Текст книги "Каждая минута жизни"
Автор книги: Юрий Бедзик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
24
Это был вечер дружеских откровений. У них получилось все так легко и просто, будто они были знакомы очень давно. И это знакомство заставляло их быть предельно честными и искренними. Николай Карнаухов и Бетти вторично навестили Тамару и, воспользовавшись услугами ее подруги, преодолевая расстояния и границы, снова дозвонились до Ульма. А потом Бетти записала на пленку удивительный, полный тревоги и тоски, рассказ Тамары и поняла, что эти новые для нее люди стали очень близки ей своей бескорыстностью и поразительной человечностью. Редко она встречала в жизни таких людей. И теперь хотелось узнать друг о друге как можно больше. Такие далекие, разные, непохожие, они, оказывается, могут быть словно родные. Она расспрашивала Николая о родителях, о семье, о его родном доме, и ей показалось просто невероятным, что отец Николая погиб уже после войны от рук бандитов. Она, конечно, что-то слышала об одном таком политикане у себя, на Западе. Украинец по происхождению, он служил нацистам, потом, после войны устроился под крылышком американских оккупационных властей. Его называли в прессе «мучеником», «патриотом», «борцом за права человека», она даже помнит, что в одной газете, очень влиятельной и солидной, депутат бундестага разразился огромной хвалебной одой в честь годовщины смерти этого политического мужа. А у него, оказывается, вон что на совести! Тысячи убитых, замученных, задушенных, закопанных, и среди этих тысяч – отец Николая, которого он даже не помнит. Давно это было, только фотография в семье осталась, и на этом пожелтевшем снимке отец, молодой, красивый, в офицерском кителе, с орденами и медалями, такой, каким он был перед смертью, моложе, чем Николай сейчас. Карнаухов слабо помнил своего отца, только знал, что был он добрым, хорошим, большим, нежными руками он любил гладить сына по голове, а потом брал этими руками автомат, вставлял в него диск с патронами и среди ночи по тревоге исчезал, и так почти ежедневно, летом и зимой, до того страшного дня, когда он ушел и уже не вернулся.
Бетти видела убитых в Африке, потом – в Центральной Америке. В одном сальвадорском селении, куда она прибыла с миссией Красного Креста, им показали сожженные дома, точнее, сплошное пепелище, черные обугленные столбы и поваленные стены. На площади лежали в ряд убитые мужчины и женщины, но больше всего было детей разного возраста, и Бетти никак не могла понять, почему американский врач – теперь уже забылось его имя – все пытался доказать своим коллегам по миссии, все убеждал их, что это, мол, «красные», что это все – «партизаны», которых разгромили правительственные войска. Но Бетти видела, что это было убийство, потому что трупов было очень много, сотни три, а может, и больше, и убивали всех подряд, не разбираясь. Бетти не понимала, почему маленьких детей называли «красными», в чем они провинились. И тогда она сказала этому самодовольному, нахальному американцу, что так могли поступить только нацисты, и за это нужно судить убийц.
А потом Бетти видела убитых у себя дома, в Федеративной Республике. Это уж случилось совсем недавно.
– Вы были в Мюнхене? – спросила она Николая. Они шли по узкой тропке Пионерского сада, по самому краю обрыва. Внизу бесшумно катились днепровские волны, в музыкальной раковине играл оркестр, исполнял моцартовский концерт, и Бетти остановилась, заслушалась. Потом, оторвавшись от волшебных звуков, прижалась к плечу Николая, как бы защищаясь от воспоминаний.
– Жаль. У нас там тоже очень красиво. В центре города площадь Святого Стефания, на которой старинная ратуша, множество магазинов, театр… В тот день была ярмарка, собрались тысячи людей. И вдруг кто-то бросил бомбу. Я была в этой толпе. Помню, меня ударило воздушной волной, в глазах потемнело, я чуть не упала, но меня поддержали. И еще помню парня с оторванной рукой… Он бежал прямо на меня, из его раны хлестала кровь. Я вся была в его крови…
Она рассказала, как появилась полиция, стала хватать людей, арестовывали всех подряд: мужчин, женщин, стариков, подростков, вталкивали в машины, лупили дубинками, кричали, выкручивали руки. И тут же, посреди площади, лежали убитые, искалеченные, и жутко было видеть среди яркого дня желтые лица, разбросанные руки, вывернутые ноги, и все это в лужах крови… Кого-то потом судили, следствие тянулось безответственно долго, были заявления в бундестаге, какие-то протесты, и в конце концов все заглохло… Пока Вальтер однажды не сказал ей: «Обожди, мы еще не такое устроим!»
