Текст книги "Мертвые души. Том 3"

Автор книги: Юрий Авакян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Но надо сказать что мебеля, стоявшие в зале, были крепки и основательны, скатерти по столам белы и хрустящи, посуда сияла чистотою, а всенепременный самовар горел жарким своим надраенным боком, распространяя по зале лёгкий запах ароматного дымка, так что герой наш не заставивши себя долго упрашивать, уселся за первый из приглянувшихся ему столов, с тем, чтобы оценить мастерство поваров сего заведения. Однако же, да простит нас читатель, мы не станем отводить драгоценнейшие, оставшиеся нам страницы описанию яств, что удалось отведать Чичикову тем вечером. Скажем лишь одно – блюда были вкусны и обильны, булки белы да пушисты, водка ароматна и холодна и прочая и прочая… Одним словом, всё сие было достаточно хорошо, чтобы потрафить вкусам знавшего в еде толк Павла Ивановича.

Решивши посвятить оставшееся после обеда время прогулке по Собольску, с целью более полного с ним ознакомления, Чичиков ещё более проникся симпатией к сему незаурядному поселению, ибо всё, что ни попадалось ему на глаза, всё приходилось ему по нраву. Местные купцы были замечательно богаты, иноверцы честны и приветливы, барышни, точно бы на подбор цвели розами, экипажи, колесившие по городу были все добротны и промеж них, вычитая подводы груженные товаром, много попадалось и колясок, причём весьма замечательных, тех, что не посрамили бы своих седоков и в самоей столице Отечества нашего. Чиновники, попадавшиеся ему на пути, тоже были… Но вот каковы были сии чиновники, мы расскажем позже. Покуда же Павел Иванович, узревши в Собольске много хорошего отправился на покой в пахнущие еловым духом нумера, с тем, чтобы уже назавтра, со свежею головою отправляться по своим, зовущим его к исполнению делам.

Однако вопреки тем благоприятным впечатлениям, что были получены им накануне, ночь он провёл весьма дурно, просыпаясь чуть ли не поминутно со смешанным чувством тоски и неизъяснимаго страху, точно бы змеею сжимавшего ему сердце. Он приписал сие на счёт позднего и обильного обеда, который с трудом варил его желудок, но на самом деле всё было не так. Причина сызнова была в той молодой бабе, запахнутой в синюю запаску, которая всё не желала покидать его сна, всё бежала вдогон за его экипажем, протягивая к нашему герою толстые и жадные пальцы свои.

Хотя, как и водится, поутру Павел Иванович не мог припомнить ничего из этого странного и постоянно преследующего его сновидения. Наскоро приведя себя в порядок и махнувши рукою на завтрак, потому как и по сию пору ему чудилась некая тяжесть в желудке, Чичиков прямиком отправился в Городскую Управу, конечно же, прихвативши с собою те рекомендательные письма, которыми снабдил его Леницын.

Как имели мы уж упомянуть сие ранее, однокорытник Фёдора Фёдоровича, до которого и отправлялся нынче Чичиков, занимал в Собольске весьма высокую должность, служа в Губернском по Земным делам Присутствии и надзирая за правильностью действий Земской управы и всех земских начальников и учреждений, являясь, по существу, чем—то вроде негласного вице—губернатора. Потому как над ним никого уж не стояло кроме, конечно же, самого губернатора и ему предоставлена была полнейшая свобода в его решениях и поступках, от которых подчас зависела чуть ли не вся деятельная жизнь губернии.

Прозывался сей могущественный господин Петром Ардалионычем Охочим, в летах был тех же, что и Леницын с Чичиковым, взглядов держался самых широких, хотя и не был демократ. Да сие по иному и невозможно было по той причине, что население и самого Собольска да и всей губернии было весьма разношерстно и здесь всяческого народу пребывало в достатке. И ссыльные, и поселенцы, и купечество, и местные лесные обитатели, и дворянство; пускай и жидкое, всё более набиравшееся теми же поселенцами да ссыльными, что по окончании каторги оставались в этих краях и обживаясь пускали корни в этой дивной и изобильной земле.

