Текст книги "Самосожжение"

Автор книги: Юрий Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Их у вас еще называют нужниками...

Дамы сконфузились, полагая, наверно, что это диалектное русское слово является синонимом литературного слова ассенизатор. Дамы полагали, вероятно, что вся эта элита в тюрьмах туалеты обихаживает.

– Совсем не в том смысле понимать надо! – пояснила Алина. – Это когда от кого-то что нужно.

– И всем им что-то нужно?! – удивился кто-то.

– Да, всем. Хотя у всех все есть.

– Не понимаю...

– Диалектика жизни.

– Бардак.

Мээн смущен был этим диалогом и усилил звук телевизора.

Между тем Адам собрался с духом и ответил даме с сигаретой, ответил без гордости и презрительности, но и не без печали:

– Я самый обыкновенный гомо прекатастрофилис...

Даму, однако, слово это заинтересовало чрезвычайно!

– Очень, очень приятно познакомиться... – С дамы тотчас вся спесь сошла. Господа, господа! Я имею честь представить вам... – Она обращалась теперь к завсегдатаям виллы Эндэа. – Я хочу... как, как вы себя назвали? – спросила она Адама.

Но Адам угрюмо теперь помалкивал, напряженно оглядывая гостей Эндэа, которые окружали его со всех сторон. И когда кольцо совсем сомкнулось, он тихо, но внятно сказал:

– Вы маски, фантомы...

Там, на вилле, возникла немая сцена, почти по Гоголю, а Гей в это время сказал, поморщившись досадливо:

– Ой, ну как же Адам не прав!

– Вполне очевидная ошибка методологии, тэ сэзэть...

Гей вздрогнул, испуганно огляделся, но это сказал не Феникс, а Мээн.

– Какие же это, к черту, маски?! – возмутился Гей, кивая на экран. Откровенные жулики, вот они кто! Их же за версту видно!

– Значит, маска жулика, раз уж видно издалека.

– Не маска – сущность!

– Жуликами не рождаются...

– Социобиология...

– Да, Сэмюэл Батлер...

– А вы полагаете, что духовность как альтернативный момент в каждом индивидууме должна проявляться?

– Ежели она есть...

– Да она в каждом человеке есть! – взвился Гей. – Только задавлена бывает.

– Интересно кем?

– А вот это вопрос уже социальный, а может, и политический, – сказал кто-то.

– Надо бы избрать президиум и установить регламент, – сказал Мээн.

– Шутка ваша неуместна!

– А я и не шучу... – Он оглядел толпу возле телевизора. – Вон как все оживились! Этот Адам затронул больной вопрос... Так что можно бы провести...

– Совещание? – перебила его Алина. – Чтобы проработать этот больной вопрос...

Мээн смутился. А те, на экране, гости Эндэа, как бы испугавшись слова проработать, зашевелились наконец, угрожающе ожили.

– Господа, господа! – заверещал сам Эндэа. – Это что же получается?! Он публично оскорбил каждого из нас и вместе взятых! – Эндэа любил выражаться витиевато, в чем, наверно, Ева и увидела мощный источник духовности.

– Они сейчас отлупят Адама... – озабоченно произнес Мээн.

Но Адама голыми руками было не взять! Он сказал ровным, бесстрастным голосом:

– Все вы маски. Наглядный результат проблемы идентичности. Поясняю для несведущих. Идентичность – это равенство человека самому себе. Цитирую австрийского писателя Роберта Музиля: "Человек – существо, равно способное на критику чистого разума и людоедство".

Гей уловил в толпе масок смятение.

Но и Мээна голыми руками было не взять! Он с восторгом воскликнул:

– Да у меня же этот самый Роберт Музиль на полке стоит!

– Это писатель макулатурный? – спросила Адама какая-то маска, в которой Гей готов был признать секретаршу клуба социологов.

