Текст книги "Загадка Скалистого плато"
Автор книги: Юрий Ясько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
– Павлик! – Васин встал, потянулся.
Павел Станиславович заглянул в дверь.
– Давай доиграем, – продолжал Васин, – по мою душу прибыли из Пригорска.
Какая выдержка! Или рисуется? Нет, действительно спокоен, собран, играет всерьез, его положение было не ахти каким, а смог свести партию вничью. Это говорит о том, что Васин не выбит из колеи, не испуган. Значит, ничего за собой не чувствует? Однако….
– Мне бы хотелось все-таки знать, почему не даете двум друзьям побыть вместе? – спросил Лозинский.
– За счет суточных? – усмехнулся Филимонов.
– Насколько мне известно, еще за такое в прокуратуру не вызывают.
– Вы правы. Узнаете, когда надо будет.
– А мне сейчас надо, – вспылил Лозинский. – Что за манера врываться в дом и арестовывать товарища?
– Во-первых, я не ворвался, во-вторых, пока вашего друга не арестовывают, а просто вызывают на беседу.
– На допрос. Со мной уже беседовал следователь Туриев, – вставил Васин, посмотрел на часы. – У нас еще есть время, попьем чайку? Тебе, Павлуша, после бани в самый раз.
Вот почему он в шляпе – боится простыть.
– Идемте на кухню, молодой человек, – Лозинский потянул Филимонова за рукав, – не обижайтесь, поймите, ваш визит совершенно неожиданный.
Родион давно не пил такого вкусного чая.
– Индийский? – робко спросил он.
– Самый настоящий советский, батенька, – ответил Лозинский, – краснодарский. Почему он такой пахучий? Да потому, что лист собирали вручную, по три штучки с кончика стебелька, для лиц особых… По блату достал, – Лозинский улыбнулся, – вы, как следователь, не интересовались таким монстром, как блат? Блат порождает круговую поруку, круговая порука – преступления. Мой совет: займитесь феноменом блата. Хотя бы в границах достославного Пригорска, где, я это знаю, зимние шапки – и те распределяются по блату. Грешен, мне таким образом достал ондатровую шапку Игорь Иванович, и он ходил вовсе не в магазин, а в учреждение, в котором нет торговых прилавков, но есть человек, позвонивший на склад и приказавший: «Выдать головной убор из ондатры». Во как! А что делать тому, кто не имеет блата?
Филимонов не ответил.
– Молчите? Нечего сказать? Простите за откровенность… Игорек, ты меня просил передать деньги, а где они?
– Не забыл, не забыл. – Васин вытащил из внутреннего кармана портсигар, раскрыл его легким щелчком – в нем лежала пачка пятидесятирублевок. – Пятьсот рублей. Объяснение то же самое. Думаю, скоро я избавлю тебя от таких дел. Ну, Пинкертон, ведите меня на суд праведный, – обратился Васин к Филимонову.
– Шутите?
– А что мне остается делать? Вот только коронки мои плачут.
– Не волнуйтесь, мне сказали, что их отправят и что вам вовсе не обязательно приезжать.
– Лишимся более или менее регулярных встреч, Павлуша. Каюсь, каюсь, – Васин положил ладонь на плечо Родиона, – выгадывал дни для того, чтобы повидаться с фронтовым другом. Жаль, вам незнакомо чувство фронтового товарищества. Так, значит, – печально констатировал Васин, – дело принимает странный оборот для меня… Когда мы прибудем в Минеральные Воды?
Родион ответил.
– И Вермишев будет меня ждать?
– Сейчас зайдем в ближайшее отделение милиции, я позвоню, что вылетаю с вами. Он весьма и весьма будет рад, даже машину пришлет к трапу самолета.
– Неужто я столь важная персона?
– Больше того, нас отсюда будут провожать.
– Почетный эскорт?
– Чтобы я смог на минуту оставить вас, если мне понадобится, и, вернувшись, снова лицезреть.
– Боитесь, что смоюсь?
– Мы ничего не боимся.
– Зачем – «мы»? Не надо обобщать, юноша. – Васин на секунду замолчал. При всей его браваде было видно, что он волнуется. – Ну, Павлуша, давай обнимемся. Не беспокойся обо мне, недоразумение какое-то, все образуется.
