Текст книги "Загадка Скалистого плато"
Автор книги: Юрий Ясько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– Правда? – обрадовался Заров. – Так посодействуйте, чтобы туда была организована экспедиция, вы человек авторитетный: следователь по особо важным…
– Не моя компетенция, хотя я и следователь по особо важным, – пошутил Туриев.
– Мне довелось прочитать лет шесть назад интересную статью профессора Лосева, правда, он истории Скалистого плато коснулся походя.
– Профессор Лосев умер. Я учился по его книгам.
– Вы геолог?
– Окончил геологоразведочный факультет. Ушел из геологии по болезни.
– Можно подумать, что работа следователя легче и спокойнее.
– Никто мне гарантии не давал, что энцефалит не оставит на мою долю каких-нибудь коварных осложнений. Но, к счастью, я совершенно здоров.
– Тянет в геологию?
– Поначалу сильно тянуло. В душе я все-таки геолог. Знаете, геология, как наркотик: бросил употреблять, но многие и многие годы тебя тянет к нему, и только сильнейшая воля может преодолеть это влечение…
Борису почему-то становилось тягостно. Что-то подступало к горлу, душило. Туриев вышел на балкон. Уже стемнело. На небе ярко горели холодные звезды, над горами спелой дыней висела усеченная луна, из раскрытых окон домов доносилась музыка.
Заров тоже вышел на балкон, встал, облокотившись на перила.
– Вы откуда родом? – машинально спросил Борис.
– Из Сосновки Ч-ской области Украины.
– Фамилия у вас редкая.
– Больше не встречал. Так что, наверное, на весь Союз я один Заров.
– Вы внесли во время войны в Фонд обороны немалую сумму денег. Вы говорили, кажется, что были бухгалтером? Доходы, видно?
– И-и-и, батенька, – Заров улыбнулся, показав зубы, – в вас говорит следователь. Дело в том, что матушка моя славилась на всю область, как лучший дантист. Она и меня кое-чему научила. Зубы себе я сам сделал. Вам пока не надо? Когда понадобится, приходите, помогу, бесплатно, хотя такой мост, – Заров растянул губы в улыбке, постучал по зубам указательным пальцем, – больших денег стоит. Так вот, когда она умерла, осталась неплохая коллекция изделий из драгметаллов: золото, серебро. Естественно, все это добро досталось мне. Началась война… Знаете, все мы ждали, что вот-вот погоним немцев, раздавим гадов на их территории. Ведь в тридцатые годы родился у нас лозунг, что ли: любого врага разобьем малой кровью на его территории. Но начало войны показало, что это совсем не так… Трудно было, страшно… В сорок третьем году я отдал все ценности государству. Их соответственным образом оценили, деньги от моего имени перечислили в Фонд обороны. Вот так, молодой человек.
– Нелегко было расставаться с деньгами?
– Я об этом не думал, – с упреком в голосе проговорил Заров, – судьба страны, судьба каждого из нас – вот, что волновало меня до слез. Я и на фронт просился, но меня не взяли: астма тогда душила. Сейчас ничего, вылечили.
– А сколько вам было лет?
– Я был сравнительно молод, – уклончиво ответил Заров, улыбнувшись.
– Семья была?
– А как же? Жена, сын. Супруга скончалась в двадцать втором году от испанки – так тогда называли грипп. Сын… Сын тоже умер от воспаления легких, ему было шестнадцать лет… После его смерти я не мог уже оставаться в Сосновке. Хотел уехать, но девяностолетняя мать лежала, разбитая параличем. Уехал на Кавказ после того, как похоронил ее.
– Извините, что разбередил вашу рану.
– Ничего, ничего, ваше право: вы следователь, расспрашивайте.
– Мы просто беседуем.
– Конечно, конечно. – Заров ушел в комнату, тут же вернулся, держа в руке книгу. Свет, падавший из комнаты, позволил Борису сразу прочитать название книги: «Древний мир. Загадки, тайны, мифы».
– Дарю вам эту книгу, читайте, наслаждайтесь, вы историю любите – сами об этом мне сказали во время нашей первой встречи. И заходите, пожалуйста, когда вам будет угодно. Рад видеть вас.
