Текст книги "Самосожжение"

Автор книги: Юрий Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Алина с опаской взяла журнал.

Судя по всему, уик-энд удался на славу.

Президент, в голубом джинсовом костюме, слегка поношенном, и ковбойских сапогах из желтой кожи с бронзовыми заклепками на голенищах, напоминавшими лошадиную сбрую с медными насечками, которую Гей впервые увидел еще во время войны в одной сибирской деревне, не то чтобы казался моложе своих лет, но был весьма подвижен, изящен, будто настоящий ковбои, при этом ироничен как никогда, и даже Первая Леди государства, супруга Президента, знавшая лучше других веселый нрав мужа, отметила про себя, что он сегодня в ударе.

– Хорошие новости? – спросила она, улучив минутку, когда гости. Физик и Кинозвезда, приотстали на своих лошадях.

– О да! – улыбнулся Президент.

У него была замечательная улыбка, которую любили телезрители.

Впрочем, одному из них улыбка Президента не понравилась.

И однажды он взял да и выстрелил в Президента.

Но даже в такой чрезвычайной ситуации, когда все его окружение, в том числе и видавшие виды агенты охраны, оказалось в шоке. Президент как ни в чем не бывало улыбнулся жене, Первой Леди одного из первых государств мира.

Он улыбнулся ей и сказал как бы даже слегка кокетливо: "Ты знаешь, я не успел пригнуться".

Стало быть, может кто-то подумать, что главное, как считал Президент, успеть пригнуться.

Очень хорошее правило.

На все случаи жизни.

Первая Леди оглянулась на Физика и, будто не замечая, что тот флиртует с Кинозвездой, с улыбкой спросила у мужа:

– А мы успеем пригнуться?

Она правильно рассчитала: хорошее настроение Президента конечно же связано с каким-то приватным сообщением Физика, а не с голливудскими сплетнями, которые привезла Кинозвезда. И теперь Первая Леди хотела бы знать подробности этого тайного доклада, по домогалась их деликатно.

– Я надеюсь! – Президент улыбнулся и соскочил с коня, как заправский наездник, и помог Первой Леди сойти на землю.

– Новая ракета? – не выдержала она.

– О нет! – Он посмотрел на Физика, который надолго застрял возле Кинозвезды. – Это будет нечто новенькое...

Президент оглядел подстриженную большую лужайку, обнесенную ровным забором в. две толстые жерди, одноэтажный беленый домик с низкой черепичной крышей и большими, почти во всю стену, окнами, перевел взгляд на кустистые холмы вокруг, сиренево-розовые в свете заката.

Нигде ни души.

Не считая Физика и Кинозвезды.

Три черные, с белыми подпалинами, лохматые собаки, молчаливые, ласковые, и караковые лошади как бы являлись частью идиллического пейзажа без людей.

Не считая агентов охраны за кустами.

Райский уголок во вселенной.

Которая там, за холмами, может, давно уже провалилась в тартарары.

Правда, там, в городах, были дети...

Президент вздрогнул.

Он слыл хорошим семьянином, отец четверых детей, которые, как считалось, вышли в люди, и вышли весьма удачно. Кстати, без всякой протекции с его стороны, как любил Президент говорить не только в узком кругу, используя это в качестве едва ли не самого убедительного, наглядного примера исключительных преимуществ образа жизни страны, руководить которой выпала ему честь, ну и так далее. Президент был превосходный оратор, может, не хуже Демосфена, хотя и не имел привычки, сомнительной с точки зрения гигиены, репетировать с камешками во рту.

Впрочем, Президент сейчас думал не о новой своей речи, с которой после уик-энда он выступит, как обычно, перед законодателями. Точнее, сначала выступит перед телезрителями, то есть перед народом, как бы заручившись его поддержкой, а потом уже перед конгрессом, где было немало твердолобых, как говорил Президент, и тоже не только в узком кругу, которые так и норовили сунуть ему палку в колеса, особенно когда речь шла о новом проекте бюджета военного ведомства.

