Текст книги "Загадка Скалистого плато"
Автор книги: Юрий Ясько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Юрий Георгиевич Ясько
Загадка Скалистого плато
Глава первая
Еще три дня – и отпуск! Билет уже в кармане, ми́нет несколько дней, и он, Борис Туриев, следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры, окажется в Якутии, в затерянном в тайге поселке с поэтичным названием Лебединый, где когда-то начинал геологом. Друзья давно зовут в гости. Побродит по тайге, вдохнет полной грудью воздух, настоенный на хвое сосен и лиственниц. И наконец-то начнет писать книгу. Давно охватило его желание поведать о том, какими трудными дорогами шел он с товарищами к открытию крупнейшего месторождения мрамора, по своим качествам не знающего аналогов в мире. Повидается с Никитой Урванским, «человеком тайги», к помощи которого прибегают многие изыскатели.
Это он спас Бориса от верной гибели, когда внезапная болезнь свалила его с ног. Две недели тащил на своих плечах, две недели, под дождем и мокрым снегом, через многочисленные таежные речки, быстрые и студеные. Полгода пролежал Борис в больнице. Потом – приговор врачей: «Находиться в горно-полевых условиях запрещается…» Грустно. Прощай, геология, прощайте, маршруты, поиски, радость открытий!
Тот же Никита Урванский посоветовал ему: «У тебя аналитический склад ума. Иди в юридический. Работа интересная, геологической не уступает. Здесь ты в земле ковырялся, а там души человеческие изучать будешь, а они – ох какие разные…»
Как его встретят бывшие коллеги? Уже многие женились, имеют детей, а Валерик Пахомов стал доктором наук, но в родной поселок, где стал маститым геологом, приезжает каждый отпуск.
Ему-то, Борису, легко сняться с места и покатить в такую даль: семьей не обременен, вот только мама забеспокоится – опять в тайгу.
Туриев крепкого сложения, слегка сутулится. Болезнь, клещевой энцефалит, оставила свою отметину: когда Борис нервничает, начинает дергаться правый глаз, и тогда кажется, что Туриев подмигивает. Густые волосы не слушаются расчески, пряди падают на лоб. Он то и дело отбрасывает их резким движением головы. Едва заметная морщинка пролегла между неожиданно тонкими, словно подбритыми, бровями. Выглядит он моложе своих тридцати двух лет, и товарищи по работе шутят: «Хорошо сохранился».
Сейчас у Бориса заботы: привести в порядок дела, завершить отчет, отнести его на утверждение к прокурору республики Вермишеву. Потом займется кинокамерой, роскошной «Ладой», полученной в подарок в день тридцатилетия. Два года сиротливо пылится она в шкафу. Надо будет обязательно снять фильм о своих друзьях-товарищах. Фотография изжила себя, фильм – движение, фильм – сама жизнь. Так он рассуждает, хотя пристрастие к фотографии еще живет в глубине его души.
А повесть… Повесть хотя бы начать. У него давно родились первые строки: «Все шло хорошо, пока отряд геологов из трех человек не пересек хребет: перед ним возникло препятствие – быстрая и широкая река. Решили собрать плот…»
С путешествия на плоту и начнутся приключения геологов, преодолевающих мыслимые и немыслимые препятствия: наводнения и лесные пожары, камнепады и крутые склоны. Так надо. Геологи на пути к цели всегда что-то преодолевают. Иначе они не геологи.
Кое-какой литературный опыт у него есть: еще студентом первого курса опубликовал он в местной газете подборку стихов, их даже похвалили в обзорной статье, но Туриев больше не печатался, понял, что поэтом ему никогда не стать, а заниматься эпигонством не в его правилах.
Ничего из своих стихов он не помнил, за исключением двух строк:
Я тоску в рюкзак свой упакую
И с собою в горы увезу.
Правда, Борис ни по ком не тосковал, но о неразделенной любви писали многие и многие, почему не написать и ему? Смешно и грустно вспоминать об этом…
Туриев встал из-за своего рабочего стола, за которым предавался радужным планам, распахнул окно. Отсюда открывался вид на старинный парк. Старожилы Пригорска утверждают, что подобного нет на всем Северном Кавказе. Вообще-то они уверены, что в Пригорске все самое лучшее: и горы, покрытые вечными снегами, и река, и столетние липы, и дома по обеим сторонам проспекта, и, конечно, вода, самая обыкновенная вода из-под крана.