Вот почему фигура Петра Ардалионыча была и заметна и знаменита по всей Собольской губернии. Его и уважали и боялись примерно: неглядя на то, что росту он был невысокого, говорил всегда ровно, не повышая тону, слог имел правильный, и сказанное им никогда не допускалось к обсуждению, а исполняемо бывало неукоснительно. К сему то могущественному господину и отправлялся нынче Павел Иванович с визитом, от которого зависело столь многое, что сердце Чичикова замирало от страху и точно бы проваливалось в некия неведомые глубины его организма.

Несмотря на довольно ранний ещё час в приёмной Петра Ардалионыча толпилось уж изрядно посетителей. По виду всё это был народ купеческий, однако, как выяснилось вскоре, среди купцов затесался и один строительный подрядчик, что стало видным из его непрестанных жалоб на интенданта Собольского острогу, которые адресовал он всем присутствующим в приёмной, словно бы ища у них сочувствия и поддержки.

– Вы только возьмите в толк, господа, каковые творит он безобразия, – горячился подрядчик, – ведь поставил я ему, как то и было оговорено, лес деловой: брёвнышко ко брёвнышку для того, чтобы вкруг острога пали менять. Так нет же, он совсем уж управы над собою не чует! Говорит мне: «Ты, мошенник, поставил мне наместо приличного лесу одни жердины, и ежели хочешь получить с меня хотя бы копейку, то за тобою ещё целых семьдесят подвод отборного лесу!». Можете вы, себе такое вообразить, милостивые государи? – вопрошал обиженный подрядчик, оглядывая присутствующих.

Однако купцы, словно бы не зная, что отвечать своему сотоварищу лишь растерянно шарили глазами по стенам, разумно полагая, что в подобном месте лучше перетерпеть да перемолчать, а особенно в деле, имеющем касательство до острожного начальства. К тому же всем в Собольске доподлинно было известно, что плац—майор Собольского острогу ставит себе нынче новый дом, вот потому—то сия история никого из восседающих вдоль стен купцов не могла ни удивить, ни возбудить в них какие бы то ни было неосторожные замечания.

Чичиков же, не зная всех подноготных тонкостей этой истории, слушал жаловавшегося на свою судьбу подрядчика со вниманием, и тот, увидавши в герое нашем сочувствие, напрямую обратился до него с вопросом:

– Ну, что вы скажете на это, милостивый государь?

Так что Павел Иванович, застигнутый сим вопросом врасплох и не желая ударить в грязь лицом пред купеческой братией, которая, оторвавши взгляды свои от созерцания стен и потолка, точно бы по команде устремила их на Павла Ивановича, отвечал:

– Думаю, любезнейший, что вам следовало бы отправиться по полицейскому ведомству, по которому и должны рассматриваться подобные вопросы, либо в «Попечительное о тюрьмах общество», потому как дело сие хозяйственное и не находится в компетенции Земства и его учреждений. Вот кабы в деле вашем фигурировали общественные капиталы, то стало быть вы вправе были бы требовать их возмещения, да и то при условии, что поданный вами иск не превышал бы двухсот рублей. Сколько же вы, любезный, должны были получить за поставленный вами лес? – спросил он у подрядчика.

– Три тысячи ассигнациями, – отвечал тот, глядя на Чичикова несколько помутневшим взором, вероятно по причине того, что ничего из сказанного Павлом Ивановичем так и не застряло в его голове.

– Вот видите, земские учреждения не уполномочены рассматривать дела подобные вашему, – улыбнулся Чичиков примиряющею улыбкою.

– Скажите, милостивый государь, а не вас ли это я видывал вчера утром за чаем у интенданта? – спросил подрядчик, с подозрением глянувши на Павла Ивановича, так словно бы распознал в нём соратника злому своему обидчику.

– Никак нет, почтеннейший, потому как прибыл я в ваш город вчера пополудни, и посему распивать чаи с названным вами лицом не имел никакой возможности, – отвечал Чичиков, слегка усмехнувшись как хорошо понимающий, куда клонит свои вопросы обобранный интендантом подрядчик.

