Текст книги "Самосожжение"

Автор книги: Юрий Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Что касается той статьи Гея, ее напечатали. Шум был великий! Начальство СМУ чуть портфелей не лишилось. На Гея весь коллектив смотрел теперь как на заклятого врага. Больше всех буровики обиделись. Эх ты, сказали, а еще вместе грамоты обмывали! Нехорошо получилось, что и говорить.

Справедливости ради надо бы воссоздать сейчас эту статью целиком, но было опасение, что матерые столичные критики в два счета раздолбают этот антивоенный роман на том основании, что автор в него включил, в частности, газетную статью на производственную тематику, к антивоенной тематике никакого отношения не имеющую, и так далее и тому подобное. Хотя сам Гей был иного мнения. Все, что мы плохо делаем, полагал он, ослабляет наши позиции. Стало быть, косвенно и к войне приближает. И ведь прав, как ни крути!

Но из СМУ все же пришлось ему уйти.

– А ведь отчасти он был прав тогда, этот журналист! – сказал Гей вслух.

– Что вы имеете в виду? – Алина достала зеркальце и поправляла прическу, будто они уже спускались с Рысы и ждали их внизу, в ресторане, хэм энд эгс и кофе.

Гей принюхался к ее волосам.

Все-таки "Фиджи"!

– Я же и впрямь тогда в графоманию ударился, более двадцати лет назад... сказал он с покаянием. – Экзерсисы для социологических опусов...

Лунинск. 1962 год

Каждый раз через три-четыре недели я навостряюсь к Алине.

То есть навостряюсь-то я в город уже с первых дней приезда из города, это естественно, однако приходится ждать до конца месяца.

Потому ищу любой повод.

Важно получить по телефону разрешение начальства. Как визу на выезд. Говорю, например, что нужны геологические данные по разрезу. Начальник, хоть и молодой, почти мой ровесник, хрипло орет в трубку: "Ты мне план давай, план, а геология твоя мне и на хрен не нужна!"

И все же я вырываюсь правдой-неправдой.

Пятьсот километров по бездорожью трясусь на попутках. Еду в Лунинск, к Алине!

Я оброс и осунулся. Я хочу есть. На мне грязная линялая штормовка и кирзовые сапоги.

Дома я последовательно обхожу комнату, кухню и ванную, ревниво отмечаю изменения в чем-то, сделанные Алиной, обязательно ищу и чаще нахожу записку от нее, потому что она всегда меня ждет. Затем опустошенно валюсь на кровать нет, уже на тахту! – не сплю, но лежу так долго, постепенно привыкая к мысли, что я дома, что сегодня будет самый замечательный день за минувший месяц. Да, замечательный! Потому что я встану сейчас, сложу в дальний угол ванной сапоги, рюкзак и штормовку, буду долго, размеренно лежать в горячей воде, побреюсь, потом со странным чувством легкости облачусь в чистую праздничную одежду, удивлюсь непривычно легким туфлям и сяду за стол, на котором еще с прошлого раза лежит начало вот этой самой записи. Я перечитаю это начало, сделанное на обратной стороне голубого бланка АКТА СДАЧИ-ПРИЕМА СКВАЖИНЫ В ЭКСПЛУАТАЦИЮ. Потом добавлю несколько строк и стану глядеть в окно, поджидая, когда из-за угла соседнего дома появится Алина и, увидев, что портьера на окне отдернута, заторопится, почти побежит, хотя бежать ей сейчас не следует... И в этот первый вечер мы будем дома, а завтра пойдем в кино, внешне праздничные, но уже немного грустные: каждый считает дни. И вот вселяется в душу тревога, будто что-то случится неприятное. Я знаю, что это чувство было связано с предстоящим отъездом. В грязь, холод, с ежедневной болтанной в чадных кабинах, с ночевками где попало, с бессмысленной, отупляющей работой... А может, еще и с тем было связано это чувство тревоги, что в США уже разрабатывали ракеты с разделяющимися боеголовками.

Да, Я – это был он сам, Гей.

Так сказать, художественный образ.

Потрясающей силы, естественно.

Теперь он бы не смог написать именно так. Теперь у него и то, чем пишут и на чем пишут, было совсем другое.

