Текст книги "Год спокойного солнца"

Автор книги: Юрий Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

В этих его словах, в том, как сказал он, было столько ребячьей наивности и непосредственности, что жена невольно улыбнулась, но смолчала. В комнату возвращалась матушка Биби с чистеньким краснощеким Вовкой.

– Ну вот, теперь на человека похож, – весело сказал отец.

Но тут он увидел лицо матери и понял, что она все слышала.

У нее хватило сил довести внука до стола и усадить его. А потом в изнеможении опустилась на диван, не спуская с сына уже заблестевших глаз.

– Я тебя хлебом заклинаю, не делай этого, Ата! – вырвалась у нее иступленная мольба. – Якуб столько для нас сделал, разве мы имеем право забыть. Как же мы людям в глаза смотреть будем?!

– Ты успокойся, мама, – взволнованно сказал Ата. – Я же ничего плохого не хочу сделать. Все это по работе, в этом нет…

– Я тебя хлебом заклинаю! – повторила она; лицо ее содрогнулось от внутреннего, не прорвавшегося наружу рыдания. – Во имя Вовчика нашего не делай этого!

– Но ты же знаешь, мама… – начал он как можно мягче.

– Не знаю, – словно эхо, повторила она, уже не видя его, слезы застилали глаза. – Я ничего не знаю. Я знаю только одно: Якубовы помогли нам в самое трудное время, и мы не смеем даже тень наложить на их семью.

Больше сил у нее не было сдерживаться, и она разрыдалась.

Мая побежала за валерьянкой. Ата подсел к матери, обнял, стал успокаивать. А ей все хуже становилось.

– Мама, мама, не надо… Я ничего не сделаю, мама, никогда ничего не сделаю такого, что может запятнать их семью, клянусь тебе, – быстро заговорил он, со страхом наблюдая, как бледнеет мать, как синеют ее дрожащие губы.

Она за сердце, схватилась, и сквозь слезы в глазах ее проглянула смятенная тревога – словно бы защиты искала.

Мая поднесла ей стакан, губы матери застучали по стеклу, жидкость пролилась на подбородок, на грудь…

– Ничего, ничего, вы успокойтесь, прилягте, мама, – настоятельно проговорила Мая, подсовывая подушку ей под голову и почти силой заставляя лечь. – Сейчас вам легче будет. Только полежать надо. – И мужу шепотом: – Валидолу быстро.

Он кинулся к аптечке, вытащил неподдающуюся пробку и высыпал на ладонь крупные белые таблетки.

– Мама, вы таблетку под язык положите, под язык, слышите?

Матушка Биби покорно открыла рот.

Ее накрыли пледом, и она затихла, словно уснула.

Испуганно смотрел на все происходящее Вовка. Только теперь Мая заметила его и приказала звенящим шепотом:

– А ну-ка шагай в свою комнату. Бабушка заболела, ей покой нужен.

Услышав это, матушка Биби сделала протестующий жест и головой закачала: мол, никто ей не мешает, но Ата уже уводил сына.

– Может, все-таки скорую вызвать? – у самого уха жены спросил он.

И опять мать услышала и попросила тихо:

– Не надо, мне уже лучше… Вы простите меня.

– Ну что вы, мама, – снова подсела к ней Мая. – Это вы на нас не обижайтесь. Иногда мы огорчаем вас, не желая того… – И сделала мужу знак: да иди, иди.

Ата осторожно прикрыл за собой дверь.

– А бабушку в больницу увезут? – обеспокоенно спросил сын.

– Нет. Бабушка полежит немного, и ей станет лучше. Она ведь старенькая… ей волноваться совсем нельзя.

– А зачем ты волнуешь ее? – Вовка смотрел на отца очень серьезно, даже строго. – Ты же не нарочно, правда?

– Конечно, не нарочно, – чувствуя, что краснеет, ответил Ата. – Ты порисуй тут.

– Я не хочу рисовать, – почему-то обидчиво надулся Вовка. – Я лучше книжки посмотрю.

– Ну посмотри книжки, – согласился отец и потрепал его по голове, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью.

7

За завтраком Сева поставил на кухонный стол транзисторный приемник, слушал «Голос Америки».

– Что там враги передают? – входя, спросил отец.

– «Опять в газетах пишут о войне, опять ругают русских и Россию», – продекламировал Сева, продолжая жевать, и вилкой продирижировал себе, отбивая в воздухе ритм.

