Текст книги "Загадка Скалистого плато"
Автор книги: Юрий Ясько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
На лице Полины Мироновны появилась и тут же исчезла гримаса боли.
– Не уберегла я мальчика нашего лучезарного, – проговорила она. – Когда от испанки умерла его мать, Георгий, отец Алексея, оставил мальчика у меня. Прошло время, – я получила от него письмо с требованием отдать ребенка на воспитание Грейму Ивану Христофоровичу – тестю Георгия. Что мне было делать? Не перечить же отцу и деду Алексея. – Полина Мироновна слегка наклонилась вперед, Белла подала ей стакан с темной жидкостью, женщина сделала несколько глотков, поблагодарила внучку доброй улыбкой, продолжила: – Мой муж красным партизаном был. Его убили кулаки в период массовой коллективизации. Георгий нас не очень любил.
После седьмого класса Алексей поступил в геологоразведочный техникум. А я хотела, чтобы он стал лингвистом: ему хорошо давались языки. Он великолепно владел немецким, английским, французским, итальянским – этому его дед научил. Играл на скрипке. Талантливым был человеком.
– Он сделал бы в геологии хорошую карьеру, – сказала Дроздова и опять поймала себя на том, что говорит совсем не теми словами. От волнения, что ли? – Отец не раз рассказывал мне об Алексее. Они работали вместе в экспедиции Рейкенау в сороковом году. Мой отец – профессор Лосев.
– Да ну?! – удивилась Полина Мироновна. – Вот уж действительно, как говорил наш Алешка: земля велика, да геологические тропы узки – можно встретиться. Алексей учебник, написанный вашим отцом до войны, переписал от корки до корки. Я его сохранила…
– У вас есть фотография Алеши? Как было бы хорошо, если бы мы могли поместить ее на обелиске. Говорят, Алексей был красивым, высокого роста…
– Есть фотография Георгия, отца. Белла! Достань альбом. Полина Мироновна пожевала губами, прикрыла глаза сухой ладонью, замолчала.
В наступившей тишине слышится тяжелое, прерывистое дыхание Савелия Николаевича: он пьет чай из пузатой пиалы.
– Мне семьдесят два года, – снова прошелестел голос Полины Мироновны – и я никого так сильно не любила из детей, как Алешку. Не знаю, почему. Да простят мне мои дети и внуки… Он был какой-то особенный, светлый… Я же всю жизнь проработала на авиационном заводе, член партии с 1924 года – Ленинский призыв.
– У бабули три ордена: два – Знак Почета, один – Трудового Красного Знамени, – горделиво вставила Белла. Она стояла рядом с коляской, держа в руках старинный альбом в кожаном переплете с застежками. – Персональную пенсию получает. Врачи говорят, что она сможет встать, победить болезнь. Правда, бабуля?
– Правда, внучка. Большевики не сдаются. Мы из особого теста сделаны. С учебниками трудно было: Алешка решил переписать книгу Лосева. Месяц, а то и больше работал. Говорил мне, что профессор Лосев – лучший в мире геолог. Мечтал о встрече с ним. Жили мы до войны в центре города в большом деревянном доме. В сорок третьем году в него попала зажигательная бомба, дом сгорел. Я успела вынести самые необходимые вещи, карточки на хлеб, попался под руки и учебник, переписанный Алешкой от руки. – Полина Мироновна снова помолчала, собираясь с силами. Дроздова извинительно посмотрела на нее. Больная сделала протестующий знак рукой и сказала:
– Ничего, ничего… Дорасскажу. В сорок пятом году, это было в сентябре, мы вселились в этот домик. Горком партии посодействовал, чтобы у меня с тремя детьми была крыша над головой. Однажды я пришла домой после первой смены – дети еще в школе были – и принялась стряпать. Не заметила, как в комнату вошел молодой человек в военной форме без погон. Тогда все демобилизованные так ходили. Я спросила у него, что его привело в наш дом, а он отвечает:
– Здравствуйте, вы меня не знаете, а я знаю ваше имя, вы Полина Мироновна Векшина. Я с вашим племянником, Алексеем, в техникуме учился, он закончил, я – нет. Решил продолжить учебу. У вас должен сохраниться учебник, списанный его рукой, Алексей мне как-то рассказал, что переписал от корки до корки книгу профессора Лосева. Отдайте ее мне, пожалуйста, я хорошо заплачу.