Лайнер набрал высоту, далеко внизу остались огоньки Заволжска…
…Ганс Рейкенау вот уже который день пребывал в дурном настроении: глава широко разветвленной кампании по продаже уникальных произведений искусства, различных древностей, делец современного масштаба, получил известие из России о том, что дело, на подготовку которого пошли годы, срывается. Человек, на которого в свое время сделал ставку его отец, погиб. Черт с ним, с тем человеком, которого Ганс видел всего раз, потом он с ним держал связь через подставное лицо, жаль, если не совершится то, о чем мечтал его отец, чего, как великого чуда, ждал сам Ганс. Несколько раз он посещал Россию, как турист, уверялся в том, что подготовка идет – и такая осечка.
Поговаривали, что Ганс Рейкенау пользуется недозволенными приемами, но закрывали на это глаза: бизнес есть бизнес, деньги есть деньги. Рейкенау на некоторое время уходил в тень, когда в Москве была арестована группа контрабандистов, но связь ее с ним не обнаружена. Прошло время – Ганс все усилия сосредоточил на том, чтобы довести до конца дело, завещанное ему отцом.
Ганс встал с кожаного дивана, вышел в длинный коридор, направился в его конец. Здесь справа – бронированная дверь. Ганс заходит сюда часто, особенно – когда тяжело на душе. Он достал из кармана ключ замысловатой формы, погладил по его бороздкам чуть дрожащими пальцами, вставил его в скважину. Дверь отозвалась на поворот ключа мелодичным звоном и плавно открылась, Рейкенау вошел в маленькую, совершенно пустую комнату. В ее стенах – многочисленные дверцы. Ганс нажал кнопку под одной из них. Дверца неслышно распахнулась. Ганс достал из внутристенного сейфа медное блюдо. Рисунок, вычеканенный на нем, отсвечивал в мертвенном мерцании неоновых ламп, не прекращающих светить в этой комнате ни на секунду. На блюде лежало письмо отца.
Ганс знает его наизусть.
«Сын мой, – когда Рейкенау-младший прочитал эти первые два слова, ему показалось, что он слышит глуховатый голос отца, – я прилагаю это письмо к завещанию, чтобы ты прочел его после моей кончины. Я знаю, тебе досталось от меня самое главное – умение действовать. Бог не дал мне возможность завершить дело, которое я передаю тебе. Прочитав письмо, ты все поймешь. Как ты знаешь, в тридцать девятом году Советы пригласили меня на работу – мы вели разведку на Скалистом плато, это на Кавказе, в пятидесяти семи километрах на юго-запад от Пригорска. В апреле в мою палатку пришел мужчина средних лет, высокий, красивый, с выправкой военного человека. Он без обиняков начал разговор с того, что спросил, видел ли я старинное медное блюдо у моего незабвенного брата Фридриха, работавшего в России и укравшего этот предмет у какого-то лесничего.
Я ответил, что – видел, но, естественно, не знаю, что оно украденное. Тогда мужчина поведал мне одну историю. Она займет слишком много места, поэтому я изложу суть. Блюдо – план Скалистого плато, созданное в глубокой древности златокузнецами, жившими здесь в пещерном городе. Спасаясь от Тамерлана, люди ушли из города, но не смогли унести с собой все, что создали; спрятали в одной из пещер. В доказательство того, что это – правда, мужчина достал из портфеля золотую статуэтку женщины в летящих одеждах – ты эту статуэтку хорошо знаешь, она стоит на моем письменном столе. Мы с ним сразу приступили к деловому разговору. Мужчина потребовал, чтобы блюдо-план я доставил в Россию и по нему начал поиски сокровищ. Мужчина (он назвался Жоржем) сказал, что примет участие в поисках и в случае их благоприятного исхода переправится в Германию. Тогда это было сделать легко – через Прибалтику многие репатриировались в фатерлянд. Жорж сказал, что сможет выправить документы, подтверждающие, что он – немец. Когда я выезжал в Германию ненадолго по делам, сделал точнейшую копию блюда и привез в Россию.