Два года без отпуска, два года… Уж больно запутанное дело пришлось вести ему. И вот перед ним лежит его заявление с просьбой предоставить отпуск с резолюцией шефа: «Удовлетворить». Всего одно слово, а какое милое! Правда, прежде чем подписать, Вермишев долго и нудно говорил о том, что он в возрасте Бориса вообще не стремился в отпуск, ибо надо познавать тайны юриспруденции на практике, на что Туриев про себя подумал: «Каждый постигает секреты своей профессии в меру таланта, отпущенного ему богом». Но, если положить руку на сердце, Борис уважал Дмитрия Лукича, обладавшего колоссальной работоспособностью: Вермишев приходил на работу раньше всех, уходил самым последним. Все дела держал под личным контролем, не давал послаблений, в то же время был щедр на поощрения. Туриев пришел в прокуратуру будучи студентом-заочником. Вермишев заботился о нем, помогал не только в работе, но и в написании контрольных заданий. Дмитрий Лукич не любил разглагольствовать, но часто повторял: «Мы призваны не карать, а соблюдать закон. Закон для всех одинаков – будь ты министр или дворник». Эту сентенцию он собственноручно начертал на листе ватмана и повесил в коридоре прокуратуры. Однажды, говорили старые работники, приехал из Москвы какой-то большой начальник, прочитал высказывание Вермишева и сказал: «Что это вы позволяете проводить такую параллель: министр – дворник». Вермишев пожал плечами и ответил: «Вот я – прокурор республики, а начинал свою трудовую деятельность чистильщиком обуви. Будка моего отца стояла на самом бойком месте – у центрального рынка».
Туриев вышел из здания, когда солнце упало за Главный хребет. Стало прохладнее, кое-где зажглись фонари. Наступал час, когда «весь город» выходит на улицу. По аллее столетних лип и каштанов, протянувшейся в центре проспекта, чинно гуляют и молодые, и немолодые. Обмениваются новостями, шутят, смеются, ведут беседы пенсионеры, на многих скамейках в позе Роденовского «Мыслителя» застывают шахматисты.
Пригорск – город поклонников этой древнейшей игры. И не зря! Недавно чемпионом мира среди юниоров стал его уроженец! Многие знают и его, и его отца. Обыкновенный отец, обыкновенный ребенок, а надо же – чемпион мира!
Борис медленно пошел по аллее и силился вспомнить, что попросила купить его мама. А-а-а! Кофе! Обязательно в зернах и обязательно ереванского развеса.
Борис зашел в гастроном на Театральной площади. Две милые продавщицы в кондитерском отделе о чем-то увлеченно говорили друг с другом. Туриев почтительно кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание.
Одна рассеянно взглянула на покупателя, продолжая разговор. Туриев знал неписаный закон в Пригорске: не выводить из себя продавцов в магазинах, и терпеливо ждал, когда они наговорятся. Наконец девушки разошлись, одна из них, улыбнувшись, сказала:
– Я вас слушаю.
– Мне нужен кофе. Ереванского развеса.
– Вы приезжий? – участливо спросила девушка.
– Нет, здешний.
– В таком случае вы должны знать, – наставительно сказала она, – что кофе ереванского развеса бывает только по утрам – до одиннадцати.
Борис отошел от прилавка.
Какой он все-таки недотепа, когда дело касается простых житейских забот. Туриев, занимаясь самокритикой, обычно думал о себе в третьем лице. Ведь он не только про кофе забыл, он оставил в кабинете кинокамеру, придется возвращаться, а это – дурная примета. Вот скажут: следователь, а верит в какие-то приметы. Не верит, но… чего не бывает.
Не успел он подойти к своему столу, как раздался требовательный телефонный звонок. Впрочем, все телефонные звонки настойчивы, но на аппарате, непосредственно связывающем его с прокурором республики, особенно.
– Слушаю, Дмитрий Лукич, – Борис представил себе Вермишева: грузный, с легкой одышкой, с неизменной сигаретой в зубах. У него открытый, добрый взгляд – он такой даже тогда, когда говорит не совсем приятные вещи.