Туриев понял, что Заров уже тяготится его присутствием, да и тяжело старику: устал на рыбалке, не успел отдохнуть. Борис поблагодарил Зарова, вышел в переднюю – и в этот момент раздался резкий телефонный звонок.
– Кто бы это так поздно? – Заров взял трубку, приложил к уху. – Вас, – обратился он к Борису, закрыв ладонью микрофон, – междугородка.
– Алло!
Георгий Николаевич ушел в комнату, прикрыл за собой дверь.
– Привет! Харебов говорит! Борис Семенович, есть новости! Нашли!
– Когда сообщишь?
– Завтра в шесть утра буду у вас. Ждите дома.
Попрощавшись с Заровым, Туриев вышел из дома, направился к мосту через Терек. Около десяти вечера. Интересно, Лена все еще празднует с Васиным победу в ресторане? Заглянуть, что ли, туда? Его ведь пригласили.
Туриев вышел на другой берег реки: здесь остановка троллейбуса, который идет мимо «Интуриста».
В летнем зале ресторана стоит приглушенный гул, под дощатым потолком висит плотное облако табачного дыма. Все столики заняты. Борис ищет глазами Дроздову и Васина, но их в зале нет. Он входит в маленький декоративный сад, густой запах цветущего жасмина обволакивает его плотной волной.
В саду – беседки. Может, Лена и Игорь Иванович где-то здесь?
В одной из беседок сидят иностранцы. На флажке, водруженном в центре стола, готическим шрифтом написано: «Федеративная Республика Германии». Туристы сидят, тихо беседуя о чем-то. Лица их бесстрастны, ничего не выражают. Чувствуется, что им не очень весело, хотя по количеству пустых бутылок на столе видно, что они изрядно постарались в уничтожении горячительных напитков.
Туриев покинул ресторан, у главпочтамта вошел в телефонную будку, набрал номер. К телефону никто не подошел. Дроздовой в гостинице нет. А может, у нее гость, и она просто не реагирует на телефонные звонки? Все возможно. Как странно: еще нет десяти, а проспект уже пуст. Изредка проходящие трамваи нарушают тишину. Все-таки телевидение – сильная штука: всех собирает под крышу, сию минуту, одно и то же телевизионное действо, будь то кинофильм или простая беседа, смотрят миллионы человек! Миллионы! И, что греха таить, пока не в полную меру умеют работники нашего телевидения использовать эту грандиозную трибуну в воспитательных целях. Конечно, о производственных достижениях надо информировать людей, сколько зерна, скажем, собирают с одного гектара, но нельзя забывать и о том, что не хлебом единым жив человек. Больше музыки, литературы, шуток, танцев. Не бояться показывать иной раз и судебные процессы над теми, кто запускает руку в государственный карман, тогда не будет разных слухов и домыслов. Мы же более охотно говорим о падении преступности, чем о наличии ее.
Подойдя к дому, Борис удивился: в большой комнате ярко горел свет. Мама вечером обычно включает свой любимый торшер под зеленым абажуром, садится в кресло у камина и читает.
Туриев в несколько прыжков преодолел крутую лестницу, сунул ключ в замочную скважину, дверь медленно открылась: она не была заперта.
Борис, не снимая туфель (забыл о гневе, вызываемом этим поступком у мамы – неукротимой аккуратистки), почти вбежал в комнату. На некоторое время он застыл на пороге: в кресле сидела Евгения Дорофеевна, у ее ног на маленькой скамейке примостилась Лена. Женщины перематывали шерстяные нитки.
Евгения Дорофеевна бросила взгляд на туфли Бориса. Он тут же вернулся в переднюю, вошел в комнату в тапочках.
– Вот и я, – коротко сказал он.
– Рано сегодня. Несчастная твоя будущая жена: ей придется ждать и волноваться.
– Моя жена будет самая счастливая, мамуля, – Борис поцеловал Евгению Дорофеевну в плечо, – ожидание – страж любви. Чем дольше ждешь, тем больше любишь.
– Ладно, ладно, будем ужинать, – Евгения Дорофеевна ушла в кухню.
Елена Владимировна подняла на Бориса смеющиеся глаза:
– Удивлен? Скучно стало. Подумала: а не пойти ли мне в гости. Помнишь, как Винни-Пух ходил в гости?
– Не помню потому, что не читал.