Решил проверить соответствие плана со Скалистым плато. Представь себе, первый же маршрут показал, что на блюдо действительно нанесены входы в подземелье – во всяком случае, координаты первых трех совпали. Я не мог никого посвятить в это дело, никого, ты понимаешь – почему. Одному же заниматься было трудно. И тогда Жорж предложил поговорить с молодым геологом, Алексеем Зубрицким, его сыном. Кстати, Алексей не знал, что его отец связан со мной и что по его рекомендации молодой геолог был принят в мою экспедицию. На следующий день после разговора Алексей Зубрицкий ушел в маршрут и пропал.
Его искали три месяца, все это время на плато находилась поисковая группа, и я, естественно, не мог продолжить перепроверку плана, это обратило бы внимание окружающих. В начале осени я получил приказ о свертывании работ на плато, меня вызвали в фатерлянд.
За неделю до моего отъезда ко мне пришел Жорж. О своем сыне, представь себе, ни слова. Он предложил сделку: я оставлю план, Жорж ищет сокровища. Каковы гарантии, спросил я, что план не попадет в руки русских исследователей. Жорж ответил: слово офицера, чем ужасно рассмешил меня. Верить в наш век в честное слово, когда речь идет о деле, сулящем огромные деньги! Но я был не так прост, как, видимо, показался моему собеседнику: предложил ему собственноручно написать и подписать обязательство работать на германскую разведку. Конечно, это так называемое обязательство являлось фикцией с моей стороны, но, согласись, Жорж оказался у меня на крючке. Представляешь, что стало бы с Жоржем, предъяви я эту бумажку советским властям?! В обмен на обязательство я отдал ему план.
Жорж поставил еще одно условие: ему необходимы деньги, пятьдесят тысяч. Придется нанимать людей, лошадей и так далее. Война перепутала все наши карты. Не будучи уверенным в том, что Жорж жив, я решил подобрать такого человека из русских, пленных, который согласился бы работать на меня. Ты помнишь, у нас был садовником пленный русский, высокий, худой. Ему повезло: он не кормил вшей в бараках концентрационного лагеря, имел еду, пять сигарет и каморку рядом с конюшней. В сорок пятом году, в начале, когда все более ясным становился исход войны, мне удалось уговорить его. И у него я взял обязательство, подобное обязательству Жоржа. Я его поместил в лагерь, а в апреле сорок пятого с помощью непутевого брата твоей матери, конечно, не без солидной суммы устроили «побег». Чтобы это выглядело правдоподобно, вместе с Луцасом мы позволили уйти из концлагеря Обензее еще двум русским. Те, конечно, не знали, что побег – спланированная и хорошо проведенная операция.
Я не жалею своих усилий, ассигнований на решение загадки Скалистого плато. Женщина в летящих одеждах, сотворенная из золота высочайшей пробы, говорит о том, какие богатства ждут нас в заветной пещере.
Ганс! Найди Луцаса! Его адрес в России…»
Рейкенау-младший нашел его, когда начался взаимный обмен туристами. Луцас поначалу сделал «большие глаза», выслушав Ганса, который без обиняков сказал, что надо вплотную заняться Скалистым плато, но припертый к стенке фотокопией обязательства работать на германскую разведку, согласился.
Это было в первый приезд Ганса в Ригу по туристической путевке.
Во второй раз он привез Луцасу точную копию старинного блюда и фотокопию обязательства Жоржа, в котором было сказано: «Я, Заров Георгий Николаевич, обязуюсь оказывать всяческие услуги военной разведке Германии».
Ян спросил тогда: «Для чего мне это? Ганс ответил: «Зарова надо найти, надо скооперироваться с ним, группой работать легче».
Луцас сказал: «Верно. Пока не найду Зарова, работать не начну, так как опасно – может случиться, что Заров, не зная о моей договоренности с Генрихом Рейкенау, помешает мне, может пойти на крайности».
Луцас искал Зарова. Вышел на его след в прошлом году. И вот – Луцас убит. Что случилось там, в России? Кто убрал с дороги Луцаса? Теперь надо искать Зарова, вернее, встретиться с ним. А как? Для этого надо ждать будущего года, чтобы поехать в Советский Союз по туристической путевке и именно – на Кавказ.