– Позвонил наугад, думал, что ты уже дома. Пришлось бы туда звонить… На секунду можешь зайти, Борис Семенович? – Туриев чувствует подвох: Вермишев называет его по имени отчеству только тогда, когда собирается поручить дело.
В кабинете Вермишева сизо от табачного дыма. На упреки сослуживцев, что здесь трудно дышать, он обычно наивно отвечал:
– Это оттого, что просто дымлю.
Однажды эксперт Живаева выдала ему:
– Дымите там, где не бывает посетителей.
– Подготовился к отпуску? – Вермишев смотрел на Туриева с такой заботой, что у того сердце екнуло.
– Еще не совсем, пришел за камерой, что вы мне подарили, кино хочу сделать о своих товарищах в поселке Лебедином.
– Кино – хорошее дело, – сочувственно произнес Вермишев и протянул Туриеву листок бумаги – телефонограмму. В трех километрах от поселка Рудничного обнаружен труп мужчины. Убит выстрелом в затылок. Сообщение подписано участковым Андреем Харебовым. Харебов – молодой, назначен недавно, – сейчас прибудет группа. С тобой поедут Живаева, фотограф Темиров, проводник Карев с собакой Ладой. Ты с ними несколько раз работал – и неплохо.
– Дмитрий Лукич…
– Знаю, знаю, – перебил Туриева Вермишев, – давно не был в отпуске, тебе надо уезжать в тайгу, – Борису показалось, что в глазах Дмитрия Лукича блеснули слезы сочувствия, – я в твоем возрасте…
– отпуск не брали, познавали юриспруденцию непосредственно на практике.
– У тебя хорошая память, – Дмитрий Лукич ничуть не обиделся на то, что в словах Туриева прозвучала явная ирония, – поэтому тебе и дела удаются. Такой молодой, а уже – следователь по особо важным… Некоторые до пенсии доживают, не добившись такого роста. Учти: каждое новое дело…
– новая ступень к восхождению как по ступеням служебной лестницы, так и к вершинам досконального знания права, что придает уверенности в решениях.
– Молодец!
Раздался хрипловатый сигнал зуммера на передающем устройстве. Вермишев нажал кнопку, прозвучал мужской голос:
– Группа прибыла, ждем следователя.
Борис отбросил назад волосы.
– Что-то хочешь сказать?
– Ничего говорить не хочется, матери позвоню.
– Я позвоню Евгении Дорофеевне, а?
– Не надо.
Туриев позвонил домой, сказал, что срочно уезжает, ночевать не придет.
– Счастливого пути. Жду звонка в любое время суток.
Машина некоторое время петляла по городским улицам, вырвалась на шоссе, водитель взял предельную скорость.
Убит человек, оборвалась жизнь. И ему, Борису, надо будет не только найти и обезвредить преступника, но выяснить причину убийства, что, как правило, сделать не легко. Человек идет к преступлению долгое время, реже – совершает его спонтанно, в состоянии аффекта.
Когда прибыли на место происшествия, совсем стемнело. В десяти метрах от лежавшего тела стояла машина с включенными фарами. «Рафик» группы затормозил метрах в пяти.
Подошел высокий мужчина, представился:
– Участковый уполномоченный Харебов.
Туриев приказал включить и фары «рафика». Темиров сделал несколько снимков, Карев пытался задействовать Ладу, но она жалобно скулила, поднимая морду кверху: след взять не смогла.
– Кто первый обнаружил тело убитого?
Собственно, с этого вопроса и начинается расследование.
– Лесник Тимофей Абалов. Тима, подойди!
Абалов, щурясь от света, бьющего из фар «рафика», подошел к Туриеву.
– Здравствуйте, Абалов. Меня зовут Борис Семенович Туриев. Рассказывайте. – Борис внезапно ощутил боль в затылке – так иногда бывает, когда случается нервное напряжение.
– В тринадцать часов я начал дневной объезд своего участка. Небо было белое-белое, словно раскаленное – к дождю. Участок у меня не очень большой, но сложный: реликтовый лес, кустарник барбариса, облепихи, древний папоротник. Самое страшное, если самодеятельные туристы разожгут костер и не затушат его… Жара стоит адская, все высохло, достаточно малейшей искры.
