Текст книги "Каждая минута жизни"
Автор книги: Юрий Бедзик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)
Как же сегодня она будет играть, смеяться, как найдет в себе силы?
Театр светился яркими огнями. Около главного входа – стенды с афишами, объявления, анонсы о приезде иностранной труппы. Заремба посмотрел на часы. До конца спектакля оставалось несколько минут. И тут его вдруг охватили сомнения. А может, не нужно говорить с Валей сейчас? Может, действительно переложить этот тяжелый разговор на плечи Курашкевича?
На улице показались первые зрители: возбужденные, радостные. Они еще жили спектаклем, судьбами героев. Вот прошествовал важный генерал под руку с женой, шумной ватагой вывалилась из дверей компания парней и девушек в джинсах, наверное студенты, и опять – пары, пары…
Наконец появилась Валентина. Заремба подошел к ней. Устало и безразлично она взглянула на мужа, взяла под руку, пошла, глядя себе под ноги. Стараясь попасть с ней в ногу, он искоса посматривал на ее исхудавшее, вытянувшееся лицо, на красивые черные волосы, которые спадали на плечи густой волной, и у него от жалости сжималось сердце.
– Я говорил с отцом… – начал он осторожно.
Она даже не посмотрела на него. Словно и не слышала его голоса.
– Валя… – снова заговорил он несмело, когда они вошли в метро. – Слышишь? Я же хочу как лучше… Для нашей дочери…
Валентина продолжала упрямо смотреть под ноги.
У конечной станции Максим поймал такси. Поехали домой, на свой далекий надднепровский массив. Вдоль дороги тянулись к небу новые высотные дома, дома-гиганты в сверкающей россыпи огней. По сравнению с ними их дом выглядел маленьким и уютным. Весь утопал в зелени. Дорожка от ворот к дому была недавно полита водой, над бетонными плитами поднимался легкий пар. На половине отца еще горел свет. Во дворе бренчал чем-то железным Степа, неусыпный, бесплатно-покорный слуга и садовник.
Зажгли на веранде свет. Так было давно заведено. Максим приносил из холодильника еду, накрывал на стол. Валя после спектакля могла только сидеть, слушать, попивать чай. Сегодня даже чая не захотела. Села, устало сложив на коленях руки и глядя в одну точку. Потом вдруг встрепенулась и перевела взгляд на Зарембу.
– Максим, – сказала глухо, – что-то со мной творится, сама не пойму. Ты садись, мне нужно поговорить с тобой. Я вчера тебе такое наговорила… Ты прости меня. – Валентина нервно взяла из пачки сигарету. – Я его давно не люблю. Все эти годы я жила не любовью, а просто воспоминаниями о далеком девчоночьем увлечении. Только ты был у меня. Был и остался… Но вчера я вдруг почувствовала, что он меня обидел. Все эти тайны, недоговоренность, все за моей спиной…
Максим повторил ей утренний разговор с Рубанчуком. Сказал, что пересадка ее почки невозможна, так прямо заявил Рубанчук.
– Чепуха, – перебила нервно Валентина. – Мало ли что было когда-то!.. Я себя прекрасно чувствую и абсолютно здорова!
Максим в растерянности развел руками. С надеждой посмотрел на освещенные комнаты тестя. И Курашкевич словно услышал его немой призыв.
Вышел в полосатой тигровой пижаме на веранду, одним взглядом оценил царившую здесь возбужденную атмосферу, сказал грубовато:
– Здорово, доченька! Что ж ты отца родного не приветствуешь?
– Здравствуй, папа, – равнодушно покачала головой Валентина. – Ты уже приехал?
Курашкевич хмыкнул.
– Ну-ка, зятек дорогой, – кивнул повелительно Максиму. – Оставь нас. Тебе завтра, поди, рано на завод. Вот и отдыхай себе. А у нас тут с дочкой разговор серьезный имеется… Иди, иди, – неожиданно подмигнул он, видя растерянность Зарембы.
Валя жадно докурила сигарету, смяла дымящийся фильтр в пепельнице и потянулась к пачке за новой.
Ложась спать, Максим слышал неразборчивые, то возбужденные, то негромко бубнящие голоса жены и тестя. «Если бы удалось ее уговорить…» – почти отрешенно думал он.