– Да остынь ты, остынь! Не рви себе сердца раньше времени, – обратясь к подрядчику сказал кто—то из купцов, – Ведь сам знаешь, что Петр Ардалионыч в чём хошь разберётся, и в чём хошь сделает правильный вердикт.

Так оно в самом скором времени и получилось, потому что пришёл черед подрядчика идти в высокий кабинет где, впрочем, пробыл он совсем недолго и в какие—то пять минут появился из—за его дубовых дверей – обнадёженный, сияя довольною улыбкою.

– Однако же всё разрешилось, вот и письмо до коменданта острога, и я должно быть уже сегодня получу причитающиеся мне суммы, – сказал он, назидательно поглядывая на Павла Ивановича, а затем, уже нахлобучивая шапку, добавил, – нет, это положительно вас видел я вчера за чаем у интенданта! – и торжествующе улыбаясь отправился восвояси.

Чичиков лишь усмехнулся на эти его намеки и, давши себе зарок не вступать с кем бы то ни было в разговоры, принялся дожидаться своей очереди. Но не тут—то было, находившиеся в приёмной купцы, распознавши в нём цепкими своими взглядами новое и невиданное ранее в Собольске лицо, и самое главное, человека далеко небездельного и способного на обороты, как бы исподволь принялись наводить ему всяческие вопросы, верно казавшиеся самим купцам необычайно проницательными и тонкими. Так что Чичикову, хочешь не хочешь, а пришлось отвечать любопытствующим купцам, и совсем уже скоро они знали о том, что прибыл он в их благословенную губернию не ранее, как вчера, прибыл со своим интересом для того, чтобы поосмотревшись здесь в Сибири подробнее намотать потребное на ус. Подобный ответ понравился купцам и они в знак одобрения разом закивали головами. На вопрос о том имеются ли у него в таковом случае приличные для отправления дел капиталы Чичиков отвечал, что капитал его достаточен,и он надеется ещё не раз его приумножить, может быть даже и с их помощью, потому как видит в них людей почтенных и благонадежных.

Сие замечание вызвало в купцах довольно сильное возбуждение и они наперебой принялись совать Павлу Ивановичу свои карточки, говоря о себе не иначе как: «Вся рыба с икрою в губернии моя!», либо: «Лес строевой и деловой, любые поставки!», или же ещё лучше: «Торговля пушниною, золотые медали со многих выставок и ярманок!».

Появление в приёмной секретаря, относившего в кабинет Петра Ардальоныча какие надобно бумаги, среди которых были и рекомендации, данные Чичикову Леницыным, враз усмирило, сей небольшой переполох. Купцы вновь чинно расселись вдоль стен, а секретарь, улыбнувшись Павлу Ивановичу наиприязнейшею из улыбок, произнес:

– Павел Иванович, любезнейший, что же это вы сразу не сказали кто вы и откуда? Петр Ардалионыч уж попенял мне и велел звать вас немедля, сей же час! – с чем наш герой, под уважительные взгляды купцов был препровожден в кабинет.

Хозяин кабинета с первого же взгляда понравился Чичикову. Несмотря на сказанный уж нами небольшой рост, вся фигура Петра Ардальоныча дышала ладностью и силою, а светлые глаза его глядели ясно и пронзительно с улыбающегося лица. Вставши из—за стола, он шагнул Павлу Ивановичу навстречу и бережно приобнявши того за плечи проводил к креслу стоявшему у большого письменного стола, покоившегося на обширном и пёстром восточном ковре убиравшим собою чуть ли не все пространство кабинета.

– Рад, сердечно рад знакомству! Надо же, каковой сюрприз от Фёдора Фёдоровича! И то сказать, давненько уж не было от него вестей, а тут такой подарок судьбы нашему захолустью! Обещаю – весь город будет к вашим ногам! – сказал Петр Ардалионович, вновь усаживаясь на своё место и без обиняков приступая к расспросам.

– Однако же давайте, рассказывайте, рассказывайте, каковы у него там дела в губернии, как ему губернаторство? Не попортило ли ему натуры, а то ведь, знаете ли, далеко ли до греха?.. – говорил он Павлу Ивановичу, улыбаясь.

