Текст книги "Мертвые души. Том 3"

Автор книги: Юрий Авакян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 2

Что ж, господа, после того, как мы столь подробно разобрали те, несколько неожиданные даже и для нас, и уже оставшиеся в недалёком прошлом события, имевшие место в жизни нашего героя, события вовсе не пустяшные, что сделается хорошо видным из последующего повествования, и в чём легко убедится верный наш читатель, ежели только найдёт в себе силы проследовать за нами до самого конца, не худо было бы нам оборотиться и на настоящее, воротившись к оставленному нами в доме Трута Павлу Ивановичу, что подперевши кулаком пухлую свою щёку, мирно спал в нумере, чьи стены были изукрашены уже сказанными нами ранее, похожими на плевочки цветками, проводя среди сей замечательной красоты и небывалого изящества первую свою петербургскую ночь. Несмотря на мирный и полный покоя вид его, сновидения посетившее Чичикова той ночью были по преимуществу сумбурны и он не запомнил их, как впрочем, не запомнил и ту, в который уж раз приснившуюся ему молодую бабу в синей, надетой на голое тело запаске, что бежала вослед его экипажу, протягивая до Павла Ивановича обнаженныя руки своя, с острыми растопыренными пальцами. И груди ея перехваченные синей материей, и прочие округлости ея тела, тряско вздрагивавшие во время бега, производили, почему—то на Чичикова самое гнетущее впечатление, оставшееся в нём и по пробуждении, тем более, что и пробуждение его тоже сопровождаемо было весьма неприятными пассажами, в виде громких шумов, стуков и тресков, доносившихся с улицы, что издаваемы были всякого рода экипажами среди которых большею частью выделялись ломовые извозчики, свозившие к ремесленным лавкам, бывшим по обеим сторонам улицы, столь необходимый для проведения ремесленных работ приклад, либо же увозившими в разныя концы большого города произведённый тут и уже годный к продаже товар, столь потребный в быту городского обывателя. А посему грохот от скидываемого наземь железа, брёвен, досок и прочего стоял немилосердный. К тому же сопровождаем он был криками приказчиков, возчиков, грузчиков, да и самих владельцев мастерских, следивших за разгрузкою и за отпуском товаров, от чего шум сей, словно бы ещё более усиливаясь, терзал деликатный слух нашего героя, успевшего привыкнуть к мирным пробуждениям в далёком уже, оставшемся посреди лесной тиши Кусочкине, где мог его разбудить разве что мирный перезвон посуды, долетающий из кухни, либо мычание какого—нибудь бычка на скотном дворе. Да, что ни говори, а было, было!... И свежий воздух, прилетавший с весенних полей, не в пример сырому Петербургскому, и кофий со сливками, подаваемый прямо в постель заботливою Надеждою Павловною, и многое другое из приятного и казавшегося ему уже родным и привычным, то к чему он надеялся непременно вернуться, как только тому, наступит должный срок.

Нынче же его уж дожидали иные заботы и иные дела, что спешно призывали его к себе, требуя скорейшего своего завершения. В шкатулке у него хранилось около двадцати тысяч ассигнациями, и надобно признаться, что у Чичикова уже давно не бывало в кармане подобной суммы, которую он, почти – что без зазрения совести, мог бы объявить своею. Потому как всё то, что перепадало ему ранее и от Костанжогло, и от братьев Платоновых требовало либо немедленной уплаты, как тому же Хлобуеву, либо последующих возмещений. Ведь даже и то, что досталось ему, было, по поддельному старухиному завещанию, тоже полыхнуло лишь пред его взором золотым своим всполохом и исчезнуло навсегда, как исчезает дым от пролившейся только что золотым огненным дождем шутихи. Те же двадцать тысяч, среди которых находились и деньги коими ссудила его Надежда Павловна для уплаты им якобы податей в казну, не должны были по разумению Чичикова никуда исчезнуть, потому как никаких податей он, разумеется, платить с них не собирался, надеясь найти для них иное, более достойное на его взгляд применение.