Правда, в последнее время он писал на листах, которые с одной стороны были уже использованы – разумеется, самим Геем. Ему казалось, что так он не просто экономит бумагу, выполняя народнохозяйственную задачу, а как бы отталкивается от того текста, который был на другой стороне листа, создавая улучшенный вариант. Причем использованных с одной стороны листов незаметно становилось все больше, что невольно стимулировало его творческую работу по заполнению обратной стороны листа, – операция, которая сама по себе еще отнюдь не ускоряла появление новой брошюры, напротив, потому что в редакциях по старинке привыкли иметь дело с листами бумаги, одна сторона которой совершенно чиста, а лучше – если обе нетронутые. Такие листы у Гея были в заначке. С последней конференции. У него и название было готово. БЕЛАЯ КНИГА. Соответственно в двух частях. По пятьсот страниц в каждой. Но ему казалось, что для выпуска этой книги он еще не созрел как социолог. Ведь ему было всего лишь сорок с небольшим. Сорокалетний, одно слово. Пацан. Поэтому он писал теперь КРАСНУЮ КНИГУ.

Господи, вздохнул Гей, неужели и этот фон, буровой участок СМУ БУРВОДСТРОЯ, способен воссоздаться даже после ядерного взрыва?

Георгий наверняка перебил бы его сейчас, для отвода глаз указав на неточность или неполноту анкетных данных.

Именно так это называется.

Да разве же с буровых участков началась трудовая деятельность молодого специалиста?

Разве не с лунинского НИИ?

И тут уж Гею нечем было бы крыть.

И пока Алина молча карабкалась по тропе, Гей решил для успокоения Георгия уточнить кое-какие детали автобиографии, чтобы в анкету, которую он, самоповторяясь, воссоздавал как бы попутно, не вкралась ошибка.

Это может называться и так.

А может и совсем иначе.

Анкета, как сказал уже не Георгий, а один знакомый Гея, – кстати заметить, театральный критик, поэтому к его весомому слову имеет смысл прислушаться особо, – анкета есть зеркало души.

Значит, сел, заполнил параграфы и пункты – и вроде как заглянул себе в душу.

Совсем не исключено, сказал тогда Гей этому критику, что глубина взгляда в свою собственную душу зависит от почерка.

У людей с четким почерком должна быть ясная, чистая душа...

Разве не так?

После этого, но не сразу, конечно, критик попросил у Гея его рукопись как бы затем, чтобы проникнуть в творческую лабораторию, именно так это называется, а затем и в душу глянуть.

Гей писал тогда брошюру, в которой пытался рассмотреть некоторые негативные проблемы, так называемой массовой культуры. В его распоряжении, как ему казалось, был интересный социологический материал, связанный, в частности, с песенным творчеством Аллы Пугачевой.

И он дал критику свою рукопись, в которой синяя, красная, и также другого цвета вязь письма была похожа на сплетение вен и артерий, пронизанных капиллярами правки.

Когда критик вернул рукопись, Гей увидел в ней черные жирные подчеркивания.

Это и были тромбы.

Что же касается уточнения кое-каких деталей его автобиографии, то именно лунинскому НИИ Гей был обязан знакомством с Алиной. Буровые участки дали ему квартиру, в которой он и Алина стали мужем и женой, это правда, с буровыми участками, таким образом, связано возникновение той самой ниточки, которая в конце концов связала и Адама с Евой. Но если бы не было лунинского НИИ, куда он и получил направление как молодой специалист, не было бы и буровых участков...

Об этом НИИ он писал сначала так.

Лунинск, 1960 год

Институт не понравился – двухэтажное деревянное здание, калькирование обветшалых карт и схем...

По заведенному обычаю мне большего не полагается, я зачислен лаборантом, хотя и старшим.

Оклад соответствующий – 85 рублей.

Стоило ли пять лет учиться в самой Москве, в государственном университете? – этот вопрос я читаю в глазах отца и мачехи, у которых опять я живу на Новой Гавани...

В небольшой комнате, стол к столу, сидят шестеро сотрудников НИИ.

Да, я сотрудник. Сопричастен труду?

Именно так это называется.