Совсем недавно можно было получить из Советского Союза; ценную вещь в простой бандероли: искусные переплетчики делали в книгах, в обложках папок, в деревянных сувенирах тайники, но теперь бдительность русских таможников, почтовых служащих настолько обострилась, что о таком способе получения реликтов и говорит не приходится.
А что, если Заров откажется выполнять распоряжения Ганса? Тогда в ход пойдет испытанное средство – подлинник его обязательства…
…Уже зная, что самолет приземлился, а Филимонов и Васин сели в ожидавшую их машину с двумя сотрудниками МВД, Вермишев тем не менее то и дело поглядывал на часы.
Его нервозность передалась Туриеву. Борис напряженно смотрел в одну точку, чтобы собраться в кулак, не раскиснуть.
Туриев представлял замешательство Васина. «В уме раскалываешь Васина, товарищ следователь?» – обращается он к себе. Гражданин Зубрицкий имитирует собственную пропажу, узнав о загадке Скалистого плато, и решает по прошествии лет заняться ею. Зубрицкий, он же Васин, опытный, знающий геолог, умеющий крепко работать, приезжает сюда, активно включается в разведку участка «Бачита», готовя проект разведки Скалистого плато. Ему помогает в этом деле Дроздова, ведомая чувством долга перед памятью отца. Проект блестяще защищен, разрешение на предварительную разведку получено, у Васина появляется возможность беспрепятственно заниматься не только разведкой, но и поисками сокровищ. И у него есть одно, очень важное преимущество – достоверный, детальный план подземелья. Не будь такового, он не рвался бы сюда. Но Васин-Зубрицкий в далеком тридцать седьмом переписал учебник Лосева. Не будь этих тетрадей мы не установили бы подлинное лицо Васина.
– Что, обыгрываешь версию? – догадался Вермишев.
Начинается привычная для них игра!
– Валяй, послушаю! – Вермишев притворно зевнул, демонстрируя некоторое безразличие к выкладкам Туриева, «поджигает» его.
– Итак. Алексей Зубрицкий не пропал, а каким-то образом выезжает в Германию. Там попадает под крылышко Генриха Рейкенау, выкладывает перед ним карты. Доктор двумя руками хватается за это: еще бы! Завладеть сокровищами Скалистого плато! Война подходит к концу, Рейкенау решает с помощью соответствующих германских служб найти среди советских военнопленных двойника Алексея Зубрицкого. Таковым оказался Игорь Иванович Васин, лейтенант – артиллерист… Организуется побег из плена. Зубрицкий, уже Васин, выходит к нашим. Легально вживается в жизнь страны, работает геологом, становится видной фигурой в мире разведчиков недр. Когда достигает высот авторитета, когда его напечатанными рекомендациями пользуются геологи-поисковики, Васин-Зубрицкий решает: пора!
– Увлекательную картину нарисовал, захватывающий детектив. – Дмитрий Лукич смеющимися глазами посмотрел на Туриева и продолжил: – Ты же мне рассказывал, как Васин и Орлов вспоминали своих общих товарищей, что Васин говорил о таких подробностях, о которых Орлов забыл.
– Ничего удивительного: основательно беседовали с настоящим Васиным, узнали все, что хотели узнать – на случай, чтобы Зубрицкий не попался.