– Вообще-то поговорить мне с тобой надо. Уделишь мне несколько минут?
Евгения Дорофеевна собрала на стол, сказала:
– Садитесь, ешьте. Я приготовила сегодня на ужин вкуснейшее блюдо, называется «сам пришел». Кто пришел, почему пришел – неизвестно, но рецепт блюда таков: баранина, различная зелень, соль. Все тушится на медленном огне без воды.
– Один аромат чего стоит, – потянула воздух Дроздова. – Сразу дом вспомнила. Моя мама тоже хорошо готовит, особенно – блины. Туриев ел и тайком поглядывал на Елену. Как она изящно держит в руке вилку! Почему – изящно? Держит, как все, как каждого ребенка учили дома или в детском садике. Нет, нет, она держит вилку особенно. А какой у нее красивый лоб – слегка выпуклый, чистый, упрямый.
Дроздова поймала взгляд Бориса, улыбнулась, потом нахмурилась.
Почему? Вспомнила что-нибудь? Увидела во взгляде Бориса дерзость, любование ею? Ну почему, почему он все время ищет оправдание своему поведению, своим взглядам, своему желанию увидеть ее? В конце концов он человек уже достаточно взрослый, чтобы сказать себе: «Эта женщина мне дорога, потому что я люблю ее». Он где-то вычитал: «Каждая любовь начинается по-своему, но только настоящая никогда не кончается». Настоящая ли эта? Ведь были у него в юности увлечения. Как это здорово – в тридцать лет говорить «в своей юности».
Старинные часы в углу комнаты пробили десять. Евгения Дорофеевна и Дроздова удалились на кухню мыть посуду, Борис вышел на балкон, закурил. Прислушался: стук в кухне прекратился – женщины справились с посудой. Сейчас сюда придет Лена… Так и есть – она подошла к перилам, облокотилась о них и сказала:
– Может быть, я заблуждаюсь, но сегодня в ресторане обратила внимание на одну странную, я бы сказала, деталь в поведении Игоря Ивановича. Мы пришли в «Интурист» в шесть вечера. Васин метал остротами, весь пружинился от радости. Это легко понять… удачная защита, заинтересованность начальства в Скалистом плато… В общем зале все столики были заняты, мы выбрали беседку в садике ресторана.
Васин любезно предложил мне сделать заказ. Я остановилась на бутылке «Псоу» и шашлыке. Пока официант, как у нас принято, почти час оформлял заказ, мы болтали о том, о сем. Васин несколько раз закуривал, но каждый раз делал две-три затяжки и давил сигареты в пепельнице. Доставал он их из мятой пачки. По-моему, курил он «Лайку». Да, да, «Лайку». Ты бывал в садике ресторана «Интурист?»
– Даже сегодня побывал, горя желанием увидеть тебя. Думал, вдруг вы еще пируете.
– Беседки там решетчатые, все и всех видно. – Лена не обратила внимание на его иронию. – Когда мы выпили по первому бокалу, Васин сказал, что ему необходимо на минутку отлучиться. Словом, он вышел из беседки. Отсутствовал минут десять. Я уже стала волноваться. Сижу, кручу головой. И вдруг вижу: он подошел к беседке, где сидели туристы, по-моему, немцы. Постоял у входа несколько секунд, вошел в беседку и у одного из туристов попросил прикурить. И знаешь, что меня удивило? Совсем не то, что у него была с собой зажигалка, прикуривал при мне сигареты, меня удивило, что, подойдя к немцу, он достал из Кармана портсигар! Я успела заметить, что портсигар массивный, на вид золотой. Васин раскрыл его, достал оттуда сигарету, прикурил от зажигалки немца и вернулся в нашу беседку. Понимаешь?
– Ничего не понимаю.
– Не притворяйся, Борис! Почему он попросил прикурить, когда у него есть зажигалка?
– Топливо кончилось.
– Согласна. Но почему сигарету он достал не из мятой пачки, а из портсигара?
– Захотел показать немцу-туристу, что и мы не лыком шиты.
– Нет, здесь что-то не то, и ты прекрасно понимаешь.
– Ты в чем-то подозреваешь Васина?
– Это твоя профессия – подозревать. Я просто сомневаюсь. – Беспомощно развела руками Дроздова.
– И что дальше?