9
Карнаухов прекрасно чувствовал себя в роли гида. Собственно, эту роль он выполнял, главным образом, с симпатичной, черноглазой Бетти Рейч. Она вчера отказалась идти в театр, и Николай допоздна возил ее на своем «жигуленке» по городу, показывая достопримечательности древнего Киева. Несколько лет назад праздновали его 1500-летие, разве фройляйн не слышала об этом? Дата, конечно, условная, но, можно считать, что приблизительно столько уже существует город над славным Днепром. Предки были достойными людьми: умели и от врагов защищаться, и строить… Николай показал Бетти Лавру, Софию, Андреевский собор… Тут жил выдающийся писатель… Здесь работал известный ученый… Война многое уничтожила, но киевляне оптимисты: отстроили разрушенные улицы, реставрировали исторические памятники… А вот на крутых днепровских кручах могила Неизвестного солдата. Трепещут по ветру печальные язычки огня, напоминая живым о неисчислимых жертвах минувшей войны.
Их прогулка была непринужденной, без тени флирта или кокетства. Они быстро стали друзьями и чувствовали себя совершенно свободно. Карнаухов узнал, что она – хирург, училась у отца. Рассказала ему, как в Африке ей пришлось делать операцию в полевом госпитале во время воздушного налета. Погас свет, а на операционном столе буквально истекал кровью молодой солдат. И тогда Бетти приказала светить ей военными фонариками, несмотря на то, что их свет мог привлечь внимание вражеских летчиков. Но другого выхода не было, она спасала человека. Позже сам президент наградил ее боевым орденом.
А сегодня иностранные гости придут в институт и начнется наконец работа. Ознакомление, первый обмен опытом, осмотр клиники.
В приемной Рубанчука Карнаухов застал Марьяну. Делала влажную уборку. Швабра так и летала у нее в руках.
– Пионерский салют, Марьяша! – крикнул ей еще с порога. – Ну, как она, жизнь молодая?
– Добрый день, Николай Гаврилович, – с легким вызовом ответила Марьяна.
– Иностранцев еще не было?
– Мне не докладывали.
– Жаль. А где шеф? Чего опаздывает?
– Я слышала, что директор и Мария Борисовна прямо с утра поехали в райздравотдел. А за иностранцами уже послали машину.
– Это другое дело! – Карнаухов доверительно положил ей руку на плечо. – Ты, Марьяна Ивановна, как центральное статистическое управление, все знаешь!
– Я знаю больше, чем управление, – девушка лукаво посмотрела на Карнаухова. – Во всяком случае, про вас, Николай Гаврилович.
Карнаухов обреченно покачал головой и сел на стул, застыл в позе роденовского «Мыслителя». Вот оно, тяжкое бремя славы!.. И почему это жизнь великих всегда на виду?
– Надеюсь, Марьяна Ивановна, у тебя позитивные сведения? – строго спросил он.
– Отвернитесь и узнаете, – ответила Марьяна.
Карнаухов отвернулся.
– Ну?
Марьяна открыла письменный стол и вынула оттуда завернутый в розовую бумагу и перевязанный шпагатом сверток. Видно, только что из магазина. С выражением священнодействия на лице Марьяна положила его на стол и стала разворачивать.
– Долго еще? – не выдержал Карнаухов.
– Уже, Николай Гаврилович, – торжественно провозгласила Марьяна. На вытянутых руках она держала новенькую сорочку. – Примите в день своего рождения от меня подарок.
– Как? Разве в календарь уже внесли эту дату? – удивленно поднял брови Карнаухов. Подарок его поразил. Взял сорочку, пощупал ее, прижал к щеке. Красивая, с двумя карманами по последней моде. Импортная. Раскошелилась Марьяна…
– Откуда ты узнала о моем рождении, говори! – строго спросил он.
– Вы сами говорили, что страна должна знать своих героев, – лукаво улыбнулась Марьяна.
Он приложил сорочку к груди, закрыл от удовольствия глаза.
– Спасибо тебе, детка. Большое спасибо от дедушки Коли. Не понимаю только, за что мне такой ценный подарок.