– Сам сочинил?

– Нет, у Симонова позаимствовал.

Сева сказал это так, что можно было и за иронию принять. Но Кириллу Артемовичу недосуг было разбираться в тонкостях, время подгоняло, на субботник опаздывал. Наталья Сергеевна уже ушла, ей до клиники на двух автобусах добираться надо, и мужчинам самим пришлось ухаживать за собой.

– Масло подвинь.

Намазывая ломтик хлеба, Кирилл Артемович прислушался к голосу диктора, который то внятно, то пропадая почти, вещал о каком-то бывшем советском музыканте, оставшемся во время заграничных гастролей в Америке, – как он будто бы счастливо живет.

– Не жалеют они на это денег, – с полным ртом сказал отец. – Мощность какая – с другой стороны планеты, а слышно-то…

– Ну! – ответил Сева, словно и так все ясно.

На кухню заглянул Борис.

– Опять эту чепуху слушаешь, – поморщился он. – И не тошнит?

По армейской привычке он встал раньше всех, сделал зарядку, побрился, умылся, помог матери приготовить завтрак и поел вместе с ней. Что-то происходило с матерью, он это чувствовал и беспокоился, не умея понять, но она не раскрывалась, только улыбалась виновато, встречая его встревоженный взгляд. «Не больна ли? – думал он. – Она же врач, знает и скрывает от нас, не хочет беспокоить до времени. Есть такие болезни, тот же рак…» Боязнь за мать не оставляла его, и он был постоянно напряжен. Отец ни о чем не догадывается, а о Севке и говорить нечего…

– Невоспитанный ты человек, – вяло сказал Сева, вытирая бумажной салфеткой губы. – Разве такие слова во время еды говорят! А потом почему, извиняюсь, должно тошнить? Они же правду говорят.

– Какую правду! – возмутился Борис. – Обрабатывают тебя, а ты и уши развесил.

– Да, воспитаньице, – посмеиваясь, покачал головой Сева и пошел к двери; странная улыбка блуждала на его лице. – Пропусти, невежа.

Брат неохотно посторонился, пропуская его, и полуобернулся, чтобы видеть Севу в прихожей.

– Встречал я одного такого, – проговорил он с упрямством в голосе. – Во Владивостоке, в порту. Мы отправки ждали к себе на север, а тут теплоход подошел. Из этой самой Америки. Пассажиры как пассажиры, а один по трапу сбежал и – на колени, землю целовать. А у самого слезы по лицу, и бормочет что-то…

Проявив интерес к рассказу, Сева даже туфли зашнуровывать перестал, голову поднял.

– Кто ж такой?

– Нам потом рассказали. Рвался за границу. Родственников каких-то там липовых отыскал, заявления строчил: воссоединение, мол, семьи. А помыкался на чужбине – обратно запросился.

– Дурак, значит, – веско сказал Сева и снова нагнулся, завязывая шнурки. – Такие везде плачут, слабаки.

– Культуризмом не занимаются, поэтому? – усмехнулся Борис.

– И это тоже… и вообще… – Распрямившись, Сева снял с вешалки джинсовую куртку, стал надевать.

– Там и безработный живет как бог. Телек посмотри – какие они в очередях на бирже стоят. Все одеты по последней моде. Чего хмыкаешь? «Немецкая волна» передавала, что первый год безработный получает шестьдесят восемь процентов своей последней зарплаты. Зарабатывал он, положим, полторы тысячи марок. Подсчитай, сколько по безработице получается. Умеешь проценты выводить?

– Ишь ты, – покачал головой Борис. – Нашпиговали тебя эти «волны». Но я ведь тоже газеты читаю и радио слушаю, только наши. В ФРГ за квартиру приходится платить по четыреста марок в месяц. Ты это учел? А остальные цены? Они же как грибы растут. Почитай-ка газеты.

– Читаю, когда время есть, – небрежно бросил Сева. – В газетах пишут, что в Америке неграм житья нет. А я с одним негром из Штатов беседовал. Между прочим, писатель, не хвост собачий. Был у нас в клубе. Как, спрашиваю, вы там живете? А он мне: у нас свободная страна, и каждый может достигнуть самого большого. Вот тебе и негр. Путешествует с женой по разным странам и пишет все, что считает нужным.

– Это не Пэттисон случайно? – громко спросил из кухни отец.