– На сей счёт можете быть спокойны, любезнейший Пётр Ардалионыч! Таковой цельной и твёрдой натуры, каковой Господь наградил нашего Фёдора Фёдоровича, ничем не испортить. Да, собственно, можете судить и сами: другой год, как губернаторствует, а каковы успехи! Раскольники, что бунтом грозили – усмирены, голод в губернии уж позабыт вовсе, потому как хлебных запасов вперёд аж на пять лет, а на общественном поприще и того более! Два новых работных дома построено, один дом общественного призрения, пять новых лечебниц по всей губернии, в самом Тьфуславле библиотека и школа для низших сословий! И всё одними лишь его трудами, потому как у него воистину государственный талант, и ему, надобно думать, предстоит большая и ясная дорога, – сказал Чичиков.

– Да, ума он преизряднейшего, да и товарищ, доложу вам, превосходнейший. Потому—то и люблю я его точно брата родного, – отвечал Петр Ардалионович.

– И он к вам, милейший Пётр Ардалионович, не менее расположен. Можно сказать, разве что не силком заставил меня сменить мои первоначальные планы и поворотить наместо Херсонской губернии в вашу. Чуть ли не до обид дошёл оттого, что не захотел я поначалу обременять его моими заботами. Говорит мне: «Ты Павел Иванович даже и не знаешь, каковой друг проживает у меня в Собольской губернии! Да ведь там тебе будет от него во всём прямая дорога, а ты вздумал таковую обузу в одиночку тянуть…», – сказал Чичиков, исподволь переходя к тому делу, ради коего проделал он сей немалый путь, оставивши за своею коляскою долгия и долгия вёрсты.

– Ах, простите меня, Павел Иванович, за некоторую мою рассеянность и за то, что не полюбопытствовал я, каковые обстоятельства привели вас в наши края. Потому что столь велико было удовольствие от встречи с вами, что прочее попросту вылетело у меня из головы, – несколько смешался Пётр Ардалионович.

– Не стоит извинений, многоуважаемый Пётр Ардалионович! В том нет ничего необычного и подобная забывчивость делает честь вашим дружеским чувствам. Я и сам, случись мне воодушевиться чем—либо, что дорого сердцу, подчас чуть ли не забываю и самое, как прозываюсь, не токмо прочее менее привычное…– проговорил Чичиков с почтительною улыбкою.

– И тем не менее, я весь в вашем распоряжении и обещаю подсобить в меру моих сил, коли только сие возможно, – отвечал Пётр Ардалионович, приготовляясь слушать Чичикова со вниманием.

– Что ж, обстоятельства мои просты, любезный Пётр Ардалионович, – приступил Павел Иванович к изложению своей просьбы. – Дело, видите ли, в том, что задумал я переселение крестьян купленных мною на вывод в Тьфуславльской губернии общим числом более полутора тысяч душ, – при сих сказанных им словах Чичиков глянул мельком на Петра Ардалионовича и удостоверившись в том, что названная им цифра произвела требуемый эффект, продолжал.

– Крестьяне, разумеется, приобретены были мною без земли и поначалу, как я уже имел заметить, намеревался я провесть сие переселение в Херсонскую губернию, где, как вам известно, земли выдаются казною в безвозмездное пользование, дабы заселить сей благодатный край елико возможно плотно православным народом. Однако наш общий друг сумел убедить меня сменить маршрут сему переселению, и будучи крайне расположенным к моей незначительной персоне, убедил отменить мои планы в отношении губернии Херсонской, избравши наместо нее губернию вашу, как более подходящую для подобного переселения. Вот потому—то и предстал я нынче пред ваши очи с тем, чтобы прибегнувши к вашей помощи разрешить сие обременительное предприятие в самые короткие сроки и самым благополучным образом.