Президент размышлял сейчас не о том, как будет проходить голосование в бюджетной комиссии сената, он думал о своих детях.

Стало быть, как обобщил бы он, окажись перед камерой телевизора, он думал о детях вообще.

Президент очень любил детей и полагал, что достаточно много времени уделяет поискам реальных путей, которые спасли бы детей всего мира от гибели в ядерной войне.

Президент считал себя гуманистом.

Судя по всему, очень большим гуманистом.

И поэтому он пригласил сегодня Физика на этот уик-энд, который прошел просто замечательно.

Физик поведал Президенту об ударной программе создания рентгеновского лазерного оружия космического базирования. Именно так это называлось.

Сто миллиардов долларов.

Стоимость этого "космического пирога", как сострил Президент.

Да уж и в самом деле пирог!

Слоеный.

Система космических зеркал способна сфокусировать лазерный луч на любую цель.

И цели нет.

Она сгорает почти бесшумно.

И никакой радиации!

Можно оплавить самолет или ракетную установку.

Надвое разрезать корабль, подводную лодку.

Чтобы противнику нечем было доставить свои бомбы на эту зеленую лужайку и кусты тамариска.

А Президент нисколько не сомневался, что противник спит и видит, как бы стереть с лица земли эту зеленую лужайку и дивные розово-сиреневые кусты, уютный домик и лошадок, превратить милых, чудных собачек в прах.

– Ты не хочешь мне сказать, что это будет? – напомнила ему о себе Первая Леди. – Или не можешь?

Она была слегка уязвлена.

Президент улыбнулся.

– Ты знаешь, – мягко сказал он жене, – как ни странно, все больше становится тех, кому не по душе мои начинания... Даже его ближайший друг, Президент кивнул в сторону Физика, – заявил, что лазерное оружие подводит нас к войне в космосе, но не в качестве альтернативы войны на земле, а в качестве прелюдии к войне на земле. Довольно остроумно, ты не находишь?

– Да, пожалуй, – с улыбкой сказала Первая Леди и посмотрела в сторону дома, где появился слуга, выкативший столик с напитками и сандвичами.

А Президент между тем тоже заметил слугу со столиком, сглотнул слюну и продолжил свою прерванную мысль.

Они, сказал себе Президент, имея в виду своих идеологических противников, спят и видят, как бы сжить со света и этого слугу в белом пиджаке. Такой славный слуга... Хотя и негр. Преданно служит семье Президента вот уже тридцать лет.

– Уже нынче, – сказал Президент, – будут заключены контракты на производство компонентов лазерной системы космического базирования...

– Ах вот оно что! – просияла Первая Леди. Она сделала вид, будто понимала суть не хуже самого Физика, не говоря уже о Президенте. – А мы успеем пригнуться? – вдруг пошутила она, и это было так неожиданно, что Президент сначала не нашелся что сказать, но потом все же справился с собой и улыбнулся.

– Я надеюсь, дорогая, – сказал он, – что пригнуться мы успеем...

Они стояли возле жердей, повернувшись к закату, и смотрели, как Физик и Кинозвезда подходят к ним, держа лошадей под уздцы.

Они улыбались.

Уик-энд удался на славу.

Все было замечательно.

Алина долго рассматривала великолепные цветные фотографии.

Копирайт. Рон Масарос.

Она как бы давала Гею возможность прийти в себя.

Если бы те, в первых, во вторых, в третьих... в десятых рядах, будто не замечая его смущения, заглянули себе в душу, чтобы увидеть великолепные цветные фотографии своих дел земных, копирайт, чужая душа – потемки, вот где был бы конфуз-то, но почти никто из них не сделал этого!

Впрочем, какая-то молодая женщина бросилась к нему навстречу утром следующего дня со словами благодарности, признательности... чего еще?

Кажется, она была вполне искренней, но что ей мешало проявить эту искренность там, в зале?

– Мир сошел с ума, – наконец тихо сказала Алина.

– С ума сошли не все, – возразил Гей твердо.