Посему, разлепивши глаза, он кликнул Петрушку и, велевши тому себя собрать, призвал коридорного, дергая засаленный, с кистью снурок, свисавший у изголовья его постели. Дёргать за него Чичикову пришлось не раз и не два, покуда, наконец, в дверь не постучали, и в тёмном растворившемся её проеме на показалось голова плешивого малого, по самыя уши ушедшая в разве что не дыбом стоявший воротник того, что покушалось называться ливреею. Но какова была та ливрея, заслуживает отдельного разговору, потому, как простиралась она от самоей плешивой макушки явившегося на зов слуги, почти что до самых его пят. К тому же, похоже, было на то, что наместо обычного сукна, из которого подобает быть изготовленной всякой уважающей себя ливрее, была она словно бы сколочена из обтянутых тканью досок, образуя собою нечто вроде панциря, отчего коридорный сей походил более на таракана, нежели чем на представителя рода людского, чему, к слову сказать, способствовали и тонкия его конечности свисавшие из—под того, что уже названо было нами ливреею. Пришедши из темного коридора, он принёс с собою запах кошек и кислой капусты, тот, что всегда стоит на чёрных лестницах почитай что всех доходных петербургских домов и Чичиков недовольно поморщивши носом, сказал.

– Тебя не дозовёшься, братец! Нешто это у вас тут так заведено в Петербурге?

На что «ливрейный» малый отвечал, что замешкался в соседнем нумере, потому, как с собачкою проживавшей там барыни приключился ночью странный припадок, от которого она, протявкавши без умолку всю ночь кряду, к утру издохнула, испустивши дух.

Однако Чичиков не обративши на сие печальное известие никакого внимания, сказал, что это всё равно, а являться надобно по первому зову, с чем «ливрейный» малый не мог не согласиться и, склоняясь в почтительном полупоклоне только и смог что произнесть:

– Слушаюсь Ваше Превосходительство! Чего изволите приказать?

И Чичиков, несколько смягчаясь от «превосходительства», но всё ещё дергая носом от кошачьего духа, принесённого коридорным, отвечал, что изволил бы позавтракать, и желал бы, чтобы завтрак ему доставили бы прямо в нумер.

– Ежели это, конечно же, в обычаях вашего заведения, – добавил он.

Напуская на своё маленькое, точно бы сложенное фигою, личико важное внимание и словно бы всем своим обликом давая Чичикову понять то, что «в обычаях их заведения» многое из хорошего, к примеру, такая вот как он вышколенная прислуга, коридорный снова с подчёркнутым смирением произнес.

– Слушаюсь Ваше Превосходительство! Чего изволите подать?

«Вот дурака Бог послал!», – подумал Чичиков, в слух, однако сказавши:

– А что у вас то имеется к завтраку?

– Всё, чего пожелает Ваше Превосходительство, – ответствовал коридорный продолжая игру во чертах чела своего, от чего Чичикову нестерпимо захотелось запустить в него сапогом, который он как раз натаскивал на ногу, но вовремя спохватясь, Павел Иванович решил отложить сей порыв до будущих времён и принялся заказывать себе завтрак.

Сколько уж лет, господа, знаю я Павла Ивановича, а всё так и не могу не дивиться, могучему желудку моего героя. Желудку, способному на многия и многия подвиги, вызывающем во мне, жалком сочинителе сей поэмы, страдающем, почитай, всеми известными медицинской науке желудочными хворями (да простят меня дамы), жгучую и неизбывную зависть. Послушайте лишь только, друзья мои, что, к примеру, заказал он себе в то утро, и вы, я думаю, без сомнения со мной согласитесь.

В списке, который я здесь привожу без сокращений, присутствовали: блины с сёмгою, числом в двадцать штук, политые растопленным коровьим маслом; варёное молоко, но не горячее, а остынувшее, это верно для того, чтобы сёмга удобнее улеглась у него в животе, ибо всякий знает, что рыба плохо чувствует себя в горячей воде; затем следовала яичница на свином сале из пяти яиц, изжаренная так, чтобы шкварки не подрумянились, а лишь сделались бы прозрачные точно стеклы, к яичнице полагался стакан сладкого чаю с двумя пшёнными булками, а напослед, вероятно, дабы освежиться, заказаны были ещё и яблоки – штук, эдак, пять, шесть, от которых к концу завтрака, может быть, и останется какой огрызок Петрушке, да и то – навряд ли. Ибо Павел Иванович проснулся, как имели мы уж место упомянуть не в духе, так, что и впрямь – не видать сегодня Петрушке и огрызка.