– Я спросила у него, откуда ему достался такой портсигар? Васин сделал большие глаза: вы заметили портсигар? Ну и зрение у вас. – Показал мне его. Золотой, тяжелый, на верхней крышке – монограмма. Я спросила, что она означает, Васин ответил, что не знает, а портсигар ему достался по наследству.
– Знаешь, Лена, тебе опасно со мной общаться, – рассмеялся Борис, – в ближайшем будущем в каждом житейском факте начнешь искать криминал. Забудем о портсигаре, – а про себя отметил ее наблюдательность, умение обобщать некоторые элементы действия другого человека. – Вы быстро ушли из ресторана?
– Ровно в половине восьмого. Я погуляла по набережной, потом пришла сюда просто посидеть с твоей мамой. Она сказала, что ты дал ей телефон, куда можно позвонить, но я посчитала неприличным звонить неизвестно куда.
– Знаешь, Лена, оставайся ночевать у нас, не ходи ты больше в свой противный номер.
– Да мне осталось-то жить в нем двое-трое суток.
– Тем более. Я пойду ночевать к Мишке, он через дом живет. В половине шестого буду дома, Харебов должен привести кое-что.
– Касается убитого? – Дроздова свела брови у переносицы, между ними обозначилась тонкая резкая морщинка.
– Да.
– Ой, а можно мне будет посмотреть на то, что он привезет?
– Утро вечера мудренее, – проговорил Борис и обнял Лену.
Она напряглась, застыла. Борис слышал стук ее сердца. Он мягко привлек ее к себе. Лена подняла глаза, они казались черными и глубокими. Борис нерешительно прикоснулся губами к ее щеке. Дроздова освободилась от его объятий и тихо сказала:
– Нельзя злоупотреблять правом хозяина, уважаемый товарищ Туриев. Вам пора идти к вашему другу Мише, раз уж я воспользовалась вашим гостеприимством. Уже достаточно поздно.
Туриев погладил ее по голове.
Лена ушла в комнату, села в кресло у камина. Борис не уходил к Мишке. Он последовал за ней. В ее глазах он увидел беспомощность ребенка, смущенно отвернулся, протянул руку к выключателю, щелкнул им. Под потолком вспыхнула люстра, яркий свет залил комнату. Женщина на миг зажмурилась и рассмеялась:
– Мне у вас так легко, так хорошо.
– Оставайся насовсем.
– Теперь так делают предложения? А ведь мог бы стать на колени, ситуация подходящая: старинное кресло, древний камин и не совсем старенькая женщина. Бальзаковского возраста.
– Давно стою перед тобой на коленях.
– Тысячу лет и десять дней? А сколько дней нас ждет впереди?
– Нужна электронно-счетная машина, по крайней мере, чтобы подсчитать.
В дверях появилась Евгения Дорофеевна.
– Будем пить кофе, дети мои.
– Мне на ночь кофе пить вредно, – шутливо бросил Борис, – да и пора уже идти к Мише. Лена остается ночевать у нас.
– Чудесно! Я хотела предложить, но почему-то постеснялась. И вообще… Считайте наш дом своим, Лена. Я все вижу, меня, старую, не проведешь, – Евгения Дорофеевна погрозила Борису сухим пальцем: – Ишь, хитрец!
– Я помогу, – предложила Лена.
– Возьми в серванте печенье, в холодильнике – сливки. Борис принесет поднос с кофейником и чашками. А я сяду за стол, устала.
В комнату доносится шум реки. Он мягко давит на уши, вызывая в душе необъяснимую грусть: с водой, рождающей этот шум, течет и жизнь – минута за минутой. Как она сложится дальше, что ее ждет? Олежка еще мал, он принимает мир таким, какой он есть, но мама? Елена смотрит в глаза Бориса и видит в них искры. Они то уходят, то рождаются вновь. Глаза его, черные и неподвижные, опушены длинными ресницами. Дроздова вдруг вспомнила: и у Васина очень красивые ресницы, да и вообще Игорь Иванович – представительный мужчина. Интересно, почему он одинок? Умный, волевой, собранный, вежливый, смелый. К нему подходит любой положительный эпитет. Совсем по-школьному подумала сейчас: «положительный эпитет». Дроздова улыбнулась и опустила глаза.