Возможно, именно в этот же уик-энд, по-нашему называемый выходным, Бээн, как обычно, проводил планерку на строительстве птичника в Смородинке.

Гей представил себе эту ситуацию – и тут его осенило.

Он подумал, что Бээна в интересах дела тоже можно, пожалуй, назвать президентом.

Хотя бы с маленькой буквы.

Во всяком случае, в пределах своей управленческой системы Бээн и был таковым.

Следовательно, можно сказать, что Гей был хорошим знакомым президента.

По крайней мере, Гею так иногда казалось.

А иногда казалось наоборот.

Это было свойством натуры Гея.

А может, свойством натуры Бээна.

Все-таки он был как-никак президентом, хотя и с маленькой буквы.

Кстати, в этой связи, считал Гей, титул супруги Бээна следует писать, пожалуй, тоже с маленькой буквы, чтобы, во-первых, не нарушать семейную субординацию, а во-вторых, не выходить за рамки общепринятого у нас демократизма.

То есть не Первая Женщина Комбината, а просто первая женщина.

Точнее, просто женщина.

Еще точнее, простая баба.

Так вот, значит, Бээн провел тот самый уик-энд, то есть – по-нашему если выходной, на расширенном выездном заседании, которое стало доброй традицией с тех самых пор, как началась ударная, хотя и неплановая, стройка птичника в Смородинке.

Выходит, как представлял себе Гей, получалась такая расстановка, имевшая, можно сказать, международный характер.

Один Президент, катаясь на лошадках неподалеку от своего ранчо, вынашивал убийственную для человечества идею ударной программы создания рентгеновского лазерного оружия космического базирования.

Второй президент ломал голову над тем, чтобы накормить яйцами и птичьим мясом жителей Лунинска, прежде всего коллектив Комбината, вроде как детей своих.

– Я им должен дать хэм энд эгс! – говорил он с пафосом, переняв у Гея заморское слово.

Гею нравился этот пафос, хотя он и поправлял Бээна:

– Без ветчины и колбасы – это уже не хэм энд эгс...

На что Бээн резонно ему отвечал, что суть не в названии, была бы яичница.

И в этом смысле Бээн был глубоко прав, наверно.

Такие дела.

Стало быть, вот ради этого блюда, как там его ни называй, Бээн и назначал на каждый уик-энд выездную расширенную планерку, отчего про эти уик-энды можно было сказать, положа руку на сердце, что они удавались на славу.

Хотя и не все было замечательно.

То есть далеко не все.

Точнее, как считал Гей, все было отнюдь не замечательно.

А причина одна, как считал Бээн.

Нерадивость иных товарищей, наделенных, к сожалению, определенной властью.

Даже не то чтобы нерадивость, поправлял он себя, а хроническое недопонимание поставленных перед ними задач.

Ну ладно, мысленно как бы возражал ему Гей, – собираясь сказать и вслух, но уже после планерки, конечно, – их еще можно понять, этих нерадивых товарищей, когда возникает нехватка цемента, арматуры, швеллерных балок и тому подобного дефицитного материала. Но неужели в округе Смородинки нет хорошей питьевой воды? Дело дошло до того, что в этот раз на планерке заслушали выступление врача студенческого строительного отряда, который привел данные анализа питьевой воды из бочки, к питью, увы, непригодной, как заявил врач. Да и участились перебои с подвозом хлеба, как сказал командир эсэсо, то есть студенческого строительного отряда.

Ни хлеба, ни воды.

Вот уж нерадивость так нерадивость!

Безответственность.

Халатность.

Или как там это еще называется.

Из рук вон плохое руководство стройки, как тут же сказал Бээн.

Сказал, разумеется, гневно.

То есть он просто сказал:

– Бардак.

Хотя он с удовольствием бы произнес другие слова:

– Диалектика жизни...

И вот когда Бээн сказал: "Бардак", он поискал взглядом куда-то запропастившегося директора совхоза "Рассвет", которому было поручено курировать ударную стройку птичника, потому что птичник, в конце концов, вместе с будущими новоселами, то есть курами, и снесенными ими яйцами, число которых по проекту исчислялось миллионами, должен был влиться в основное хозяйство совхоза, пока, к сожалению, незавидное.