Однако, подкрепивши подобным образом свои несколько поистраченныя долгою дорогою силы, Чичиков вновь призвал к себе коридорного и прежде чем сей «ливрейный» малый собрал поднос с порожнею посудою, приступил к расспросам.

– Ну и каково же, братец, живётся вам здесь в Петербурге – весело али худо?– спросил Чичиков, ловко орудуя зубочисткою, извлечённою им из специального футлярчика.

– Знамо как, Ваше Превосходительство – по всякому случается, – отвечал коридорный, стуча посудою.

– Ну а на что у вас тут можно поглядеть, где погулять, где пообедать?– не унимался Павел Иванович.

– И погулять можно, и пообедать. Ежели по—простому, то и тут недалеча двое трактиров помещается. Один, можно сказать, разве что не насупротив. Ну а ежели на широкую ногу, так чтобы и себя показать и на людей поглядеть, то лучше Палкинского трактиру и не ищите, Ваше Превосходительство. Там и зеркала, и сервизы, и мраморы, всё имеется, – отвечал коридорный.

– Хорошо, братец, ну а что—нибудь позабористее! Чтобы, как бы в Раю оказаться, чтобы вокруг одно только золото, бронза, да хрусталь! И чтобы всё светом залито, и приборы все серебрянныя, и обхождение самое, что ни на есть изысканное! Есть ли тут такое?– спросил Чичиков.

– Как не быть, – ответствовал коридорный, – очень даже что и есть! Вот к примеру: «Лондон» —ресторация. Надобно сказать, что и даже сами великие князья не гнушаются…

– Это хорошо, – сказал Чичиков, – это нужно будет взять на заметку, а что интересного можно было бы посмотреть? Насчет театров я и сам знаю, а вот из прочего?

– Насчет «киатров» не скажу, я до них не охоч, меня туда и калачом не заманишь. А интересного много всякого. К примеру, завтра Охтяне с крючниками из хлебных амбаров на Семёновском плацу сойдутся! Обязательно надоть бы поглядеть!

– Постой, постой, братец, как таковое возможно, ведь мордобои давно уж как запрещены?! – не поверил сказанному Чичиков.

– Запрещены то они, запрещены, а с позволения полицмейстера – можно! Да и как же без этого?– недоуменно пожал плечами коридорный.

– Нет, это не по мне, – поморщился Чичиков, – мне чего—нибудь бы поделикатнее…

– Имеется что и поделикатнее. Как же, Ваше Превосходительство, не быть? Петербург на то и столица, чтобы в ней всё было. Можете, даже очень просто пожаловать на гулянье. Можно и в Вольфов сад, и в Таврический, и в Аптекарский, и в Строгановский, либо же в «Вокзал» на Мойке. Правда, там вход – целковый, зато чисто и барышни все с билетом. Можно так же и в танцевальный клуб зайтить. Вот у Полицейского мосту очень хороший танц—клуб имеется. Всякого можете спросить, всякий и покажет, – говорил коридорный.

– Так, хорошо, – перебил его Чичиков, – ты мне лучше вот что расскажи, как мне до Невского прошпекту добраться, да так, чтобы нигде не заплутать?

– И ничего в том такового нету, чтобы заплутать, – разве что не обиделся коридорный, – сейчас, как выйдете из дому, перейдёте в Столярную улицу, оттель в Мещанскую, поворотите в Гороховую, а там уж и Невский! Так что ничего в том и нету, чтобы вам заплутать…, – снова пожал плечами коридорный.

– Ну, ладно, братец, иди, – сказал Чичиков, махнувши рукою, на что коридорный собравши поднос, принялся топтаться у двери, оглашая нумер красноречивыми вздохами и с укоризною поглядывая на Чичикова, который, дабы развеять все его сомнения на сей счёт и укоротить пустыя надежды на возможныя чаевые, спросил:

– Кстати, любезнейший, а как пройти мне до квартального надзирателя? Далеко ли, близко ли? И может быть, ты тоже сходил бы к нему со мною?