Сперва решила: отдам, но потом жалко стало: память об Алексее. Покажи, Белка, альбом.
Замелькали старинные фотографии… Наконец, Бела остановилась на нужном снимке. На нем изображены пятеро: две девушки и трое юношей.
– Это я, – Полина Мироновна показала глазами на девушку, застывшую посередине снимка, – тогда мода такая была: в матросках ходили. Шестнадцатый год. А рядом со мной – Георгий Зубрицкий, отец Алексея. Красивый был, видный.
Дроздова вздрогнула: ей показалось, что она где-то когда-то видела это удлиненное лицо, взгляд с грустинкой, так не вяжущийся с волевой складкой губ.
– Мне кажется, – нерешительно проговорила Дроздова, – я этого человека видела когда-то. Не таким молодым, но видела. Уж больно глаза знакомы. У мужчин редко бывают такие грустные глаза, – вздохнула Лена.
– Бывает, – благодушно вставил Савелий Николаевич, – двойников на свете много. Недавно я прочитал книжку Ржевской. В ней сказано, что у Гитлера пять двойников было.
– Не встревай, Сава, – устало прервала его Полина Мироновна, – твоя аналогия глуповата.
– Слово-то какое: «ана-ло-гия», – протянул Савелий Николаевич, – опять намекаешь, что я из всех вас самый неграмотный?
– Зато честный, – ласково ответила Полина Мироновна и протянула ему руку.
Савелий Николаевич склонился к ней с той галантностью, которая всегда отличает хорошо воспитанного человека, поцеловал ее.
– Вот и хорошо, что не обижаешься, – улыбнулась Полина Мироновна, – а вы рассказывайте, Леночка, рассказывайте.
– О чем?
– Вспомните, где и когда вы видели мужчину, похожего на нашего Георгия. Может, он жив… Скитается где-то, прячется от власти.
Дроздова потерла лоб ладонью.
– Нет, нет, не может быть! – Она широко раскрытыми глазами смотрела на Полину Мироновну.
Та откинулась на спинку кресла, впилась взглядом в Дроздову. Ноздри старой женщины нервно вздрагивали.
В комнате воцарилась тишина, было слышно, как Савелий Николаевич отправившийся в кухню, гремит самоварной трубой, раскалывает звенящие под топором сухие поленья.
– Показать вам книгу, которую переписал Алексей Зубрицкий? – спросила Белла.
Дроздова молча кивнула. Девушка подала Лене несколько переплетенных воедино тетрадей. На титульном листе каллиграфическим почерком выведены фамилия автора и название книги: «Гидротермальные месторождения полезных ископаемых Советского Союза».
Ровные строки рукописи, рисунки, схемы, таблицы. Адский труд. Ей, Дроздовой, такое было бы не под силу. Как же надо было любить свою будущую профессию, чтобы с такой любовью и старанием переписать более трехсот страниц со всеми схемами, рисунками, таблицами, формулами. Перечертить карты, разрезы, стратеграфические колонки. И в самом конце рукописи – в последней тетради: «Переписано студентом Алексеем Зубрицким. Исполнен труд, завещанный наукой геологией».
Дроздова отложила тетради на стол, сказала:
– Этой книге – место в музее нашего треста.
– Если надо, – возьмите, вам отдам. Пусть люди знают, каким был Алеша Зубрицкий. – Полина Мироновна прикрыла глаза ладонью, – в этих тетрадях – частица его души, его трудолюбия. Его нет с нами вот уже двадцать шесть лет, а помощь его мы ощутили совсем недавно.
– Каким образом?
– Вам покажется странным одно обстоятельство, я тоже сперва удивилась, но… – Полина Мироновна опустила руку, глаза ее, совсем не по-старчески живые и блестящие, смотрели поверх плеча Елены Владимировны, словно Векшина что-то видела там, за окном. – В позапрошлом году, за день до моего семидесятилетия, к нам пришел мужчина, очень представительный, симпатичный, в дорогом костюме, с толстым портфелем. Назвался Лозинским Павлом Станиславовичем и сказал, что в марте сорокового года Алеша его выручил – дал взаймы пять тысяч рублей. Потом Алеша исчез, война началась, послевоенная разруха, голод, холод. Словом, сказал Лозинский, не смог он вернуть долг до сих пор, а теперь вот возвращает. Я отказывалась, но Павел Станиславович настоял на том, чтобы деньги я взяла.