– Это писатель, которого я получил по списку, – строго сказал Мээн. Он посмотрел на Алину и добавил смущенно: – По списку для Бээна... Этого Музиля он брать не хотел. Ставить, говорит, некуда. Все полки забиты... – Мээн перевел взгляд на экран, где секретарша клуба социологов ждала ответ Адама. И вообще я макулатурой не занимаюсь!

Сбить с толку Адама не удалось, и он теперь говорил, говорил...

– Проблема идентичности... феномен отчуждения... – Гей сквозь ропот масок не все улавливал, но смысл речи Адама ему был ясен, все же коллеги по социологии, как-никак. – Слово и дело распались... пропасти между ними заполнили мнимости, кажимости... фантасмагорические навязчивые видения, сомнамбулические кошмары, составившие содержание сознания, ущемленного мерзостями капиталистического мироустройства...

Гей напряженно вспоминал, кого Адам цитировал, а Мээн победно палец поднял:

– Во, слыхали? Капиталистического мироустройства!.. Так что, дамы энд господа, проблема идентичности есть порождение буржуазного общества.

– Только ли? – спросила язвительно некая маска, в которой Гей почти узнал старую социологиню Шепелеву, самую воинственную обитательницу семейного пансионата в Дедове, похожую на облезлую собачонку.

Адам, закрыв глаза, молчал, как бы пытаясь представить себе все мерзости капиталистического мироустройства, и Мээн, беря в свои руки инициативу, сказал председательским голосом.

– Реплики с места, тем более в анонимной форме, попрошу товарищей энд господ не подавать... – сказал он усыпляюще ровным голосом принципиального человека. – Даже на собрании у нас, на Комбинате, этого себе не позволяют наши труженики цехов и лабораторий...

Почему Адам не назвал источник? – думал тревожно Гей.

Адам встрепенулся:

– Копирайт. Юрий Архипов. "Макс Фриш в поисках утраченного единства". Москва. СССР.

– Макс Фриш?! – встрепенулся и Мээн. – Тоже стоит на полке...

– А этот писатель – макулатурный?

– По списку, по списку!..

И Гею показалось, что Мээн сказал: "Поспи! Поспи!.." и его безудержно стало клонить ко сну, романное действие, то есть действие жизни, явно пробуксовывало, его сбой можно было объяснить разве что хаосом самого приема, ну и так далее.

– Но если говорить о проблеме идентичности, – Адам снова обвел взглядом тех, кто его окружал, – то надо бы упомянуть Федора Достоевского. Еще он отметил в своих романах эти явления.

– Увы, не он первый! – сказал Гей. – Эти явления были зафиксированы в трактатах датского философа Кьеркегора.

– Киркегор, – сказал Адам, – придал подмеченной им драме отчуждения в душе человека универсальные черты, прослеженные вплоть до Сократа...

Маски были словно в гипнозе.

– Собственно, чему тут удивляться? – Мээн слегка расслабился. – На месте Киркегора я проследил бы этот процесс вплоть до пещерного человека. Разумеется, не на нашей территории... Проработал бы этот вопрос. Если бы не текучка. Заела, проклятая! То одно, то другое... Вчера, к примеру, я был директором перерабатывающего завода на Комбинате Бээна, а сегодня, например, я уже управляющий отделением совхоза... Диалектика жизни! – Мээн хохотнул, а Гею показалось, что он хотел сказать нечто другое.

– Какого совхоза, Матвей Николаевич? При чем здесь совхоз? Вы же горняк по профессии!

– Так ведь я к примеру... – Мээн отвел взгляд, и Гей подумал, что Бээн и в цехе не стал долго держать Мээна, такие дела.

Но эта часть разговора только их двоих волновала, и маски опять зашевелились, загомонили, и Адам продолжал:

– Вообще-то Сократ Сократом, но я бы отметил, что в массовых размерах тревожная фиксация разрушения личности началась еще в начале века... Расслоение личности на маски... расслоение неизбежное, если личность хотела выжить, приспособиться... Провозвестник безудержной мимикрии Анатоль Шницлер...

– Толя Шницель! Он тоже на полке!..