На что коридорный, переменившись в лице, проговорил уж иным, лишённым прежней игривости голосом, в котором очень легко угадывалась сквозящая в нём тревога:

– А пошто к квартальному—то?

– Да ты пока что не пугайся, – отвечал Чичиков, – ты ведь, как я думаю, ничего у меня покуда не украл, не правда ли?

– Нет, нет! – зачастил коридорный, и, порываясь поскорее покинуть нумер, принялся, было пихать дверь, подносом надеясь открыть её эдаким манером. Но попытки сии, увы, оканчивались неудачею, причиною коей явились тугие дверные петли, и потому единственным ответом на сей порыв коридорного, служили лишь звон, да дребезжание прыгавшей по подносу посуды. Чичиков какое—то время следил за бестолковыми телодвижениями коридорного, а затем, налюбовавшись сим замечательным зрелищем вдоволь, отпустил того восвояси.

Покончивши с завтраком, Павел Иванович решил отправиться на прогулку по Петербургу, резонно заключивши, что и Опекунский Совет и «мёртвые души» могут и погодить денёк другой, потому как ему, впервые попавшему в столицу, страсть, как нетерпелось поглядеть на неё, дабы увидеть наконец—то воочию всё то, о чём он только лишь слыхивал ранее. Все эти Дворцовые, да Английские набережные, все эти Моховые да Гороховые, Гостиные дворы, да Обжорные рынки, и Адмиралтейство, и Биржу, и Дом двенадцати коллегий, и, конечно же, Невский проспект, и многое, многое другое, что слагалось для нашего героя в некую заманчивую и сладкую до него сказку под названием – Петербург, что давно уже ждал его, был совершенно, что рядом – прямо за стеною замечательного его нумера.

Выбрившись и надушившись так, что от него пахнуло точно бы от какой—нибудь диковинной цветочной клумбы, по той причине, что были им пущены в ход все имевшиеся под рукою одеколоны и парфюмы, Павел Иванович повязал самый затейливый из своих галстухов купленных им ещё в Тьфуславле на ярмарке, и, облачившись в серый сертук и серые же панталоны, покинул нумер. Несмотря на солнечное утро на дворе было ещё довольно свежо, потому что поддувало с Финского заливу и Чичиков, поплотнее запахнувшись в шинель, подумал, между делом, что не мешало бы укутать горло в радужных цветов платок, наместо того чтобы козырять глупым галстухом, коим уж точно никого в Петербурге не удивишь, но возвращаться назад в нумер не было у него никакого желания, и оглядевшись по сторонам, он хотел было уж кликнуть извозчика, но затем, решивши, что и без того насиделся за последнее время в коляске, и что хорошая пешая прогулка пойдёт ему совсем не во вред, зашагал в Столярную улицу.

«Вот ежели заплутаю, тогда то и возьму извозчика, а так не грех и ноги поразмять.» – подумал он, с любопытством глядя на громоздящиеся вокруг невиданные им доселе домы. И три, и четыре, да что там и все шесть этажей были им нипочем. Громадною машиною нависали они над тротуарами, сверкая стеклами высоких своих окон с отражающимся в них бледным петербургским небом, в которое уносились их высокие, все как одна крытые железом крыши. Взад и вперёд мимо Павла Ивановича со страшною быстротою, гремя колёсами по паркету мостовой, носились вдоль улиц во множестве разнообразные экипажи, из которых Чичиков более всего приметил полуколясок да фаэтонов, резонно решивши, что тяжелые кареты, время от времени попадавшиеся ему навстречу, в большинстве своём уж попрятались в тёмные каретные сараи с тем, чтобы дожидаться там новой зимы. С интересом поглядывая на случайных прохожих, словно бы надеясь отыскать в них нечто особое – петербургское, Чичиков отметил про себя то, что попадался ему пока, по преимуществу, один лишь ремесленный да чиновный люд. Однако чем ближе подбирался он к Невскому проспекту, тем более в толпе появлялось «мамок», да «нянек», спешащих по каким—то своим необыкновенной важности делам, и снующих из лавки в лавку, что одаривали всех проходящих мимо, каждая своим особенным ароматом: то рыбою, то мылом, то прокиснувшею капустою, а то и просто плесенью.