Руководитель нашей группы, лысый, крепко сбитый мужик по фамилии Лунцев, пишет, пишет что-то, кажется, переписывает откуда-то, потом уходит куда-то, возвращается, строго поглядывает на нас, троих вассалов, пишем ли мы, а мы, конечно, пишем, начинали писать, едва лишь он появлялся, точнее, мы переписываем что-то откуда-то, и это переписывание, копирование, калькирование называется научной, творческой работой, Лунцев так и говорит:

ЭТО РАБОТА НАУЧНАЯ, ТВОРЧЕСКАЯ, ЗАРУБИТЕ СЕБЕ НА НОСУ.

Я делаю соответствующие зарубки.

И смотрю на Чернова и Белова.

Не знаю, делают ли они зарубки, но пишут, пишут и пишут...

Чернов – женатый немолодой человек без специального образования, пришел в институт с комсомольской работы, где-то куда-то его не выбрали, то есть не переизбрали. И потом трудоустроили, именно так это называется. Дали такую же ставку старшего лаборанта, как и мне. Коллега по науке.

Белов – женатый немолодой человек без специального образования, как он попал на лаборантскую должность – пока не ведаю. Тоже коллега.

Они пишут, пишут и пишут...

Переписывают.

Потом копируют, калькируют...

Я начинаю догадываться: чтобы начать наукой заниматься, надо сначала переписать, скалькировать, скопировать все то, что было переписано, скалькировано, скопировано в другом, третьем, четвертом НИИ...

Остальные двое в комнате – это уже другая группа, руководитель Гожеляко, полный глыбоподобный, все пишет и пишет, и его МНС Олег Жмутский – сухонький, щупленький, седенький, с тихим голосочком, и тоже все пишет и пишет...

Этим двоим куда труднее заниматься наукой, чем нам, четверым. У них всего четыре руки, а у нас – восемь!

Теперь понятно, сказал себе Гей, почему бумага стала острейшим дефицитом, хотя мы строим новые целлюлозно-бумажные комбинаты, хотя мы сводим на бумагу целые массивы чудесных лесов.

Один пишет, переписывая, а потом другой переписывает, думая, что пишет.

И нет конца этой работе, которую Лунцев называл научной, творческой.

Он, конечно, был прав только наполовину.

Такую работу следовало называть еще и исследовательской, потому что здание, в котором писали, то есть переписывали, называлось научно-исследовательским институтом.

Вот где была промашка Лунцева!

Вот почему он засиделся в кандидатах наук, хотя с его хваткой вполне мог стать и доктором, а почему бы и нет?

Да, но имел ли какое-нибудь значение, в частности, для будущего Гея его спор с одним из МНС, который вскоре случился?

Гей не знал теперь, стоило ли его воссоздавать, этот спор, затрачивая на него дефицитные атомы и молекулы.

Из них, возможно, удалось бы построить кристаллическую решетку совсем другого момента, скажем, хотя бы один вечер, проведенный Геем в городской читалке, размещавшейся в бывшем купеческом особнячке. Кстати, по плану благоустройства Лунинска, инициатором которого был Бээн, этот роскошный особняк снесли, как и многое другое, чтобы построить ряд стереотипных коробок.

Бээн любил перспективу!

Впрочем, старая запись, где был описан спор Гея с одним из МНС, как бы сама собой всплыла теперь в памяти.

Она была чудовищна, успел подумать Гей, эта запись. По стилю, конечно. Уж не метил ли я тогда в литературу, спросил себя Гей, начитавшись в лунинской читалке бог весть каких сочинений, превосходно, кстати, иллюстрированных?

Лунинск, 1961 год

Неожиданно для себя я сказал Олегу Жмутскому, что решил уйти не только из НИИ, но и вообще из геологии.

Лунцева и Гожеляко в этот момент не было в комнате.

Чернов и Белов напряженно молчали как два добросовестных свидетеля.

Кажется, Жмутский не поверил мне. Его лицо выражало недоумение. Как это можно всерьез думать о перемене профессии, потратив на ее приобретение и закрепление восемнадцать лет, почти треть жизни?

– Старик, ты просто устал, – сказал Олег.

Тогда еще модно было говорить СТАРИК.

Ах этот Хемингуэй!..

Впрочем, кое-кто и теперь, постарев за эти годы и в самом деле, продолжает играть в игры молодости.

