Текст книги "Каждая минута жизни"
Автор книги: Юрий Бедзик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)
Да, действительно впервые. Он, доктор Рейч, рискнул и победил. Он проложил дорогу к пересадкам с применением лазерной хирургии. Конечно, сейчас он может откровенно сказать своим русским коллегам, что в его операции нет ничего сверхоригинального. Присваивать себе чужие идеи не в его правилах. Он отдает должное своим советским коллегам. Еще пять лет назад хирурги Москвы и Каунаса начали весьма успешно проводить с помощью лазера операции в желудке и кишечнике.
– Потом, как вы помните, господа, они пошли еще дальше, добрались мужественно до сердца. Их дерзость покорила мир. Доктор Бредикас… я правильно называю это имя?.. Так вот, представьте себе, этот Бредикас взялся «лазерным скальпелем» создавать у больных новые кровеносные каналы в мышцах сердца. В помощь склерозированным венечным сосудам коронарной системы… Вы помните, господа, как это было ошеломляюще, когда луч лазера пробивал сердечную мышцу, доставляя живительный кислород с кровью прямо в полость желудочка? Опаленные лучом края канала покрывались изнутри клетками эпителия, и, таким образом, сердечное кровообращение полностью восстанавливалось. Моя «альфа», собственно, и зиждется на этом. Лазер так же эффективно помогает мне сшивать мельчайшие капилляры.
– Невероятно, доктор! – воскликнул с юношеским пылом Карнаухов. – Лазер может прожигать, это мы знали. Но как вы заставляете его с ш и в а т ь?
Рейч словно поперхнулся. Хотелось говорить, говорить… Нет!.. Глаза Валькирии слишком строго вонзились в него. Он виновато развел руками.
– Иногда разглашать наши маленькие тайны бывает преждевременно, господа, – будто сожалея, произнес он. – К тому же, когда эти тайны еще только рождаются.
На лице Валькирии появилась язвительная усмешка.
– Свою «альфу» ты называешь «маленькой тайной». Ты забыл, что говорил доктор Альфонсо из мадридского института пересадок? Забыл о письме Барнарда?
– Извини, я ничего не забыл, – стушевался Рейч.
Доктор Барнард попросил у Рейча совета относительно применения лазера. И вопрос-то был по существу пустяковый, он касался даже не техники применения, а самого принципа. Но Валькирия разбушевалась, порвала письмо Барнарда в клочья, устроила настоящую истерику. Она это умеет и всегда делает в присутствии ассистентов в клинике: пусть знают, как она печется о благополучии своего мужа, пусть знают все, что только Рейч достоин бессмертия! Вот и сейчас она смотрит на него коброй, глаза серые, предупреждающие. Хорошо, что здесь Бетти. Поняла: нужно спешить на выручку отцу.
– Сыворотка наших хозяев, – Бетти с вызовом посмотрела на Валькирию, – насколько я понимаю, открытие первостепенной важности…
– Ну… это уже другое дело. А я говорю об «альфе», – недовольно ответила Валькирия.
Рубанчук попытался пригасить разгоревшийся спор. К сожалению, сыворотка еще не решает всех проблем и не дает абсолютной гарантии преодоления кризиса отторжения. Достигли немалого, но…
– Наша «альфа» тоже не дает гарантии, – вздохнул Рейч. – Нам как раз не хватает сильнодействующего иммуносупрессивного препарата. Одно дело сшить, другое – закрепить навечно.
Крылова подняла бокал. Она, конечно, умеет находить мудрые решения, в тонком женском чутье ей не откажешь.
– Я вижу, – Мария Борисовна приветливо взглянула на Рейча, – лазерный метод нашего гостя и наша сыворотка, как две половинки русской матрешки. Неплохо было бы соединить их. – В добрых ее глазах вспыхнули искорки. Вроде бы шутка, вроде бы и серьезный намек.
– Неплохая идея, – подхватил Карнаухов. – Тогда мы легко могли бы пересаживать людям органы при любых иммунологических данных. Даже в самых экстремальных ситуациях.
– Безудержный оптимизм молодости! – вздохнула с грустью Валькирия.
– Итак, за оптимизм! За безудержный, за прекрасный оптимизм!.. – провозгласила Мария Борисовна.
На этом ритуал приема можно было считать законченным. Найден первый общий знаменатель. И для начала этого вполне достаточно. Внезапно вспыхнувший спор показал, что Рейч умеет быть деловым человеком и способен идти на компромиссы.