– Вальтер ваш брат? – осторожно переспросил Карнаухов.
– Да, – опустив голову, ответила Бетти.
Вальтер был ее сводным братом, сыном фрау Валькирии. Отец обнаружил у него пистолет и тут же выбросил его. А потом произошел тот случай. Тот страшный случай, который черным днем вошел в их семью…
Все началось утром. В их доме. Дом у них на окраине Ульма, с мансардой, с двумя верандами, вокруг прекрасный сад, есть даже оранжерея и розарий. И все в отменном состоянии, за всем присматривает дедушка Зигфрид, дальний родственник отца. День обещал быть теплым, безоблачным, мчались на озеро машины, народ валом валил. Подходил какой-то праздник, и городок словно оделся в новый, веселый наряд.
Бетти в тот день спланировала себе много всяких дел. Должна была заскочить в редакцию местной газеты, узнать, не отправили ли в набор ее очередную статью о пребывании в Америке. Ее печатали с продолжением уже в нескольких номерах. Речь там шла о Сальвадоре, о древних храмах ацтеков в Мексике, об остатках инкской культуры на территории Перу. Бетти повезло, она нашла там медную табличку, относящуюся к периоду царствования последнего инкского императора, схваченного и убитого испанским конкистадором Писарро. В статье она писала, что миролюбивые инки вовсе и не объявляли войну пришельцам, верили в их мирную христианскую миссию, и император Атауальпа хотел достойно поприветствовать посланца заокеанского короля, войти с ним в дружеские, деловые контакты… А тот заманил наивного правителя инков в ловушку и перебил всю его свиту, всех приближенных и родственников… Интересный получился материал, может, удастся издать его отдельной книжкой.
Бетти спустилась в гараж, чтобы вывести машину, и тут услыхала за стеной какие-то приглушенные голоса. Невольно прислушалась, замерла. Чужие голоса в их доме? И среди них голос Вальтера. Там торопливо совещались, согласовывали план каких-то действий.
Один из голосов был ей знаком. Петер Шмаузе, сын аптекаря с соседней улицы, человек уже солидного возраста, побывавший не в одной переделке. Этот у них, наверное, за старшего. Говорит властно, решительно, без колебаний. Настоящий командир. Все ли готово? Как с планом действий? Нужно еще раз повторить. Пункт за пунктом, шаг за шагом, словно перед генеральной репетицией или уже на самой генеральной репетиции. В шестнадцать десять их «мерседес» подъезжает к банку. В шестнадцать двадцать все четверо выходят из машины и идут ко входу в банк. В шестнадцать тридцать на противоположной стороне улицы появляется Розита, останавливается около афишной тумбы, закуривает, внимательно наблюдая за машинами около банка. В шестнадцать тридцать три они заходят в банк; командир вытаскивает пистолет и целится в охранника около двери; Рихард и Густав врываются в кабинет управляющего, выводят его в операционный зал и ставят лицом к стене; Вальтер направляет пистолет на кассира, вытаскивает брезентовый мешок и приказывает ему ссыпать все пачки банкнот из сейфа в этот мешок…
Бетти слушала, затаив дыхание, и чувствовала себя, как в каком-то кошмарном сне. Они все продумали. У них было три автомата, шесть пистолетов и две гранаты. Они были готовы в случае провала отстреливаться до последнего. У Бетти ослабели ноги, стали словно ватными, непослушными. Собравшись с силами, она с трудом поднялась по лестнице. Кому все это немедленно рассказать, у кого искать помощи? Отец в клинике… Фрау Валькирия в Кельне… Звонить в полицию страшно… Страшно за Вальтера. А уже пятнадцать часов двадцать минут. Те, что в гараже, готовы в дорогу. Броситься им наперерез? Умолять, упрашивать, заклинать, упасть перед ними на колени? Не послушают. Уничтожат, убьют. Такие ни перед чем не остановятся. Тот, кто может их предать, должен уйти из жизни.