Сказанное Чичиковым произвело на Петра Ардалионовича впечатление самое благоприятное. И то сказать – население губернии одним махом прирастало на целые полторы тысячи душ; да не просто душ, а на многое годных работников. Та что и для Петра Ардалионовича, и для Собольской губернии, да и для самого Собольска в коем население о ту пору едва достигало пятнадцати тысяч жителей, подобное приобретение было бы весьма внушительным, потому—то на словах он и сказал следующее:

– Что же, Фёдор Фёдорович был более чем прав, когда советовал вам избрать сей маршрут. Посудите сами, ну чем вам занять таковую прорву народу в Херсонской губернии. Разве что садоводством да рыбною ловлей? Но рыба там морская, цена ей копеечная, климат тяжёлый: летом нестерпимый зной, а зимой дождь да туман. Так что, того и гляди, покуда подрастут ваши сады, половина крестьян уж и вымрет от лихорадки. У нас же вы их можете занять всем, чем вздумается. Хотите хлебопашествовать – берите земли на юге губернии, там они необычайно плодородны. Желаете заняться каким—либо иным промыслом, и за тем дело не станет. Можете лес валить, либо зверя в тайге заготавливать, либо же золото мыть на приисках. Вон у меня, кстати, два прииска стоят без народу, потому как рук не хватает. Ежели по нраву вам сие предложение, то приобретайте концессию и старательствуйте себе на здоровье, потому что прииски, надо сказать, богатейшие. К тому же и землёю вас наделим, любезнейший Павел Иванович, по вашему же выбору. Да ещё и подскажем где и для чего её родимую лучше брать. Да вы и сами скоро увидите, что нигде в России подобного нету, потому как тут на каждую брошенную в землю копейку прирастает до десяти рублей золотых. Так что глядишь, а через месячишко другой и не захотите от нас и уезжать и, мало того, настоящим патриотом заделаетесь нашей губернии.

Всё услышанное Чичиковым от Петра Ардалионовича пришлось более чем по сердцу нашему герою, а в особенности сделанное тем предложение, касавшееся золотых приисков. И мысль заделаться золотопромышленником как—то сразу глянулась ему. Он точно бы почуял, что это и есть то самое дело, ради которого он и явился на сей Белый свет и поблагодаривши Провидение, приведшее его в сии далёкие, но благословенные края, к названным приветливым хозяином приискам, что точно бы нарочно дожидали здесь его появления.

«Что же, с теми капиталами, что в скором времени должны перейти ко мне, можно будет взяться и за прииски…», – подумал он, и обратившись к Петру Ардалионовичу, сказал:

– Ныне я более чем уверен в правоте нашего общего друга, который, и это видно изо всего рассказанного вами, любезнейший Пётр Ардалионович, впрямь желал мне одного лишь добра. Так что можно сказать, сейчас я словно бы весь горю от желания поскорее провесть уж сказанное мною переселение, но к моему большому огорчению на пути моём возникнули некия обстоятельства, могущие чрезвычайно осложнить предстоящие мне и без того нелёгкие хлопоты. Вот посему—то и хотелось бы мне заручиться неоценимой вашей поддержкою.

– Говорите, в чём собственно загвоздка и я обещаю вам свою помощь, – сказал Пётр Ардалионович, поощряя Чичикова к дальнейшему изложению его дела, потому как Павел Иванович вдруг сделался ему ещё более симпатичен и, надобно думать, не только благодаря дружбе его с Леницыным, но и по причине тех капиталов, что увидел он стоящими за Чичиковым.

– А «загвоздка», как вы изволили выразиться в том, что сия смена маршрута и связанные с нею перемены в планах нарушили мои финансовые дела. И тех сумм, что годились для переселения моих крестьян в Херсонскую губернию, вовсе не достаёт для путешествия в губернию Собольскую. Судите сами, каковые средства придётся издержать на одну лишь тёплую одежду да сапоги?! А прокорм, а обустройство на месте?! Так что, как ни крути, а всё одно выходит втрое дороже. Ежели же присовокупить ещё и то, что плачу я ежедневно за постой таковой орды; потому что крестьяне мои по бумагам, вроде бы уж выведены, а на деле же содержатся у друзей моих в Тьфуславльской губернии, то тут набегают суммы весьма и весьма внушительные, что и не удивительно, потому как расход велик. По сей—то причине и появилась у меня нужда в залогах, потому что, как видит Бог, без залогов мне подобного переселения уж не осилить. Вот и был послан я до вас милейшим Фёдором Фёдоровичем, дабы загвоздку сию с вашей помощью разрешить, – сказал Чичиков, закончивши излагать сочинеёную им по случаю сказку, потому как считал, что Петру Ардалионовичу вовсе не надобно знать всей касавшейся грандиозного его предприятия правды, дабы не возникли в нём ненужные Павлу Ивановичу мечтания и искушения.