Евгения Дорофеевна вдруг сказала:
– Хотите, расскажу, как я познакомилась с моим будущим мужем?
– Расскажи, мама. Мы, дети, порой забываем, что и наши родители были когда-то молодыми и красивыми.
– Положим, красавицей я не была, – возразила Евгения Дорофеевна, – а вот папа твой был красивым и не только внешностью, но и характером. Училась я в гимназии в последнем классе. И вот однажды иду привычной дорогой на занятия, навстречу мне – юноша. Тоненький в талии, широкий в плечах – это подчеркивалось тем, что перетянут он был кавказским ремнем с массой всяких побрякушек. Ну, юноша как юноша, много таких на белом свете. Мы даже не взглянули друг на друга как следует. На следующее утро – опять с ним встречаюсь. И так – ежедневно. Стали здороваться, а как иначе? А он краснеет, когда меня видит, ну, просто смешным становится. Я знала уже, что он учится в реальном училище, тоже в последнем классе. Однажды после занятий подошла к училищу и жду. Имени его, конечно, не знала. Выходит. Как увидел меня, покраснел, но подошел и спрашивает как меня зовут. А голос у него полный, глубокий такой. Я возьми да спроси: «Вы поете?» – Он переминается с ноги на ногу, молчит. Я повторила вопрос. Он в ответ протянул руку и называет имя, я – свое. И тут мы расхохотались, он пригласил меня в парк. Мы тогда его треком называли. Семен рассказывал мне, что недавно они переехали в Пригорск из города Д. Там его отец работал начальником железнодорожной станции. Сказал, что в Д. брал уроки вокала у одного известного певца. Вечером того дня пошли мы с ним на концерт Вертинского в летний театр. Особенно мне понравилась песня «Мы пригласили тишину…» И Семе она нравилась. Потом он часто мне ее пел. Сядет, бывало, за рояль и поет, аккомпанируя себе. Когда мы поженились, нам было по двадцать лет. Война унесла его. – Евгения Дорофеевна на какое-то мгновение задумалась, Лена осторожно погладила сухонькую ладонь Евгении Дорофеевны.
Борис нервно закурил, ушел.
– Борис очень похож на отца. Самый младший у меня, – тихо проговорила Евгения Дорофеевна, – ты к нему хорошо относись, он с виду такой… самостоятельный. Так получилось, что он мало ласки моей видел, – я все время на работе – две смены вела в школе. В четырнадцать лет пошел работать в геологическую партию, учился в вечерней школе. Окончил институт – уехал в Якутию. Когда заболел, – мне не написал, скрыл. Потом уже скрывать нельзя было. Поехала за ним, получив письмо от начальника Сергея Павловича Мехоношина. Господи, сколько пришлось пережить мне, пока он снова на ноги стал! Его ведь парализовало, девять месяцев лежал… И вот стал следователем. Знаю: ценят его на работе, но мне от этого не легче – ежедневно, когда он уходит на работу, жду его так, как ждала Семена: Борису тоже рисковать приходится своей жизнью, хотя и мирное сейчас время. – Евгения Дорофеевна замолчала, перебирая пальцами бахрому скатерти. Лене хотелось сказать ей что-нибудь ласковое, тихое, успокаивающее, но не могла. Она с особой остротой ощутила беспокойство за Бориса. Да, он – на фронте, незримом фронте, опасном и коварном. На войне ты видишь врага перед собой. А Борис не видит пока никого. Он ищет врага. А что, если и враг предпримет ответные действия? Что, если он, прижатый неопровержимыми уликами, решит расправиться со следователем?…
В половине шестого утра, когда Борис пришел от своего друга, Лена еще спала, а Евгения Дорофеевна возилась на кухне. Ровно в шесть появился улыбающийся Харебов со свертком под, мышкой.
Борис в передней нетерпеливо протянул руку к свертку.
– Прямо здесь? – шутливо спросил Харебов.
Услышав голоса, заглянула Лена. Харебов узнал ее, не смог скрыть недоумения. А Лена покраснела, подумала: и стоило ли Борису где-то прятаться ночью, чтобы нас увидели вместе чуть свет?
Туриев пригласил Харебова в комнату. Усадил на тахту.
Каждую вещь Борис осмотрел не просто внимательно, а придирчиво.