– Это не существенно.
– Надо же ничего не упустить, – обиделся Абалов, – удивительно, товарищ следователь: стоит человеку вырваться из тесного городского бытия, как он становится любителем живого огня. Словом, нужен глаз да глаз.
Начал объезд, в бинокль посматриваю, все в порядке. Иногда громкий щелчок раздается – это товарищ следователь, от ледника глыба отрывается, в речку падает… Смотрю, над Главным хребтом тучки собираются – сразу на душе радостно стало: быть дождю. А он очень нужен, очень. С мая сушь стоит. Знаете, после дождя лес оживает, становится приветливым, воздух сладостью отдает…
– Все-таки короче, пожалуйста.
– Под конец объезда поднялся я на Скалистое плато. Там, естественно, лес не растет, ничего не растет, суровое место. Но оттуда все хорошо видно, даже степь просматривается в бинокль. Начал спускаться. Коня взял под уздцы. Не дошли до дороги, – хлынул дождь, да такой спорый, веселый. Спрятался в пещере. В теле Скалистого плато много пещер. Дождь лил примерно полчаса, вымыл все вокруг, а небо, когда ветер разогнал тучи, посинело. Решил направиться домой, благо живу близко. Примерно за тридцать-сорок метров до этого места конь стал запираться, храпеть, будто зверя какого учуял. Я машинально посмотрел на часы: семнадцать тридцать. Я спешился, спять взял коня под уздцы, тяну его буквально за собой. Вижу, что-то лежит. Я, конечно, сразу понял, что это – человек, но глазам не поверил. Подошел к нему… Кровь из затылка хлещет… Дошло до меня, что в помощи человек уже не нуждается, сел на коня, махнул через речку к проходчикам – они за тем поворотом штольню бьют, позвонил от них в Рудничный. Не успел вернуться, как прибыл товарищ Харебов. Вот и все.
– Вы до тела не дотрагивались?
– Я все понимаю… Просто близко подошел, чтобы посмотреть. Думаю, его сразу после дождя убили или же за несколько минут до его конца.
– Почему?
– Кровь уж больно сильно лилась. Если бы до дождя или в его разгар, – она бы так не хлестала.
– Резонное замечание. Выстрела не слышали?
– Нет. Гром, товарищ следователь. Даже когда дождь перестал лить, – громыхало.
– Вещи при убитом были?
– Как видите… – Абалов закурил, сплюнул, извинился.
Когда Живаева осмотрела труп, сделала свои записи, Туриев попросил:
– Теперь давайте сделаем так… Прислоните тело спиной к скале, посадите. Темиров! Сделай снимок. – Обратился к Живаевой: – Ты что скажешь предварительно?
– Затылок сильно раздроблен, выходного отверстия нет. Мне кажется, выстрел произведен на значительном расстоянии.
Осмотрели одежду убитого. Штормовка, брезентовые брюки, валяется берет без всяких следов крови. Видимо, убитый снял головной убор, отдыхая. В карманах ничего не обнаружили. Удивительно: человек пришел в горы без вещей, без документов – так, налегке.
Ага, крошки табака. Значит, убитый курил. Если так, то при нем должны были бы быть папиросы или сигареты, спички или зажигалка… Наверное, все это было, в рюкзаке или в какой-то сумке. Человек не мог прийти в горы без рюкзака. И его надо искать. Искать? Ха! Если мужчина стал жертвой ограбления, то какой бандит оставит рюкзак? А с другой стороны, что может быть ценного в рюкзаке у человека, путешествующего в горах? Деньги? Но какие? Человеку было лет пятьдесят, выше среднего роста, крепкий, черты лица правильные.
Откуда пришел человек? Кто по национальности? По профессии? По какой причине стал жертвой преступника или группы преступников? С какого расстояния произведен выстрел? Из какого оружия? На какие-то из этих вопросов ответит полная экспертиза.
– Тело можно забирать? – деловито спросила Лида. – Пора возвращаться.
– Да, да, – машинально ответил Туриев, – все, кроме Темирова, уезжайте. Ты, Камал, уедешь, как только отпечатаешь для меня фотографии. Надеюсь, у вас в отделении есть фотолаборатория? – обратился Борис к Харебову.