– Как и такие корифеи проблемы идентичности, как Гэ Эйзенрейх, Рэ Хоххут, Томас Манн, а также Франц Кафка.

– Ё-моё! Не поверите, все эти ребята стоят на полках если не у меня, то у Бээна! Читающий народ, тэ сэзэть...

– Кстати, насчет Кафки... – сказал Гей.

Адам встрепенулся:

– Кстати, насчет Кафки!.. Сбой перфоленты. Пошла не та информация...

Мээн озадаченно умолк, открыв рот, глаза его остекленели. Происходила перемотка перфоленты. Маски притихли.

Адам вяло улыбнулся и сказал со вздохом:

– В массовых размерах тревожная фиксация разрушения личности началась еще в начале века. Это я уже говорил... Еще в тот период у нее было два аспекта. Во-первых, редукция индивидуума, сведение до уровня ничего не значащей и безгласной пылинки, одержимой и мучимой страхами за физическое бытие и за сохранность индивидуальной свободы. Этот аспект в рамках немецкоязычной литературы ярче всех выразил Франц Кафка.

– Это другое дело! – воскликнул Гей.

– Копирайт, – сказал Адам. – Юрий Архипов. Ну и так далее.

– Молодец, Юра! – сказал Мээн. – Даже иностранный Адам тебя процитировал! Сами допетрить не могут... Может, и Кафка не понимал, чего он выражает, какой такой аспект, – неожиданно вывел Мээн и как бы слегка испугался смелой этой мысли, нечаянно выпорхнувшей из его светлой головы, и выжидательно посмотрел на Гея.

Тот, любя Мээна, промолчал. Только болезненно поморщился и обвел взглядом гостей Алины. Тревога напрасной была, все отличались хорошим воспитанием, а может, еще и образованием, и каждый сделал вид, что слов Мээна даже в природе не было. Впрочем, вовсе не исключено, что все были поражены глубиной образования Мээна – и теперь, сосредоточившись, пытались понять, в чем же сущность этой глубины.

Мээн вдохновился.

– Или, к примеру, взять Мулярчика, – сказал он.

– Кого, кого?

– Извиняюсь... – Мээн поспешно достал из внутреннего кармана пиджака журнал "Иностранная литература", ловко раскрыл его на нужной странице. Джозеф Хеллер то есть, не Мулярчик! Американский писатель. В этом журнале роман его напечатали. Называется "Что-то случилось". Но этот Хеллер, может, и сам не понял, что же случилось, а наш Мулярчик все объяснил...

– Джозефу Хеллеру?

– Всем, кто грамотный! Вот, послушайте. – Мээн стал читать: – "Одна из наиболее унизительных и быстропрогрессирующих болезней нашего века обезличивание, утрата человеком, вначале в восприятии окружающих, а потом и в своем собственном, веры в высокое назначение и уникальность своей личности". Мээн сделал паузу и вздохнул, выражая этим вздохом всю глубину огорчения, осуждения, ну и так далее. – Во до чего докатились...

– Кто?

Мээн кивнул на экран телевизора:

– Вот эти! Так называемые маски.

– Вполне очевидная ошибка методологии... – буркнул Гей.

– Которые от мерзостей капиталистического мироустройства! – сказал Мээн с искренним пафосом и посмотрел на Гея.

– Yes, o, yes!.. – буркнул Гей.

– Но только ли от этих мерзостей? – долдонила свое Шепелева, ветеран социологов из Дедова.

– Хватит нотаций! – крикнула какая-то маска. – Нечего нам прополаскивать мозги! Мы живем в свободной стране, что хотим, то и делаем, и никто нам не указ! Между прочим... – Это маска вдруг подступила близко к Адаму. – Думаю, где я эту физиономию видела... Ты же вчера сгорел! На площади. Перед камерой телевидения. А?! Какого черта ты здесь разыгрываешь роль докатастрофического человека, если в твоей судьбе все катастрофы уже случились?!

Маски снова оживились.

– А и правда похож...

– Это он!

– В самом деле...

Адам не на шутку испугался.