Но вот миновал он Мещанскую, прошёл Гороховой и вынесла она его, наконец–то к Невскому проспекту, который, порою кажется, и есть целый Петербург, ибо чего только не сыщется на Невском проспекте!.. Решительно всё, что только и есть достойного и примечательного в столице, всё можете встретить вы тут! И большие магазины, скроенныя на заграничный лад, с модными, выставляемыми в витрины картинками, и кондитерские, что в пышности могут соперничать с иными ресторациями, и кафе, соперничающие с названными кондитерскими, и прочая, и прочая, и прочая… А стоит вам только глянуть по сторонам, как точно голова у вас пойдёт кругом от проносящегося мимо множества экипажей всевозможных расцветок и всяческих форм, влекомых невиданной красоты конями, точно бы созданными не самою природою, а стилом гениальнейшего ваятеля. А каких только лиц, каких уму непостижимых нарядов не встретишь на Невском.

К слову сказать, вертевший головою по сторонам Чичиков успел заметить, что таких, как у него шинелей уж вовсе и не увидишь вокруг, что в моде нынче всё более короткие воротнички – два, один над другим, застёгивающиеся на серебрянныя лапки, не в пример его воротнику, висящему точно собачьи уши. Он тут же стал разве что не стыдиться собственной шинели, ему начали мерещиться всяческия глумливыя и насмешливыя взгляды, якобы обращённыя до него и словно бы говорившие:

«Вона, каковая птица к нам сюда пожаловала! И туда же «со свиным рылом в калашный ряд»! Будто бы своих убогих недостало!...», хотя надобно сказать, что на самом деле, никто не обращал на него никакого внимания, а ежели ему и случалось ловить какой случайный взгляд, то что с того? Такова уж она есть – природа человеческая! Страсть как любит человек порою поглазеть вкруг себя безо всякого на то дела и потребы.

Однако от сиих, внезапно возникнувших у него в голове фантазий, Чичиков почувствовал себя весьма и весьма неловко. Его всего прошибло потом, в висках мелкою дробью застучала кровь, которую с удвоенною силою погнало охваченное смущением сердце, и он не зная, куда себя девать, готов был разве что не юркнуть в какую ни возьмись подворотню. Но на счастье Павла Ивановича, очень скоро, и точно бы по заказу выскочил ему навстречу, наместо подворотни магазин готового платья – ещё одна немецкая выдумка долженствующая облагодетельствовать человечество, и Чичиков, скрепя сердце, решил войти в него. Признаться, по сию пору он никогда ещё не приобретал себе готовых одежд, по той причине, что почитал сие неделикатным, достойным лишь людей принадлежащих к низшим сословиям, но тут был Петербург, он понадеялся на то, что в столице всё должно быть особое, даже и готовое платье, и всё же несколько стыдясь своего поступка, прошёл в стеклянную, тренькнувшую ему навстречу колокольчиком дверь.

Приказчик, скучавший у конторки живо переменясь в лице, подскочил к Павлу Ивановичу и как—то странно дергая и извиваясь всею своею фигурою, что, вероятно, самому приказчику казалось верхом наигалантнейшего обращения, закружил вокруг Чичикова.

– Чего изволите, Ваше Высокородие? – спросил приказчик, перегибаясь в поясе и складывая лодочкою ладони.

– Меня, любезнейший интересуют шинели, – отвечал Чичиков, – да и прочее хотелось бы посмотреть, – добавил он.

– Шинели у нас вон в том углу, – сказал приказчик и, забегая бочком впереди Чичикова, повел того к большому гардеробу, с раздвижными, в добрую половину стены дверями.

– А скажи, любезнейший, в какую цену у вас самая дорогая шинель? – спросил Чичиков.

– Самая дорогая в восемьдесят целковых, – отвечал приказчик, и Чичиков подумал, что это вовсе не дорого, потому, как порою и переделка большего стоит.