– Недавно оборудовали, товарищ Туриев, – прекрасная лаборатория.
Группа уехала. Туриев решил переночевать в доме Харебова. Лейтенант обрадовался этому обстоятельству: в республике работники органов хорошо знали следователя Туриева, каждый считал бы высокой честью быть с ним близко знакомым.
Борис прилег на кровать: боль в затылке не отпускала.
В комнату вошел Темиров.
– Вот твои фотографии, – Камал довольно улыбался, – получился совсем как живой. Красивый мужик был, жалко.
– Спасибо. Можешь уезжать. Последний автобус отходит в двадцать четыре часа.
– Я знаю, уже договорился с водителем, он меня ждет. Да, трудно будет: никакой зацепки. То ли дело моя работа – щелкнул, проявил, отпечатал – и все. Ну, будь здоров…
После полуночи пришел Харебов. Молча разделся, лег в постель и только тогда проговорил:
– Вы меня в помощники возьмете, товарищ Туриев? Извините, но мне так хочется заняться настоящим делом.
– Конечно, привлеку, товарищ лейтенант, – в тон Харебову ответил Борис, – с рассветом пойдем искать гильзу. Коль скоро выстрел произведен из огнестрельного оружия, – гильза обязательно должна быть. А теперь – спать, спать, товарищ Андрей.
Над горами спустилась ночь…
Перед самым восходом солнца в это время года обычно опускается туман. Плотный, почти осязаемый, он клубится над речкой, над ущельем, над крышами домов, постепенно меняя цвет: из белоснежного становится нежно-персиковым, подсвеченный еще невидимыми лучами солнца. Но вот туман освободил от своих объятий подошвы гор, потом склоны, поднялся к вершинам, слился со снеговыми шапками, растаял. Небо становится ультрамариновым, глубоким, оно готово принять солнце. И светило величаво выкатывается из-за горизонта, изломанного пиками далеких гор, бросает свои первые лучи на вершины снежников, которые становятся багровыми, как гигантские языки исполинского пламени.
На всем блестят капельки утренней росы: на листьях деревьев, на траве, на каменных гранях домов и старинных башен. Еще тихо, еще не ревут машины, не слышно детских голосов, не звучит рог пастуха. Первые нарушают тишину птицы. Заливистые трели, щелкания, писк, урчание доносятся со всех сторон.
Лучи солнца целят в окна домов. Луч дробится в стеклах на миллиарды светил, они дрожат от утреннего холодка.
Потом включается на площади поселка громкоговоритель: «Говорит Москва, доброе утро, товарищи…»
Туриев и Харебов встали до рассвета. По схеме местности вычислили предполагаемый район, откуда был произведен выстрел и выехали на поиски гильзы. Солнце уже стояло достаточно высоко, когда Харебов нашел ее. Она закатилась под плоский камень. Винтовочная гильза.
Так, гильза – винтовочная. Стреляли, конечно, из карабина, винтовок давно уже нет, лет двадцать…
Отсюда хорошо видно то место, где нашли убитого.
Борис лег на землю, мысленно взял в руки карабин. Несомненно, убийца стрелял, положив оружие на эти сложенные плиточные камни: удобно, надежно – рука не дрогнет. Как это не кощунственно звучит, но место для нанесения последнего удара выбрано толково: перед глазами хороший обзор, склон, полого уходящий к дороге, порос густым лесочком, так что можно сразу скрыться. Аккуратно уложенные плоские камни говорят о том, что стрелявший готовился основательно. Одного выстрела оказалось достаточно, чтобы на расстоянии двухсот пятидесяти-трехсот метров уложить человека наповал. Нельзя исключить применения оптического прицела.
– Товарищ Туриев! – Возглас Харебова вернул Бориса к действительности.
Участковый держал в руке темную бутылку, Туриев взял ее у Харебова, предварительно натянув на правую руку нитяную перчатку. Бутылка из-под коньяка «Нарын-кала». Дорогой, марочный коньяк.
Борис завернул бутылку в носовой платок, положил в «балетку» – маленький чемоданчик. Н-да… Ждал свою жертву, попивая коньяк?