В комнату вошел Савелий Николаевич с самоваром. Из трубы к потолку поднималось горячее марево. Запахло дымком.
Белла быстро собрала на стол…
…Вермишев попросил Бориса приехать: прилетели Гронис и Парамонов.
– Меня вызывают в обком партии – совещание представителей правоохранительных органов. Гронис и Парамонов ждут в твоем кабинете.
Туриев и Феликс поздоровались, как старые и добрые знакомые. Парамонов сидел на диване, сосредоточенно рассматривал ногти на пальцах.
Туриев не торопился с допросом: пусть человек соберется с мыслями. Да и ему, Борису, надо сосредоточиться наметить про себя план-схему разговора с Парамоновым. Он ходил по кабинету, исподволь изучая лицо Парамонова. Точно его описала Федорова, но не отметила одну характерную деталь: губы – сочные и яркие, словно тронутые помадой. Вот сейчас он начнет задавать этому человеку вопросы, ведя следствие по определенному руслу, словно ненароком направлять, удерживать «на плаву» допрашиваемого.
– Прошу! – Туриев сделал приглашающий жест.
Парамонов, ссутулившись, подошел к стулу, отодвинул его от стола, сел.
– Давайте побеседуем, а потом составим протокол, внесем в него самое важное. Согласны?
– Неужто для беседы меня сюда на самолете доставили? – В смешке Парамонова чувствовалась неуверенность. – Вины за собой не знаю. Да, несколько лет назад познакомился с Луцасом, бывали вместе, помогал ему по работе, не гнушались распить бутылку.
– Луцас перед отъездом на Кавказ разговаривал с вами?
– Говорил, что собирается поехать к морю. Он не первый раз уезжал, особенно летом, по турпутевке и за границу ездил.
– Ваше постоянное место работы?
– Осветитель в драмтеатре. Зарплата – хуже некуда. Вот и приходилось подрабатывать у Луцаса, он не жадничал, иной раз до трехсот рублей в месяц отваливал.
– Только за то, что помогали леса ставить да краски растирать? Да и что там растирать, все краски – фабричные. Не слишком ли высокая оценка вашего труда?
– Иногда приходилось выполнять его поручения…
– Какие? – Борис лег грудью на стол, потянулся за пачкой сигарет, Парамонов услужливо пододвинул ее. Закурили.
– Встречался по его просьбе с одним туристом, Гансом. На эти свидания. Ян давал мне золотой портсигар, я передавал его, тот доставал из него записку и возвращал портсигар.
– Сколько было таких встреч?
– Пять за последние шесть лет. Ганс, видимо, любит нашу Ригу…
Туриев напрягся, чувствуя, как сдавливает затылок. Покрутил головой, придавил сигарету в пепельнице.
– Вы уверены в том, что не передавали от Луцаса никаких сведений, касающихся оборонных интересов нашей страны? Боюсь, что беседу с вами надо перенести в другое ведомство.