Спальный мешок. Подержанный, но вкладыш свежий, новенький, из гагачьего пуха. Таких в магазине не продают. Куплен на черном рынке. Бумажник. Деньги: две сотенные бумажки и еще восемьдесят три рубля разными мелкими купюрами. Лезвия импортные. Пачка не раскрыта. Расческа. Почему она в бумажнике? Хотя у каждого свои причуды. Вермишев, например, таскает свою расческу в портфеле. Примус, тоже новенький, запасные иголки к нему. В кармане клетчатой сорочки – сложенный клочок бумаги. Корявыми буквами написано: «Остановка Большая площадь, автобус в пять утра». Ага, ориентация, как уехать в поселок Рудничный.
Акт об обнаружении вещей. Подписи понятых.
– Все вещи – в лабораторию.
Борис спросил у Харебова, кто и как обнаружил вещи.
– Проходчик Зурапов. После отпалки он пошел к речке.
…Зурапов перешел через мостик, направился вдоль берега, но не по тропе, а по кромке. Нашел заводь, хоть и здесь шла небольшая круговерть, разделся, бросился в воду, зафыркал, стремглав выскочил на берег, словно обжегся – больно холодна вода! Посидев на берегу, решил накопать червей для рыбалки. Невдалеке бугорок, поковырял веткой – земля оказалась рыхлой, стал разгребать – увидел край спального мешка…
– Парень он сообразительный, вернулся в штольню, – позвонил мне. Со всеми предосторожностями я извлек вещи из промоины, присыпанной землей. Вот тебе и случайность! Да мало ли ее в нашей жизни и работе!
– Тот, кто прятал вещи, торопился. Естественно: боялся, что попадет на глаза кому-нибудь из проходчиков.
– Торопился-то торопился, да ведь могли и не найти долгое время. Считай, повезло!
– С проходчиками переговорил?
– Да. Но лучше будет, если встретитесь с ними вы, есть некоторые нюансы, касающиеся их геолога.
– Не Васина?
– Васина…
– Так… Позавтракаешь с нами?
– Тороплюсь. У меня срочное дело, встреча назначена на половину восьмого…
Туриев сложил вещи в большую кожаную сумку, затянул замок-«молнию». В комнату вошла Дроздова.
– Вызову такси, Леночка. Поедем ко мне, а потом я тебя провожу до треста. Ты сегодня будешь оформлять отпуск?
– Нас Васин будет ждать на вокзале. Забыл? Приезжает журналист Орлов, они побудут вместе всего два дня: Игорь Иванович должен ехать в Свердловск за буровыми коронками. Поедем мимо гостиницы – я хочу переодеться.
– А мне нравится это платье. Ты в нем – снежная королева.
– Сравнил… Там – лед, здесь – пламень, – весело рассмеялась Елена, – уговорил сразу; останусь в этом наряде.
Телефонный звонок прервал их разговор.
– Привет! – голос Вермишева звучал на тех регистрах, которые появляются, когда прокурор чем-то доволен. – Позавтракал? Опять любимые макароны? – Вермишев явно демонстрировал хорошее настроение. – Получены интересные данные из Латвии.
– Прибуду тоже не с пустыми руками.
– Славно начинается день, – пророкотал Вермишев и положил трубку.
Через десять минут Туриев был в кабинете Вермишева, Дроздова осталась его ждать в Пушкинском скверике.
Прокурор подал Борису конверт, в правом верхнем углу которого стоял гриф «совершенно секретно». Борис прочитал: «В ответ на ваш запрос, присланный с фотографией, отвечаем: на снимке запечатлен Ян Христофорович Луцас. Для опознания тела вылетела гражданка Федорова В. И. в сопровождении лейтенанта Грониса Ф. П.». Подпись. Печать.
– Итак, осталось опознать труп.
Вермишев поднял трубку служебного телефона:
– Машину к десяти тридцати, – положил трубку, обратился к Туриеву: – События нарастают, как снежный ком. Так бывает – вдруг прорвет… Может статься, что тебе придется вылетать в Ригу, готовься.
– Можно идти? До прилета гостей успею побывать на вокзале.
– Ты мне вчера говорил. Встречаете журналиста? Иди.