– Я предлагаю нашу дискуссию закончить, – поднялся из-за стола Рубанчук. – До обеда у нас еще есть время, и я приглашаю всех на озеро, господа. У нас прекрасная лодочная станция.
Больше всех обрадовалась Бетти.
– Папочка, пойдем, быстрее! – Подошла к отцу, нежно обняла его, однако Рейч идти на озеро отказался. Посмотрел наверх, растерянно развел руками.
– Господи, я совсем забыла, что ты боишься солнца, – вспомнила Бетти.
– Не я боюсь, а мое давление, милая.
Для Николая Гавриловича это было сигналом, он тут же галантно подставил свой локоть.
– Прошу, фройляйн. Я буду вашим гребцом.
– Я сама люблю грести, – возразила Бетти.
– Вдвоем быстрее, – хитро улыбнулся Карнаухов.
В беседке остались Рейч и Мария Борисовна. Рейч сел на скамью, снял очки, протер их. «Вдвоем быстрее», – мелькнули у него в голове слова Карнаухова. Он улыбнулся. Наверное, действительно это так. Не потому ли он решился на дальнюю дорогу?
Мария Борисовна села рядом.
– Жара сегодня неимоверная, – сказала она. – Мы с вами в невыгодном положении. В жару должны прятаться подальше от воды.
– Я очень рад, мадам, что мы увиделись… вернее, встретились снова… А жара сегодня действительно невыносимая.
– Градусов тридцать, не меньше.
– По нашим среднеевропейским масштабам – многовато.
Крылова промолчала, на лицо ее легла хмурая тень. Рейч догадался, о чем ее мысли.
– Вы, очевидно, до сих пор не забыли случившегося в Монпелье? – спросил он вяло.
– Я не раз думала о той женщине, которую затоптали полицейские…
– Да, мадам, есть вещи, которые не забываются. Носишь потом в душе тяжесть… Будто ты сам виноват во всем.
– У вас тоже было такое чувство? – не смогла скрыть иронии Крылова.
– Поверьте, мадам, я всегда был против насилия.
В его голосе была искренность. Крылова это оценила и произнесла слегка отвлеченно:
– Все против. И все понемногу привыкают. Как к кровоточащей ране.
– Если бы человек хоть раз в жизни сумел проявить силу воли и сказать свое слово…
– Ну, вам это, пожалуй, трудно, – снова не удержалась от иронии Крылова.
– Понимаю вас, мадам, – вздохнул Рейч. – Я действительно не родился героем. Хотя на фронте, – что-то подталкивало Рейча к откровенности, – мне пришлось пережить довольно неприятную историю. Вы не поверите, но я спас вашего врача. Русского врача. И сам едва не пострадал из-за этого… Впрочем… – Он безразлично махнул рукой. – Жизнь – лотерея… Вот и сейчас я, кажется, на пороге великого открытия. Собственно, все уже сделано. Но улыбнется ли мне удача, как-то трудно поверить.
– Вы об «альфе»?
– О ней, мадам.
– Скажите, доктор, вы действительно решили держать в тайне эту «альфу»?
– О нет! – смутился Рейч. – Медики делают открытия не для того, чтобы забирать их с собой в могилу.
– Когда вы заканчиваете работы над ней?
– Это зависит не от меня.
– Вам что-то мешает?
– Наоборот. Весьма влиятельные особы предлагают мне поддержку. Но я не тороплюсь. В таких случаях нужно много думать… Много и… тщательно.
Видно, он и теперь был в раздумьях. Еще на парижской конференции Крылова обратила внимание на странный, противоречивый характер Рейча. Избегал политических дискуссий, был скрытен, осторожен, подчеркнуто аполитичен. И одновременно недоволен жизнью, полон усталости и разочарований. Сейчас ему, по всей видимости, хотелось излить перед Крыловой душу. Он почувствовал к ней странное расположение, она как бы пробудила дремавшие в нем добрые силы. Пусть не добрые, пусть просто живое, человеческое, годами томившееся в нем. Она знала, что он был на Восточном фронте, но не хотела ранить его прошлым.
– Когда я возвращалась с парижского конгресса, то пролетала над вашей страной, – вспомнила без видимой причины Мария Борисовна.
– И что же вы увидели внизу, мадам? – рассеянно спросил Рейч.
– Землю… Представьте себе – землю.
– Не сказал бы, что это удивительное открытие, – улыбнулся Рейч.