Парамонов расхохотался. Он всхлипывал, повизгивал, из его глаз текли слезы. Туриев уж подумал, нормальный ли этот Илья Софронович. Успокоившись, Парамонов небрежно махнул кистью руки и осипшим голосом проговорил:
– Ганс Рейкенау – обыкновенный спекулянт. Он перекупает произведения искусств. Луцас с ним был связан только этим бизнесом. Я категорически утверждаю. Однако Ян побаивался его. Была причина для этого. Однажды, когда мы основательно подзаправились в Юрмале, я спросил у него, почему он так боится этого квелого немца. Ян аж зашипел, приставил палец к губам и сказал: «Его отец мне жизнь спас». Я спрашиваю: как – спас? И Ян рассказал. Он работал у этого немца, когда в плен попал, его вроде бы как продали в рабство. Работал садовником, хозяин с ним обращался хорошо. Прожил у него Луцас до конца зимы сорок пятого года. В начале марта хозяин вызвал его в свои апартаменты и говорит: «Скоро войне конец, ты поедешь домой, и тебя сошлют в Сибирь, потому что ты работал на врага. Но есть выход: мы тебя поместим в концлагерь, откуда поможем бежать, но в лагере ты подбери двух-трех человек, чтобы они были свидетелями того, что именно ты организовал побег. Однако не просто подбери людей, а тех, кто находится под особым контролем охраны, кто, в случае ликвидации лагеря, обречен на уничтожение. У таких людей на спине нарисован белый круг. Он же будет и на твоей куртке». Луцас согласился. Но Рейкенау предупредил, что услуга за услугу: Ян должен кое-что раздобыть в России, точнее – на Кавказе. Что раздобыть – об этом Ян мне не сказал. Из лагеря ему и двум нашим удалось спокойно уйти, а шесть лет назад в Ригу по путевке интуриста прибыл сын хозяина, Ганс. Они с Луцасом встретились только один раз, потом на встречи ходил я. Когда Ян собирался уезжать на Кавказ, я спросил: «По заданию Ганса?» Ян ответил: «Плевать я хотел на него, хватит платить за свою слабость, лучше бы я подох в неволе». Подумал несколько секунд и добавил: «Ганс с нашей помощью из Союза несколько древних икон вывез». У меня все внутри оборвалось. Ян понял, что я испугался, хлопнул стакан коньяку, ударил меня по плечу и сказал: «Дрожишь? Свидания с ним забыл? Ты ему адреса носил за мои денежки». Когда я узнал, что Луцаса убили, – Валя сказала, – неделю беспросыпно спал. Потом решил пойти, куда следует, но меня опередили – ко мне явился товарищ Гронис.
– Ганс ничего не передавал через вас Луцасу?
– Один раз. Круглый предмет, плоский, завернутый в парусину.
Парамонов прижал ладони к груди, умоляюще пробормотал:
– Сказал всю правду и про Луцаса, и про себя.
– Всю правду о себе мог бы рассказать только Луцас… – А ничего не поручал вам Луцас перед отъездом на Кавказ?
Парамонов вздохнул.
– Луцас приказывал мне выехать в Д., чтобы найти одного мужика – Зарова и доложить, обнаружил я его или нет.
– Ну и…
– Я сказал, что боюсь, и умолял его не поручать мне больше опасных дел. Ян рассвирепел, обозвал меня скотиной и выгнал из своей мастерской, а на следующей неделе уехал на Кавказ. Может быть, в Д. Вот все, что знаю.
Туриев еще несколько секунд выжидающе смотрел на Парамонова.
– Сейчас начну оформлять протокол, а это – дело серьезное, – предупредил он. – От ваших показаний зависит, быть вам задержанным или проходить по делу свидетелем. Если еще что-то припомните – не скрывайте.
– Луцас хвастался, что таких портсигаров на всем белом свете три, они вроде пароля служат, владельцы портсигаров связаны одной тайной, одной целью.
– Какой?
Парамонов развел руками.
– Вообще-то Луцас страшным хвастуном был, говорил, что со временем станет одним из богатейших людей Европы, мир ахнет от того, что он и еще кое-кто будут иметь.
Туриев закончил допрос. Но Гронису, прощаясь, он наказал.
– В Риге глаз с него не спускай.
– Возьмем подписку о невыезде.
– Счастливого пути!