Неужели с тех пор Хемингуэя никто не сменил на литературном небосклоне?

И Гей опять вспомнил своего приятеля, который недавно умер от инфаркта. Того самого, который писал РЕГИОН. Этот приятель никогда и никого не называл СТАРИКОМ, он мог сказать прямо в глаза совсем другое слово:

– СЛУШАЙ, ТЫ, ПАДЛО!..

Ну и тому подобное.

Да, так вот Олег и говорит Гею:

– Старик, ты просто устал. Возьми отпуск, съезди куда-нибудь, расслабься хорошенько, старик!

Я негодовал:

– И вся суета сует исчезнет, а будет только сладостное горение?! А огонь под этим котлом будет поддерживать Лунцев?! Тебе тридцать два года, Олег. Ты уже не ученик, каковым еще могу быть я. Ты аспирант и МНС исследовательского института. У тебя есть собственный штат. Два лаборанта, которые пашут на тебя. Сколько лет ты их возишь в экспедиции, кормилец? Сколько тысяч, да что тысяч десятков, сотен тысяч! – слопал ты и твоя группа? Вы все печетесь о науке, волнуетесь на ученых советах, когда распределяют темы и деньги, вас несколько десятков в институте, таких волнующихся, рот зажимаете тем, кто говорит, что вы халтурщики и дилетанты, а что вы сделали конкретно за многие годы? Что сделал ты? Ах, тебе мешали корифеи, Гожеляко зажимал... Но почему же ты не сказал на ученом совете, что Гожеляко, Лунцев и иже с ними – пригревшиеся нахлебники науки?

– А вот ты возьми и скажи, – ухмыльнулся Жмутский.

– И скажу!

– И скажи...

Почему же я не сказал? – подумал теперь Гей.

Да, не сказал ничего такого ни на ученом совете, нигде.

Олег Жмутский прав оказался.

Но статью в областной газете "Знамя коммунизма" Гей все же опубликовал.

Статья называлась лихо:

МОЛОДОЙ УЧЕНЫЙ ИЛИ УЧЕНЫЙ МОЛОДЕЦ?

Шуму было!..

Лунцев, как ученый молодец, сказал Гею, что если бы они сидели в разных отделах, то он бы ему набил морду.

Логично!

И Гей ушел из института, решив облегчить задачу Лунцеву, но когда они встретились вскоре в темном переулке, то Лунцев сделал вид, что не узнал своего бывшего коллегу, несостоявшегося ученого.

А три смельчака институтских, среди которых Жмутского не было, все же проклюнулись и поместили в газете свое коротенькое письмишко, в котором они, как бы это помягче выразиться, были в общем и целом согласны с точкой зрения автора статьи – в том смысле, что молодые должны удержать в науке.

И так далее и тому подобное.

Но если бы не институт, этот лунинский НИИ, Гей не познакомился бы с высоким плечистым инструктором физкультуры, который непонятно откуда появился и что-то такое непонятное организовывал в институте, может развивал у МНС и СТС особую сверхусидчивость при переписывании.

А без инструктора Гей не познакомился бы с местными хоккеистами, которых Бээн держал на ставках слесарей.

И тут круг замыкается, ибо через хоккеистов Гей познакомился с Иваницкими, которые были вроде как меценатами – хоккеисты перед получкой ездили к ним поесть, это называлось воскресником.

А уж без Иваницких Гей не познакомился бы с Алиной... Что ли этот кучерявый пучеглазый инструктор физкультуры был перстом судьбы?

На воссоздание хоккеистов тратиться Гею теперь не хотелось, пустые малые, пижоны дешевые, а вот на инструктора, пожалуй, надо было выделить сколько-нисколько дефицитных атомов.

Появился он как из-под земли, и, хотя Гей видел его первый раз, этот инструктор сказал ему, будто корешу своему:

– Слушай, чувачок... Есть хата. Завтра мои хмыри приволокутся с выездной драчки, а сегодня хата в моем распоряжении... – Он позвякал перед носом Гея ключами на брелоке, изображавшем клюшку с шайбой. – Имеется в наличии маг, записи рока и пара чувих. Между прочим, чувихи перший класс. Чувихи клевые... Ты усёк? Всё, короче, в наличии, кроме бабок... – И он, уже догадываясь, с каким недогадливым чуваком связался, потер подушечками трех пальцев, взятых щепотью, одна о другую, перед лицом Гея потер, чтобы до того наконец дошло, что к чему. – Наскребешь хотя бы пару красненьких, а?