– Я вас очень уважаю, – искренно сказал Марьяна, и глаза ее стали глубокими и серьезными. – Вы такой умный, эрудированный.
– О да! Эрудиция – большое дело! Как говорит мой шеф, это пыль, сметенная с книжных полок в пустую голову.
– Вы все шутите! – вздохнула Марьяна. – А я серьезно.
– Нельзя быть чересчур серьезной, не то женихов всех отпугнешь.
– Я за женихами не гоняюсь, – смутилась Марьяна. – Когда я уезжала, мне мама сказала: не торопись, дочь, встречаться с парнями, присматривайся. В городе тоже бывают хорошие ребята.
– Твоя мама – сама мудрость, голос земли!
Но Марьяна продолжала так же серьезно.
– Не гонись, говорит, за зарплатой. Главное, чтобы душа у него была хорошая.
– Она имела в виду меня?
– А вы, Николай Гаврилович, действительно душевный человек. – Марьяна хитровато посмотрела на Карнаухова. – Хоть зарплата у вас наверняка большая.
– Тут вы, девушка, перешли экватор, – вздохнул Карнаухов. – Всего сто восемьдесят тугриков.
– Откуда же у вас машина? – с детской непосредственностью спросила Марьяна.
– Для того, чтобы иметь машину, совсем не обязательно получать большую зарплату, – засмеялся Карнаухов.
– Прямо загадка!
– Эту загадку не разгадает даже сам министр финансов. – Он посмотрел на часы. – Что-то гости и наша высокая власть задерживаются.
В дверь постучали. Вошла невысокая черноволосая девушка, смущенно остановилась у двери. Спросила, может ли поговорить с директором товарищем Рубанчуком?
– Его еще нет, – ответил Карнаухов. Поднапрягся и вспомнил, где видел эту симпатичную смуглянку. Ах да, недавно лекцию читал у них на заводе. Рассказывал о новейших открытиях в биологии. Шеф посылал укреплять связь с производством. Вот она тогда и приезжала за ним. Только как ее звать забыл. Он протянул руку.
– А меня вы уже забыли? Николай, – представился он.
– Тамара, – она неловко пожала его ладонь. – Я вас помню.
– Так что вас опять привело в этот храм науки, Томочка? – дружески спросил Карнаухов.
Она ответила, что хотела бы поговорить с врачом, который лечит Свету Зарембу. Из шестой палаты.
– Да, она в шестой, – Карнаухов был слегка удивлен. – А в чем дело? Девочка в тяжелом состоянии, и к ней никого не пускают, кроме матери.
– Мне к ней не нужно. Мне бы ее врача увидеть… Если можно, конечно.
– Он сейчас на обходе. Освободится не скоро. Если не секрет, в чем все-таки дело?
– Да нет. Я лучше потом…
Карнаухов бросил взгляд на Марьяну, которая, слушая разговор, механически водила тряпкой по пустой столешнице.
– Вот, Марьяша, и вся благодарность! Я им лекции, понимаешь, о здоровье и даже о любви, а они, извините, не доверяют.
– Вы не обижайтесь, Николай Гаврилович… – Тамара мялась в нерешительности. – Я только узнать хотела…
– Что именно?
– У нас в цеху говорили, что ей очень плохо. Я слышала разговор Максима Петровича Зарембы с вашим директором товарищем Рубанчуком… Так вот, может, я… могла бы ей чем-то помочь?
– Каким образом, Томочка? Объясните мне, темному и непросвещенному.
Тамара снова смутилась. Заговорила про кровь, про свою группу, про резус… Карнаухов слушал ее внимательно. Сейчас народ такой грамотный: читает журнал «Здоровье». Но все-таки зачем она действительно пришла?
– Вы хотите дать девочке свою кровь, я так вас понял?
– Может… – Тамара запнулась.
– Ну, смелее, смелее, – подбодрил Карнаухов. Он заметил любопытный пристальный взгляд Марьяны и нахмурил брови. Марьяна сразу заторопилась, быстро заработала тряпкой.
– У меня очень мало времени, Томочка. Я тороплюсь, поэтому давайте коротко.
– Может, Свете нужна будет моя почка, – выпалила одним духом Тамара и сразу побледнела, словно испугалась своих слов.