Борис выключил верхний свет, запер дверь, прилег на диван: усталость предательски ломала его. Надо собраться, проанализировать, что уже имеет в своем архиве следствие. Первое, Луцас приехал в Д., чтобы встретиться с Заровым – это ясно из рассказа Ксении Акимовны и показаний Парамонова. Второе, Луцас и… Васин связаны портсигарами. Третье, Ганс Рейкенау определенно передал Луцасу план-блюдо. Четвертое, Луцас, очевидно, был главным конкурентом Зарова. Но почему – Зарова и почему конкурентом, а не сообщником? Какую-то нить провести можно: Заров остановил машину, в которой ехал Луцас, отвлек внимание Ирбека тем, что отослал его к укромной заводи, где можно было попытать рыбацкое счастье, в день убийства находился в непосредственной близости от места преступления. Но, но, но… Кто стрелял в Луцаса? Обнаружена ли пещера с сокровищами? Если да, то – кем? Шел ли именно к ней Луцас? От кого узнал Луцас, что Заров живет в Д? А Заров там уже давно не жил… Луцас поехал на Кавказ с чужим паспортом. Почему? А новая загадка – Васин? У него точно такой же портсигар, как у Луцаса. Парамонов сказал, что это – пароль. Так что же, Васин связан с Луцасом?! Борис потер лоб. Рискованное предположение: фронтовик, видный геолог. Может быть, третий портсигар у Зарова? Встретиться с ним, небрежно достать портсигар из кармана, продемонстрировать его? На примусе выделены отпечатки пальцев постороннего человека. Кроме Луцаса, его трогал еще кто-то. Возможно, тот, который прятал вещи, вытряхнув их из рюкзака. Зачем же мешкать? Надо немедленно ехать к Зарову, провести с ним еще одну беседу, заполучить его «пальчики». С помощью портсигара. Нет, не годится. Третий раз ехать к Зарову, играть наивного мальчика перед опытным и всевидящим стариком? Придумаем что-то другое… А Васин?.. Он сказал: «У меня есть своя сокровенная тайна. Я ее открою только под давлением обстоятельств». Не связана ли эта тайна со Скалистым плато? Верный друг и союзник Елены Дроздовой…
Вот что значит работа и усталость. Не позвонить домой! Он вскочил с дивана.
– Лена вылетела в Москву, – Евгения Дорофеевна не щадила самолюбия сына, – не дождалась тебя. Сказала, что пробудет там дня четыре, вернется с матерью и сыном. Ты сегодня будешь ночевать дома?
– Не знаю, ма… Позвоню.
Замечание матери отозвалось в сердце. Он надеялся еще застать Лену дома. Мысли о ней не отодвигались на второй план, несмотря на его оперативное дело. Надо было решать с женитьбой. Такая неопределенность их отношений временами пугала его. Вылет Лены в Москву не являлся неожиданным, и все-таки… Эх, он сам создал эту житейскую головоломку. Они еще словно проверяют друг друга. Первая ее любовь-песня не сложилась… Да о чем он?! Лена в его доме. Она уже как родной человек и для него, и для матери, и только чистота их намерений не позволяет переступить рубеж…
Ему всегда были смешны дискуссии на тему семьи. Летят обломки сломанных копий, трещат косяки открытых дверей – в них ломятся досужие мыслители. О главном часто забывают: семья крепка, если основана на любви, глубокой и бескорыстной. И на умении прощать друг другу в мелочах.
Словно и не было только что свинцовой тяжести в голове, он сделал несколько упражнений.
Несколько лет назад, когда он только-только начал работать следователем, Вермишев показал ему движения, возвращающие бодрость.
Правда, они помогали только в том случае, когда сам психологически настроишься на ожидание облегчения. Сейчас не получилось. Голова перестала болеть, но заныла нога. Борис лег на диван, положил ее на валик. Боль поднималась от стопы к бедру, горячей волной подкатывала к сердцу.
Все-таки остаточные явления энцефалита дают о себе знать. Надо всерьез подумать о себе. Никаких Лебединых, никакой тайги. Возьмет отпуск – поедет в санаторий. Или в Дом отдыха. И обязательно с Леной. Отныне он без нее – никуда. Самоуверенность? Нет, решение.
Окончательное и бесповоротное. Никаким сомнениям не подлежит.
Примет ли и она такое решение? Черт возьми, мужчина называется, не найдет в себе смелости объясниться. Надеется на ее сообразительность. Какое слово – «сообразительность». Не может подобрать другого?
Все, довольно предаваться мечтаниям. Работа ждет. Это хорошо, когда есть работа, она помогает держать себя в руках, не раскисать. Что боль? Она пройдет, как все проходит. Работа мысли – самая изнурительная. Особенно когда не можешь создать систему размышлений.
Борис вернулся к столу, по привычке стал чертить на бумаге хитросплетения линий – так ему легче думалось.
Версия относительно Зарова никак не примет стройную форму. Конгломерат предположений, сопоставлений, спародический анализ фактов, атмосфера поведения Георгия Николаевича при беседах… Что-то выпало, ускользнуло от внимания, но – что? Нет какого-то главного звена, от которого зависит многое, если не все.