Денег у Гея не было. Даже десятой части от одной красненькой. То есть не было и паршивого рубля.

Всю зарплату – восемьдесят пять рэ минус налоги – он поначалу отдавал Фаине Яковлевне. Она субсидировала его – именно так это называется – на транспорт и на кусок пирога с рыбой. Между прочим, с речной, иртышской. Тогда в любой кулинарии Лунинска были дешевые пироги с речной рыбой. Между прочим же, а куда они теперь подевались? Ни дешевых, ни дорогих.

Надо бы при случае спросить у Бээна, Комбинат которого – аккуратно, конечно, и тайно, естественно, – не первый год сбрасывал в Иртыш свои чудовищные отходы. Такие дела.

Ну да не объяснять же было тому кучерявому про пироги с речной рыбой!

– Денег нет, ни копейки, – с облегчением сказал Гей.

Инструктор еще больше озадачился. Да, такого не проинструктируешь, как бы говорил он, глядя на Гея.

– Лады, чувачок, в следующий раз...

Никаких чувих в следующий раз не было. Зато были сестрицы Иваницкие. Гей попал к ним лишь потому, что команда, которая к ним направлялась на воскресник, была не в полном составе, как сказал инструктор. Местные звезды, а как же! Прямо нарасхват. Особенно в тех домах, где невесты. И срочно нужен был четвертый. Тут инструктор и вспомнил про Гея...

Но вот чего Гей теперь не хочет – это воссоздавать воскресники у Иваницких.

Он как бы в долгу перед этой семьей.

Уж так на него рассчитывали!

А он взял и предпочел Алину, девушку совсем из простой семьи, хотя и красавицу, спора нет.

Так что как-нибудь в следующий раз он, возможно, воссоздаст хотя бы один из воскресников у Иваницких.

Впрочем, разве он уже не воссоздал?

А момент шутливого гадания на картах, когда Алине хотелось, чтобы выпало, что Гей любит ее и она любит Гея?

А тот праздничный вечер, когда Гей сначала умирал от ревности, а потом вмиг отрезвел и танцевал с Алиной под одну и ту же музыку?

О, это были чудесные мгновения!..

И на их воссоздание Гей уже изрядно потратился.

И создал перерасход фондов.

Именно так это называется.

Значит, все это – НИИ, контора СМУ, буровые участки, редакция газеты "Знамя коммунизма", инструктор, хоккеисты, меценаты Иваницкие и так далее и тому подобное – и было общим фоном, на котором возникла. Алина, танцовщица самодеятельного ансамбля "Сибирские зори".

И Гей умыкнул ее.

Ave Maria!

Что же касается уточнения кое-каких деталей его автобиографии, то к моменту знакомства с Алиной он уже не работал в НИИ города Лунинска.

Это факт, который может подтвердить отдел кадров НИИ.

Более того, к февралю 1962 года Гей уже не работал в Геологоразведке, куда он поступил после увольнения из НИИ осенью 1961 года.

БЕДНОМУ ВАНЮШКЕ ВЕЗДЕ КАМЕШКИ, как говорила бабка Анисья.

Похоже, Гей был тогда летуном, именно так это называется. Зато уж теперь он остепенился, много лет пребывает в одном и том же качестве, то есть социологом одной из московских контор. А может, смирился с этими самыми камешками?

Как ни странно, нечто подобное происходило и с Адамом.

Примерно в одно и то же время.

Адам тоже превратился в летуна.

Кем он только не был!..

И воспитателем в школе для трудных детей, и кочегаром пансионата, и рабочим на плантации, и маркером в бильярдной, и комендантом в приморском санатории, и заведующим клубом мелких предпринимателей...

Бог ты мой!

Через что пришлось пройти Адаму...

Но зато он приобрел ценнейший опыт социолога!