– Я не сгорел!.. – И он поискал взглядом Еву.

Увы, не было рядом Евы.

Впрочем, как и газетчика. Того самого, который был похож на сутенера.

– Я не сгорел... – повторил Адам шепотом, отступая, как если бы его должны были схватить сейчас и бросить в костер. – Но, пожалуй, напрасно... – И вдруг он сказал, будто процитировал кого-то: – ВСЯКОЕ ДЕЛО, ЕСЛИ ОНО НЕ НАПРАВЛЕНО ПРОТИВ УГРОЗЫ ВНУТРИВИДОВОЙ БОРЬБЫ В СЕМЬЯХ, БЕССМЫСЛЕННО, БЕЗОТВЕТСТВЕННО, и так далее и тому подобное.

Кто-то весело крикнул:

– Гигантская мысль! Спиши мне в альбом!

Они засмеялись.

Мээн сказал досадливо, как бы жалея сейчас Адама:

– Насчет видовой – это он зря...

– Ошибка методологии?

Какая-то маска, которую Гей мог бы принять за продавца комиссионного магазина, спросила с большим чувством:

– My friends, my friends! – Скажите мне, please, что есть внешневидовая difends, то есть борьба? Она, случайно, с фарцом не связана, нет?

– Внешневидовая – это внешнеторговская, одно и то же.

– Да нет, при чем здесь торговля? Дело в быте, в быте!

– Что есть bit?

– Друзья! Мне пришлось общаться... мне рассказывали, как советский писатель Юрий Трифонов произнес потрясающую речь на Шестом съезде писателей СССР. Он как раз и рассуждал, весьма иронично причем, об этом самом слове быт...

– Да, господа, bit – это нечто сугубо славянское, специфическое, тут нужен глубоко научный и глубоко содержательный анализ.

– И все же, my friends, что есть внешневидовая...

– Внутри! Внутри!..

– Да какая разница?

– НАДОПРОСТОЖИТЬ

– АТАМХОТЬТРАВАНЕРАСТИ!

Ух, как они развеселились!..

Правда, один из них становился все мрачнее. И жестко сказал, перекрывая сатанинский хохот:

– Черт бы с ней, с этой самой внутривидовой борьбой, но ведь беда в том, что она усиливает вероятность угрозы ядерной войны!

Это сказал Гей.

Я свидетель.

Хотя на вилле "Адам и Ева" в тот раз я не был. В другое время и в месте другом сказал Гей эти слова. В любом случае было о чем подумать.

Адам как бы дополнил Гея:

– ВСЯКАЯ РАБОТА, ЕСЛИ ОНА НЕ ПОСВЯЩЕНА СОЗДАНИЮ ЛУЧШЕГО ОБЩЕСТВА, А СТАЛО БЫТЬ, ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ ВОЙНЫ, БЕССМЫСЛЕННА, БЕЗОТВЕТСТВЕННА, ну и так далее.

– Гигантская мысль, спиши в альбом!

Теперь Гей как бы дополнил Адама, рассуждая вслух:

– Собственно, процесс создания лучшего общества и должен предотвращать внутривидовую борьбу в семьях, равно как и угрозу ядерной войны.

Мээн усмехнулся:

– Гигантская мысль... Однако нет ли здесь вполне очевидной...

– Ну хватит! – сказал Гей. – Мне пора!

Однако прежде чем уйти, он еще раз глянул на экран телевизора. В этот самый момент на вилле Эндэа начались танцы. Адам оцепенело стоял посреди сошедших с ума людей. Каждый был сам по себе. Как в агонии. Тоже момент распада? – подумал Гей. Но неужели и эти люди воссоздадутся потом их атомов и молекул? Неужели при их воссоздании будет использован блочный ускоренный метод, как на неплановых стройках Бээна?

Гей оглянулся.

Алины в гостиной не было.

Впрочем, не было и Мээна.