– Н-да, фантазировать умеешь. Напиши за время отпуска что-нибудь этакое… приключенческое. – Вермишев посерьезнел, повертел ручкой, пробасил, склонив голову:
– Если же твоя версия подтвердится, – передадим дело нашим друзьям из КГБ. Это – их ипостась… Знаешь, то ли под влиянием рассказов о Скалистом плато, то ли по велению старости, увлекся я древностью. Много интересного в легендах и преданиях. – Вермишев сознательно увел разговор в сторону: напряженность нарастала, она сковывала мысль – скорее бы приехали! – Кто не знает о знаменитом египетском сфинксе? Но мало кому известно: эта статуя заняла свое место задолго до того, как сформировалась дельта Нила! Огромный символический зверь лежал на своем гранитном холме, позади которого возвышалась Ливийская горная цепь, и смотрел каменными очами на море, разбивавшееся у его ног там, где сейчас расстилается песчаная пустыня. А нашли сфинкс случайно под многометровой толщей песка при династии египетских фараонов, которая правила страной за четыре тысячи лет до новой эры! Так вот, я и думаю: если древние египтяне или же их предки были способны на такие чудеса, то почему наши предки, жившие на Кавказе, не могли создавать то, что может удивить и поразить мир? К сожалению, у нас еще много белых пятен. – Вермишев поерзал на стуле, закончил: – Надо Дроздову пригласить. Не возражаешь? Позвони. Вермишев, снова не выдержав, посмотрел на часы, – пойдем на улицу, подышим свежим воздухом.
День разгорался. Был тот час, когда вот-вот на улицы города выплеснется река тружеников, но пока пусто, проносятся трамваи, в них видны немногочисленные пассажиры.
Вермишев и Туриев стояли на лестнице, отсюда хорошо виден переулок, последний отрезок пути до здания прокуратуры. Показалась черная «Волга».
Васин и Филимонов вышли из машины одновременно – из двух задних дверей, молча поздоровались с Туриевым и Вермишевым.
– Хотите продолжить беседу? – спросил Васин у Туриева. Правое веко Игоря Ивановича подрагивало, выглядел он каким-то сникшим.
Туриев не ответил, направившись к входу, у двери пропустил вперед Вермишева.
В кабинете Борис задернул, как обычно, шторы, включил верхний свет.
– Итак, Игорь Иванович, у нас будет состояться не беседа, а допрос.
– Я так и знал, – Васин пожал плечами, – мне скрывать от вас нечего, открывать – тоже.
– Зато мы откроем кое-что. – Борис набрал номер телефона: – Алло! Мама, Лена проснулась? Завтракает? Сейчас пришлем за ней машину…
Вошел Вермишев, положил перед Борисом «дипломат». Туриев знает – в нем лежат тетради и фотография.
Дмитрий Лукич расположился на диване. Игорь Иванович застыл в выжидательной позе.
Дроздова вошла в кабинет, дробно стуча каблуками. Этот стук отдавался в висках, Туриев недовольно поморщился. Елена Владимировна кивнула Васину, присела на краешек стула у окна, лицо ее было бледно.
Борис медленно проговорил:
– В беседе со мной вы, Игорь Иванович, обмолвились, что храните сокровенную тайну, которую раскроете только под давлением обстоятельств. В чем она заключается?
– Я не верующий, вы – не священник и это – не исповедальня, – усмехнулся Васин. – Моя тайна к убийству Луцаса никакого отношения не имеет.
Вы привлечены к допросу совсем по другому поводу… Гражданин Васин, – голос Туриева звучал напористо, с звенящими нотками, – вы подозреваетесь в том, что скрываетесь под чужой фамилией.
Борис выразительно посмотрел на сидящего напротив Васина.
Тот пожал плечами и решительно сказал:
– Чушь! Фамилия, имя и отчество – мои. Фантасмагория какая-то.
– Отдаю должное вашей выдержке, – Борис явно был ошеломлен столь категорическим тоном Васина, но быстро взял себя в руки, вытащил из «дипломата» содержимое, положил, перегнувшись через стол, перед Васиным, – Вам знакомы эти тетради?
– Тетради как тетради, – пробормотал Васин, выражение беспомощности появилось и тут же исчезло с его лица.
– Автоматический ответ не впечатляет. Полистайте их, гражданин Васин!
По мере того, как Игорь Иванович листал сброшюрованные тетради, лицо его меняло выражение: оно то бледнело, то наливалось кровью, на лбу выступил пот. Васин вытер его ладонью. Наконец, он отодвинул тетради в сторону, взял в руку фотографию, замер. В комнате установилась такая тишина, что явственно были слышны реплики прохожих.
Васин положил фотографию на стол, вытянул вперед руки со сжатыми кулаками, пальцы его побелели. Он выдавил:
– Откуда это у вас?
– Теперь скажете всю правду?