– Случайно мистер Фрэнк Пэттисон. – От удивления у Севы замерла над головой рука, которой он волосы приглаживал перед зеркалом. – А ты его откуда знаешь?

– Да уж знаю… Встречались. Интервью у меня брал, – со смешком начав, неожиданно мрачно закончил Сомов. – Не в одном вашем клубе, наверное, бывал.

– Не тот ли иностранец, с которым вы оскандалились? – заинтересовался Борис и повернулся к отцу.

– Оскандалились, оскандалились, – сердито загремев посудой, отодвигая от себя тарелки, отозвался Кирилл Артемович. – Кто оскандалился-то? Казаков твой. Народ против его механических колодцев, вот в чем дело. Учитель там прямо при иностранцах в лицо Казакову сказал: не оскверняйте пустыню своими машинами.

– Гореть ему синим пламенем, этому Казакову, – засмеялся Сева, заговорщицки подмигнув отцу. – Я пошел. – И ткнул игриво пальцем в живот брата: – Чао, бамбино!

– Я тоже пойду, – сказал Борис.

– Так давай вместе, – предложил Кирилл Артемович. – Сейчас машина подойдет, подброшу.

– Нет, я на троллейбусе, – качнул головой Борис, – как все.

– Ну смотри, тебе видней, – огорчился отец. – Да, кстати. Я договорился, чтобы тебя ко мне на время направили, а то понимаешь, запарка у нас…

– Неудобно мне у родного отца, – сказал Борис. – Как ни старайся, а все найдутся – скажут: сыну поблажки, самую выгодную работу дают…

– Я же сказал – на время.

– Лучше бы кого другого… – Уже в дверях Борис, помедлив, спросил: – Ты в маме никаких перемен не замечал?

– Причем здесь мама? – удивился Кирилл Артемович. – Какие у нее могут быть перемены… Не замечал… Да это ты после двухлетней разлуки перемены видишь, за два года человек не может не измениться. А мы каждый день на глазах друг у друга.

– Это так, – словно бы согласился сын. – А меня ты все-таки зря к себе взял…

8

У Севы было превосходное настроение. Когда проснулся, мутило его после вчерашнего, но в буфете нашелся коньяк, две стопочки привели его в душевное равновесие, и уже за завтраком все пело в нем. А выпили вчера по вполне приятному поводу. Встретился знакомый газетчик, сказал, что статья Севы одобрена в секретариате редакции. Зашли в закусочную, присоединились к ним два художника, Сева сходил в ближайший магазин, купил бутылку водки. В облюбованном закутке, на заднем дворике, возле пивной бочки, они вчетвером выпили и закусили. Пошел у них задушевный разговор, вполне интеллигентный. Сева новые стихи читал, художники похваливали и предлагали еще выпить. Сева снова смотался в магазин, а там пошло… Но разошлись по-хорошему, домой он в памяти вернулся.

Сейчас он спешил к газетному киоску. Чем черт не шутит, могли и в номер дать. Но развернув свежий номер газеты, статьи своей не нашел. Это немного огорчило его, но ненадолго. Дадут, никуда не денутся. Такую статью обязательно заметят, будут говорить. А там и стихи его пойдут…

Ах, как хотелось ему признания! Чтобы говорили о нем, на улицах узнавали, оглядывались, шептали завороженно: «Сомов идет». – «Где?» – «Да вон, вон же…» – «Какой молодой. А я его представляла уже в летах…» – «А кто с ним?» – «Да это же Мазуренко, говорят, способная ученая. Они дружат». – «Какая красивая…»

Сердце замирало от предвкушения близкой славы, и легко было, радостно, и голова немного кружилась. Впрочем, голова кружилась от другого, надо бы достать денег и еще подлечиться…

– Сева!

Он оглянулся, недовольно скривившись, – еще не хватало, чтобы мальчишки окликали его на людях как равного. Один из «подвальной студии» (Сева даже имени его не помнил) смущенно мялся, не решаясь подойти.

– Ну, чего тебе?

– Петьку отец побил…

– Ну и что? Значит, заслужил. – Сева уже пошел было мимо, но вид у мальчишки был такой испуганный, что он, томимый дурным предчувствием, снова остановился, спросил встревоженно: – Сильно побил? За что? Да ты ближе подойди, не орать же на всю улицу.

Мальчишка подошел, остановился понуро, как напроказивший ученик перед учителем, хотя Сева никогда их не ругал.