– А мне показалось удивительным, что земля везде такая одинаковая: у вас… у нас…
– Еще более странно, – оживился вдруг Рейч, – что и люди в сущности везде одинаковые… И плохие, и хорошие, и никакие…
– Никакие?.. – Крылова на мгновение замолчала. – Не знаю, доктор. Мне кажется, что никаких людей не бывает. В жизни каждого наступает момент, когда приходится решать: какой ты?
– Вы говорите о политике. Вы же знаете, я всегда старался держаться подальше от нее.
– Так ради какой жизни вы спасаете своих больных? – даже рассердилась Крылова.
– Ради самой жизни, – убежденно ответил Рейч. – Я оперировал солдат вермахта и перевязывал демонстрантов в Ульме, лечил стариков и детей, мужчин и женщин. У людей нет ничего дороже жизни.
– Разве что идеалы, – тихо произнесла Крылова.
– Наверно, большинство растеряло свои идеалы. Даже я.
– О нет, доктор, не поверю, – запальчиво возразила Крылова. – Как врач и ученый, вы служите человечеству, служите разуму.
– Все достижения человеческого разума в равной мере работают и на благо человека, и на его уничтожение.
– А ваша «альфа»? Она же создана для того, чтобы лечить людей!
Рейч пожевал губами, опустил голову. Ему и приятно было услышать это от Марии Борисовны, и в то же время горько. Да, он работал для людей. Хотел спасти человечество. Около двадцати лет посвятил своей мечте. И что же? Что будет с его «альфой»? В чьи руки она попадет?
– Вы так спокойно говорите об этом? – укорила его Крылова.
– Мне рассказывали, что в Освенциме людей вели в газовые камеры под звуки веселой цыганской музыки. И никто не плакал. Есть слезы, – Рейч приложил руку к груди, – которые обжигают душу.
– Я понимаю, доктор, – Мария Борисовна взглянула на Рейча с сочувствием. – Если вам нужна наша помощь, мы охотно поделимся с вами опытом.
Такое предложение как будто не обрадовало Рейча. Не отрывая взгляда от земли, он сказал, что, к сожалению, его клиника проводит работы полностью самостоятельно. Его субсидирует банк Генриха Либа. Он против всякого обмена опытом. Из соображений конкуренции, конечно.
– Но вы же человек свободный, стоите вне политики?
– Генрих Либ тоже вне политики, – еще ниже опустил голову Рейч. – Он делец и делает деньги.
– У вас с ним контракт?
– Нет… – слегка покраснел Рейч. Его словно что-то придавило, и он изо всех сил попытался выпрямиться. Лицо покрылось красными пятнами. – Я еще окончательно не решил. Контракт всегда накладывает определенные обязательства. А с меня достаточно и тех, которые у меня есть…
Он не договорил. На аллее со стороны озера появились молодые люди. Бетти шла с полотенцем. Глаза ее весело блестели.
– Папочка, вода просто чудо! Как парное молоко!
– Вы купались?
– Немного. У самого берега. А потом… – она обняла отца, ласково потерлась щекой о его щеку, – мы устроили состязания. – Она таинственно понизила голос. – Кстати, он рассказал мне интересную легенду об этом озере. Здесь когда-то был монастырь, в котором доживали свои дни запорожские казаки. Они шли много километров по дороге, пели песни, играла музыка, а около ворот сбрасывали свою одежду и облачались во все монашеское. Представляешь? Как минезингеры при дворе Карла Великого.
– Минезингеры никогда не воевали, – буркнул доктор Рейч.
– Но они точно так же любили веселую жизнь и музыку, как и казаки, – засмеялась Бетти.
Пришла с озера и фрау Валькирия. Вид у нее был по-прежнему уставший, настроение явно упало.
– Герберт, ты бы немного отдохнул.
– Все хорошо, Вальки, не беспокойся.
– Может, ты приляжешь? – продолжала настаивать она.
– Но я себя прекрасно чувствую!
В это мгновение Крылова увидела Богуша. Старый врач шел к ним, при этом он как-то странно изменился в лице. Грубое, морщинистое, оно словно разгладилось, помолодело. Глаза возбужденно сияли.
Крылова поспешила представить его гостям:
– Антон Иванович Богуш, наш хирург.
Но Богуш прошел мимо нее и остановился перед Рейчем.
– Ты, Герберт?
Рейч медленно поднялся со скамьи.
– Боже мой, Антон!..
– Сколько лет! – Богуш прищурил глаза, внимательно разглядывая своего давнего знакомого. – Ты почти не изменился.