– Они же сгорели, – не ответил на вопрос Васин.
– Тетради привезла из Заволжска Елена Владимировна, фотографию – тоже.
– Вы видели тетю Полю? – Васин резко повернулся к Дроздовой. – Как она выглядит?
– Хорошо, – почти не разжимая губ, ответила Дроздова. Васин был ей противен.
– Понимаю, понимаю, – пробормотал Васин, – не ожидал такого конца, хотя тайное в конце концов становится явным, но раскрылось раньше, чем запланировано.
– Сколько веревочке не виться… Итак, вы признаете себя виновным?
– Нет.
– Отрицаете, что на самом деле являетесь не Васиным, а Зубрицким?
– Я являюсь и тем, и другим, – несмело улыбнулся Васин, – наберитесь терпения и выслушайте меня.
– Но сперва вопрос: – на фотографии Туриев показал мужчину, рядом с которым стояла шестнадцатилетняя Полина Мироновна. – Это – ваш отец?
– Да. Георгий Николаевич Зубрицкий. Это – тетя Поля, а вот – дядя Савелий, дядя Федя, тетя Аня. Моя родня.
– И вы ее предали.
– Никого я не предавал! – в голосе Васина послышались истерические нотки.
– Спокойно! Еще один вопрос… – Туриев положил рядом с снимком родных Васина снимок Зарова. – Этот мужчина похож на вашего отца? Как вы считаете?
Васин попросил лупу, долго сравнивал снимки, неуверенно протянул:
– Вроде бы. Нет, не уверен.
– Экспертиза показала, что на двух снимках один и тот же человек, – констатировал Туриев. – И вы скоро будете иметь счастье повидаться со своим отцом. Какое удивительное совпадение методов обмана государства: и сын, и отец живут под чужими именами.
Кровь отхлынула от щек Васина, его широко открытые глаза показались непомерно большими на осунувшемся лице.
– Он арестован! Он жив?! Не верится. Но я никого не обманывал. Выслушайте меня, – Васин умоляюще сложил руки на груди.
– Погодите, – строго сказал Туриев, – покажите ваш портсигар.
– Пожалуйста! – Игорь Иванович положил его на стол. Туриев демонстративно медленно достал из ящика стола портсигар Луцаса и Зарова, положил рядом. – Легко спутать, а? Похожи, как три капли воды, сработаны одними и теми же мастерами «Петерс и сын».
Васин сделал глотательное движение, что-то пробормотал.
– Повторите!
– Этого не может быть! Но факт есть факт…
– А теперь рассказывайте, – Туриев включил магнитофон.
– Моя жизнь ничем не запятнана. Все прожитые мною годы отданы стране, любимому делу.
– Без патетики, пожалуйста, только правду, только факты.
– Все, о чем я расскажу, легко проверить. Родился я в достаточно зажиточной семье в двадцатом году. Мой отец, мобилизованный в армию Деникина, в том же году перешел на сторону Советской власти, после гражданской войны занялся коммерческой деятельностью. Мать умерла, когда мне было два года, я ее, естественно, не помню. В конце двадцатых годов отец из Заволжска скрылся, присвоив большую по тогдашним временам сумму. Меня взяла на воспитание тетя Поля. Когда мне исполнилось восемь лет, мой дед со стороны матери получил письмо отца, в котором тот в категорической форме требовал, чтобы он забрал к себе внука. Дед, Иван Яковлевич Грейм, обрусевший немец, воспитывал меня в рамках строгих приличий, не читал нотаций, но требовал, чтобы я не поступался совестью, хорошо учился, готовил себя к тому, чтобы стать настоящим гражданином страны.
Отца разыскивали, но он каким-то образом давал знать о себе то сестре, то моему деду. Дедушка не состоял в партии, но был настоящим большевиком, он терпеть не мог краснобайства, вел очень скромный образ жизни, хотя занимал хорошую должность – был заместителем директора городского банка. Жили мы в коммунальной квартире – занимали маленькую комнату. Когда в Заволжске построили первый «советский» дом, деду предложили квартиру отдельную, что тогда являлось сказочной редкостью, но Иван Яковлевич отказался в пользу многодетной семьи кузнеца Третьякова. В маленьком городе всегда все известно. Поступок деда стал своего рода отметиной в жизни Заволжска. Существовала такая присказка: «Это случилось в том году, когда дядя Ваня (так называл моего деда и стар и млад) отдал свою квартиру Митьке Третьякову».