– А где Петухов? – как бы стараясь сдержать свой гнев, спросил Бээн.

Приближенные люди Петухова робко ответили, что Петухов отсутствует по причине болезни горла. Бедолага совсем охрип.

– Допелся... – мрачно сострил Бээн и посмотрел на Гея, точнее, на блокнот в его руках, то ли прося записать эту меткую остроту, то ли прося не записывать ее.

Гей знал, что вообще-то, во всяком случае, в другое время и в другой обстановке, Бээн весьма уважительно относился к незаурядным, как он говорил, вокальным данным директора совхоза.

Бээн был натурой песенной.

Более того, он слыл как бы даже меценатом.

Благодаря чему и завязалась в свое время дружба Гея с ним.

Между тем Гей заметил, что кое-кто, посмелее кто, не то чтобы хохотнул, но все же изобразил якобы смеющееся лицо, особенно если сидел во втором ряду, за чьей-то спиной, вне поля зрения Бээна, как говорил Гей о таких заднескамеечниках, изображавших из себя как бы оппозицию Бээну, однако на самом деле норовивших отсидеться в тени молчком.

Грустным тут стал Бээн.

Загрустишь поневоле.

Ты едешь сюда, за добрую сотню километров, вместо уик-энда, то есть выходного дня, устраиваешь тут заседание, никаких сил своих не жалеешь, а директор совхоза не соизволил явиться на эту выездную планерку, хотя мог бы и без персональной машины обойтись – на окраине Смородинки и заложили птичник-то.

Не прощал, не оставлял Бээн без внимания такое неуважительное к себе отношение и умел, имел немалый опыт напомнить обидчикам об их плохом воспитании, возможностей для этого у Бээна было много, но тут, Гей заметил, не то чтобы пасовал Бээн, а проявлял несвойственную ему выдержку.

– Да-а... – только и сказал Бээн.

А ведь это, по сути, не его дело – проводить тут планерки.

Строить птичники.

Механизированные коровники.

Овцекомплексы.

Что там еще?

Ямы силосные.

Парники.

Да и сено косить.

Убирать с полей овощи.

Ведь он еще и основную продукцию должен давать государству – разные металлы, Гей предпочитал не упоминать, какие именно, точнее, упоминать было можно – медь, свинец, цинк и так далее, включая, естественно, редкие, об этом во всех газетах писали, но вот цифры называть – это Гею казалось уже излишним, точнее, сам Бээн приучил его к такой скромности.

И вот как бы в порядке шефской помощи селу, которое в последние годы пострадало от капризов погоды, Бээн и взял на себя эту нелегкую миссию быть своеобразным прорабом той или иной стройки для села.

Не президентом – прорабом.

Великий этот парадокс, по мнению Гея, был главным движущим моментом маленькой истории маленького края, центром, столицей которого был Комбинат.

А другой парадокс, как говорил Гей, парадокс жестокий, каннибальский, состоял в том, что один президент созидал даже во время уик-энда, чтобы у людей всегда был хэм энд эгс, хотя и без ветчины, а другой Президент во время уик-энда вынашивал идею "звездных войн". Такие дела.

Гей постоянно думал об этом, как бы пытаясь найти выход.

Время от времени он раскрывал свой блокнот и пытливо разглядывал маленькую цветную фотографию.

Копирайт. Рон Масарос.

Изображение Президента и Первой Леди с черной собакой возле жердей на фоне зеленой лужайки, на которой у дерева, перед кустами на холме, стоял белый домик, довольно скромный.

Негра с прохладительными напитками и Физика с Кинозвездой на этой фотографии не было.

Как, впрочем, и на других, которые лежали, как закладки, в блокноте.

Этих троих Гей просто-напросто выдумал.

Копирайт.

Хотя, вероятно, они существовали в действительности.

И не только они.