У себя в комнате она упала на диван и затряслась в рыданиях. И тут услышала над собой голос Вальтера. «Ты подслушивала нас? – со злостью спросил он. – Ты обо всем знаешь?» Она рухнула перед ним на колени, стала умолять, с отчаянием, с немым криком, с последней надеждой, чтобы не ехал, чтобы пожалел отца, мать.
Однако мольбы оказались напрасными. Вальтер заявил, что не отступит, поздно отступать, остались считанные минуты, его друзья там, внизу. И он зашел сюда только для того, чтобы оставить свои документы. Должен быть с пустыми карманами. Такая у них договоренность. В случае неудачи подрывают себя гранатами. Никто ничего не узнает. Тень на отца не упадет. Но они не умирать едут. Они едут, чтобы экспроприировать банковский капитал, им нужны деньги для завоевания власти, для уничтожения всего, что мешает «свободному индивидууму свободной Европы».
С усмешкой вытащил из кармана пистолет, демонстративно перезарядил его, вогнал в патронник патрон и поставил на предохранитель. Может, придется стрелять в первый же момент. Он готов на все. Прощай, сестра! Прощай, добрая, наивная девочка! Выскочил из комнаты и застучал вниз по лестнице каблуками. И сразу же внизу взревели моторы и две машины выкатились со двора доктора Рейча.
Бетти помнила, как бежала через весь город. Улицы были словно в каком-то тумане, все перед глазами плыло, земля уходила из-под ног. Вот она, серая громада банка – узенькие окна, высокие массивные двери, островерхая крыша из красной черепицы, как в лютеранских соборах. Машины уже стояли перед главным входом. В них никого не было. Около афишной тумбы скучала высокая девица, курила сигарету и настороженно посматривала по сторонам.
Тишина на площади неимоверная. Благостная тишина во всем мире. Может, почудилось? Может, эти ребята просто решили испытать свои нервы, свою выдержку, свое мужское достоинство? Не может быть преступления и крови в такой прекрасный, в такой удивительный день. Стояли туристы около собора, выкрикивал новости продавец газет, у фонтанчика устроилась влюбленная парочка. Никому не было дела до двух машин, которые так зловеще замерли перед банком.
Ну, тогда и ей нет до этого дела. И она пройдет равнодушно мимо серой скалы с узкими бойницами. Ни один мускул у нее на лице не дрогнет, никому не покажет она, что боится, что испугана, что прибежала умирать сюда вместе со своим братом.
Тихо стояли машины. Мирно летали в чистом небе голуби. Попыхивала дымком девушка около тумбы с афишами. Белели газеты на столике продавца. Не стесняясь, целовалась парочка, удобно устроившись на парапете небольшого фонтанчика посреди площади.
Тишина, как вечность. Тишина, как смерть…
Но вот они вышли. Все четверо, хорошо одеты, элегантны, красивы – трое молодых людей и один взрослый. Они спокойные, совсем безразличные, поглощенные разговором, даже улыбаются, по-видимому, они очень довольны, что наконец вышли на площадь, и машины близко, и небо чистое, и девушка около тумбы спокойно курит. Бетти неотрывно следила за ними, и ей казалось, что перед ней разыгрывается какая-то комедия, невинная игра-забава молодых людей, и ничего они не совершили, никого не ограбили, не нарушили никаких законов, не обидели ни власть, ни государство…
И в тот же момент над ней раздается выстрел, как гром среди ясного неба. И сразу же со всех окон, из всех узеньких бойниц, захлебываясь, начинают строчить автоматные очереди. На тихой, мирной площади происходит извержение вулкана.