– Сильно, – бубнил он насупленно, монотонно, не поднимая глаз. – Петька у него деньги украл… хотел взять, а он поймал. Петька думал, что пьяный, а он проснулся уже. С похмелья он еще лютей.

Предчувствия не обманули. Сева уже понимал, чем все пахнет и куда дело клонится, но еще не хотелось сознаться себе в этом и оттягивал время, ерепенясь, нагнетая в душе осуждения всех и вся, этим только и умея пока защититься.

– Поделом, значит, – не воруй. Ему отец и так всегда давал, так чего же он полез? Ну ребятня пошла! Это же надо – к отцу родному в карман! Урок ему, урок. А ты мне-то зачем говоришь? Ты что думал, я его защищать буду? Да его мало побить – его в детскую колонию надо. Там быстро дурь вышибут, там умеют таких перевоспитывать. – Он остановиться не мог, все говорил, все выплескивал свою тревогу, боясь еще что-нибудь услышать – себя касаемое. Но бесконечно продолжаться это не могло, надо было все-таки спросить, с чего же мальчишка его остановил и новость такую выложил… – В милицию надо обращаться, а не ко мне. Я преподаватель физвоспитания, а тут самая примитивная уголовщина. Ну, чего молчишь? Чего воды в рот набрал?

– Я не набрал, – буркнул мальчишка.

– Мне-то зачем сказал? Ну?

– Ни за чем… Просто… Петька, когда отец его бил, сознался, для чего ему деньги нужны.

– Это для чего же? – уже все поняв, спросил Сева и сам услышал, как сорвался голос.

– За студию платить. – Мальчишка шмыгнул носом и быстро отступил, готовый дать стрекоча. – А отец его потом на весь двор кричал, что ноги повырывает и спички вставит тому, кто ребят обирает.

У него вдруг озорно блеснули глаза, – видно, весело было вспоминать, как бушевал водопроводчик, собираясь спички вместо ног вставлять такому атлету, супермену. Но Сева совсем иначе расценивал его веселость.

– А ты и обрадовался, – сказал он раздраженно. – Да пошли вы все. Мне, что ли, тренировки нужны? Ради вас, дураков, стараюсь, а вы… Но теперь конец. Так и передай всем: занятий больше не будет. Растите хилыми. Зато сэкономите, – совсем уже зло добавил он и отвернулся.

– Сева! – жалобно, с обидой позвал мальчик.

Но тренер уже уходил прочь, удалялась его статная фигура и длинные волосы колыхались в такт пружинистому легкому шагу.

Мальчишка еще сильнее надул губы и смотрел в его широкую спину, нахохлившись, исподлобья. Он уже жалел, что дернуло его за язык… Взрослые сами бы разобрались. А вот как теперь без тренера? Сева говорил, что бодибилдинг – штука серьезная, строгая система нужна. Он потрогал свои бицепсы – они еще только наливались силой, не закаменели – и вздохнул.

Сева же, едва отошел от мальчишки, понял, что так радостно начавшийся день испорчен начисто. Пьяный водопроводчик не выходил из головы. Хорошо, если только пошумит, – а ну как вздумает жаловаться… Скандалу не оберешься. До спорткомитета дойдет, того и гляди персональное дело раздуют. А круиз? Боже мой, все же сорваться может!.. Сердце зашлось от этой мысли. Эх, надо было послать пацана поразведать, что там и как.

Он быстро пошел назад, но мальчишки и след простыл. Томись теперь от неизвестности.

Сева и предположить не мог, на что решится Петькин отец.

9

Слесарь Воробьев заявился вечером пьяный и Петьку с собой привел. У сына лицо было зареванное, припухло, синяк темнел под глазом, он голову не поднимал, угрюмо смотрел в пол и наверное дал бы деру, не держи его отец крепко за руку.

– Это который тут Сева? – спросил Воробьев решительно и угрожающе, когда Кирилл Артемович открыл дверь.

– А что вам собственно надо? – в свою очередь поинтересовался хозяин, но отступил перед напором непрошенного гостя, шагнувшего в квартиру и сына втащившего за собой. – Сева! – крикнул он, оглянувшись растерянно. – Тебя!

Сева вышел в переднюю и все понял.

– Вы чего? – сразу перешел он в атаку. – Вам что здесь надо? Сына избили, теперь по чужим квартирам шляетесь в пьяном виде…

– Ты погоди, – вдруг совсем миролюбиво произнес слесарь и крупной своей ладонью потряс, – кричать не будем. Ты, значит, и есть Сева. Хор-рошо.