Занимаясь этим посторонним на первый взгляд для выездной планерки делом, Гей, разумеется, ни на секунду не терял из виду Бээна.

В перерыве Гей решил подойти к нему и показать фотографию Президента и Первой Леди.

Гею хотелось знать, что думает Бээн о космической новинке Эдварда Теллера.

И вообще обо всем таком.

Кроме того, разумеется, Гей при случае хотел спросить Бээна, как бы между прочим, с чего же, по его мнению, все началось и чем все кончится.

Не мог Бээн всего этого не знать.

Огромный был у Бээна опыт.

Бээн годился Гею в отцы.

И вот как раз отца у Гея не была.

А иногда просто необходимо, чтобы у человека был отец.

Вроде как первый оборонительный эшелон.

И Гей доверял Бээну.

Может, почти как отцу.

И надеялся на него.

Может, и зря.

И хотя отчетливо понимал, сколь наивно его желание получить ответ на эти свои злополучные вопросы именно от Бээна, удержать себя от соблазна уже не мог.

Алина положила журнал на столик.

И подошла к Гею.

Он почувствовал себя кроликом.

Перед ним был изящный удав.

В прелестной розовой шкуре.

Она коснулась его лица ладонями.

Она охватила его лицо ладонями.

Ее ладони были прохладны.

Вначале он испугался, а потом вдруг подумал: "Как жаропонижающее средство" – и мысленно сказал себе, что, как бы там ни было, он хорошо контролирует эксперимент.

Ее ладони гладили его щеки.

Ее ладони вдруг стали горячими.

Просто пылающими.

Гей на мгновение замер, сомкнул глаза, сгорая на этом чудесном костре, но тотчас, как утопающий, судорожно схватил кисти рук Алины, спасительно отрывая от своего лица ее ладони.

Впрочем, сравнение с утопающим, скажет себе Гей позднее, было тут весьма неточным, ибо сам Гей поступил в эту минуту вопреки инстинкту природы, которая, увы, жаждала огня, исходившего от пылающих рук женщины.

– Так мы с вами никогда не поймем, с чего же все началось и чем все кончится, – успокоившись, произнес он усмешливо минуту спустя.

Она стояла у окна спиной к нему.

И смотрела на церковь.

Раздался звон колокола.

В свете уличных фонарей ее волосы показались ему рыжими.

Не могла же она перекраситься, когда была в ванной, пока он разговаривал по телефону с Мээном!

Впрочем, а почему бы и нет? Ведь есть еще и парики. И вообще всевозможные маски. Ева умела менять их почти моментально...

Незаметно для самого себя он включил телевизор.

Итак, набравшись знаний и опыта, Ева, отличавшаяся раньше целомудрием, сдержанностью и старомодностью в нравах, делала теперь нечто вроде теоретической разработки своей жизненной программы, что уже выразилось в своеобразном алгоритме НАДОПРОСТОЖИТЬ.

Впрочем, по ходу эксперимента она сама и осуществляла кое-какие практические части своей новой программы.

Именно те, в которых ее Адам вдруг стал рьяно проявлять целомудрие, сдержанность и старомодность в нравах, хотя и прежде был в этом смысле таким же, как Ева.

Точнее сказать, Ева сначала осуществляла кое-какие практические части своей программы, а потом уже, задним числом, делала соответствующее теоретическое обоснование.

Как известно, в науке такой метод называется эмпирическим.

Ева начисто отрицала влияние крупных теоретиков и практиков на свои фундаментальные исследования.

Она готова была считать себя самоучкой, чем испокон века славился род славянский.

Что же касается Адама, то он, как всякий завистник, думал и заявлял во всеуслышание, что все началось именно с Эндэа и Евочки, которые, увы, оказались не только практиками, но и теоретиками, и Гею не хотелось верить, что теперь у него с Евой – со своей, разумеется, – будет не жизнь, а чехарда, как он предчувствовал.

При этом он ошибался, и он был прав при этом.