Надо осмотреть место более детально… Трава слегка примята – понятно: лежал. Правее плиточных камней Туриев обнаружил остаток маленького костерка, прутиком покопался в золе. По остаткам видно, что здесь сжигали окурки. Ишь, как застраховался! А след – бутылку – все-таки оставил. А может, не его бутылка вовсе? Чтобы метко выстрелить, надо иметь верный глаз, а спиртное имеет коварное свойство лишать человека этой возможности.
Дальнейший осмотр ничего интересного не дал. Борис и Андрей закурили. Молчание нарушил Туриев:
– Когда поедешь в Пригорск, гильзу и бутылку отдашь Живаевой, дождись акта экспертизы, привези. Я постараюсь выяснить, не видел ли кто убитого до того, как он пошел в сторону Скалистого плато.
– Слушаюсь, товарищ следователь.
Туриев поморщился:
– Называй меня просто по имени. Не так уж велика у нас разница в годах.
– Так точно, Борис.
Туриев рассмеялся…
Вернувшись в Рудничный, Туриев направился к автобусной станции – так громко именовали жители небольшую асфальтированную площадку перед одноэтажным аккуратным домиком.
Первый автобус из Пригорска должен подойти через несколько минут. Если человек, которого потом убили, приехал вчера автобусом, то кассирша, может быть, запомнила его. Борис подошел к кассе. Попросил пожилую женщину, сидевшую там, посмотреть на фотографию. Кассир отложила вязание и, взяв фотографию, внимательно стала разглядывать.
– А зачем вам знать, видела я этого интересного мужчину или нет? – наконец спросила она.
Пришлось Борису показать удостоверение.
– О! – уважительно воскликнула кассирша и вышла из своей каморки на площадку. – Конечно, я его запомнила. Не столько его, сколько рюкзак: сзади голову мужчины не видно было – до такой степени рюкзак был чем-то набит. Он спросил у меня, где находится магазин. Я ему ответила, что за углом вон того дома, – кассир показала на четырехэтажный дом довоенной постройки, – и сказала, что открывается он в восемь утра. Он поблагодарил меня и ушел. А что случилось? Не этого ли мужчину, – кассир сделала большие глаза, – нашли вчера за поселком убитым?
Борис промолчал.
– Понимаю, говорить об этом нельзя, но весь Рудничный знает, у нас ничего ни от кого не скроешь… Магазином заведует Зарема Вазиева.
Туриев направился к дому, указанному Женщиной. До восьми часов еще надо ждать полчаса, но дверь магазина гостеприимно распахнута.
Борис вошел в помещение магазина, здесь приятно пахло свежевымытым полом, было прохладно. Мужской голос из радиоприемника как-то отрешенно выводил слова старинного романса: «Я встретил ва-а-с, и все былое-е-е».
За прилавком стояла моложавая женщина с торсом штангиста тяжелой весовой категории. Она приветливо улыбнулась и сказала:
– Первый покупатель. Сделайте хороший почин. Что угодно? Есть крабы, тушенка, хорошая колбаса, все получила вчера, еще не торговала этими деликатесами. Знаете, наш поселок хорошо снабжается: горняки здесь живут. Что желаете?
– Спасибо, пока ничего. Но вы не обижайтесь, я к вам по работе, – Борис протянул удостоверение, потом – фотографию. – Этот человек вчера заходил в ваш магазин?
– Да, – ответила Вазиева, – заходил. Купил десять пачек папирос «Наша марка» и ушел.
– А после покупки он куда направился?
– Откуда же мне знать? – искренне удивилась Вазиева. – Вышел из магазина, а куда пошел, – это не мое дело.
– Кроме него, кто-нибудь еще в магазине был?
– Да были двое. Есть у нас такие парни: Смолин да Чарыев. Покоя от них нету: чуть свет просят: дай бутылку, дай бутылку. Я, конечно, раньше положенного спиртным не торгую, но иногда из жалости продам им вина. Они хорошие мастера, в доме быта работают, холодильники ремонтируют. Вчера продала им бутылку портвейна «33». Они его «зе-зе» называют. Смолин и Чарыев вместе с тем мужчиной из магазина вышли.
– Спасибо. Больше ничего?
– Ничего, ничего, товарищ Туриев.
– Так вот, если вспомните еще что-нибудь, – позвоните мне по этому телефону, – Борис набросал цифры на листке бумаги, – я буду дома после шестнадцати часов.