Сначала падает самый старший из них, потом еще один, еще…
Бетти оцепенела от ужаса: она видит Вальтера. Ни одна из пуль не попала в него. Он бежит, он убегает. И девушка около тумбы тоже хочет скрыться. Темные фигуры бегут им наперерез, окружают Вальтера, наваливаются на него, скручивают ему руки, бьют по голове, топчут ногами… Исступленный крик застрял у Бетти в горле. Она хочет броситься к брату, вырвать его из чужих рук, но ноги ее уже не слушаются, тело обмякло, и свет померк перед глазами. Последнее, что она услышала, голос какого-то господина, сочувствующий и добрый: «Молодые сейчас совсем не переносят вида крови. Не то, что в наши времена…»
– Я увидела Вальтера только через месяц, в тюрьме… – Бетти устало оперлась на руку Николая. Ее бил озноб. – Потом началось… Фрау Валькирия подняла на ноги всех своих друзей. Включился финансист Генрих Либ. Обещал свою поддержку фон Дитрих. Вальтера выпустили под залог, но в левой прессе поднялся шум, вмешался окружной прокурор, и брата опять засадили в тюрьму…
Они вышли к Крещатику.
– Вы, наверное, устали, фройляйн Бетти? – Карнаухов вопросительно посмотрел на нее.
– Нет, нет… Что вы… – торопливо ответила Бетти. – Просто мне тяжело вспоминать о Вальтере.
Карнаухов осторожно подвел Бетти к кромке тротуара, поднял руку. В такое время в Киеве тяжело поймать такси. Промчалась мимо машина с зеленым огоньком, вторая… Видимо, все по заказу…
– Давайте лучше общественным транспортом. Вижу, это бесполезно, – умоляюще взглянула на него Бетти.
– В моей жизненной практике еще не было случая, чтобы я не поймал такси, – не сдавался Карнаухов.
Такси они все-таки поймали и через десять минут были уже в профилактории.
Пора было прощаться. Николай держался с подчеркнутой вежливостью, сдержанно поцеловал Бетти руку. Хотел уже идти, но вдруг увидел на веранде доктора Рейча. Тот стоял в длинном халате, сонный после дневного отдыха, улыбающийся, держал в одной руке бутылку, а в другой – бокал. Заметив Карнаухова, поднял руку с бутылкой, крикнул:
– Господин доктор! Господин Николай!
Не откликнуться на такой призыв было бы просто невежливо. Карнаухов с приветливой улыбкой приблизился к веранде. Поздоровался, почтительно склонив голову.
С комичной торжественностью Рейч спустился к Карнаухову, протянул ему руку, крепко пожал ее и предложил выпить с ним прекрасного советского секта, то есть советского шампанского. Карнаухов решительно закачал головой. Он бы с удовольствием, но в другой раз… Ему далеко добираться домой.
Доктор Рейч смотрел на Карнаухова с искренней симпатией.
– Бетти говорила мне, что вы довольно успешно строите мосты дружбы между Востоком и Западом… – Он налил себе в бокал шампанского. – Мой тост – за крепость этих мостов! – он высоко поднял руку с бокалом, по-ребячьи озорно подмигнул Карнаухову и залпом выпил.
– Папочка, – отозвалась Бетти, – господин Николай так любезен, что помог мне сегодня вторично связаться с Ульмом. И, представь себе, мы довольно быстро дозвонились. Я даже не ожидала.
– Тогда в следующий раз, если он не будет торопиться, мы обязательно выпьем за прямой провод «Ульм – Киев».
Карнаухов снова поклонился.
– Господин доктор! С полной ответственностью обещаю вам, что советская сторона всегда будет отвечать на ваши звонки.
– Это прекрасно, господин Карнаухов, – Рейч тяжело покачал головой и вздохнул. После недолгого молчания поднял на Карнаухова глаза и тихо сказал: – К сожалению, на фронте линии связи служили только войне. Я бы очень хотел, чтобы ни один снаряд не разорвал наш мирный провод. – Он тряхнул головой, словно сбрасывая с себя печаль. – Господи, что это я вспомнил?..
– Мы будем делать их из надежного металла, эти наши провода, господин Рейч. Всего вам доброго, – сказал Карнаухов, махнул на прощание рукой Бетти и направился по аллее к выходу.