– Нет, ваша почка не нужна. Собственно, мы сумеем обойтись без такой жертвы.
Тамара быстро закивала:
– Вы извините… Я так… Не обижайтесь на меня…
– На такие вещи, милая моя, не обижаются, – сказал Карнаухов.
Тамара опустила голову, словно боялась расплакаться.
– Не говорите, пожалуйста, никому, ладно?
– Хорошо.
– Тогда я пойду…
– Спасибо за отзывчивость.
Двери за Тамарой бесшумно закрылись. Карнаухов вошел в пустой кабинет Рубанчука и вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха.
Огромный, чистый от бумаг письменный стол. Мягкая мебель. Но все это будто надвинулось на Николая, обступило со всех сторон, сделало его маленьким.
«Почему она все-таки пришла? – думал он. – Только ли потому, что она работает вместе с Зарембой и знает о горе его семьи?.. И почему именно она, а не кто-то другой? Никому ничего не сказала, скрыла от всех свой приход».
Он прошелся по кабинету, словно все еще ощущая на себе Тамарин взгляд.
Вот он вечно подшучивал над человеческими слабостями, подсмеивался, любил поддеть, поострить. Но как же много в людях хорошего, какие есть кристально чистые души, искренние натуры. И при встрече с ними все забывается, все улетучивается: и скепсис, и ирония.
В приемной послышались голоса. Марьяна открыла дверь, и в кабинет вошли гости. Впереди – фрау Валькирия в строгом белом полотняном костюме. За ней – оживленная Бетти в той же легкой шелковой блузе и вельветовых брючках. Замыкал шествие доктор Рейч в клетчатой рубашке-безрукавке, выпущенной поверх брюк.
– К сожалению, ваша машина опоздала ровно на двадцать минут, – слегка улыбнувшись, сказал после приветствия Рейч. – Мне бы не хотелось попусту тратить время на ожидание.
– Это время мы вам возместим, господин Рейч, – тут же пообещал Карнаухов.
– Каким образом?
– Завтра машина прибудет за вами на двадцать минут раньше.
Рейч усмехнулся. Он ценил юмор. И вообще, этот Карнаухов – симпатичный парень…
– Вы веселый человек, господин Карнаухов, – сказал он. – Но вы еще слишком молоды, чтобы по-настоящему ценить время.
– Да, господин доктор, – охотно согласился Карнаухов. – Этой тяжелой болезнью я еще болею. Только, уверяю вас, ее не нужно лечить. Она сама быстро проходит.
Гости посмеялись, перебросились парой шуток, поинтересовались, где Рубанчук. Узнав, что он срочно вызван в райздравотдел, Рейч слегка помрачнел. Он вообще сегодня выглядел как-то не совсем хорошо. Показался Карнаухову уставшим, будто не провел приятные вечер и ночь на чудесном воздухе около озера.
Пока мадам Валькирия, вынув из сумочки зеркальце, припудривалась, Рейч подошел к Карнаухову и негромко спросил:
– А доктора Богуша тоже нет?
– Он на обходе, – так же тихо ответил Карнаухов. – Он вами интересовался.
– Передайте ему, пожалуйста, мои искренние сожаления по поводу того, что мы вчера не встретились. Так получилось…
– Еще успеете, господин Рейч, – успокоил его Карнаухов.
Зазвонил один из телефонов, стоящих на приставном столике. Заглянула Марьяна и попросила Карнаухова снять трубку.
– Да, уже здесь, – ответил в трубку Николай, взглянув на гостей. – Понял, шеф. Все скажу, – и положил трубку. – Извините, господа. Это звонил директор. Он просил прощения у вас за свое опоздание. Ровно через час он будет здесь и готов начать работу. Если желаете, я могу пока ознакомить вас с нашей научной библиотекой, показать лабораторию… Или вы будете ждать Андрея Павловича?
Рейч ответил, что, если сюда принесут минеральной воды, он готов подождать.
Бетти, напротив, сказала, что с удовольствием покопается в книгах. Тем более, что Николай вчера говорил о редких немецких изданиях, имеющихся в их библиотеке.
Карнаухов выглянул в приемную и попросил Марьяну открыть пару «минералок»… И когда она внесла на подносе две запотевшие бутылки и сияющие фужеры, картинно предложил Бетти свой локоть и сказал, что он только отведет гостью в библиотеку и тут же вернется.