Дед учил меня языкам, он был высокообразованным человеком, прекрасно знал античную литературу, до самой смерти интересовался древними цивилизациями, увлекался минералогией. Он привил мне любовь к геологии, ненавязчиво показывая преимущества этой науки перед другими в том смысле, что геология – основа основ в обеспечении человека всеми видами минерального сырья. В его внешне спокойной натуре жил неукротимый дух творчества: Иван Яковлевич писал стихи, хорошо рисовал, поддерживал всячески и во мне это увлечение. Участник русско-японской войны, бравый артиллерист, он был награжден двумя Георгиями, чем гордился и надевал их в дни праздников. К его великой радости я поступил в геологоразведочный техникум в К-ске. В январе тридцать шестого года дедушка умер. У него не было богатства, если не считать трех портсигаров, – Васин показал глазами.
– Портсигары служили паролем? – перебил его Туриев.
Васин поперхнулся на слове, с недоумением посмотрел на Бориса, переспросил:
– Паролями?
– Что за манера – отвечать вопросом на вопрос? Ответьте конкретно: с какой целью вы подходили к иностранному туристу и показали ему портсигар?
– В тот вечер, когда мы были в «Интуристе», – вставила Елена Владимировна и тут же осеклась от свирепого взгляда Туриева.
– Потом объясню. Дайте досказать… После смерти дедушки самым близким человеком для меня осталась тетя Поля. Она относилась ко мне как-то особенно нежно, жалела, радовалась тому, что отцу моему не удалось посеять в моей детской душе семена вражды к Советской власти. Дело в том, что Зубрицкий-старший, по рассказам тети Поли, считал моего деда непримиримым противником нашего государства. Тетя Поля объясняла это тем, что Иван Христофорович Грейм не раз высказывал вслух недовольство некоторыми методами Сталина. Говаривал он подобное и при отце. Когда Георгий Николаевич потребовал, чтобы тетя Поля отдала меня на воспитание деду, – он, видимо, считал, что Иван Христофорович слепит из меня внутреннего эмигранта… В год окончания техникума я подал заявление в военкомат с просьбой направить меня на учебу в артиллерийское училище. Знаете, война с белофиннами всколыхнула молодежь, многие потянулись в армию. Мне отказали, мотивируя тем, что мой отец – враг Советской власти и мне не место в рядах РККА. Такое было тогда время. Да и отец мой действительно был далеко не попутчиком в строительстве социализма. Я пошел к первому секретарю горкома партии, Евсееву Ивану Фаддеевичу, другу покойного Ивана Христофоровича, попросил помочь мне. Евсеев выслушал меня и сказал: «Поменяй фамилию, имя, отчество, поступи так, как сейчас многие делают: отрекись от отца – тебя возьмут». Евсеев дал мне адрес в Москве, куда мне следовало написать. Я написал. Ответа долго не было, меня пригласили на работу в экспедицию Рейкенау. Начать путь геолога в такой представительной экспедиции – что могло быть притягательнее для молодого специалиста? Тем более, что экспертом от наших ученых в экспедиции был профессор Лосев – об этом писали в газетах.
Работа сразу увлекла меня, профессор Лосев стал моим старшим другом, бескорыстным учителем. Его эрудиция поражала: Владимир Борисович мог прочитать лекцию на любую тему, будь то история или археология, космогония или палеонтология, право или особенности стилистики речей знаменитого адвоката Плевако.
Профессор Лосев попросил меня говорить с ним только по-немецки, много часов мы провели вместе, иногда он ходил со мной в маршрут.
Владимир Борисович был тогда молод, горяч, не терпел даже тени фальши, смело спорил с Рейкенау, хотя мог поплатиться за это. В июне тридцать девятого года мы стали лагерем у подножья Скалистого плато, работали до поздней осени, пока не выпал снег. Камеральными обобщениями занимались в Москве. Профессор Лосев помог мне прописаться у одной старушки неподалеку от Киевского вокзала, на второй Извозной, сейчас эта улица называется Студенческая…
– Это не суть важно, – пробурчал Туриев.