– Ну ладно, показывай, что там у вас имеется, – сказал Чичиков, принимаясь ждать пока приказчик вывесит товар на толпящиеся тут же в углу манекены. Товар был вывешен, и Павел Иванович принялся придирчиво и с надеждою рассматривать его. Но всё было нехорошо. То есть, кому другому оно, может быть, и пришлось бы вполне по вкусу, но, увы, не Павлу Ивановичу, который не то что был особо привередлив во вкусах, но как мы помним из предыдущего, всегда желал, что коли и попадет в руки его какая, пускай и пустяшная вещица, то должна она быть, непременно, самого высокого качества. Тут же всё было не так. То ехали вкривь да вкось швы, то не хватало пуговиц, либо полы были перекошены так, что ежели и наденешь сию шинель, то и сам выйдешь точно бы косым, да и само сукно было не дегатированное, а воротники по большей части являли собою крашенную под куницу кошку, что уж вконец расстроило Павла Ивановича.

Он попытался, было набросить на себя одну из вывешенных приказчиком шинелей, ту, что словно бы выглядела получше остальных, но она навалилась ему на плечи таковою тяжестью, так сдавила со всех боков своими точно бы жестяными выточками и швами его корпус, что он поспешил от нёе поскорее избавиться. Приказчик, видя неудовольствие посетителя, принялся вертеться ещё живее, наперебой расхваливая виснувших на манекенах уродов, но Чичиков напустивши на чело сонное выражение, не дослушавши приказчика сказал:

– Ну, хорошо, братец, а теперь скажи—ка мне, где в Петербурге уж точно можно приобресть первоклассное изделие? – и дабы приказчик был откровеннее, Чичиков сунул ему в кулак двугривенный, на что приказчик тут же переставши крутиться точно бы на шарнирах, отвечал, что лучше Ручьевских мастерских не сыскать, потому что там так уж сошьют, что никакому французу не угнаться.

– И во что станет? – поинтересовался Чичиков.

– Да уж недешево, судырь вы мой. Раза в три, а то и в четыре супротив нашего, – отвечал приказчик.

«Однако же, каковы цены, – подумал Чичиков, – это ведь прямо кусаются ровно собаки. А с другой то стороны, ежели признаться, новая шинель мне ведь нынче и не к чему. Ведь не успеешь и глазом моргнуть, как уж и лето подкатит, что ж это я летом стану в новой шинели щеголять? Нет, брат Павел Иванович, вот ближе к осени, когда главное то дело обделается, да когда прибудет средств, вот тогда и о гардеробе подумать будет можно. Нынче же выбрось ты всё это из головы: модная шинель, либо немодная! Виданное ли дело, таковые суммы издержать на тряпки, когда деньгам этим наверняка уж сыщешь ты более достойное применение…».

Доводы сии показались ему более чем убедительными, посему решивши повременить с новыми приобретениями, Чичиков ещё немного побродил по магазину, поглазел на выставленный товар, всё более убеждаясь в правильности выбранного им решения, потому как одна только шляпа, которую он вознамерился было приобресть наместо всем нам знакомого картуза стоила в сотню рублей! Посему, ругнувши ещё раз кусачие петербургские цены, Чичиков покинул магазин, затворивши за собою стеклянную дверь, которая, как показалось Павлу Ивановичу, звякнула ему вослед нечто довольно обидное своим колокольчиком.

Но справедливости ради надобно заметить, что досада, вызванная посещением сего магазина уже совсем скоро исчезнула бесследно, уступивши место в сердце нашего героя иным впечатлениям и настроениям. Потому, как Невский проспект это вовсе не то место, где долго может томить душу человеческую злой дух уныния. Невский проспект, ежели даже и вступил ты на его мостовые впопыхах, обремененный заботою, либо спешкою по какому—либо, пускай и важному делу, всё одно, заставит тебя, укоротивши твой бег, перейти на неспешный размеренный шаг, более приличествующий месту гуляния города, равного которому и впрямь не сыскать в целом свете.

То слева, то справа от Чичикова останавливались поминутно разнообразнейшие экипажи, из которых выходили на каменные тротуары проспекта их седоки с одной лишь целью – пройтись по Невскому! Тут были и величавыя мужи в сертуках, мундирных фраках, да и в самих, шитых золотом, украшенных звездами мундирах, дамы – их спутницы, в таковых роскошных нарядах, что их вполне было возможно принять за райских птиц, опустившихся на мостовые проспекта с самое небес, и даже лёгкость их походки могла быть сравнима разве что с порханием. Среди дам порою попадались и старухи, одетыя по последней моде, с морщинистыми лицами и шеями, но со столь тонко утянутыми талиями, что, глядя на них Чичиков испытал даже некую неловкость.