– И ты не очень, – взволнованно сказал Рейч.
– Как быстро прошло время, Герберт.
Рейч развел руками, невесело хмыкнул. Не время прошло быстро, а они быстро прошли по времени. Представил свою жену, представил дочь. Богуш поклонился им, но руки не подал. Они смотрели на него с интересом, но настороженно. Была в этой встрече какая-то скованность, холодная сдержанность.
– Мой муж рассказывал мне о вашей… дружбе, – без тени радушия сказала Валькирия. – Я готовилась к этой встрече.
Рубанчук удивился. Готовилась?.. С чего бы это? Богуш никогда не говорил ни о какой дружбе, хотя в институте не раз обсуждались успехи клиники Рейча. Однако протокол требовал ровного, дружественного тона. Рубанчук показал на беседку.
– Антон Иванович, присоединяйтесь к нашей компании.
Но Богуш виновато поклонился.
– Извините, дорогие друзья… – это было сказано всем, в том числе и Рейчу. – Я заехал только на минутку.
– Как же так, Антон Иванович? – нахмурился Рубанчук.
– Андрей Павлович, я обратно в клинику. Свете опять стало хуже. Подскочила температура.
– Немедленно в реанимацию! – приказал Рубанчук.
Рейч тоже встревожился. Кому-то стало плохо, нужно срочное вмешательство, время не терпит. Врачебный долг выше всякого протокола. У кого поднялась температура? У той девочки, которую готовят к операции?.. Рубанчук ответил, что у нее почти каждый день бывают кризисные обострения. Поэтому и возникла необходимость ускорить пересадку.
На какое-то мгновение клинические дела пригасили прошлое. Тревожность минуты оказалась сильнее полузабытых воспоминаний, перегоревших и утративших свою остроту.
Русские коллеги шепотом переговаривались между собой, торопливо, нервозно…
Рейч осторожно взял Богуша за локоть и осторожно спросил:
– Когда же мы встретимся, Антон?
– Я постараюсь сегодня вечером, я позвоню, Герберт. – Богуш виновато взглянул на него и повернулся к директору: – Андрей Павлович, так я в клинику.
Богуш приложил руки к груди, снова поклонился и ушел. Вспомнил о своих делах и Карнаухов. Вся эта дипломатическая мура ему порядком надоела.
– У меня с самого утра свидание в виварии с Дорой, Андрей Павлович, – сказал он и, получив молчаливое согласие шефа, взялся за свою спортивную сумку, при этом не преминув шепнуть Бетти: – Фройляйн, я тоже вам позвоню. Есть интересная программа.
Первая встреча подходила к концу. Такие встречи не принято затягивать. Тут нужен особый такт. Все устали, разговор исчерпался. Худое лицо Валькирии осунулось, помрачнело. Рейч притих, ушел в себя. В глубине души он был обижен, все-таки задело то, что Богуш предпочел уйти к больной, да и радости особой при встрече не выразил. Конечно, жизнь многое стерла, отодвинула, размельчила. За лавиной событий, чередой лет у каждого было свое, пережитое, прошлое становилось тенью, легким воспоминанием.
Рейч испытывал тихую грусть. Хотелось пережить все сызнова, верилось, что былое еще продолжается, и вместе с ним продолжаются они сами, именно они, такие, какими были когда-то. Какими хотелось бы остаться навсегда.
Рейч многозначительно взглянул на коттедж, где их ждал уют и отдых. Крылова перехватила его взгляд.
– Ну что ж, господа… Наверное, вы хотели бы сейчас до обеда отдохнуть? День не кончен, и ваша программа на сегодня далеко не исчерпана. Если не ошибаюсь, вечером у вас театр? Вы не возражаете?
– Да, да, – закивала Валькирия. – Не будем менять программу. Мы немного отдохнем, пообедаем и будем готовы к выходу, господа.
Ее очень устраивал этот вечерний спектакль, потому что, благодаря ему, откладывалась встреча с Богушем. Упорство, с которым ее муж стремился сюда, сперва было не совсем понятно Валькирии. Старые сентиментальные воспоминания – это еще куда ни шло. Но совместная операция, как предлагают хозяева, не ложилась ни в какие планы Валькирии. Более того, потеря секрета «альфы» явилась бы крахом и для нее лично, и для всего дела Рейча. Богуш, вот кто ей мешал в первую очередь. Богуш с его прошлым, о котором помнит Рейч. И этот Богуш вполне может заставить мужа, так вдруг показалось Валькирии, участвовать в совместной операции. Но ведь именно от этого ее предостерегали там, дома.