Прижимая к себе локтем Красную Папку, Гей пошел из гостиной, а бедняга Адам все еще стоял посреди гостиной, и на лице его было такое выражение, словно он понял наконец, ЧЕМ ЖЕ ВСЕ ЭТО КОНЧИТСЯ.

Ядерная аллергия возникла не только в Японии, но еще и в Новой Зеландии.

Как ни странно, Алина ждала его в машине.

Редчайший контакт...

Лишь в молодости было с ними такое, когда они могли, не сговариваясь, исчезнуть из какой-нибудь компании. Теперь же, случалось, если один из них и уходил – даже открыто, попрощавшись с хозяевами, – то другой или не замечал этого, или делал вид, что не замечает.

Такие дела.

Машина шла на большой скорости по автобану, рассекая туман светом фар.

С обеих сторон была проволочная сетка.

И было такое впечатление, что машина неслась по туннелю, в конце которого была пустота, бездна.

– У меня есть знакомый, – сказал Гей, – который когда-то жил в сундуке...

– Где?

– То есть в мешке. Из оленьих шкур. В пологе. Именно так это называется. Он жил в этом пологе вместе с чукчами.

– Он чукча?

– Нет. Он русский. Но такой он хороший правильный мужик, хотя и чересчур оптимистичный, что я так его и назвал. ХОПРАМУХОЧОП. По первым буквам и слогам такой чистосердечной характеристики на него. Да, так вот в недалеком прошлом этот самый Хопрамухочоп много-много лет прожил на Севере. Было дело. Днем еще куда ни шло, а как ночь – все забираются в полог, лежат валетом там, стар и млад, и все курят, и общим горшком тут же пользуются, потому что снаружи холод лютый. Первое время Хопрамухочоп думал, что, задохнется в пологе, не доживет до утра, но потом привык и даже судьбу стал благодарить за то, что от смерти его отвела, с чукчами он все же и сытым был и не замерз... И я спросил себя однажды, – сказал Гей задумчиво, – что лучше? Жить в таком пологе до ста лет или сгореть моментально от ядерного устройства?

– Глупый вопрос, увы! – неожиданно сказала Алина.

– Да, глупый, – легко согласился Гей. – Я и сам это знаю. Человек и в неволе готов жить, только чтобы войны ядерной не было...

Алина клавишу нажала.

Pink Floyd. Wall.

Машина шла на большой скорости, размывая туман светом фар.

Какофония Пинка Флойда была увертюрой к вселенскому хаосу.

Кто первым, спросил себя Гей, пустил в обиход это я странное, страшное прилагательное – мировая?

Неужели его произнес в испуге какой-нибудь обыватель?

Пожалуй, нет.

Обыватель просто подумал: "Война..."

Война – со всеми вытекающими для него, обывателя, последствиями.

Так, может быть, историк?

Или журналист?

Политический обозреватель?

Тоже нет.

Это уже потом – исследования, статьи, обзоры...

А вначале, еще до войны, была безумная мысль.

Она могла возникнуть, конечно, только в мозгу Шизофреника или Властелина.

Но безумные мысли, которые возникают в мозгу Шизофреника, по счастью, не становятся достоянием общественности.

Это – прерогатива Властелина. Свои безумные мысли он просто обязан донести – с помощью прессы, радио и телевидения – до самых широких масс, которых не посещают безумные мысли, по крайней мере не такие безумные.

И вот одна из самых безумных мыслей Властелина – быть Властелином не только одной страны, а и всего мира.

Стало быть, война во всем мире.

Мировая война.

Так первым подумал и сказал Властелин.

Мировая – потому что за мировое господство.

Мировая – значит хорошая.

Мировой парень! – говорили когда-то о Властелине, когда он еще не был Властелином.

Ну кто бы мог подумать, что в этом прилагательном уже тогда, на заре туманной юности, было заключено роковое определение: мировой парень-это парень, который не просто хороший парень, а еще и такой парень, какой впоследствии завоюет весь мир.

Точнее, попробует завоевать.

Разумеется, безуспешно.

Потому что завоевать мир, подчинить его своей идее не удавалось еще никому.