Рейч и Валькирия остались одни. Рейч хмурился. Нет, не напрасно он упрекнул господина Карнаухова за опоздание машины, видно, здесь опоздания вообще считаются нормой. Но, в конце концов, они – гости, и дело хозяев заботиться о них. Беспокоило другое – мысль о Богуше. Если бы не Валькирия, пошел бы сейчас же его разыскивать. Извинился бы, что так получилось. Вчера жена буквально заставила пойти в театр. Говорила, что нельзя ломать программу, что она едва ли не с рождения мечтала увидеть Киевский театр, словом, настояла на своем. Он не смог отказать ей. Да и не хотелось затевать ссоры. Хотя понял сразу: все было ею задумано именно так. И она своего добилась.
Валькирия тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Сидя в кресле, нервно листала журналы.
– Эти люди живут слишком неторопливо, – нарушила она затянувшееся молчание. Закурила, стряхнула в пепельницу пепел. Глаза ее сузились, она выжидательно посмотрела на Рейча. – Воистину славянский характер.
– Ты преувеличиваешь, – буркнул Рейч. – Мне нравится их спокойствие. В нем есть что-то деловое, определенное, вера в свои силы.
– Не разделяю твоих слишком горячих симпатий, Герберт, – бросила раздраженно Валькирия. – Неужели ты не замечаешь, что они просто игнорируют нас? Это ожидание, это оскорбительное поведение доктора Рубанчука…
– Мы тоже не святые.
– Ты гость, Герберт! – воскликнула жена.
– Вальки, давай оставим этот тон, – досадливо поморщился Рейч. – У них свои планы, своя работа…
В кабинет вошла женщина. В ее темных глазах дрожала настороженность. Скромно поздоровалась, извинилась за вторжение, просто в приемной никого не оказалось, а она услышала голоса и решила, что Андрей Павлович уже здесь.
– Мы тоже его ожидаем, – ответила Валькирия.
Женщина села около двери с намерением во что бы то ни стало дождаться Рубанчука. Рейч внимательно и с интересом разглядывал ее, и вдруг лицо его подобрело в широкой улыбке:
– Извините, мадам, вы случайно не актриса?
Женщина вздрогнула, посмотрела на Рейча, перевела взгляд на Валькирию и неохотно ответила, что она действительно работает в драмтеатре. Зовут ее Валентина Порфирьевна Заремба.
Рейч привстал, поклонился, назвал себя, представил свою жену.
– Герберт, – вдруг оживилась Валькирия, окинув заинтересованным взглядом Валентину, – да это же главная героиня вчерашнего спектакля! – Она одарила актрису благожелательной улыбкой. – Я вас сразу узнала.
– Вы прекрасно играли! – с легкой патетикой произнес доктор Рейч. – Мы с женой в восторге!
– Спасибо, – скромно ответила Валентина. Ей уже давно было не привыкать к восторженным отзывам зрителей.
Рейч не лукавил. Ему и в самом деле понравилась игра фрау Валентины. Он любил искусство, и в театре становился чувствительным человеком. И вот такая счастливая встреча. Вчера на сцене он увидел отличную актрису, а сейчас мог поговорить с ней, ощутить, так сказать, ее сущность, поинтересоваться настроением, ее вкусами, привычками, рассказать и про свой театр в Ульме. Вот недавно там давали «Разбойников» Шиллера. О, Моор, Моор!.. На Рейча словно повеяло ароматом дорогих духов, специфическим запахом обивки кресел, холодком оркестровой ямы. Они сидели с Валькирией в ложе… Рядом герр Шнабель, статс-советник министерства юстиции. По его старческим щекам катились слезы восторга. Да, искусство могучая сила, оно заставляет забыть обо всем и в то же время бередит старые раны в душе. Если бы можно было только восхищаться тем, что происходит на сцене и не страдать собственной болью…
Рейчу стало немного грустно.
Молчала и Валентина. Словно оцепенев, она смотрела в окно, не слыша похвал в свой адрес. Рейч понял, что ей сейчас не до разговоров о театре.
– У вас что-нибудь случилось? – осторожно спросил он.