Рейч долго и задумчиво смотрел ему вслед, потом сокрушенно вздохнул и подошел к дочери. Обнял ее, нежно погладил по голове. Милое дитя. Как он за нее переживал в последнее время, какие только мысли не одолевали его, когда она ездила с миссией Красного Креста по Африке и Латинской Америке. Где-то совершались государственные перевороты, где-то убивали президентов или сбрасывали правительства, а ему уже мерещилась его дочь в бинтах, окровавленная, одинокая… Слава богу, она вернулась домой, целая и невредимая, и отца своего не посрамила. Какие прекрасные путевые заметки печатаются после ее заграничных вояжей в ульмской газете.
– Мне нравится твой рыцарь, – сказал доктор Рейч. Он поднялся на веранду и сел в кресло. – Не навязчивый, но достаточно требовательный и целеустремленный.
– Он молодец! Выручает меня постоянно. Благодаря ему я могу разговаривать с Ульмом, папуля, – сказала Бетти, мечтательно глядя в глубину парковой аллеи.
– Так что там твой друг? Напоминает о себе? – Рейч вопросительно посмотрел на Бетти.
– Не он напоминает, а я, – тихо ответила Бетти.
– Но как он там? – спросил Рейч, стараясь придать голосу обыденный тон, хотя побелевшие пальцы, крепко сжимающие ручки кресла, выдавали его напряжение.
– Ты же знаешь, ему сейчас нелегко, – с грустью ответила Бетти.
– Да, да, конечно, – не глядя ей в глаза, торопливо сказал Рейч. – Сорокалетний генерал, командир танковой дивизии, вынужден уйти в отставку. К тому же его, кажется, травят в прессе.
– Не только в прессе, радио тоже не оставляет его в покое, – с едким смешком ответила Бетти.
– Мне жаль его, – с неподдельной искренностью сказал Рейч. Опять взял со стола бокал и начал крутить его в руках, устремив на него бездумный взгляд. – Жаль его… – повторил механически.
– Зато его уважают люди. А это самое главное, – с гордостью заметила Бетти.
– Я тоже уважаю таких, как он, – Рейч поставил бокал на столик и сделал большую красноречивую паузу. – Как мало у нас сейчас рыцарей справедливости! Помнишь, он говорил на митинге в Дюренфельде: «Защищайтесь, люди! После атомной войны не будет никакого возрождения». Тогда я подумал, глядя на него: он или великий демагог, или тонкий политик, который умело и ловко играет на настроениях масс. – Рейч зябко поежился и еще плотнее закутался в свой длинный теплый халат. – Но сейчас я кое-что увидел… И кое-что мне стало понятнее.
Бетти подошла к столу.
– Папа, – она протянула руку к отцу через весь стол, осторожно дотронулась до его локтя. – Он просил передать тебе, что ждет твоего возвращения.
– Действительно? – Рейч улыбнулся и с хитрецой посмотрел на Бетти.
– Да, да, – торопливо ответила она.
– А по-моему, он ждет твоего возвращения, доченька, – Рейч с нежностью похлопал Бетти по протянутой руке. – Я думаю, мы возвратимся, и тебе нужно решать, как быть дальше.
– Я уже решила, папа, – смущенно, но достаточно твердо ответила Бетти, и на щеках у нее проступил легкий румянец.
– Ну, вот и хорошо, – сказал Рейч. – Возвратимся в Ульм, и устраивайте свои дела.
Бетти строго посмотрела на отца.
– А когда мы возвратимся?
– Я еще точно не знаю… Это должно выясниться через несколько дней, – неуверенно пробормотал Рейч и отвел взгляд в сторону.
– Главное, чтобы ты окончательно выяснил это для себя.
– Пер аспера… пер аспера ад аструм…
– Да, ты прав, папа. Всегда так. Всегда мы идем через тернии к звездам. Но как часто мы сами и взращиваем эти тернии… А потом проклинаем судьбу…
– Не понимаю твой намек, Бетти.
– Тут все вокруг говорят о твоем странном поведении. Удивляются твоей нерешительности. Ты ехал с желанием увидеться с Богушем, поговорить с ним, обменяться опытом, своими наблюдениями, и до сих пор… вы никак не можете встретиться. Как будто боитесь друг друга. Или, может, кто-то мешает вам? Скажи, папа, в чем дело?