Все началось, конечно, не с поездок на виллу Эндэа, все началось гораздо раньше и вовсе не с чужого адюльтера, который дурно якобы повлиял на его благонравную некогда Еву.

Тут он, увы, ошибался.

Что же касается второго предположения относительно его будущей жизни с Евой – тут он был прав, скорее всего, хотя ему и не хотелось верить в эту окаянную преждевременную правоту, выведенную тоже чисто эмпирически.

Само собой разумеется, Адам жаждал полной ясности как человек, проявляющий целомудрие, сдержанность и старомодность в нравах, что выглядело в наше время анахронизмом, и в минуты откровения, находившего, как он полагал, не только на него, но и на Еву, с надеждой спрашивал ее не столько как автора нового житейского алгоритма, сколько как жену свою:

– Скажи мне, пожалуйста, Ева, ведь это после того, что мы видели своими глазами там, на вилле, ты невольно... м-м, как бы это выразиться, чтобы тебя не обидеть... ты совершенно непроизвольно не то что упростила свое отношение к жизни, а несколько переиначила его, приспособила, так сказать, к новым понятиям, новым веяниям, к бешеному жестокому ритму жизни, наконец... да, нет?

Он не был ни жалок, ни смешон в этом своем наивном стремлении узнать истину.

Он был несчастен.

Однако Ева не считала его несчастным.

Она считала его жалким и смешным.

– Во-первых, ничего особенного мы не видели... – говорила она как бы между прочим, еще быстрее накручивая бигуди, тем самым давая понять, что подобный разговор не стоил того, чтобы отвлекаться от столь важного занятия, каковым является накручивание бигуди, но сама фраза ее и вкрадчиво-бесстрастная интонация выдавали готовность не только к блокаде, но и к энергичной контратаке.

Именно так, через военные термины – хотя он отнюдь не был военным человеком, – Адам видел и понимал Еву в последнее время, то ли газет начитавшись, то ли писем сына из армии.

Фурия, ужасался он мысленно.

Хотя за что ему мстить и карать его?

Уж не за то ли, что он все еще любит ее, а она уже не любит его?

Немилосердная женщина, говорил он порой и вслух, ведь надо сказать всю правду ему, а она постоянно лжет, ссылаясь на всемирные проблемы феминизма, маскируя свои поступки некими духовными поисками.

Это уже война не просто холодная, думал он, а самая что ни на есть горячая, хотя пока и ограниченная.

Маргарет Тэтчер.

Голда Меир.

Бог ты мой, какие же санкции тут применять? – размышлял он так, словно обращался к Еве с трибуны ООН.

– А во-вторых, Ева, во-вторых? – спрашивал он поспешно, в то же время и кротко как бы, словно боясь упустить нить задушевной беседы.

– А во-вторых... – в той же тональности своей говорила она и умолкала, как ему казалось, зловеще.

Адам наблюдал, будто загипнотизированный, за металлическими бигуди на голове Евы, из которых вот-вот вырвутся адские языки пламени, как из домашней реактивной установки новейшего образца.

– А во-вторых, я вовсе не в том смысле упростила свое отношение к жизни, в каком ты, как обычно, имеешь в виду, все выворачивая наизнанку.

– А в каком же, в каком?

Он спрашивал с надеждой, и не только с надеждой, а еще и с недоверием, а может, и с некоторой издевкой, которая могла показаться явной, скорее всего, и тут уж Адам ничего не мог с собой поделать, это было выше его сил – слышать про некое упрощенное отношение жены к жизни, и без того отнюдь не простой, слышать – и быть кротким, еще чего не хватало!

Да он готов был, казалось, к самому ужасному экстремизму – именно так это называется, – который заклеймили почти во всех странах, хотя почти во всех странах он дает о себе знать.

Взять бы сейчас, например, и стукнуться головой о стенку!

Ева мигом укрощала воинственный блеск своих бигуди, накинув на них косынку, будто чехол на реактивную установку, и сразу превращалась в пасторальную пастушку, правда видавшую некоторые светские виды.