«Господи, какое обезьянство!», – подумал он, но и это впечатление скоро было смыто волною других. Потому что Невский проспект катил мимо него, словно река, сложенная из тысяч и тысяч всевозможнейших шляп и шляпок, платочков, платьев, сертуков, шинелей, лиц, бакенбардов, усов, причесок, бород… Одним словом, перечислять так можно до бесконечности! И глядя вокруг, Чичиков мог сказать себе, что никогда ещё по сию пору не видывал он в жизни своей ничего равного размахом и красотою Невскому проспекту! У него даже слегка зарябило в глазах, и он остановился у магазина «Юнкера», дабы слегка перевесть дух. В витрине магазина, как и всегда, красовалась вечная картинка, изображающая поправляющую чулок девушку, и франта с жадностью глазеющего на нея из—за дерева, но столь хорошо знакомой всем жителям столицы, шерстяной фуфайки, на сей раз, в витрине почему—то не было. Толи весна была тому причиною, что заставила хозяев магазина сменить её на легкомысленно глядящие фуражки и хлыстики, толи – хвала небесам, наконец—то её всю без остатка съела моль!

Но, увы, не успел Павел Иванович порядком отдышаться, как его уже ожидало новое испытание. Испытание, к которому он, признаться, вовсе не был готов, и совершенно не чаял его. Только что, принялся он, было, разглядывать показавшуюся ему заманчивою картинку, как раздался у него над самым ухом голос, столь знакомый, и столь ненужный в сей час до Чичикова, что он чуть было не отскочил в сторону, как отскакивает обыкновенно бедняга, которого ненароком ошпарили кипятком. Вослед за голосом появились, отражаясь в витрине, точно в зеркале, румянныя, пухлыя щёки и чёрныя как смоль бакенбарды, и Чичиков, не желая ещё поверить в эту внезапную, словно свалившееся на него несчастье встречу, оборотясь, увидал прямо пред собою потную от удовольствия физиогномию Ноздрева.

– Ах ты, свинтус ты эдакий, душа ты моя, Павел Иванович! – вскричал Ноздрёв, набрасываясь на Чичикова с объятиями. – Не…е…ет, право, ты, мерзавец, право! Уехал тогда, и даже не попрощался! Э…э…эх, ты! А ведь я тебе друг! Да ты сам это знаешь, душа моя, что лучшего, чем я друга у тебя не было, и нет! – продолжал он, стискивая Чичикова в своих объятиях, и пытаясь влепить ему всегдашний, звонкий свой поцелуй. Павел Иванович попробовал, было высвободиться из сиих цепких объятий, но тщетно, потому, что Ноздрёв держал его крепко, стиснувши точно тисками, так словно боялся, как бы Чичиков вновь не улизнул бы от него, скрывшись где—нибудь в подворотне.

– Признаться, я не думаю, что обстоятельства нашей последней встречи, могли бы дать вам, милостивый государь, повод говорить о дружбе! – всё ещё пытаясь освободиться, сдавленным голосом пролепетал Чичиков, на что Ноздрёв, не сменяя полного радостного возбуждения, тону отвечал:

– Ну, ты, братец, и собака, должен я тебе заметить! Это ты мне говоришь, ты? Тот, который предательски раскидал все мои шашки и именно когда я начал выигрывать! Однако же я великодушен, и ты должен был увидать из последующего, что зла я, даже на подобное предательство не держу! Ведь кто первый, как не я протянул тебе руку помощи в той истории с губернаторской дочкою?! Вспомни, вспомни, собака! И ты тогда, точно уж увидишь, кто есть истинный до тебя друг! – продолжал Ноздрёв, так и не оставляя намерения запечатлеть на щеке Павла Ивановича дружеский свой «безе».

– Милостивый государь, извольте, сей же час отпустить меня! – потребовал Чичиков, на что Ноздрёв, не разжимая объятий, закатился дробным, рассыпчатым смехом.