– Ах, да, да, – робко улыбнулся Васин, – извините, увлекся… Мне нередко приходилось бывать в гостях у Лосевых на Семеновской набережной, они занимали две комнаты в коммунальной квартире, их дочке Леночке шел третий год, мы с нею подружились, она называла меня «дядя Леся»… В апреле сорокового года мы вновь приступили к полевым работам, – Васин потер ладонью лоб, поморщился, – надо сказать, что в Москве я регулярно ходил по тому адресу, что мне дал Евсеев, чтобы узнать, когда же решится вопрос о моей новой фамилии. Мне отвечали: ждите… Итак, мы приступили к полевым работам. Весна стояла ранняя, теплая. Двадцатого апреля – я эту дату запомнил на всю жизнь – меня вызвал Рейкенау. В его палатке, кроме него, никого не было. Доктор Рейкенау, одетый в толстый свитер и стеганые брюки, беспрестанно потирал руками, словно его знобило. Он предложил мне сесть на раскладной стул, сам опустился на кровать. Помолчав какое-то время, Рейкенау прошептал:
– Перед нами стоит огромная задача, друг мой. Ее нам задал ваш отец, – здесь Рейкенау перешел на нормальный тон, – не пугайтесь, дорогой!
Я подумал: отец? Откуда он взялся? Что ему надо здесь, в горах? Почему не встретился со мной? Боится того, что я выдам его властям? – Жорж Зубрицкий знает тайну Скалистого плато! – Рейкенау, смакуя каждое слово, рассказал мне о городе златокузнецов, об их сокровищах. В конце рассказа он торжественно проговорил:
– План подземелья находится у вашего отца! И не подумайте отказаться от работы с нами! – Рейкенау встал, величественно сложил руки у груди.
Мне стало смешно. Доктор заметил, видимо, выражение недоверия на моем лице, усмехнулся, достал из кармана… портсигар! В нем лежала фотография моего отца – молодого и красивого мужчины лет двадцати пяти. Такую точно фотографию я видел у тети Поли. Скажу сразу о портсигарах. Их у моего деда было три. Он берег портсигары, как зеницу ока. Однажды дед рассказал мне историю – совсем в духе немецкого сентиментализма. Из трех братьев он был старший. Младшие – близнецы. Когда им исполнилось по шестнадцать, а деду восемнадцать лет, им подарили по портсигару. Потом братья погибли в русско-японской войне, портсигары остались у деда, они стали семейными реликвиями.
Перед смертью дедушка сказал тете Поле, чтобы портсигары она передала мне и на нижней крышке каждого из них слабеющей рукой с помощью шихтеля выцарапал три слова: «Только человек бессмертен». Вот, посмотрите, – Васин открыл портсигары. Вермишев, Туриев и Дроздова склонились над ними, – Иван Христофорович написал это готическим шрифтом… А через несколько дней после похорон дедушки тетя Поля обнаружила пропажу двух портсигаров. Конечно, их украл отец. Он, находясь в бегах, частенько наведывался в Заволжск, видимо, имел там надежную крышу над головой. Каждый раз тетя Поля ставила об этом в известность соответствующие органы, но Георгий Зубрицкий был неуловим. В этом надо отдать ему должное. Так что появление моего отца в районе Скалистого плато не столько удивило меня, сколько напугало: в своем стремлении сделать из меня помощника Георгий Николаевич ни перед чем и не перед кем не остановится, – так подумал я.
Почему о моем разговоре с Рейкенау я не сказал Лосеву? И здесь мною руководило чувство страха, страха за профессора Лосева: при всей своей горячности, бескомпромиссности Владимир Борисович не преминул бы дать по рукам доктору Рейкенау, чем погубил бы себя. Я не смел рисковать жизнью Лосева, тем более, что Рейкенау мог бы запросто отказаться от своих слов, обвинил бы нас в клевете и в желании опорочить всемирно известного Специалиста, приглашенного правительством.