Следственная практика показывает, что очень часто какая-нибудь на первый взгляд мелочь, неброский факт могут значительно повлиять на установление истины. Как правило, очевидцев совершения преступления не бывает. Преступник, уничтожая следы, умышленно создает ложные ситуации, сознательно заводит расследование на неправильный путь, чтобы выиграть время, уйти от разоблачения.
Размышления Туриева прервал тихий стук в дверь. Борис встал, сел за стол, громко проговорил:
– Да!
В кабинет нерешительно вошла Мадина. В правой руке она держала кожаную хозяйственную сумку. Девушка смущенно обратилась к Туриеву:
– Собственно, я пришла к Вермишеву. Он позавчера попросил меня помочь следствию.
– В каком смысле?
– Дмитрий Лукич вызвал меня к себе и спросил, как часто в нашем доме бывает Георгий Николаевич. Я ответила, что почти каждый вечер приходит пить чай, они с мамой дружат. Дмитрий Лукич велел мне при случае поставить перед Заровым тщательно вымытый и протертый стакан, чтобы на нем остались отпечатки пальцев только Георгия Николаевича. Так вот, вчера мама сварила пиво, пригласила Зарова – она всегда зовет его попробовать, Георгий Николаевич любит домашнее пиво. Его кружку я принесла. – Мадина достала из сумки кружку, завернутую в белоснежную салфетку. – Обернула ее так, как посоветовал товарищ Вермишев.
– Спасибо, Мадинка, спасибо, – пробормотал Туриев. Ай да Вермишев, ай да Дмитрий Лукич! Здесь он опередил его, Туриева. – Твою услугу не забуду. – Борис вызвал дактилоскописта, отдал ему кружку со словами:
– Выявить отпечатки, сравнить с теми, что на бутылке и на примусе. Сколько понадобится времени?
Дактилоскопист развернул салфетку, посмотрел кружку на свет:
– Жирненькие следы оставлены, однако, – довольно проговорил он, – через час-другой получите акт экспертизы.
– Лады. Жду.
Мадина мялась, желая что-то сказать, Туриев заметил беспокойство девушки:
– У тебя есть еще что-то?
– Вчера Георгий Николаевич очень долго пробыл в сарае, почти до полуночи.
– Ты что, наблюдала за ним?
– Да нет… Фильм по телеку закончился, я вышла на балкон перед сном, смотрю – свет в сарае горит. А через несколько минут из него вышел Георгий Николаевич. За спиной у него был рюкзак.
– Он сейчас дома?
– Утром был. Ходил за молоком, нам две бутылки принес, он всегда и для нас молоко покупает. Наверное, дома. Он хороший человек, – покраснев, сказала Мадина.
Борис задумался. Ему вспомнилось, как он сказал Зарову при последней беседе:
– Смотрительница музея в городе Д. поведала мне, что Луцас интересовался вами.
Заров на какой-то миг втянул голову в плечи, тут же распрямился и горделиво сказал:
– Ничего странного, мною многие интересовались. Не зря портрет в музее находится. Тем более, что Луцас художником был. Может, он возжелал, чтобы я ему позировал?
– Откуда вам известно, что он занимался рисованием?
Заров сложил брови «домиком», с иронией в голосе ответил:
– Так вы же сами мне сказали, батенька!
Как же тогда Борис не насторожился! Ведь Заров допустил прокол: Туриев никогда не говорил ему, что Луцас – художник. Вот оно, одно из недостающих звеньев в построении версии.
Борис обратился к Мадине:
– Ты сегодня в ночную смену идешь?
– Да.
– У меня к тебе просьба: надо одного нашего товарища каким-то образом поместить в сарае.
– Наблюдать за Георгием Николаевичем? – серьезным тоном спросила Мадина.
– Но как это сделать, чтобы Заров ничего не заподозрил?
– Очень даже просто, – оживилась Мадина, – пусть ваш товарищ вроде как приедет к нам из села – наш родственник. Хорошо бы на мотоцикле.
– Почему на мотоцикле? – Туриев улыбнулся.
– А как же? Поставит его в сарай, будет с ним там возиться.