– В клинике лежит моя дочь, – повернулась к Рейчу Валентина. В глазах ее было столько боли, что ему стало не по себе.
– Что-нибудь серьезное? – он сочувственно покачал головой.
– Серьезное… Почки…
– Бедная девочка.
– Воспаление перешло на вторую почку, – Валентина прижала руки к груди. – Не знаю, просто не знаю, что будет. – Внимательно посмотрела на Рейча. – Я вижу, вы врач?
– Да. И моя супруга – тоже.
Валентине от этого известия словно полегчало, она теперь могла говорить откровеннее, могла задать самый тяжелый вопрос: почему Рубанчук не хочет взять ее почку для дочери? Так делают все матери, она читала об этом в журналах, есть сотни случаев.
– Сейчас от такой практики отказываются: слишком рискованно для донора, – вмешалась Валькирия. – Но вы, конечно, можете требовать.
– Мне сказали, что нельзя из-за моей желтухи…
– Желтуха? – поднял брови Рейч. – А-а, болезнь Боткина! – вспомнил он и отрицательно закачал головой. – Нет, тогда, к сожалению, ее почка полностью исключается. Есть строгое правило: жалость к больному не должна преобладать над здравым смыслом. Право на жизнь принадлежит всем. Вот, например, я когда-то, еще в годы войны, отказался от переливания крови одного мальчика раненому офицеру. Кровь была абсолютно пригодна по группе, по резусу, других запасов не было, а операция продолжалась больше четырех часов. Но у этого ребенка, из местных… – Рейч виновато кашлянул, – уже почти ничего не осталось в организме, упал пульс, и я взял на себя смелость отказаться от дальнейшей трансфузии… То есть, извините, переливания. Кровь дал один из санитаров, огромный баварский детина, который мог быть донором для десяти умирающих. Но ребенка я спас. И за это на меня написали донос в гестапо. Только вмешательство высокопоставленного родственника отвело от меня большие неприятности.
– Вы переливали своим офицерам кровь детей? – вскинула голову Валентина и с ужасом посмотрела на Рейча. Она вдруг представила свою Светочку…
– Я выполнял приказ, мадам, – совсем растерялся Рейч, поняв, что рассказал не то. – Но где только можно, я смягчал ситуацию…
– А что говорит господин Рубанчук? – поспешила замять неловкость от неуместного откровения мужа Валькирия. – Насколько я понимаю, именно с ней, с вашей дочерью, он собирается произвести эксперимент с применением новой сыворотки?
Слово «эксперимент», так спокойно и равнодушно произнесенное женой Рейча, ножом резануло Валентину. Значит, ее Светочка действительно превратилась в жертву честолюбия Рубанчука?..
– Не волнуйтесь, мадам, – заметив реакцию Валентины, сказал Рейч. – Я уверен, что доктор Рубанчук сделает все возможное для спасения вашей дочери.
Рейч понимал, что разговор неожиданно перешел в другую плоскость. Вместо того чтобы утешить страдающую мать, они невольно внесли в ее душу сомнение. Рейч был излишне чувствителен, знал этот свой недостаток и всю сознательную жизнь стремился преодолеть в себе «интеллигентскую слабость», из-за которой еще со времен войны имел немало неприятностей от коллег-медиков.
Зато этой слабости не было у его жены. Ей уже порядком надоел разговор Рейча с актрисой, и она решила положить ему конец. Сказала безапелляционным тоном:
– Я так понимаю, что вы отказываетесь от трупной почки. Но вам предлагают все же рискнуть… Ну, что же, мадам… – Валькирия развела руками. – Я не столь оптимистично, как мой муж, смотрю на эксперименты господина Рубанчука. – Она сделала риторическую паузу. – Но как врач, полагаю, что в этом институте несколько торопятся. – Валентина встала, прижала к груди сумочку и, через силу кивнув Рейчу, медленно, будто вслепую, вышла из кабинета. У Рейча посерело лицо.
– Вальки, что ты натворила? – гневным шепотом сказал он. – Она же мать!..
– Оттого, что она будет на что-то надеяться, ее положение не изменится, – холодно парировала Валькирия. – И чуда не произойдет.
– Но ты же видишь, как она переживает… Это же бесчеловечно!