В дверях появилась встревоженная Наталья Сергеевна, за ней Борис выглядывал, и все выжидательно смотрели на пьяного Воробьева и на понурого Петьку, стараясь понять, что происходит. Один только Сева ясности не жаждал и стремился подавить агрессивные намерения водопроводчика, осмеять и выдворить из квартиры.

– Мы слушать вас не хотим! – все повышал он голос, заслоняя Воробьевых от домочадцев. – А тебе, Петя, стыдно должно быть. Мне все рассказали, все! Я никогда больше с такими людьми никаких дел иметь не буду. Вам силы, время отдаешь, а вместо благодарности одни только неприятности. Так что давайте отсюда! Давайте, давайте!

Он грудью пошел на них, но Воробьев кряжист был, могуч, на ногах стоял крепко, хоть и пьяный, и от своего отступать не собирался, не для того шел.

– Нет, ты только посмотри! – обращаясь ко всем, в свидетели их призывая, произнес он уже не так мирно, с визгливой пьяной ноткой. – Нет, ты посмотри, как поворачивает! Выходит, мы с сыном такие-рассякие, а он один хороший! Он с нами дела иметь не хочет! А это ты видал? – Воробьев резко, так что тот отпрянул от неожиданности, выкинул к лицу Севы свою гигантскую ручищу и кукиш показал из корявых мозолистых пальцев. – Ты кого с дерьмом смешать хочешь? Рабочего человека, да? Да тебе за это, знаешь, что?..

– Я прошу не выражаться в моей квартире, – не очень уверенно, с оглядкой, возмутился Кирилл Артемович. – И вообще…

Сева, почувствовав поддержку, решительно обошел гостей, распахнул дверь и крикнул с угрозой:

– А ну выметайтесь по-хорошему, пока милицию не вызвали!

И тут произошло совсем уж неожиданное: Петька заревел от обиды и боли в руке, сдавленной отцовской клешней, а вслед за ним заплакал и пьяный Воробьев. По его грубому, небритому, распухшему от лютого запоя лицу текли слезы, он вытирал их свободной рукой и, всхлипывая, говорил:

– Конечно, мы люди маленькие, нас любой обидеть может… А ты, Петька, не плачь, мы их все одно не хуже. Мы на свои пьем, ни у кого не просим. Это он… он все, – совсем иным жестом, неуверенным, робким, ткнул Воробьев в сторону Севы. – От него все несчастья… Сам деньги с мальца требовал, а сам теперь милицией грозит… Смотрите, какой у меня сын. Побитый весь. А почему? Из-за него…

– Кончай спектакль, – зашипел Сева. – Нас слезой не проймешь!

Не выдержав, шагнула из дверного проема в прихожую Наталья Сергеевна и решительно сказала сыну:

– Закрой-ка дверь, не созывай соседей, не устраивай базара на весь дом. – Потом повернулась к Воробьеву и деловито спросила: – Вы, кажется, в домоуправлении работаете, да?

– Ну, – отозвался тот и шумно шмыгнул носом.

– Вы объясните толком, что произошло. Мы вас внимательно слушаем.

– Да что слушать, – гнул свое Сева. – Не видите, что ли?

– Помолчи пока, – с укоризной сказала мать. – Ты, я вижу, свое сделал. Теперь нам разобраться надо.

– И снова повернула к Воробьеву внимательное лицо.

– Так мы вас слушаем.

Такое обращение растрогало водопроводчика. Он всхлипнул, вытер рукавом мокрое лицо и произнес прочувственно:

– Вы с пониманием… Я, может, и не пьяный вовсе, а голодный…

– Так что все-таки произошло?

– Мама, я сам разберусь. – Сева попробовал втиснуться между нею и водопроводчиком, но мать властно отвела его рукой, и он обидчиво насупился и отвернулся.

– А мы не желаем с тобой разбираться, – ожесточась, крикнул Воробьев и кулаком ему погрозил. – Мы вот с гражданочкой… тихо и мирно. Вы ему кем приходитесь?

– Мать.

– Извиняюсь, – он ногой шаркнул и голову склонил. – Конечно, мать завсегда сторону сына возьмет. Но вы с понятием…

– Давайте короче, – попросил Кирилл Артемович, не желая оставаться безучастным.