К нам иногда мой двоюродный брат приезжает, так он из сарая не выходит – все время свою «Яву» разбирает, собирает, мажет, вытирает.
Туриев вызвал Сабеева Мишу, объяснил ему задачу.
Через десять минут Миша и Мадина помчались на мотоцикле домой.
Давно известно, что следственная версия, как процесс мышления, строится на основе фактического материала. Сама версия – отражение этого материала в сознании следователя. И надо было ему, Туриеву, позаботиться о том, чтобы заполучить «пальчики» Зарова. Вермишев будет упрекать. Но за дни следствия много сделано, собранных материалов достаточно, чтобы приступить к построению окончательной версии.
Остается роль Васина во всем этом деле. Какова она? И вообще, имеется ли хоть какая-нибудь связь между Заровым и Васиным? Судя по всему, они не знакомы лично. Но разве можно так думать? Если скрывают – значит, есть для того причины. Интересно, имеется ли портсигар и у Зарова? Если да, – причастность всех троих – Луцаса, Зарова и Васина – к одному делу, пусть призрачно, но просматривается.
Раздался телефонный звонок. В трубке – голос Сабеева:
– Борис Семенович! Заров вышел из дома, направился к трамвайной остановке, звоню из автомата. Что прикажете делать?
– Если сядет в трамвай, – садись и ты. Словом, глаз с него не спускай.
– Пересек трамвайную линию, вошел в химчистку. Буду ждать, пока выйдет…
– Не теряй его из виду. Иди за ним.
– Заметано! – На том конце провода раздался щелчок.
Судя по всему, Заров чувствует себя в полной безопасности: скрыться не пытается, все время на глазах у соседей по дому, по двору. А, собственно говоря, почему он должен ощущать опасность? Туриев никакого повода к этому пока не дал. Что касается их бесед, – они носили корректный характер интеллигентных людей. Заров даже прилагал усилия, чтобы разжечь у Туриева интерес к Скалистому плато.
В кабинет вошел дактилоскопист, виновато склонил голову.
– Прибор полетел. Придется подождать, товарищ Туриев.
Борис не сразу понял, в чем дело. В мозгу застряло слово «подождать».
– Чего подождать? – переспросил он.
– Результата. Не могу пока сравнить отпечатки, прибор полетел.
– Досадно, – протянул Борис.
– Вызвал мастера. Пока приедет… Один мастер на всех. У меня все. – Селезнев быстро удалился, что-то бормоча про себя.
В шестом часу позвонил Сабеев:
– Мой подопечный полчаса назад навестил меня.
– То есть?
– Приходил в сарай, копался в деревянном ларе, потом готовил спиннинг: менял крючки. Песню мурлыкал: «Шаланды полные кефали…» Сейчас сидит на балконе, чай пьет.
– У тебя все?
– Почти.
– Как понимать?
– Есть хочется.
– Сейчас позвоню Мадине, если ты такой стеснительный, попрошу покормить тебя.
– Годится! В напарники кого-нибудь пришлёте?
– Перхуна Игоря. Устраивает?
– Жду!
Вермишев пришел в восемь вечера, вызвал Туриева. Дмитрий Лукич сидел на диване, массажировал толстыми пальцами кожу головы, недовольно бурча:
– Пропал день. Так и не решили, как вести борьбу с наркоманией. Этой напасти у нас почти нет… – Вермишев ткнул указательным пальцем вверх. – Некоторые договорились до того, что предложили изъять из кодекса статью о лечении лиц, употребляющих наркотики. И по-своему правы: коль нет наркоманов – кого лечить? Ну, да ладно… Как идут твои дела?
– Во-первых, спасибо вам и Мадине.
– Принимаю благодарность. А что во-вторых?
– Прибор полетел, не могут сравнить отпечатки. Надо ждать.
– Иди к себе. Отдохни, черт тебя побери! Я разбужу, если уснешь.
Туриев ушел к себе, прикорнул в углу дивана.
Сон навалился внезапно. Каким-то особым чувством Борис сознавал, что спит, но мозг подавал еще какие-то сигналы. Внезапно загремели колокола. Туриев моментально проснулся. Это – не колокола, это – звонок прямого телефона.