– Однако же, Павел Иванович, дорогой вы мой, вы хотя бы подскажите мне, в чём может состоять моё участие в ваших злоключениях? Потому как, скажу вам прямо, покуда ещё не вижу каковым манером, мог бы я вам помочь, – сказал Петр Ардалионович.

– Очень даже, что и можете, любезнейший мой Пётр Ардалионович. И помощь сия, как думается мне, для вас и проста и необременительна. Я же со своей стороны, непременно же отблагодарю тех чиновников, коих придётся мне некоторым образом озаботить, при вашем на то, безусловно, согласии и благорасположении, – поспешил заверить его Чичиков.

– О чиновниках и о вашей к ним благодарности поговорим мы несколько позднее, пускай сперва дело сделают. Только скажите же мне, в чём тут, собственно, собака зарыта? За остальным же, смею вас заверить, дело не станет, – сказал Пётр Ардалионович.

– Видите ли, друг мой, обстоятельства мои в последнее время сложились таковым образом, что всё свое имущество – движимое и недвижимое обратил я на уже упомянутые мною приобретения. Так что, имея нынче потребность в залогах, я ежели что и могу заложить, так всё те же приобретённые мною души, – сказал Чичиков.

– Ну вот и преотлично, закладывайте, коли так. Чего же проще? – удивился Пётр Ардалионович, всё ещё не понимая того в чём, собственно, может состоять его роль в переселении купленных на вывод крестьян.

– Так дело то всё в том, что по закону, коли были они приобретены мною без земли на вывод, то и заложить я их могу лишь после того, как произведено будет переселение, а крестьяне все до единого прикреплены будут к земле. Такова вот та «загвоздка», о которой справедливо вы, Пётр Ардалионович, изволили заметить. И нынче я словно бы попался в силки: вывести крестьян не имею возможности по причине недостатка потребных на то средств; средства же сии получить не в состоянии, потому что никак не выведу крестьян. Вот с чем я, собственно, к вам и пожаловал, любезнейший Пётр Ардалионович, и сейчас и моя судьба, и вся моя будущность в одних лишь ваших руках. На вас лишь одного уповаю! Помогите мне, дорогой мой друг, прикажите лишь только кому надобно, чтобы выписали мне нужных бумаг о том, что переселение, якобы уж было проведено по закону, и крестьяне, как оно и положено, уж приписаны к земле. Век за вас Бога молить буду и малым деткам своим накажу! – со слезою в голосе проговорил Чичиков, приплетя красного словца ради ещё и неких «малых деток».

– Господь с вами, Павел Иванович! Только—то и всех делов?! – усмехнулся Пётр Ардалионович. – Экая, признаться, чепуха. Вы только, друг мой, предоставили бы мне реестрик всех потребных вам бумаг, а уж мои умельцы враз бы их вам состряпали.

– Не только что реестрик, у меня почитай все сии бумаги вчерне составлены по нужному образцу. Так что осталось разве что перебелить их на соответствующие формуляры, да проставить подписи с печатями, где нужно. В этом—то и состоит вся моя до вас просьба, – отвечал Чичиков.

– Ну, вот и ладно! Стало быть, дело за малым! Вы Павел Иванович, пожалуйте ко мне сегодня к обеду, там всё ваше дело и сладим, потому как я нужных до вас людей позову, – сказал Пётр Ардалионович с ободряющей улыбкою взглянувши на Чичикова. – А кстати, Павел Иванович, где вы остановились? Ведь в нашем городе, насколько я могу судить у вас ни друзей, ни знакомых нет? – спросил Пётр Ардалионович, когда Чичиков откланявшись, собирался уж покинуть его кабинет.