В свободное от работы время Адам пишет социологический опус, который называется так:

ДОЛЖНОСТЬ С ЭМОЦИЯМИ

Адам за этот опус премию получил на каком-то конкурсе и право считать себя потенциальным членом Клуба социологов, хотя до формального членства было еще далеко.

Адам поэтому и в центр штата перебрался, поближе к этому самому Клубу.

И с помощью обмена жилплощади – именно так это и у нас называется – Адам, Ева и Адамчик перебрались в конце концов в пригород столицы штата, где целых десять лет они прожили в обычном доме рядовых читателей, после чего, когда силы их душевные были подорваны, им удалось переехать в столицу, да сразу в дом писателей, которые считали себя ведущими в национальной литературе.

О, это был особый дом!

Престижный.

Именно так это называется.

Один бог ведает, как попал в такой дом скромный Адам.

Вероятно, потому-то он и попал в этот дом, что Ведомству, которое заселяло его, стало известно, что Адам – человек скромный. В этом доме предполагалось поселить уйму нескромных людей, поэтому Ведомство решило, что в доме должен жить хотя бы один скромный человек. Чтобы наглядным образом проявилась американская демократия.

К тому же Адам оказался еще и социологом. А Ведомство хотело, чтобы в этом показательном доме было каждой твари по паре. Огромную квартиру, например, получил спортивный комментатор, любимец болельщиков хоккея, над косноязычием которого потешались даже таксисты. Жили в том доме и модный парикмахер, и массажист, и банщик, и бармен, и разные чиновники. Не было только настоящего писателя. Хотя дом назывался писательским. Что, как считало Ведомство, с одной стороны, придавало особую пикантность явлению действительности, а с другой стороны – показывало истинные возможности западного образа жизни.

Да, так вот, много лет назад, в момент знакомства с Алиной, Гей работал в СМУ БУРВОДСТРОЯ и в основном торчал на буровых участках вблизи от Гонной Дороги.

А после рождения первенца, Гошки, он ушел из СМУ в контору еще более странную. Называлась она Инспекцией по охране водных ресурсов. То есть все, что после разведки бурило СМУ, должна была охранять Инспекция, и так как не менее половины скважин из-за плохой разведки оказывались сухими, а вторая половина была заведомо с браком СМУ, который давал о себе знать в первые же месяцы, а то и недели, дни работы скважин, то охранять, по сути дела, было нечего.

Кстати, об этом Гей тоже написал в газету.

После чего, естественно, он ушел из Инспекции.

Ему уже не хотелось ни разведывать то, что плохо потом будут бурить, ни бурить то, что не нужно будет затем охранять.

Он хотел написать обо всем этом.

Но уже не в газету.

В газету он теперь не писал, увы.

И ему ничего не оставалось, как писать лишь для себя и Алины, то есть для тех читателей, которые были ему гарантированы в любом случае. В нем давал себя знать социолог.

Именно в это время возник карибский кризис. Мир был на волоске от ядерной войны.

Интересно, что думал об этом Бээн? Узнать Гей никак бы не смог, хотя Бээн все это время жил и работал в Лунинске.

Они опять устроили привал.

На краю пропасти.

Небо над вершиной порозовело еще больше.

Алина вдруг сказала:

– Кстати, что касается таблицы "Инициативы в создании новой обстановки в семье"...

– Откуда вы знаете про эту таблицу?! – Гей посмотрел на Алину с испугом.

Хотя и редчайший контакт, но все же...

– Не помню, говорила ли я вам, но мой первый муж был социологом, и он работал над брошюрой "Homo prekatastrofilis" и составлял вот эту самую таблицу, и я всегда говорила ему, что таблица должна совершенно иначе называться.

– Это как же именно?

– "Инициативы в создании бездуховной обстановки в семье".

– А на каком, интересно, материале ваш муж работал?

– Разумеется, на западном.

– Ну... это другое дело! Мой материал как бы интернационального свойства. Но, разумеется, с учетом коррективов социальных, идеологических и так далее.

Она помолчала и сказала задумчиво:

– Действие жизни...

– Что вы имеете в виду? – не понял Гей.

– Я вдруг отца вспомнила... Он часто был самым активным инициатором в создании бездуховной обстановки в семье.

Гей спросить хотел, что за семью Алина в виду имела – то ли свою собственную, то ли какую другую семью, но это любопытство было, пожалуй, уже бестактным.