– А короче так будет, – взбодрился Воробьев и Петьку подтолкнул вперед. – Сын мой, Петька. Петр, значит. Ученик. Младшенький наш. А старший, извиняюсь, срок отбывает, скоро выйдет. Все чин-чинарем, как у людей. А ваш сынок, значит, этот вот, – опять ткнул он рукой, – обираловку устроил. Я сам, если мне кто… кому сколько не жалко за сделанную, значит, работу… но чтобы требовать – ни-ни! А Сева ваш им: по пятерке с рыла. В месяц. Это с мальцов! Кон-три-бу-ция! Мы ведь тоже с понятием. А вы спросите его: за что? Не, вы спросите.

– За что же ты деньги с ребят брал? – спросила мать, полуобернувшись, но не глядя на сына, не желая видеть его в эту минуту.

– Ну, знаете! – с высокомерным негодованием воскликнул Сева. – Допрос мне здесь учинять? Воспитывать? Раньше надо было! А не смогли, так нечего теперь…

Схватив с вешалки куртку, он ринулся к выходу и выскочил вон, оглушительно хлопнув дверью.

Даже пьяный водопроводчик почувствовал напряженность момента и промолчал, только Петьку по белесой голове погладил заскорузлой ладонью.

– Так за что деньги? – тихо спросила Наталья Сергеевна.

Лицо у нее переменилось, белизна проступила на щеках. И Борис, все время с тревогой наблюдавший не столько за некрасивой этой сценой, сколько за матерью, подошел к ней и взял под руку. Она благодарно глянула на него, но тут же снова повернулась к Воробьеву.

– А ну, Петька? – приказал тот.

– За бодибилдинг, – еле слышно произнес мальчишка. – Но мы сами…

– Силу качать – вот за что, – почти весело пояснил Воробьев. – А я вот без всяких денег – видал? – И он сжал свой могучий кулак так, что суставы побелели. – Любую трубу о колено гну.

– Бодибилдинг – не только сила, но и красота, – пискнул Петька.

– Видал? – удивился Воробьев. – Вон чего им в башку вбил. А в песне как поется? Не родись красивой, а родись счастливой. Понял, нет?

– Сколько же он всего взял с вашего сына? – спросила после некоторого замешательства Наталья Сергеевна.

– А это все подсчитано… – деловито начал Воробьев и полез свободной рукой в карман. Но тут сын норов проявил.

– Мы сами Севу просили заниматься! И деньги сами давали! Добровольно! – выкрикнул он отчаянно.

– Сева даже в долг разрешал.

Однако железная рука отца так сдавила его запястье, что он застонал и слезы сами полились из глаз.

– Не мучьте ребенка, – строго сказала Наталья Сергеевна. – Отпустите сейчас же.

– Подсчитано, как же, – словно не слыша, продолжал водопроводчик и протянул бумажку, однако сына отпустил.

Наталья Сергеевна взяла листок, но без очков не смогла прочесть ничего.

– Ровно двадцать пять рубликов, – с готовностью подсказал Воробьев, видя, как ока щурится подслеповато. – Они же еще в том году начали это, как его… В долг, говорит, разрешал. А зачем тогда воровать? Мой оголец последнюю десятку хотел спереть. Я его, конечно, поучил, как следует. А уж вы конпен… конпен… конпенсируйте, – с трудом выговорил он. – Тогда все шито-крыто. А нет – я куда хошь пойду. Я до Москвы дойду, если надо. Я такой.

– Ну, двадцать пять рублей – это слишком, – возмутился Кирилл Артемович. – Расписок наверняка же никаких нет…

– Ах, замолчи, пожалуйста, – в сердцах остановила его жена.

Но Воробьев, видимо, не очень рассчитывавший получить здесь что-либо, уже согласился:

– Лады. Десятку давайте, и шито-крыто, чин-чинарем. Я такой, я чужого не возьму, мне хоть золото, хоть что положь – пальцем не трону, если чужое.

Наталья Сергеевна приложила пальцы к вискам и сказала мужу:

– Отдай, пожалуйста, все. – И добавила: – Стыд-то какой!

– Да уж, – впервые за все время проговорил Борис и повел мать в глубь квартиры. – Устроил нам братец… Но ты не волнуйся, мама. Я ему вправлю мозги.

Она посмотрела на него благодарно и руку пожала, но тут же опустила, сказав:

– Ты иди к себе, я отдохнуть хочу.