Ничего не мог ей ответить. Сам не знал определенно, как могло так случиться, что полностью подчинился своему домашнему властелину, Валькирии, передал ей в руки бразды семейного правления, все отдал на ее суд и совесть, на ее усмотрение. Видно, любил ее безумно, как можно любить женщину последней любовью уже далеко не молодого человека.
Бетти, не дождавшись ответа, ушла в дом, а Рейч снова мысленно вернулся к Богушу и будущей операции.
Никакого совместного эксперимента, заявила Валькирия. Она даже не допускает мысли о нем. Ей почему-то ненавистен Богуш, ненавистна сама идея общения с ним. Подбросила сомнение, что Богуш – бывший коллаборационист, которому удалось скрыть от властей свое прошлое. Дела, мол, у него серьезные, имел прямые контакты с гестапо, с военными преступниками… Упадет тень и на прошлое доктора Рейча, и на всю их семью, на нее, фрау Валькирию. С такими сомнительными людьми лучше не иметь дела… К тому же в стране, где строго придерживаются определенных политических постулатов…
Рейч сидел, откинувшись на спинку кресла, овеваемый прохладным ветерком, погруженный в свои мысли, и не заметил, как появилась фрау Валькирия. Она вышла из коттеджа, постояла около двери, словно раздумывая, идти или не идти, а затем решительно подошла к Рейчу. Он увидел ее, обрадовался, предложил сесть.
– Ты знаешь, дорогая, оказывается, отсюда можно легко дозвониться до Ульма!
– А кто звонил? – фрау Валькирия так и застыла в тревожном ожидании.
– Бетти разговаривала со своим генералом.
Валькирия облегченно вздохнула и опустилась в кресло. Сказала с пренебрежительной усмешкой:
– Бедняга! Скоро ему придется просить милостыню под Кельнским собором.
– Не надо так, Вальки, – поморщился Рейч.
– Я слышала, что он даже не получает пенсии, – Валькирия пожала плечами и с сожалением посмотрела на мужа.
– У него другая рента, дорогая, – словно оправдываясь, быстро проговорил Рейч.
– Серьезно? Какая же?.. – брови Валькирии удивленно взлетели, и она с интересом посмотрела на Рейча.
– За ним гоняются корреспонденты всей Европы. Его фотографии печатают самые крупные газеты мира. Генерал-танкист! Генерал в отставке! Борется за мир вместе с лидерами ведущих политических партий и шахтерами Рура… И, кроме этого, он может спокойно спать. У него чистая совесть.
Рейч расхваливал генерала так, словно хотел его добродетелью утвердить и свое собственное достоинство. Все то, что ему самому было недоступно, чего он не решался достичь в жизни, генерал сумел достичь. Его фотографии действительно появлялись на первых полосах: высокий, стройный, с чуть насмешливой, легкой улыбкой, с открытым взглядом; интеллигентное лицо человека, который сбросил военный мундир потому, что он стал слишком тесен ему. На нем следы старой крови и, возможно, пятна крови будущей. Был случай, когда однажды, после его выступления в казармах танковой бригады, на генерала ночью напали молодчики из неонацистской организации и жестоко избили, так что он едва вырвался живым. Потом долго лежал в госпитале, где и познакомился с Бетти. Этот мужественный человек своей кровью хотел спасти человечество от будущего кровопролития. А вот он, Рейч, на такое не способен. Страшно ему. Всю жизнь он чего-то боялся, отмалчивался, отсиживался…
– У меня такое впечатление, что ты завидуешь ему, – нарушила тишину фрау Валькирия. – Но я тебе не верю. Ты слишком талантлив, чтобы очертя голову бросаться в политические авантюры. Для плодотворной работы тебе нужно только спокойствие, нужна размеренная, устоявшаяся жизнь. И пока ты будешь колебаться, пока не выберешь правильный путь, мы будем страдать. Я имею в виду нашу семью. Вспомни Швейцарию, вспомни доктора Ленца…
В ее голосе что-то оборвалось, она упала головой на руки и сидела так долго, словно подавляя в себе какие-то давние воспоминания. Когда подняла глаза, он увидел в них болезненный блеск.