Вазиева взяла листок бумаги, поджала губы, нахмурилась…
Директор дома быта приветливо встретил Туриева. На вопрос, где Смолин и Чарыев, развел руками и виновато сказал:
– Нет их на работе. Наверное, опять того… Золотые руки у ребят, но тяга к зеленому змию губит… Сейчас, одну минутку, – директор вышел из кабинета и вскоре вернулся. – Отдал распоряжение, чтобы Смолина и Чарыева вызвали. Вы подождете?
– Да. Все знают – пьют, а меры-то не принимаются, что ли. Соответствующая лечебница, кстати, расположена в трех километрах от Рудничного.
– На каждом собрании клянутся-божатся, что бросят. Примем самые жесткие меры… Вон, идут, – обрадовался директор, выглянув в окно.
В кабинет вошли двое молодых мужчин – и воздух в тесной комнате потяжелел от запаха перегара. Директор поморщился.
– Вот… Следователь хочет поговорить с вами, – обратился он к вошедшим. И к Туриеву: – Мне выйти?
– Нет, нет, почему же? Меня зовут Туриев Борис Семенович, а вас?
– Смолин.
– Чарыев.
– Уже заправились?
– Со вчерашнего не отошли, товарищ следователь, но клянусь – в последний раз, – воскликнул Чарыев, прижав ладони к груди, – сын проходчика Гусарова из армии вернулся, вот мы и отмечали событие.
– Вы этого мужчину вчера видели? – Борис положил на стол фотографию.
– А как же! В магазине встренулись, – сказал Смолин, – он папиросы покупал, «Нашу марку», десять пачек сразу купил.
– А вы – бутылку «зе-зе»?
– Зарема сказала? Ох, какая она все-таки.
– Мужчина с вами не разговаривал, когда вы вышли из магазина?
– Как же? Разговаривал. Он спросил, как ему добраться до тропы, что ведет на Скалистое плато. Смолин ответил, что мы туда не ходим, не знаем, тогда мужчина еще спросил: «А как на участок Ид попасть?» Я, Чарыев, ему сказал, что надо сесть на попутную машину, она и довезет. Мужчина улыбнулся и говорит: «Так тропа на Скалистое плато начинается в трех километрах от Рудничного – прямо с дороги на участок «Ид». Смолин предложил ему помощь – рюкзак донести до клуба горняков – там можно всегда попутную машину поймать, мужчина согласился, отдал Смолину рюкзак, сам закурил, мы и пошли к клубу.
– Рюкзак тяжелый был, вроде камнями набит, – заметил Смолин, – я сказал об этом мужчине, а он в ответ: «Примус там да канистра с бензином, вот и тяжелый». Подошли мы к клубу, мужчина поблагодарил нас, дал мне пять рублей и сказал: «Выпейте за мое здоровье, за мое счастливое восхождение на Скалистое плато». Потом аккуратно поставил рюкзак на землю у скамейки, подошел к памятнику, что в сквере стоит. Букет положил на могилу.
– Что за памятник?
– Одному геологу. Он в сороковом году в горах пропал. Зубрицкий Алексей Георгиевич. Мы с Чарыевым ушли к себе в общежитие.
– Значит, второй день прогуливаете?
– Да у нас отгулы, товарищ Туриев. Законные отгулы.
– Обычно туристы легко знакомятся с людьми. Мужчина не назвал своего имени?
– Нет, товарищ следователь. Я, правда, обратил внимание, что у него акцент какой-то, вроде – прибалтийский. Я в Риге работал, у латышей такой акцент.
– Вот еще что… Когда папиросы он покупал, цельную сотню Зареме протянул, – вмешался в разговор Чарыев, – я аж ахнул: впервые сто рублей одной бумажкой увидел.
В кабинет без стука вошла Вазиева.
– Извините, товарищ Туриев. Я к вам…
– Что-то вспомнили?
– Вчера тот мужчина…
– Расплачиваясь, протянул вам сто рублей одной бумажкой?
– Уже сказали? – разочарованно спросила Зарема.
– Хорошо, что пришли, – Борис протянул руку, – принесли деньги?
– Да, вот они, – Вазиева достала из сумочки ассигнацию, – возьмите. Только дайте расписку. Мой племянник собирается жениться, так я ему хотела подарить эти деньги.