Ей казалось, что Борис догадывается о ее тайных, казалось, глубоко скрытых чувствах, и стыдилась за них.

Петька тихо плакал, низко опустив голову. Воробьев-старший стоял с видом победителя, и когда Кирилл Артемович вышел и протянул ему десятку, взял деньги с достоинством и пообещал с трезвой готовностью:

– Если что нужно будет – скажите, я вмиг.

Но поскольку хозяин квартиры смотрел холодно и в разговоры больше вступать не желал, он подтолкнул Петьку к двери и вышел, не поблагодарив и не попрощавшись.

10

– Ну что ты из всякой ерунды трагедию делаешь? – недовольно спросил Кирилл Артемович, входя к жене; та сидела в низком кресле, по-прежнему зажав пальцами виски. – Подумаешь, пьяный водопроводчик что-то наплел. Севка – увлекающаяся натура, я сам такой, и не вижу в этом…

– Ах, оставь, пожалуйста! – вспыхнула Наталья Сергеевна. – Ничего ты не понимаешь!

Обидчиво насупившись, он потоптался в комнате, хотел было выйти, но передумал и сел на диван напротив жены.

– Слушай, ну что ты себе все воображаешь? – проговорил он, разглядывая ее страдальчески омраченное лицо. Встретив презрительный взгляд, глаз не отвел, а даже усмехнулся. – В конце концов у парня специальное образование, это его работа, а за всякую работу полагается платить. И не кипятись, не стреляй глазами, испепелишь – останется на диване горка пепла, и в крематорий не надо, урну только заказать… – То, что она все смотрела на него сощуренными от презрения глазами, все держала пальцы у висков и упорно молчала, разжигало в нем желание унизить ее, оскорбить; и он говорил, сам поражаясь, откуда берутся эти слова: – Верно выходит: с кем поведешься… Вы там в своем сумасшедшем доме все психами становитесь – доктора с приветом, уж это точно. Свихнулась, да? Чего смотришь так?

Все, что накопилось в нем со вчерашнего дня, все волнения, ожидания, обиды и стыд перед своими людьми и перед этими американцами – все это теперь рвалось наружу, и он сдержаться не мог, с ужасом понимая непоправимость происходящего.

– Какое же ты ничтожество, – тихо проговорила Наталья Сергеевна, и он поражен был ее откровенной брезгливостью. – Видеть тебя не могу!

Она легко поднялась, руки от висков отняла, точно сказав это, враз освободила себя от всех мук, и прошла мимо, не глянув больше на него, только легким запахом духов обдала, который тут же растаял, растворился в комнате…

11

Сева вернулся домой поздно, заполночь, сильно пьяный. Мать, открывшая ему, отшатнулась, увидев его остекленевшие глаза.

– Ты что же это?.. – начала она, но поняла, что бесполезно сейчас что-либо говорить, ушла из прихожей, прихлопнув на замок дверь.

Куртку он на вешалку пристроить не смог, она упала. Туфли скинул с трудом и, забыв надеть домашние шлепки, пошел, задевая за косяки, в свою комнату, щелкнул там выключателем.

Борис уже спал, яркий свет разбудил его.

– Кончай, люди спят, – проворчал он и только тут увидел, в каком состоянии брат. – Хорош…

А Сева упорно и зло молчал. Губы были плотно сжаты, и желваки вздулись на скулах. Сидя на кровати, он стащил с себя брюки, оставил их на полу и в рубашке опрокинулся на постель, сразу же закрыв глаза и всхрапнув.

– Ну и прет от тебя, братец, – снова проворчал Борис, встал, чтобы выключить свет, однако, посмотрев на Севу и поморщившись недовольно, скрутил в рулон свою постель и понес в общую комнату.

Но диван был занят. В полутьме послышался виноватый голос:

– Ты здесь хотел лечь? А мне нездоровится что-то, вот я…

– Прости, мама, – смущенный, попятился он к двери. – Спи, я и там перебьюсь.

– А ты к отцу иди.

– Ладно, спи, я устроюсь.

В комнату родителей он не пошел, а вернулся к себе. Сева храпел с присвистом, в горле у него булькало, и винным тошнотворным перегаром пахло густо. Борис открыл форточку, свежей прохладой потянуло с улицы. Он вздохнул глубоко, набросил на брата одеяло и, щелкнув выключателем, лег.