А между тем Алина сказала:

– Ой, смотрите! Кто-то идет следом за нами...

В самом деле, смутные фигуры двух спутников обозначились на перегибе тропы метрах в ста ниже того места, где Алина и Гей устроили привал.

Гей тут же вскочил, заволновался.

– Этого еще не хватало!.. Вперед, вперед! К розовеющей вершине!..

Он больно схватил Алину за руку.

Она чуть не выронила Красную Папку.

Значит, ничто человеческое было ему не чуждо...

Гей помнил, как однажды, когда он пригласил Бээна к себе домой вроде как поиграть в шахматы, высокий гость за обеденным столом выбрал место рядом с Алиной.

Ну, выбрал и выбрал.

Не все ли равно где сидеть.

И вдруг Алина вскочила как ужаленная.

Она вспыхнула от негодования!

И ушла к Юрику в комнату.

– Дай телефон, – сказал Бээн, – уже пора...

И он вызвал машину.

– Чтобы ноги этого пошляка не было в нашем доме! – сказала Алина.

– Ты с ума сошла!..

– Нет, это вы все сошли с ума... Он цапнул меня своей лапищей за коленку...

Ее передернуло.

– Ну, может быть, случайно? – спросил Гей.

Алина долго смотрела на него.

– Не понимаю, – сказала она. – Что тебя связывает с этим вурдалаком.

Тогда Гей не смог ответить ей, но теперь уж он знал, что сказать.

ДЕЙСТВИЕ ЖИЗНИ.

* * * * * * * * * *

Итак, 1963 год. Весна.

ИНИЦИАТИВЫ В СОЗДАНИИ НОВОЙ ОБСТАНОВКИ В СЕМЬЕ.

Алина и Гей пока все еще живут в Лунинске.

Но их дни там, как говорится, сочтены.

Гей уже понял, что не сегодня-завтра он уйдет из Инспекции, в которой, как выяснилось, нечего было инспектировать и охранять. А значит, следовало освободить и квартиру...

Ведомственный дом!

Тогда это понятие заключало в себе многое.

Живешь в ведомственном доме до тех пор, пока работаешь в этом ведомстве.

Ну а если тебе не подходит ведомство?

Значит, и ты не устраиваешь ведомство.

Но Алина обо всем этом, пожалуй, не думала.

Она готовилась к родам.

И посадила возле дома цветы.

Ах, какие это были цветы!

Гей говорил теперь себе, что эти цветы Алины требовали особого воссоздания.

Он любил тогда Алину как никого на свете, и эти цветы были вроде наглядного символа его любви к Алине.

А может, и любви Алины к нему.

Даже много лет спустя, приезжая в командировки к Бээну, Гей всякий раз приходил к их дому на улице Урицкого, и, хотя от клумбы Алины перед окном почти ничего не осталось, все было вытоптано и заросло бурьяном, он всегда находил цветы Алины, многолетние корни были еще живы, и ему хотелось плакать при виде этих цветов.

Сентиментальный Гей!

Но дело было, скорее всего, в другом.

Он любил Алину по-прежнему.

Хотя Галатеи не вышло из нее.

Ибо он оказался никудышным Пигмалионом.

1963 год. Весна

Производство ядерных средств антагонистических стран, именно так это называется, идет полным ходом.

Алину везли средь ночи в роддом.

Гей чуть не умер от страха!

А утром он чуть не умер от радости, когда узнал, что Алина родила сына и вполне здорова.

Гей привез в роддом трехлитровую банку виноградного сока.

Медсестра сказала настороженно:

– Зачем же сразу столько? Он ведь испортится!.. Вы что же, молодой человек, больше не придете?

Да он готов был ночевать возле роддома!

И ничего ему для Алины не жалко.

Подумаешь, трехлитровая банка сока!

Жалко, яблок не принес...

И тогда, чтобы хоть как-то скрасить свое незавидное положение мужа, который не может принести жене в роддом парочку яблок, Гей написал Алине о том, как персонаж О'Генри, пробивной малый, добывал для своей возлюбленной дефицитный персик. И добыл! Почти ценой жизни. Хотя возлюбленная потом сказала, что с большим удовольствием съела бы апельсин. А в том-то и дело, что эти самые апельсины были на каждом углу... Может быть, написал Гей, вместо яблока ты съела бы маринованный огурец?