– Отпустить тебя? – переспросил он, продолжая хохотать. – Отпустить, чтобы ты сызнова понаделал новых глупостей? Нет уж, братец, и не рассчитывай! Ведь за тобою нужен глаз да глаз. А не то опять во что—нибудь таковое впутаешься, чего потом уже и не распутаешь вовек. Мало ли тебе, что ли, твоих фальшивых бумажек? Ведь апосля тебя, почитай целый год ассигнации по всей губернии проверяли, но благодарение Богу, так ни одной из твоих и не нашли.

– Какие еще фальшивые бумажки, что ты несёшь?!.. – опешился Чичиков.

– Ну да! Ты, конечно же, ничего не знаешь! Ну, ты, бестия – хитёр, так запрятал, что ни одной улики нет! Даром, что прокурор помер…, – не унимался Ноздрев.

Стиснутый в его объятиях Чичиков увидел вдруг краем глаза как привлечённый, вероятно необычностью сцены, и тем явно бедственным и угнетенным положением, в котором оказался нежданно Павел Иванович, шагает по направлению к ним полицейский чиновник.

– Отпусти меня сей же час, – чуть было не вскричал Чичиков, – не то сдам тебя квартальному! – на что Ноздрев расхохотался ещё громче.

– Ха—ха—ха! Вздумал, чем пугать меня, братец! Я тебе вот, что скажу – ежели не поедешь ты нынче со мною, то я и сам сдам тебя квартальному, да ещё и попрошу препроводить до частного пристава. Вот там то мы и сделаем следствие твоим «мёртвым душам». Погляжу я тогда на тебя, каков ты есть – «херсонский помещик»! – и он снова расхохотался, находя свою шутку чрезвычайно забавной.

– Хорошо, поехали, – сдался Чичиков, в чьи планы вовсе не входили объяснения с полицией, да ещё и по столь деликатному предмету, каким являлись «мёртвые души».

– Вот оно и славно, вот это по дружески! – обрадовался Ноздрёв, и принялся выкликать извозчика, который тут же появился, осадивши свою, впряжённую в пролетку, лошаденку у тротуара.

Не дожидаясь, покуда полицейский чин приблизится к ним вплотную, Чичиков с Ноздрёвым разместились в сказанной уж пролетке, что, не теряя времени даром, гремя колесами, покатила по мостовой.

– Будет тебе дуться, голуба, – толкая его в бок локтем и с примирительною улыбкою на челе говорил Ноздрёв. – Я то ведь к тебе не в претензии за то, что тогда почитай уж всё оговорено было! И лошадей, и коляску, всё бы я тебе дал. Так и свезли бы тогда губернаторскую дочку, да ты ведь «скалдырник»! Пожалел мне тогда трёх тысяч. А ведь, как они нужны мне были! Позарез нужны!..

По счастью Чичиков, вовремя спохватясь, вспомнил о всегдашней привычке Ноздрева к выпрашиванию денег, потребных ему всякий раз «позарез». Потому—то и решил он своею «атакою» предупредить готовящийся, как он чувствовал, «вражеский набег», и, перебивши бубнившего с укоризною Ноздрева, сказал:

– Послушай—ка, братец, не в службу, а в дружбу – одолжи—ка ты мне пять тысяч. Всего на неделю. А через неделю я, ей Богу, верну.

Но Ноздрёва оказалось не так то просто сбить. Он, ухмыльнувшись, глянул на Чичикова и отвечал:

– Я не сомневаюсь, «скалдырник», что ты это нарочно у меня попросил. Знаешь ведь, что я тут с поста околачиваюсь, и всё уж успел спустить на ярмарке. Кстати – какая же дивная ярмарка на Адмиралтейской площади! Жаль, правда, что днями уж закрывается. Такая ярмарка, право, что не надобно и остального Петербурга! Одна всего стоит! А тебе, голуба, сознайся, небось, Подносов донёс насчет меня? Нет? Ты скажи, я ведь и так знаю. Этот Подносов зол на мой счёт, ходит, распускает слухи, будто проиграл я ему пятнадцать тысяч, и не отдаю. Но это ложь! Ты ведь меня знаешь! Я до такового допустить не могу! Кстати и свидетелей не было.