.
«Крутой склон горы стремительно уходит в небо. Ибрам знает, что отныне каждый его шаг находится под присмотром бдительных стражей, расположившихся в самых укромных местах на подступах к городу.
Ибрам идет все медленнее и медленнее, задыхаясь от крутизны горы и бремени лет. Его охватывает беспокойство: почему он до сих пор не остановлен окриком стражей? Может быть, Ибрам опоздал? Может быть, город уже разграблен, а народ его истреблен?
О великий созидатель! Дай силы дойти до вершины!
И вдруг Ибрам слышит тихий свист. Наконец-то! Это – условный сигнал внимания. Так поступал и он, находясь в отряде стражи в далекой своей юности.
Ибрам остановился, сел на камень, пригретый солнцем.
К нему подошли двое мужчин: высоких, широких в плечах. Они одеты в серые плащи из овечьей шерсти, перетянуты кожаными поясами, к поясам приторочены короткие мечи, в руках – луки.
– Кто ты и зачем сюда пришел? – спросил один из них, на вид более старший.