– Меня удивляют твои слишком горячие симпатии к этим «товарищам», – с нервным смехом заметила Валькирия.
– У меня всегда была к ним симпатия. Всегда. Даже в годы войны.
– О! Теперь модно вспоминать о своих антинацистских настроениях, – сузила глаза мадам Валькирия.
– Я живу не по моде! – отрезал Рейч и встал.
– Мы все у нее в плену. Весь мир – сплошная мода: на деньги, на машины, на президентов, на новые виды оружия. Ты скажешь, что я цинична? Что я не хочу жить идеалами Шиллера и Монтескье? Да, не хочу. Они меня не интересуют. Разве что идеалы одного милого и симпатичного немца – господина Ницше. Тебя это шокирует, я знаю. Но жизнь научила меня, что все в мире утверждается по его законам. Мы, немцы, проиграли войну. Сталин давил нас танками! Англосаксы разрушили Рур и Баварию. Мы помним об этом, мы ничего не забыли…
Рейч испуганно оглянулся.
– Перестань, Вальки! Твои слова возвращают меня в самые худшие времена нашей истории.
– О нет, дорогой Герберт. В мире идей можно употреблять любые слова. Я рада, что мой Вальтер…
– Молчи о Вальтере!
– Не буду молчать! – Она как бы свысока посмотрела на Рейча. – Да, он под следствием, ему угрожает судебный процесс! И все-таки я счастлива, что у меня такой сын. – Она прошептала со злорадством: – Я счастлива, что правильно его воспитала.
Рейч побледнел. Дальше слушать он уже не мог.
– Я иду в библиотеку, – сказал он сквозь зубы. У двери резко обернулся: – Запомни: если это повторится, я отправлю тебя назад, в Ульм.
Валькирия насмешливо скривила губы.
– Мне кажется, Герберт, что не только я, но мы все скоро возвратимся в Ульм.
– Ну, это буду решать я, а не ты! – он решительно хлопнул дверью.
Валькирия со злостью посмотрела ему вслед. Она едва сдержала себя от более грубых слов. Вышла замуж за старого тюфяка, другой бы радовался, что у него такая жена. Оберст Брунвизер каждый день звонит ей по телефону в клинику. И генерал Дитрих не забывает. И советник Либ… Да разве всех перечислишь? После возвращения в Ульм, когда уладится дело Вальтера, она отвезет подробный отчет об их поездке фон Дитриху и, возможно, генерал поможет им. Ведь он всемогущ, ему ничего не стоит упрочить финансовое положение их семьи.
В последнее время фрау Валькирия развернула бурную деятельность. Она была членом трех патриотических клубов, председательствовала в совете по опеке над ветеранами эсэсовской дивизии «Викинг», ее приглашали на все официальные приемы и торжества по случаю знаменательных дат в жизни бессмертного рейха. Господи! Если бы ее муж, эта размазня с мировым именем, этот альтруист с глазами теленка, послушал ее, все было бы превосходно. Она заставит его подчиниться… Ради сына Вальтера, ради семьи, ради будущего Великой Германии.
Воспоминания о Вальтере превращались в сплошной кошмар. Вот и сегодня ночью она словно заново пережила последнее событие накануне отъезда сюда.
Ее с мужем вызвали повесткой в городскую прокуратуру, это случилось вскоре после исчезновения Вальтера.
Всю ночь они звонили в полицию, пытаясь выяснить, что стряслось с сыном, не угодил ли он в какую-нибудь нелепую уличную историю. Кругом слухи о молодежных бандах: там совершено нападение на квартиру, в другом месте подложена бомба или похищен ребенок с требованием выкупа, найден труп молодого человека и при нем письмо, объясняющее, что убийство совершено из мести за предательство… Неужели и с Вальтером могло приключиться нечто подобное? Он не способен на предательство, он не грабитель, он просто смелый, отчаянный парень… Трое суток его нет дома. Полиция молчит, морг не дает никаких сведений, в клиниках тоже ничего конкретного сказать не могут.
И вот – повестка в прокуратуру. По какому делу?..