Она хорошо знала эти интонации Адама, эти замашки его террористические, он уже совершал не раз и не два всевозможные акции – именно так это называется в ответ на ее доброжелательные, казалось бы, разъяснения, в каком именно смысле она упростила свое отношение к жизни или желала бы упростить.

Ева считала, что Адам вел себя как агрессор, который пользуется поддержкой гегемона, именно так это называется. То книжку на пол швырнет, какого-нибудь Фрейда, случайно оказавшуюся под рукой, то кулаком о пишущую машинку грохнет, будто не ведая, во что ему обойдется ремонт и общение с неброским ненавязчивым сервисом, словно не догадываясь, что новую машинку он купит разве что во время съезда социологов, по талону, и то если деньги будут.

Вся беда в том, что Адам начитался разных модных высказываний о так называемых стрессовых ситуациях, и, поскольку по шкале Рэя, как говорил Адам во время перемирия, у него давно критический балл, он и снимал напряжение ценой потери "Эрики".

Вот почему Ева на всякий случай накидывала чехол на свои реактивные установки.

Впрочем, она делала это далеко не всегда.

А если быть точным в передаче разведданных – именно так это называется, то у Евы всегда находился в состоянии повышенной боевой готовности контингент быстрого реагирования.

Именно так это называется.

Нет, у Алины не было больше сил смотреть и слышать все это.

Хотя поначалу она и решила высидеть у телевизора до конца, чтобы узнать, чем кончится история Адама и Евы.

Алина, конечно, была не ханжа.

Она была современная женщина. Таковой, по крайней море, считала себя.

И она знала, слыхала, что на Западе все это показывают в кино, по телевидению и даже на сцене.

Первым порывом Алины было – тотчас выключить телевизор.

Еще не хватало, чтобы кто-нибудь, случайно открыв дверь в номер, застал ее, советскую туристку, за таким несвойственным советскому человеку времяпрепровождением, именно так это называется.

Может, фильм и не является порнопродукцией, скорее всего, нет, это реалистический фильм, по более того, предельно реалистический, как сказал бы Гей, но все же...

Коли у нас это не принято, значит, с этим надо считаться, как наставлял ее Гей перед этой поездкой за рубеж, даже если ты находишься в номере отеля совсем один, без подселения, именно так это у нас называется.

Да, что касается иных сцен этого телефильма, которые у нас принято называть натуралистическими, а потому как бы заведомо исключающими всякую художественность, то Алине было не то что интересно смотреть это, она просто цепенела во время этих сцен – и все тут.

Словом, Алина давно выключила бы телевизор, но ее удерживало то, что взаимоотношения Адама и Евы, как это ни странно, были точь-в-точь похожи на жизнь иных знакомых Алины, то есть соотечественников, хотя этот фильм был, естественно, зарубежный, более того, страны капиталистической.

Незаметно для себя Алина стала сочувствовать Адаму, как если бы она сочувствовала своему брату, скажем, потому что сочувствовать Адаму как Гею, то есть как мужу своему, если представить, что Адам и является Геем, только замаскированным под Адама, она бы, конечно, не стала, поскольку это означало бы, что она в таком случае должна была осуждать Еву, то есть себя, играющую роль Евы.

Такие дела...

А ведь когда-то Адам и Ева любили друг друга. И у них было двое детей. Оптимальный современный вариант, как считала сама Алина, хотя Гей был другого мнения. Гей, если дать ему волю, то есть подходящие условия, завел бы десять детей, а то и больше, как американцы. Может, если дать волю и самой Алине, то есть создать все необходимые условия, она бы тоже не отказалась от десятерых детей. Правда, их ведь родить надо, а сначала – выносить, именно так это называется. Увы, такое не каждой женщине под силу, если даже дать ей волю, то бишь создать необходимые условия. Впрочем, ежели бы создать все необходимые условия с самого начала, с самого-самого начала... Тогда, может, и здоровье было бы, тогда, скорее всего, и Алине было бы нипочем родить Гею десятерых детей. Тогда, пожалуй, и отношения не разладились бы...