За пять минут до прихода поезда на перроне появился Игорь Иванович. Дроздова уже успела поволноваться: Васин всегда пунктуален, а тут – опаздывает. Игорь Иванович слегка бледен и возбужден – видно по тому, как он курит: жует сигарету, перебрасывая ее языком с одного угла рта в другой.
Борис стоит чуть в сторонке от них. Дроздова с непонятной радостью отмечает про себя, что Туриев ревнует ее к Васину. Вот чудак! Говорят, ревность – злой пережиток прошлого. Чепуха какая… Ревность – спутница любви, ее тень.
Поезд медленно, словно нехотя, проплывает мимо кромки перрона, останавливается. Пассажиры, нагруженные вещами, выходят из вагонов. В основном женщины. Легко спрыгнули на перрон несколько молодых мужчин. Где же Орлов? Этот? Пожилой мужчина в спортивном костюме медленно спустился по железной лесенке на перрон, жмурится от яркого солнца. В правой руке у него «дипломат». Мужчина равнодушно скользит глазами по перрону, и вот его лицо озаряется улыбкой, обнажающей выщербленные зубы.
– Катя! – кричит мужчина. – Я здесь! Катя!
К нему подбегает молоденькая девчушка, целует в щеку.
Высокий стройный мужчина вышел из седьмого вагона последним. Дроздова поняла, почему он не торопился: опирается на массивную трость, прихрамывает. Он проходит несколько шагов, ставит на бетон чемодан, достает из кармана белоснежный носовой платок, вытирает лоб.
Елена видит: Васин напряженно смотрит на этого мужчину, готовый броситься к нему. Тот несколько секунд внимательно оглядывает Игоря Ивановича и радостно восклицает:
– Игорь! Вот мы и встретились.
Орлов и Васин застыли в крепком объятии. Елена и Борис деликатно отвернулись.
– Вот он, мой Орлов, – на лице Игоря Ивановича взволнованная улыбка, – знакомьтесь.
Орлов пожимает им руки. Пальцы у него крепкие, сухие.
– Давайте я помогу, – Борис берет чемодан, – пойдемте, такси ждет нас.
Туриев шел примерно на два шага впереди Васина и Орлова. Друзья о чем-то разговаривали, иногда доносились до слуха Бориса отдельные слова: голос Орлова, слегка хрипловатый, но глубокий и сильный, звучал громче, чем голос Васина:
– Пришлось покопаться… Архивы дивизии сохранились, но кое-что пришлось уточнять в министерстве… Конечно, договорился… Точно сказать не могу… Все-таки я тебя не понимаю, почему скрывать?.. Сам начертил круг отчуждения… Жизнь тем и хороша, что у человека есть друзья, есть привязанности к тем, без которых трудно… Сделал все, как ты просил… Редактор одобрил, но и ты должен ознакомиться… Нет, нет… Уезжаешь? Жаль. Мог бы отложить…
Борис подошел к машине, Лена открыла переднюю дверь, собираясь сесть. Подошли Васин и Орлов, несколько секунд помолчали, видимо, не решаясь продолжать разговор. Водитель положил чемодан Орлова в багажник, раскрыл обе задние двери. Орлов переминался с ноги на ногу, не решаясь первым войти в машину.
– Помнишь, как мы встретились в госпитале? Ты тогда никого не узнавал, память совсем потерял, – почему-то спросил Орлов.
– И сейчас многое не помню, хотя имена товарищей живы в памяти. Ты не имеешь связи с Гороховым, Умновым, Хромовым, Батюковым?
– Их уже нет в живых, Игорек. – Орлов останавливается, тяжело опираясь на трость, – вот и меня прихватывает иногда. Старая рана открылась. Война живет в нас не только страшными воспоминаниями, но и железом. Ты как себя чувствуешь?
– О-о-о, Игорь Иванович у нас молодец, – вмешалась в разговор Дроздова, – молодым сто очков вперед даст. А как он по горам ходит – завидно становится. – Перехватив укоризненный взгляд Туриева, нахмурилась, поджав губы.
У гостиницы Борис попрощался с ними:
– Извините, работа.
– Забыл представить тебе товарища Туриева, – спохватился Васин, обращаясь к Орлову, – следователь по особо важным делам.
– Мы еще встретимся. Вы надолго к нам?
– Как примут.