Устоявшийся запах канцелярских помещений, высокие двери, приглушенные голоса, полицейские в серых мундирах. Валькирия жалась к мужу, у которого на лице тоже застыло выражение страдальческого ожидания. Он надел светло-серый костюм, яркий галстук. Умышленно явился сюда при полном параде, как являются не в прокуратуру, а на прием к мэру города. Никто не заставит доктора Рейча, фотографии которого печатают на первых страницах мировых изданий, почувствовать себя виноватым. И его супруге тоже следует держаться свободнее, совершенно ни к чему эти пугливые взгляды по сторонам и темное, почти траурное платье. Держись, Вальки. Очевидно, с повесткой получилось какое-то недоразумение. Главное – выяснить у господина Клинке, что могло случиться с Вальтером…
– Господин Рейч? – вежливо обратился к нему служащий в форменной фуражке и приложил к козырьку кончики пальцев.
– Слушаю, – невольно вздрогнул Рейч.
– Господин советник Клинке ждет. В той комнате, – он показал в серую глубину коридора.
Клинке сидел за маленьким столиком и сам маленький, до удивительности высушенный человечек со значком партии ХДС на лацкане пиджака. Следовательно, это – личность строгих, весьма консервативных правил, сторонник твердого курса, которым уверенно следует его партия христианских демократов.
При появлении доктора Рейча с супругой советник Клинке приветливо, даже несколько виновато улыбнулся, вышел из-за стола и показал на два стула.
– Мадам, – он склонил голову перед Валькирией, – я хотел бы поговорить только с вашим мужем… Дело весьма деликатное. Но если вы настаиваете… – Он развел руками. – Что ж, прошу, мадам.
– Да, да, господин советник, – несколько чопорно произнес Рейч, – если вы разрешите моей супруге присутствовать, мы будем вам весьма признательны.
– Да говорите же, наконец, что случилось? – вырвалось у Валькирии. – Наш сын Вальтер уже три дня не появляется дома. Мы в ужасе!
Клинке сел на свое место и начал нервно перебирать бумаги на столе. Этот Клинке, сущая мокрица, который почитал бы за великую честь быть приглашенным в дом доктора Рейча, сейчас словно набычивается, принимает важный вид, так ему, видно, приятно ощущать свою власть, выказывать сочувствие великому ученому.
– Мадам, – с подчеркнутой мягкостью обратился он к Валькирии и отвел свой взгляд в сторону, в угол строгого, пустого кабинета. – Я разделяю вашу тревогу. Тем более, что мы с вами всегда придерживались одних политических взглядов. Не так ли?
– Всегда, господин Клинке, – покорно согласилась Валькирия.
– Помните, я был когда-то у вас дома? По делу ограбления ресторана на вашей улице. Ваш сын Вальтер был тогда еще мальчишкой, этаким увальнем, румяным, толстеньким. Он, помнится, поразил меня своей непосредственностью… Как сейчас вижу, вбегает в кабинет господина Рейча с миниатюрной такой винтовочкой…
– Кажется, у него был автомат, – перебила Валькирия.
– Да, да, автомат. Старый шмайссер времен войны. – Советник Клинке получал истинное наслаждение, затягивая разговор, он видел, как терзаются его посетители, и поэтому каждую минуту своей безобидной болтовни впитывал в себя, как ароматный эликсир. – Подбегает ко мне этакий добродушный бутуз, направляет на меня оружие. Я в ужасе замираю в кресле. А он кричит, требует, чтобы я поднял руки. Мне даже не по себе стало. Я вдруг подумал: «А что если там настоящая пуля?»
Рейч заерзал на стуле, лицо его искривила гримаса недовольства. И, не сдержавшись, он бросил довольно резко, что такие игры ему не по душе. Любая игра в убийство, в войну несет в себе нездоровое начало…
– Да, да, вы, конечно, правы, господин доктор. Дети, как взрослые. Играют с оружием, пока в один прекрасный день не начинают стрелять настоящими патронами. Собственно, так воспитывается желание убивать.
Сказано было слишком смело, в духе едва ли не красной прессы, по крайней мере, так любили ораторствовать представители соци, то есть социал-демократической фракции в бундестаге. У Валькирии брезгливо дернулись губы:
– Вы хотите сказать, что мы… то есть родители… с детства приучали нашего Вальтера к насилию, к убийству?