«А ведь она от отца ушла, – догадался он, и что-то сжалось в груди. – Вон, значит, в чем дело. Никакая у нее не болезнь, а с отцом нелады. И чего они? Всю жизнь вместе прожили, а тут»…

12

Они возвратились в гостиницу поздно, уставшие.

– Я приму ванну, – сказала Джозина, когда поднялись к себе в номер. – А, может быть, сначала ты?

– Нет, у меня осталось сил только на то, чтобы раздеться и лечь, – ответил Фрэнк.

Разбирая постель, он слышал, как шумит вода за стеной.

Сегодня была суббота, с утра он поработал в номере, привел в порядок записи, а после обеда они втроем вышли в город без всякой цели, просто побродить по незнакомым улицам.

Они шли по проспекту Свободы. Переводчик Максимов, тоже, видимо, уставший за эти дни от разговоров, помалкивал. Да им, собственно, и не нужны были пояснения: какая в сущности разница, что это за вывеска, что за дом и как называется улица, где на перекрестке их задержал красный свет. Куда интереснее просто идти и смотреть по сторонам, заглядывать во дворы, на детвору, высыпавшую поиграть на нежарком еще солнышке.

– Я давно не бродил без цели, – сказал он Джозине. – А это, оказывается, так приятно. Вот сдам книгу, получу гонорар, и мы будем только тем и заниматься, что бродить по улицам без всякой цели, – пообещал он, и Джозина молча улыбнулась ему.

Возле углового здания на другой стороне они увидели толпу нарядных молодых людей, окруживших парня в черном строгом костюме и девушку в белом подвенечном платье и фате. На обочине стояли автомобили, украшенные коврами и лентами, а на радиаторе головной машины была укреплена большая кукла.

– Свадьба, – догадался Фрэнк и, придерживая одной рукой фотокамеру на груди, потащил жену через улицу. – Пойдем посмотрим.

Жених и невеста были доброй парой – высокие, стройные, с прекрасными смуглыми лицами.

– Спросите у них разрешения – я хочу сфотографировать, – обратился Фрэнк к переводчику.

Тот подошел к молодой чете, стал объяснять. Вокруг них сразу сгрудились любопытные. Белобрысый парень с озорными хмельными глазами первым повернулся к иностранцам, воскликнув:

– Мир! Дружба! Хинди-руси бхай-бхай! – И полез к Фрэнку целоваться.

Его оттеснили. Жених виновато улыбнулся:

– Извините, он немного выпил. Мы рады видеть вас и приглашаем на нашу свадьбу. Меня зовут Данчо Тринков, я из болгарской строительной группы в Туркмении, а моя невеста – туркменка. Гозель Бердыева… то есть, теперь будет Тринкова. Она работает в библиотеке. А вас, товарищ, как звать?

– Господин, – поправил Максимов, – или мистер. Мистер Фрэнк Пэттисон и миссис Джозина Пэттисон.

– Нет, это почему же господин? – снова полез к гостям белобрысый парень. – У нас господ нет.

– Зато у них есть, – сердито напомнил Максимов и демонстративно повернулся к нему спиной.

На парня зашикали, но он все не унимался, все долдонил:

– Если не товарищ, то чего тогда в компанию набивается? А господ мы не признаем. Верно, ребята? Не признаем…

Его отвели в сторону, что-то там втолковывали.

– Ну все равно, – радушно сказал Данчо. – Мы гостям рады. Вот закончится официальная часть, и поедем к нам.

Фрэнк попросил Максимова переводить все – и то, что выкрикивал парень, и то, что говорили остальные.

Сейчас, с удовольствием вытянувшись на чистой прохладной простыне, на которой коричневые руки казались особенно темными, расслабив уставшее тело, он вспоминал сказанные ему слова, выражения лиц, дружелюбные улыбки – и сам улыбался, не замечая этого.

Из ЗАГСа, втиснувшись в малолитражку, они поехали на свадьбу. И там было тесно, шумно и весело. Среди гостей Фрэнк увидел того местного журналиста, который присутствовал во время его беседы в тресте, а потом ездил с ними в пески, и тот первым поклонился ему. Фрэнк радостно заулыбался в ответ, закивал и повернулся к Джозине, чтобы сказать ей об этой неожиданной встрече. Но в это время Гозель подвела к ним знакомить своего учителя, и Фрэнк, к немалому удивлению, узнал в нем вчерашнего защитника саксауловой рощи.