– Не делай поспешных выводов, Вальки, – взмолился он.
– Герберт, ты все прекрасно понимаешь, – заговорила она страдальческим тоном. – Ты не должен соглашаться на совместный эксперимент с русскими.
– Но и ты пойми меня.
Она не дала ему договорить. Всей тяжестью своих слов, всей озлобленностью навалилась на него. Стала страстно умолять его не обкрадывать свою семью, не отдавать русским дело всей своей жизни. Она ночи напролет просиживала в лаборатории, надрывалась, слепла… Й все – ради чего?
– Перестань, Вальки, – шепотом попросил он. – Ты не права. Они хорошие ребята. С ними можно делать большое дело.
– Ты хочешь стать таким же изгоем, как генерал? – Она запнулась на мгновение, тоже понизила голос до угрожающего шепота: – Неужели ты не понимаешь, что без нашей «альфы» ты никому не нужен? Тебя просто выбросят за борт, отнимут клинику, лабораторию…
– Лабораторию? – сардоническим голосом перебил он жену. – Какая же это лаборатория? Это жалкое подобие… У меня нет денег даже на то, чтобы хоть немного обновить аппаратуру. Я весь в долгах, в сейфе пусто. Долги растут, банк отказывается давать новые кредиты…
– Но тебе же предлагают… – перебила его Валькирия.
– Послушай, Вальки, – он сжал ее холодную ладонь. – Я в политику не вмешиваюсь. Баста!
– Какая политика?.. Либ просто дает тебе деньги, – стараясь сохранить спокойный тон, произнесла Валькирия.
– Милая моя, просто так никто ничего не дает. Ты хоть раз задумывалась над тем, что это за деньги? – Он выдержал короткую паузу. – А тут я вдруг почувствовал, что могу спокойно вздохнуть, могу спокойно работать, забыть обо всех трудностях, обо всех трупоедах с их кредитами.
– Быстро же тебя обкрутили! – закричала Валькирия. – Всем готов пожертвовать! Даже нашим сыном!
Это был чувствительный удар. Из-за Вальтера, из-за его непутевой судьбы он переживал больше всего, не мог себе простить того, что случилось, брал вину на себя. И если есть сила, способная сегодня удержать его, Рейча, от каких-то опрометчивых поступков, то это только Вальтер. Тот, которого в последний раз видел на свидании в тюрьме: в бесформенной полосатой хламиде, в грубых ботинках на толстой подошве, с бледным лицом. Сидел за железной решетчатой перегородкой, безвольно сложив на столе руки, и отсутствующим взглядом смотрел на Рейча. Глаза его были мертвые, пустые, словно он уже наперед знал свою дальнейшую судьбу: пожизненное заключение или пожизненный страх перед дружками на свободе.
Горе Вальтера стало их общим горем, оно неотступно следовало за ними повсюду, от него невозможно было убежать, как невозможно убежать от собственной судьбы, от неизлечимой болезни. Вальтер делал Рейча покорным и послушным.
– Послушай, дорогая… – с тяжелым вздохом произнес он, – тебе не кажется, что наш сын… Что это мы виноваты перед ним? Тебе не кажется, что он принимает наказание, которое заслужили мы? Мы должны искупить свою вину.
– Ты хочешь, чтобы его судили? – с ужасом спросила Валькирия.
– Нет, нет, дорогая, – торопливо проговорил Рейч. – Я думаю о нашей вине. Я думаю о нашей совести, Вальки.
– А я думаю о том позоре, который ожидает нас… Процесс будет необычный. Это – конец всему.
– Так, наверное, суждено нам, Вальки. – Он отвел глаза в сторону. И после долгого молчания произнес: – Бог знает все, и от его воли мы не убежим. Никогда!
Стало тихо. Они сидели посреди огромного вечернего парка. Сидели долго, молчаливо, погруженные в свои невеселые мысли. И вдруг Валькирия словно ожила… Ближе подсела к мужу, положила ему голову на плечо.
– Ты прав, Герберт, – заговорила она тихим, спокойным голосом, словно смирившись с судьбой. – Это действительно наша вина. Так пусть будет все, как есть.