– О, об этом можете не беспокоиться! Я прекрасно устроился в городской вашей гостинице, – сказал Чичиков.

– Это же неудобно, – возмутился Пётр Ардалионович, – сей же час берите весь ваш багаж и пожалуйте ко мне. Где это видано, чтобы я позволил другу моего друга прозябать в каких—то гостиницах!

И склонившись над столом он принялся писать что—то на листке бумаги. Покончивши с писанием, он протянул Чичикову конверт, сказавши на прощание:

– Велите прислуге передать сию записку моей супруге. Я тут велю, чтобы она позаботилась о том, чтобы вас устроили так, как оно подобает.

С чем Чичиков и покинул Присутствие, чувствуя, как в сердце его словно бы расцветают райския цветы, а в душе поют райския же птицы.

Времени до обеду оставалось более чем предостаточно, почему Павел Иванович и решил сперва прокатиться по Собольску, благо к тому располагала и погода, полная яркого катящегося в осень солнца и здорового чистого воздуха напоенного ароматами подошедших к закату короткой своей жизни трав, и лишь затем, забравши из гостиницы свой скарб, перебираться в дом к радушному Петру Ардалионовичу. Тому способствовало ещё и известное всякому бесспорное соображение, что добрая прогулка есть наилучший способ обретения человеческим организмом доброго аппетита, который, без сомнения, сегодня пригодится нашему герою.

Вот почему поколесивши по городским улицам, вновь оставившим по себе самое самое выгодное впечатление, Павел Иванович довольно скоро выбрался на крутой берег реки представлявший собою некое подобие набережной, отороченной весьма искусно срубленной деревянною балюстрадою, ограждавшей пешехода от опасно уходящего к воде обрыва, скатывающегося вниз к реке и противуположному низкому и пологому, терявшемуся в степной дали, берегу. У Чичикова, замершего в своей коляске у края сей необыкновенной, словно бы уносящейся из под ног крутизны, с которой было видно далёко—далёко, даже перехватило дух от вида тех гигантских пространств, что развернулись перед ним во всей своей необозримой шири.

«Чудны дела твои Господи!..», – думал он, глядя на невиданный сей простор, чувствуя, как стихают певшие доселе в душе его райския птицы, а райския цветы, словно бы сжавшись в комочки, прячутся в какие—то лишь им ведомые, потаённые щёлки у его сердца. Он ощутил тут свою безмерную малость и незначительность в сравнении с явленными ему, словно бы некий знак просторами. Отчего—то точно бы тоскою плеснуло у него в груди; какие—то неуловимые мысли и чувства заклубились в его голове, и Чичикову на мгновение показалось, что приблизился он к некой тайне, которая вот—вот, разве что не минутами, должна была открыться ему. Но испугавшись сей тайны, готовой обрушиться на него точно опаляющая все безжалостная истина, велел он Селифану править путь далее по тянущейся вдоль берега, и невесть куда ведущей его дороге.

Однако все дороги, как известно, куда—то да ведут; для сего, собственно, и бывают они проложены. Вот и эта дорога, плотно утоптанная и широкая привела Чичикова ко внезапно возникнувшему пред ним огромному строению, которое что такое поначалу и не понял Павел Иванович. И только увидавши невиданной им доселе высоты частокол, срубленный из вековых сосновых стволов, каждый из которых вполне мог бы послужить грот—мачтою на каком—нибудь флагманском корабле, догадался он, что сие и был тот самый, знаменитый на всю Сибирь и Россию Собольский острог, в котором томились самые лютые каторжники и арестанты, сгубившие и изломавшие многие и многие души и судьбы.

Поверх сего исполинскаго забору помещались глядевшие скворешниками деревянные сторожки, в которых наместо скворцов, восседали караулившие бродивших по плацу душегубов, вооруженные ружьями сторожа, что настороженным и зорким взглядом озирали огороженное частоколом пространство. Из—за розовых сосновых стволов тянувших в голубую безмятежную высь свои заостренные, тесаные верхушки, доносились многие шумы, среди которых Чичиков угадал и бранящиеся злобные голоса, и крики и шум издаваемые сотнями и сотнями людей томившихся за забором, и некие стуки, как надобно было думать сопровождавшие производимые в остроге работы, и даже звон железа в которое закованы были арестанты.