– Зайди! – голос Вермишева прозвучал хрипло, сдавленно.
Туриев удивился выражению лица Дмитрия Лукича: на нем была написана растерянность. Никогда еще Туриев не видел Вермишева таким.
– Совпали… Отпечатки. Кружка и примус. Заров. Немедленно к нему! – Вермишев вызвал дежурную машину МВД. – Кто на наблюдении?
– Сабеев.
– Вооружен? Хорошо. Езжай. – Дмитрий Лукич взял трубку прямого телефона: – Филиппов? Немедленно по фототелеграфу передайте отпечатки в центральную дактилотеку МВД. Ждем результата как можно быстрее.
К двери квартиры Зарова подошли втроем. Туриев нажал на кнопку звонка. Звонили так часто, что на металлическую трель вышли соседи.
– Будем взламывать, – сказал Туриев, – вам придется стать понятыми, – обратился он к вышедшим из своих квартир двум мужчинам и Мадине.
В комнате никого не было. Под легким ветром поскрипывала несмазанными петлями створка окна. Сабеев виновато протянул:
– Кто бы мог подумать? Ушел. Погасил свет в полночь. Я подумал: лег спать. Вышел во двор, сел у сарая на лавочку, покурил… Ничего подозрительного. Один раз зашел в сарай ненадолго, сигареты кончились.
– За окном, что выходит на улицу, наблюдали?
– Да.
Как же Заров мог уйти? Через балкон и чужую квартиру? Или Сабеев просто зевнул, заснул на несколько минут.
– Сабеев, проверь, кто в той квартире, может, хозяев нет.
Эх, раньше надо было проверять. Вот к чему приводит неуверенность!
Борис позвонил Вермишеву. Тот приказал приступить к обыску.
Больше всего хлопот доставили книги. Их было так много, что прошло не менее четырех часов, пока просмотрели каждую. В платяном шкафу на вешалках – два великолепных бельгийских костюма. Ничего себе, скромный пенсионер! Бельгийский костюм стоит в три раза больше, чем самый лучший наш, отечественный. В нижнем ящике письменного стола – пишущая машинка. По литерам видно, что ею активно пользовались. Борис вопросительно посмотрел на Мадину. Девушка сказала:
– Георгий Николаевич накануне вечером долго печатал. Перестук был слышен до полуночи.
– Борис Семенович! – прервал их разговор Сабеев. – Вот! – Миша протянул на раскрытой ладони… портсигар! Туриев с непонятной для себя осторожностью взял его. Точно такой же, как у Луцаса и у Васина. Итак, они сошлись, три совершенно одинаковых портсигара.
Монограмма. Замысловатый вензель: две буквы латинского алфавита «С» и «В» грациозно переплетаются в завораживающем танце.
До семи утра длился обыск в квартире Зарова, больше ничего интересного не нашли.
…В сарае пахло утренним солнцем, досками. Сквозь щели проникал мертвенно-желтый свет, вызывая у Бориса чувство непонятного беспокойства. Он попросил включить переноску. Понятые с интересом следили за действиями работников прокуратуры: не каждый день приходится бывать свидетелем досмотра. На лицах их было написано удивление: Зарова многие знали.
– Свои вещи Заров держит в этом ящике, – Мадина показала на длинный деревянный ларь, стоявший у тыльной стены сарая. Большой амбарный замок с готовностью отозвался на универсальную отмычку. Сети, несколько сложенных удочек. А вот и знаменитый футляр. Значит, Заров не на рыбалке. Без него он не ходил туда. Великолепная штука! Масса кармашек самого разного размера, блестящие застежки-«молнии». Борис вывернул чехол наизнанку, в изгибах швов темная масса. Он понюхал: машинное масло. Надо сдать чехол в лабораторию. Куча тряпья, небольшая подшивка газеты «Правда» за 1953 год, круглый предмет, завернутый в парусину, Туриев еще не развернул материал, но уже понял, что его ждет. Он положил предмет на крышку дощатого стола, осторожно развязал узлы на шпагате, откинул парусину. Блюдо. Медное, позеленевшее от времени блюдо. Размером в обыкновенную хлебницу. По ободу нанесены какие-то значки и символы. В центре – восемь овалов, переплетенных друг с другом.