– К сожалению, мне надо выехать в Свердловск послезавтра… – Васин виновато улыбнулся, – нужны буровые коронки, без связей, к сожалению, их не выбьешь, а там у меня знакомые, друзья.
– Ну что ж, побудем вместе два дня – этого тоже немало. А через четверть часа Борис находился в пути к аэропорту. Здесь Вермишев получил разрешение начальника подъехать прямо к трапу самолета. Гронис и Федорова вышли из самолета последними. Гронис – стройный, очень молодой, почти юноша. Федорова – худенькая шатенка с грустными глазами. Ее пухлые губы чуть тронуты помадой, под глазами заметные синяки.
В дороге молчали. В кабинете Вермишев предложил Федоровой сесть в кресло, Гронис и Туриев устроились на диване.
– Валентина Ивановна, вам предстоит трудная процедура… Мы понимаем. Но прежде позвольте задать вам два-три вопроса. Естественно, ждем от вас предельно правдивых ответов.
– Мне нечего скрывать, – голос Федоровой оказался неожиданно чистым, звонким.
– Луцас… Он кто для вас? Родственник? Друг? Муж?
– Снимал комнату… У меня трехкомнатная квартира, муж занимал большой пост, скончался – обменивать не стала…
– Простите, Луцас был только квартирантом?
Федорова теребила тонкими пальцами носовой платок, веки ее покраснели.
– Можете на этот вопрос не отвечать.
Валентина Ивановна признательно посмотрела на Вермишева.
– Где он работал?
– Художником был. Человек свободной профессии. Оформлял дворцы культуры, цехи заводов, фабрик. Иногда к нему приходили те, кто желал иметь свой портрет. Зарабатывал хорошо – иногда до тысячи рублей в месяц.
– Наверное, у него были друзья? Обычно люди искусства общительны. Пил?
– Он был довольно замкнут. Пил, но не часто. Разве в последнее время. Родственников потерял во время войны. Я жалела его… Ян был неплохим человеком, добрым. – Федорова вдруг разрыдалась. Ее маленькое тело содрогалось, тонкие пальцы дрожали. Она старалась справится с собой, но нервное напряжение выплеснулось наружу.
Борис подал ей стакан воды. Стуча зубами о края, она выпила, успокоилась, лишь изредка всхлипывала.
– Н-да, – протянул Вермишев, – тяжело вам, понимаем, но без этой обязательной формальности – опознания тела – обойтись не можем. У Луцаса совсем не было друзей? Неужели? Не может человек, да еще не совсем молодой, жить без товарищей.
– Ян не искал дружбы ни с кем, но иногда уходил в гости к Иннокентию Федоровичу. Клунников его фамилия. И перед отъездом к нему отправился, вернулся выпившим, веселым, даже песни пел.
– Вы знакомы с Клунниковым?
Женщина кивнула.
– Они вместе уехали на Кавказ. Куда? Ян не сказал. И ни одного письма не написал… Какое несчастье, господи. – Федорова замолчала, склонив голову, по ее щекам снова потекли слезы, она их не вытирала, иногда детским движением слизывала кончиком языка.
– Вы знаете, где живет Клунников?
– Да. На улице Рейсовой. Неподалеку от нас. Когда мне сообщили о Луцасе, я пошла к нему, но он не узнал меня. Клунников сейчас сильно болен. Его сестра сказала, что врачи удивляются тому, что он еще жив. Может, его уже в живых нету. Рак у него… – Мне показалось странным одно обстоятельство, – тихо продолжала Федорова, – Ян уехал без паспорта. Я его нашла в подсервантнике на пятый день после его отъезда. Когда минуло три месяца, сдала паспорт в отделение милиции.
– Это и помогло так быстро выяснить личность убитого, – вставил Гронис, – когда мы размножили фотографию и снабдили ею все службы, нам на второй день позвонили из паспортного стола.
– Спасибо, Валентина Ивановна. Больше вопросов не имею.
Через два часа был составлен протокол опознания…
…У Бориса на случай отъезда было два багажа: маленький и большой. Первый – «дипломат» с парой сорочек и предметами туалета – бритвой, лезвиями, носовыми платками, мылом и так далее. Второй – чемодан, куда паковались ко всему прочему теплая куртка, сапоги, кашне. Словом, маленьким багажом он пользовался в теплое время года…