Между прочим, родители Гея в роддом не пришли.

Это особый рассказ...

Но зато мать Алины раздобыла апельсинов! Вот это был номер... Любой персонаж О'Генри мог бы позавидовать. Тетка Алины работала в детском саду. Значит, уж тогда появились несуны. Хотя Гей даже теперь не осудил бы эту тетку. Такие дела.

1963 год. Лето

А вот и первая семейная фотография. Алина, Гошка и Гей. Точнее, Алина, Юрик и Гей.

Потому что маленького Гошку звали Юриком.

Кстати, Гей много думал о том, будет ли это скромно с его стороны, если он поместит свою первую семейную фотографию в Красную Папку, где хранится, в частности, и фотография Бээна, одна их тех, которые взял краеведческий музей после той самой Всесоюзной конференции металлургов.

Да, это будет скромно и правильно! – сказал себе Гей в конце концов.

Именно эта семейная фотография должна остаться на Земле, поверх пепла, когда закончится самая последняя, самая катастрофическая война двух социальных систем, то есть ядерная война, развязанная империалистами.

Но тогда, в 1963 году, до конца еще было далеко.

Хотя уже чаще, чем в предыдущем году, испытывались куда более мощные ядерные устройства.

1964 год, Лунинск

Президент США господин Джонсон отдал приказ о бомбардировке Вьетнама. Гей узнал об этом вечером, после театра. Он ходил с Алиной в театр. Смотрели "Сказку о царе Горохе". Какая современная сказка! Но после театра Гею было не до сказки. Ему стало тревожно. Хотя о зверствах американцев во Вьетнаме он еще не знал.

Алина, кажется, не понимала, что с ним происходит. А Гей представлял себе, что, когда они смеялись над царем Горохом, во Вьетнаме гибли ни в чем не повинные люди...

Позже он рассказал об этом Бээну. Тот, может, и понял, что имел в виду Гей, но ответил как-то невпопад:

– Теперь этого театра у нас нет. Снесли к едрене фене. При царе Горохе еще строили...

Интересно, ходил ли Бээн хоть раз в этот драмтеатр?

Зато в Лунинске воздвигли Дворец спорта.

Бээн обожал хоккей!

Его липовые слесари шестого, то есть высшего, разряда стали классными хоккеистами.

Интересно, бывают ли они на воскресниках у Иваницких?

А вот новое здание театра Бээн так и не построил.

Хотя он и считал себя чем-то вроде мецената.

В Москве, куда он то и дело приезжал по разным делам, Бээн обзванивал тех артистов и писателей, которые побывали в Лунинске с творческими командировками.

И кое-кто даже встречался с Бээном.

Имеется в виду, уже в Москве.

Сиживал с ним за столиком.

В том числе и Гей.

И Бээн в последнее время совсем ничего не пил.

Похоже, что теперь он следил за своим здоровьем, точнее, кто-то следил за тем, следит ли он за своим здоровьем.

Да, но при чем здесь Бээн?..

Ах да, театр.

Гей и Алина были в театре. "Сказка о царе Горохе".

Как Алина смеялась!

Гей любил ее, казалось, еще сильнее.

Ему хотелось увезти ее куда-то далеко-далеко...

1964-1967 годы

Один бог ведает, ну, может, еще ЦРУ, сколько за эти четыре года накоплено в мире ядерных устройств.

Адам и Ева живут в нищете.

Хотя Адам и стал автором отмеченного на конкурсе опуса.

Увы, опус не был бестселлером!

Может быть, потому, что Адам переписывал его девять раз, все время рабски следуя указаниям той или иной редакции, которые, по сути дела, и не собирались печатать его опус, ибо, с одной стороны, опус был острый, проблемный, и эта острота проблем, говорили ортодоксы, может нанести ущерб тем или иным фирмам, о каковых шла речь в опусе, а с другой стороны, автор был совершенно неизвестным да еще и молодым!

Так что обе эти стороны были неприемлемы, о чем Адам не знал ни сном ни духом, принимая за чистую монету какие-то отписочные замечания редакторов.