Гости скрылись в доме. Крылова и Рубанчук медленно пошли аллеей через парк.
– Мне кажется, их приезд может быть кстати, – нарушила тишину Мария Борисовна.
– В каком смысле? – спросил Рубанчук.
– Разве вас не заинтересовала идея совместной операции?
Рубанчук остановился, глаза его сощурились в веселой улыбке. Он взял руку Крыловой и поднес ее к своим губам.
– Целую руку за ваш добрый комиссарский талант. Точнее – дипломатический. Это у вас прекрасно вышло: две половинки русской матрешки! Действительно, неплохо было бы соединить их. Только я не уверен, что эта идея понравилась доктору Рейчу…
– Не знаю, Андрей Павлович, – тихо сказала Крылова. – Одно мне ясно: ему сейчас нелегко. Что-то его крепко прижало…
Вечером того же дня, придя домой, Богуш позвал из кухни Марьянку. Попросил ее присесть рядом, на диване, и стал расспрашивать. Весь сегодняшний день она провела в профилактории, помогала гостям устраиваться. Богушу хотелось выведать у нее: как чувствует себя доктор Рейч? Как его настроение? О чем идут разговоры?
– А я знаю? – дернула плечиком Марьяна. – Я ведь по-ихнему не понимаю.
– Не о том спрашиваю, Марьяна… Как он выглядит в домашней, так сказать, обстановке? Вон, я видел, жена у него молодая, похоже, вредная баба, а он сам еле дышит… Да, не таким я его помню.
– Каким он был, не знаю, дедушка, – довольно бойко ответила Марьяна. – Но сейчас он полнейшая развалина. Пообедал и сразу на диван. А потом они стали собираться в театр.
Богуш отпустил Марьяну. Из своего кабинета вышла Антонина. Халатик на ней был голубой с широкими отворотами, красные, с восточной золотой вязью остроносые туфельки, шея оголенная, красивая. В руках держала шариковую ручку. Видно, работала над статьей. Присев возле деда, она пристально посмотрела на него, выдержала паузу и, словно собираясь с мыслями, тихо произнесла:
– Дедуль… сегодня я узнала, что ты работал в немецком госпитале.
– Работал, – не отрываясь от газеты, ответил Богуш.
– Как же это?..
– Так получилось, – спокойно ответил Богуш.
– Ты никогда не рассказывал мне об этом.
– Я не люблю вспоминать войну.
– Ты был по заданию?
Богуш на минуту задумался, отложил газету. Таких вопросов ему уже давно никто не задавал, ни у кого не возникало сомнений. А если бы кто-то и захотел поинтересоваться его прошлым, он сумел бы ответить. Но не своей родной внучке… Не все было так просто, как ей кажется, как теперь, через столько лет, это можно представить. Он стал рассказывать ей, сначала нехотя, через силу, словно выполнял тяжелую обязанность, как он с первого дня войны ушел на фронт, как работал в дивизионном госпитале под Харьковом, как попал в плен, в концлагерь, за колючую проволоку. Их там сортировали, словно скотину, на ветру, под дождем. Одних – в яму, других – в рабочие команды… С группой таких же заключенных сумел бежать. Пробрались через ограждение, убили немца-охранника, вырвались на свободу… Однако далеко уйти не успели. Поймали всех, затравили собаками, загнали в церковь и подожгли.
– А ты?.. – упавшим голосом спросила Тоня.
– Меня спас один немец… – Губы Богуша искривились в какой-то странной улыбке, словно ему самому стало непонятно, как это все могло с ним случиться. Помолчал, перевел дух и сказал задумчиво: – Меня спас доктор Рейч. Забрал в свой лазарет.
Тоня читала, слышала не раз, что на войне обязательно кто-то кого-то спасал, вырывал из рук смерти, закрывал своим телом. Но в данном случае спасение от немца выглядело чем-то ужасным, похожим на предательство.
– И ты согласился? – округлив глаза, спросила Антонина.
Он должен был согласиться. Рассказал, как это случилось, как его привезли к майору с бычьей шеей, как доктор Рейч, в то время гауптман Рейч, выкрикнул за него: «Он будет делать всё, что нужно!» А потом он смог найти Адольфа Карловича, смог связаться со своими. И продолжал работать в немецком госпитале. Он должен был это делать. Доставать для своих медикаменты, бланки пропусков, различные сведения об операциях против партизан и многое другое.