И видение этого исполинского частокола, украшенного сторожками, всколыхнули вдруг в душе Павла Ивановича пугающие и яркие воспоминания о той недоброй памяти ночи, что пришлось провесть ему в тусклой каморе Тьфуславльского острога. Той самой ночи, что вполне могла послужить началом бесчестию, каторге и позору, в которые тогда чуть было не обратилась беспокойная и суетная жизнь нашего неугомонного героя. Тут Чичиков принялся истово креститься, глядя в развернувшиеся над ним небеса, поминая всех святых и иже с ними Афанасия Васильевича Муразова, чьим бескорыстным старанием и был он тогда избавлен от сей жестокой участи, уже было подкараулившей его на пути. Он словно бы воочию увидел себя бредущим по этапу в лёгких дорожных кандалах, в серой арестантской куртке, с наполовину обритою головою и бородою в которой наверное завелись бы со временем мелкие насекомые жители, от которых как не берегись – не убережешься в подобных страшных обстоятельствах.

– Слава тебе Боже, слава тебе! За то, что, сжалившись надо мною, оставил меня по сию сторону этого ужасного частокола!.. – в смятении думал Чичиков, чувствуя, как кишки его ежась точно бы от холода, скручиваясь сворачиваются кольцами, точно черви перед тем, как в страхе расползтись по своим норам.

«Что же, ежели постараешься и далее, как прежде, то путь тебе сюда не заказан», – словно бы снова услыхал он тот прежний голос, что временами звучал в его голове.

От сего чуждого, как ему казалось голоса, сделавшего к тому же столь злорадное замечание Чичиков совершенно упал духом, может быть осознав впервые за все эти проведённые им в погоне за призрачным счастьем годы, то, насколько опасен и нешуточен избранный им путь. К каковым тяжким последствиям может он привесть, если Фортуна, уставши следовать всем его проказам, выдумкам и уловкам, лишь на одно мгновение отворотит от него свой лик. И словно бы по чьему—то злому умыслу всплыла, такая ненужная в сей час, такая напитанная злою тревогою мысль о Тентетникове. О том, что и он тоже ходит, звеня кандалами по такому же огороженному частоколом плацу, исполняя изо дня в день некую опостылевшую каторжную работу, которой никогда не будет ни конца, ни края на этой лишённой света и правды земле.

Полный смятения и чёрных, словно грозовые тучи мыслей, велел он Селифану, никуда не сворачивая править назад к гостинице, где и провёл всё оставшееся до обеду время так и не удосужившись позаботиться о переезде в дом к Петру Ардалионовичу.

«Вот отправлюсь с визитом и одним махом оба дела сделаю. Пускай и неучтиво, да и тут не высший свет, так что нечего чиниться да церемонии разводить», – думал Чичиков с некоторою злою обидою, тою, что, как надо думать, порождена была нахлынувшей на нашего героя ипохондрией.

Дабы скоротать время, остававшееся до обеда и несколько отвлечься, принялся Павел Иванович перебирать и перекладывать извлечённые им из шкатулки бумаги, точно бы пытаясь отыскать в них неведомую ошибку, что могла бы навредить его предприятию, а то и вовсе погубить стоившее ему стольких трудов поприще. И надо сказать, что пахнувшие свежею краскою и клеем пашпортные книжки, те, что делали его мертвецов словно бы живыми, и справки, писанные на плотной бумаги формулярах, по которым, распластавши крылья, сидели двуглавые орлы, оберегая сказанную в сиих формулярах ложь и злокозненную выдумку, и купчие, сияющие синими печатями, да и сами длинные списки мертвецов, заверенные нужными и драгоценными подписями, вернули Чичикову утраченное было им душевное спокойствие и уверенность в скорейшем завершении удивительного его дела, равное которому вряд ли сыскалось где—либо в закоулках нашей гораздой на всяческие чудеса Отчизне.