– Подарите десятками. Или же пойдите в банк, попросите, вам укрупнят до сотни одной бумажкой. Спасибо, что пришли и принесли деньги. Вот вам расписка. До свидания.
Вазиева величаво вышла из кабинета.
– Будем честными и мы до конца, – Чарыев сцепил пальцы так, что они побелели. – Дал тот мужчина Смолину пять рублей, сбегал Леша в магазин, принес еще две бутылки «зе-зе», мы их в скверике и придавили… за упокой души бедного Зубрицкого… Мужчина сел в кабину машины горноспасателей, водителем был Митька Селезнев, хороший парень, он в Иде живет. Жена у него, трое детей.
– Митька – ударник, недавно орденом награжден, – пробормотал Смолин. – Ну, а если все до конца, то почему о рюкзаке молчишь?
– Да, да, – встрепенулся Чарыев, – проснулся я сегодня рано, еще пяти не было. Солнце только-только встало. Смотрю – на полу, под окном, рюкзак лежит, новенький совсем. Я его поднял, осмотрел. Ни пятнышка, ремни свежестью пахнут… Ну, я подумал, подумал и решил отдать рюкзак супруге проходчика Фарниева – они через дверь от нашей комнаты живут.
– Чуть свет уже побежал предлагать рюкзак? – усмехнулся Туриев.
– Нет, зачем? – обиделся Чарыев. – В семь утра я его отдал, за пятерку. Сима, жена Фарниева, часто нас выручает. Я тогда не подумал, а сейчас думаю: рюкзак тот самый, что за плечами у убитого был.
– Идемте немедленно к Фарниевым!
Сима Фарниева, худенькая, порывистая в движениях женщина, походила на подростка. Когда она разговаривала, ее подбородок решительно выдвигался вперед, глаза бегали с предмета на предмет.
Выслушав Туриева, она стремительно вышла из комнаты и через минуту вернулась с рюкзаком.
– Постирала я его. Еще не высох. – Укоризненно посмотрела на Чарыева. – Если бы я знала, что рюкзак не тебе принадлежит…
– Ладно, ладно, – пробурчал Чарыев, – пять рублей отдам с получки.
– Н-да, – протянул Туриев, – жаль, что вы его выстирали… Но я его заберу. Сейчас составим протокол об изъятии этой вещи для нужд следствия. – Туриев набросал несколько слов, дал лист бумаги на подпись Фарниевой, Смолину и Чарыеву. Потом аккуратно свернул рюкзак.
– Так… Теперь пойдемте в вашу комнату, – обратился Туриев к Чарыеву и Смолину.
– Пожалуйста!
Комната напоминала пенал: длинная, с одним окном, выходившим на берег бурной речушки. Окно было открыто, в него щедро вливался воздух, настоенный на травах, растущих на склонах гор.
– Вы спите при открытом окне?
– И зимой, и летом, – проронил Смолин, – привыкли. – Да и дверь не запираем. Что у нас брать? Нечего…
– Как вы думаете, кто мог принести в вашу комнату рюкзак?
Друзья переглянулись, пожали плечами.
– Его в окно бросил кто-то, – нерешительно начал Смолин, – ночью, когда мы спали. А для чего? Ага, для того, чтобы на нас пало подозрение!
– Хвалю за сообразительность, – Туриев шутливо потрепал Смолина по плечу, – такое можно предположить: тем более, что люди ваших наклонностей на многое способны ради глотка вина.
– Товарищ следователь! – Чарыев умоляюще сложил ладони у груди. – Мы же шага из поселка не сделали! Об этом любой скажет, целый день… г-м… пили.
– Это мне известно, но давайте поступим так… – Борис подумал о том, что, может быть, делает ошибку, но все-таки решился: – Пусть тот, кто подбросил в вашу комнату рюкзак, пребывает в уверенности, что мы клюнули на эту наживку. Вы, Чарыев и Смолин, уедете из Рудничного в город и будете находиться там до тех пор, пока не закончится следствие. Будете работать в доме быта, продолжать ремонтировать холодильники… Или нет, нет… на неделю или чуть больше того вам придется выехать за пределы республики, мы об этом побеспокоимся, а сейчас пойдемте в отделение милиции.