– А Рейч ничего не знал об этом?
– Догадывался.
– Значит, был антифашистом? – обрадовалась Антонина.
– Нет, антифашистом в том смысле, в каком понимаешь ты, он, думаю, никогда не был. Как и убежденным фашистом тоже. Сперва эта встреча у церкви. Видимо, сработала студенческая корпоративность, мы же были коллегами. Ему, скорее всего, действительно нужны были мои руки, руки хирурга. Он ведь знал, что я умею делать. А потом ситуация складывалась так, что, отдав меня в гестапо, он и на себя лично мог навлечь весьма крупные неприятности, если не сказать хуже. Наверно, стал бояться за свою шкуру. И тут подвернулся удобный для него случай, он помог мне бежать. Вот тогда я и ушел к партизанам… Закончил войну на Полесье. Трижды был ранен, награжден. Вот и все.
Не было и тени фальши в его словах. Антонина ему верила. Верила с радостью, потому что так оно и было, как ей думалось, и не могло быть иначе. Прижалась еще теснее к деду, словно маленькая девочка.
– Какой ты у меня герой, дед! Обязательно напишу про тебя.
Богуш гладил ее, нежно прижимал к себе.
– Лучше об этом не вспоминать, Тонечка.
– Не веришь в мой талант?
– В твой талант я верю, – вздохнул Богуш. – Только таланта, дорогая, маловато. Чтобы описать все, что мы пережили, нужно самому пройти через наши муки и страдания.
– Ой, дед, ну зачем ты так?.. Страдания, муки!..
– А как же?
– Хватит уже страданий и мук. Пусть война будет как воспоминание о вашем героическом подвиге, как песня.
– Не хочу я, Тонечка, такой песни. Легкого счастья не бывает.
– Ну, счастья, может, и не бывает, – задумалась на мгновение Антонина, села удобнее, поправила волосы, одернула на коленях халат. – Ты прав, счастье – дело нелегкое и непростое. Вот ты спасся, а твои друзья погибли. – Помолчала немного, внимательно посмотрела на деда. – Даже подумать страшно: немцы, госпиталь, убийства, пожар в церкви. – Она заколебалась. – Дедуль… Ты знаешь, меня посылают за границу… Я тебе не говорила? В Париж, в ЮНЕСКО, на стажировку. Моя первая большая проба пера.
– Я рад за тебя.
– Но для того, чтобы поехать, я должна подать безупречно чистые документы. Понимаешь? Документы!
Он не сразу понял ее, хотя что-то в ее голосе его насторожило. Ну и что? Нужно оформляться и ехать. Однако она сузила глаза, они стали острые, прицелились куда-то в угол. С документами, оказывается, не так просто, могут быть неувязки. Строгость в этих делах особая, поездка в капиталистическую страну, ответственное задание… Говоря это, Антонина все сильнее натягивала на колени полы голубого халата. В конце концов решилась сказать прямо:
– Дед, у меня могут быть сложности. Из-за… тебя, – тронула его за руку. – Только ты правильно пойми меня!.. Из-за этого немецкого госпиталя.
– Прошлое мое, Антонина, чистое, краснеть за него не буду.
– Знаю… Все у тебя было хорошо. Но если начнут снова выяснять, проверять – сколько времени пойдет на это, ты себе просто не представляешь! Бюрократов хватает…
В ее словах была какая-то доля правды. За долгие свои годы Богуш встречал таких, особенно сразу после войны. Гоняли Антона Ивановича по всяким инстанциям, выспрашивали, почему, как, какая причина? Те, о ком вы говорите, погибли, а сами вы остались целым и невредимым, спрятались в лесу. Как докажете свою правду? Некому подтвердить ваше геройство.
Но то были другие времена. Сегодня никому и в голову не придет возводить на человека напраслину. Правда и справедливость восстановлены полностью…
– Дедуль, ты не сердись, – прижалась к деду Антонина. – И не думай ничего плохого. Я тебе верю. И хочу написать про вас, про тебя и про твоего доктора Рейча, как все было на самом деле. А? – она заглянула Богушу в лицо. – Ты с ним уже говорил? Да, дедуля?..
И тут услышала совсем неожиданное. Такое, что обдало ее недобрым холодком.
– Нет, не говорил. Весь вечер сегодня звонил ему, но, оказывается они были в театре. – Богуш нахмурился и произнес с тревогой в голосе. – Видимо, не желает встречи со мной доктор Рейч.