Спохватившись, Алина снова стала думать о фильме, то есть об Адаме и Еве. Вот хоть и американцы они были, а отношения между ними сложились – не дай бог, как говорится. То ли характеры не сошлись, то ли еще что... Тема отнюдь не новая. В зубах застряла эта тема. Только одна "Литературная газета" уж сколько раз писала о бракоразводных делах! Вот совсем недавно была опубликована статья какого-то кандидата наук, чуть ли не философских, да, именно философских, Алина еще удивилась тому, что ученые-философы отвлеклись от своих абстрактных материй, – это, конечно, по-бабьи она так подумала, вроде бы в шутку, не всерьез, тем более что женщина была образованная, с дипломом вуза, как-никак жена столичного ученого, – даже философы уклонились от своих высоких философских проблем и занялись проблемами сугубо конкретными: сколько семей распадается, по каким причинам, где, когда... ну и так далее и тому подобное. Веселого мало...

Глядя на экран телевизора, Алина усмехнулась. И без философа ясно ей было, что Ева разлюбила Адама не только потому, что такова природа любви. То есть сказать, что Ева разлюбила Адама, вообще-то нельзя было с полной уверенностью. Адам временами воспринимался, пожалуй, как муж, любимый женой, точнее, как муж, которого жена как бы и впрямь еще любила, хотя и не так, естественно, как прежде, в чем Ева, разумеется, не признавалась Адаму, а иногда и себе самой. А если говорить яснее, то у Евы любви к Адаму уже давно не было, скорее всего, вовсе не потому, что такова природа любви, тут решающую роковую роль сыграли всевозможные обстоятельства, в том числе бытовые, социальные, привнесенные в их жизнь, отнюдь не пещерную, цивилизацией человечества, обстоятельства, которых оказалось куда больше, чем нужно, чтобы разрушить природу любви. Вот тебе и Америка!

Но как бы там ни было, все еще оставалась семейная привязанность, сила привычки, наконец, которую порой выдают за любовь, и иногда и вроде как верят в это сами. Поэтому временами их прежние, ранние отношения, когда они любили друг друга – без всяких оговорок, будто бы возвращались к ним ненадолго, и это не обязательно происходило только в постели. Случалось, им бывало теперь хорошо и в иные моменты жизни, хотя вовсе не значит, что этим они обязаны были только вспышке некоего лирического чувства по отношению друг к другу. Скорее, напротив, это чувство, как таковое, было уже ни при чем. Дети – вот кто был временами истинной причиной хорошего настроения Адама и Евы, как бы объединявшего их в нерушимый союз. Впрочем, из-за детей случались и самые сокрушительные ссоры между отцом н матерью, которые чем дальше, тем больше выявляли несходство своих позиций в принципиальных вопросах современной педагогики, хотя такового несходства на самом деле почти не было, а было несходство куда более сильное, связанное с отношением к жизни вообще, а следовательно, и друг к другу.

Словом, семейная жизнь Адама и Евы продолжалась, являя собой один из образчиков, как сказал бы Гей, внутривидовой борьбы, и была она, эта жизнь, наверно, не хуже, чем у многих других семей, а может, и лучше, и в какой-то момент, когда Еву, как считал Адам, не одолевала меланхолия, семейная жизнь казалась ей вполне сносной, может, и удавшейся даже, а стало быть, эту жизнь стоило и поберечь, с чем вполне был согласен и Адам.

Но с нее, пожалуй, довольно...

Какое-то время Алина была неподвижна, не отводя взгляда с матового, остывающего экрана.

Было такое впечатление, что она безмерно устала.

Что и говорить, вечер выпал тяжелый.

Возможно, глядя на экран, Алина снова представила себе сцену самосожжения Гея.

А может, понимая умом, что Гей не мог себя сжечь и находится теперь там, где и должен был находиться, – в Татрах, она думала сейчас о чем-то другом.

Мало ли о чем думает женщина, когда она оказывается одна, вдали от мужа, от детей.

Алина вышла на балкон.