– Бедненькая ты моя… – сказал он растроганно и нежно, гладя ее по голове. – Я вижу, как ты страдаешь… Мы сейчас в таком состоянии, что бессильны что-либо изменить или предпринять. Положимся на волю господа бога.
– Я так и сделала, Герберт.
– Ну и хорошо, – он почувствовал облегчение, хотел встать, чтобы идти в дом, но она задержала его.
– Посидим еще, дорогой.
В ее просьбе чувствовалось требование и вместе с тем словно какое-то обещание. Словно она собиралась сказать ему что-то очень важное.
– Что с тобой, Вальки?
– Герберт… – начала она мечтательным голосом, устремив взгляд в темные парковые заросли. – Мне сегодня приснился удивительный сон… – Она накрыла своей маленькой ладонью руку Рейча. – Мне приснилось, что мы прилетели в Ульм. В аэропорту нас, как всегда, встречает Гашке. – Рассказывая, она все больше воодушевлялась, становилась оживленнее, увереннее. – Он в новой кожаной куртке, веселый, предупредительный, и машина наша чистенькая, сияющая, блестит, как зеркало. Мы садимся в нее, и он везет нас… Представь себе, куда?.. – Валькирия вопросительно-лукаво посмотрела на Рейча.
– Не имею понятия, дорогая, – пожал плечами Рейч.
– В клинику Гаазе… – радостно сообщила Валькирия. – А я ему говорю: «Это же не наша клиника, Гашке». А он: «Извините, отныне это наша клиника. Она принадлежит нам…»
– И химический комбинат, и городская ратуша, и банк Крайзера… – в тон ей продолжил насмешливо Рейч.
– Герберт, не смейся… Мы поднимаемся в твой новый кабинет… Помнишь, какой роскошный кабинет у доктора Гаазе? – Рейч что-то недовольно пробурчал, но Валькирия, не обращая на него внимания, продолжила: – Стены мореного дуба, голландская мебель, бронзовые канделябры в стиле Людовика XV, французские гобелены… Потом мы идем в операционную, и там… мечта всей твоей жизни! – Она заглянула Рейчу в лицо, глаза ее светились торжеством. – Угадай, Герберт, что там.
– Живой мамонт! – не задумываясь, выпалил Рейч.
– Какой мамонт? – удивленно вскинула брови Валькирия.
– Видишь ли, дорогая… – не зная, как ей объяснить, виновато начал Рейч. – Я всю жизнь мечтал увидеть живого мамонта. Когда я был малышом, я все время допытывался у отца, почему в зоопарке или в цирке не показывают живых мамонтов.
Рейч взял пустой бокал и начал сосредоточенно крутить его в руке. Хотя он не показывал вида, ему было неприятно, что Валькирия напомнила о Гаазе. Он терпеть не мог блюдолиза Гаазе, крикуна Гаазе, этого эскулапа-недоучки, который вывез с западного фронта какие-то сомнительные ценности и на них построил себе хирургический госпиталь.
– Если человек что-то очень хочет увидеть, он обязательно увидит, – произнесла со снисходительной иронией Валькирия. – Не отчаивайся, дорогой, он и тебе еще приснится. Я уверена. – Валькирия серьезно посмотрела на Рейча. – А я увидела аппарат Фостера.
– Это равнозначно, – безразлично ответил Рейч, продолжая крутить в руке бокал.
– Не говори так, Герберт! – встрепенулась Валькирия. – Иногда сбываются даже самые невероятные сны.
– Фантазерка! – Рейч ласково потрепал ее по голове.
Она сдержанно улыбнулась. Не торопилась выдать ему то сокровенное, которое с недавнего времени так любовно и бережно вынашивала в себе. Пусть это будет сюрприз! Но как бы поэффектнее его преподнести?.. Она нервно перебирала пальцами кисти скатерти, затем повернулась к Рейчу и торжественно сообщила, что только что звонил Гельмут.
– Какой Гельмут? – Рейч удивленно посмотрел на Валькирию.
– Доктор Гельмут Краузе, – на той же торжественной ноте проговорила Валькирия.