Никакому Властелину.

И тем не менее это странное, страшное словосочетание продолжает оставаться едва ли не самой широко распространенной связкой в современном речестрое.

МИРОВАЯ ВОЙНА...

Они мчались по автобану.

Под какофонию Пинка Флойда.

Гей вспомнил слова Антуана де Сент-Экзюпери.

ВСЕ МЫ – ЭКИПАЖ ОДНОГО КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ.

Гей представил себе, что приказ Рейгана материализовался именно сейчас над автобаном взорвалась одна из ядерных бомб.

Может быть, направление ударной волны совпало бы с их движением, и машина продолжала бы нестись по автобану, точнее, уже не машина, а остов обгоревшей машины, без стекол и без колес.

И без него и без Алины.

Температура сгорания человеческого тела значительно ниже температуры сгорания резины, стекла и железа.

И в рок-опере Пинка Флойда прозвучал бы небывалый по силе аккорд.

– Ну вот мы и приехали, – сказала Алина.

Перед ними вздымалась гора, вершина которой тонула в тумане.

Темно было и холодно.

Они вышли из машины.

– Да, я вижу, что приехали... – произнес Гей, зябко поеживаясь.

– А дальше надо пешком, как и подобает паломникам, – сказала Алина, с треском застегивая молнию на своей куртке, до самого ворота, наглухо. – А иногда и на четвереньках.

– К истине всегда бредут пешком... – буркнул Гей.

Он боялся, что Алина передумает идти с ним, а может, и ждать его здесь не захочет.

– И сквозь такой туман? – Алину передернуло от холода.

– Женская демагогия... – Он попробовал улыбнуться.

– Вам следовало приехать в начале августа, а не в конце осени.

– Хорошо, что я вообще приехал.

– Летом здесь теплая и ясная погода. И много туристов. И все поднимаются на Рысы со специальным экскурсоводом.

– Вашим экскурсоводом буду я.

– Благодарю... А тринадцатого августа, да, кажется, именно тринадцатого, совершается массовое восхождение. Мой бывший муж – социал-демократ. Он поднимался на Рысы. И рассказывал потом, что с вершины открывается красивый вид.

– Но, может быть, именно в тумане и следует воссоздавать будущее из прошлого! – произнес Гей как бы с энтузиазмом, делая первый шаг в сторону вершины Рысы.

– Ах, оставьте вы этот процесс воссоздания для Адама! – будто рассердилась на него Алина. – Ведь вам еще предстоит осознать прошлое... Разве не за этим вы и приехали сюда?

– Прошлое – это сбой романного действия... – пробормотал Гей, делая и второй шаг в сторону вершины Рысы.

Алина стояла на месте.

– При чем здесь какой-то роман? – возмутилась она. – Есть действие жизни! Вы же сами говорили!

Гей оглянулся на ходу.

– Действие жизни... – сказал он. – Вы правы! Но от кого и от чего оно зависит? Только ли от самого человека?

Алина догнала его, схватила за плечо, развернула и посмотрела в глаза:

– Что происходит с вами? Куда вы бежите как угорелый?

– Я хочу понять истину, – сказал Гей, но тут же стыдно ему стало: господи боже, сказал он себе, люди от века пытались постичь ее, истину жизни, но кому это удалось?

Он смотрел мимо Алины, в туман, туда, где смутно угадывалась вершина Рысы.

Он прижимал к себе Красную Папку.

– Вы с этим ширпотребом и пойдете наверх? – усмехнулась Алина.

– Да, – сказал Гей хмуро и твердо.

– Оставьте свой талмуд в машине!

– Ни за что!

– Я замерзла.

– Пошли! В ходьбе согреемся.

– Из-за нелепой своей папки вы даже руку не сможете мне дать, – с обидой сказала Алина, – потому что другой рукой вам придется за камни цепляться.

Гей молчал. Он понимал, что путь будет нелегким.

И они до конца не одолеют его сейчас, в один прием, если даже к рассвету поднимутся на вершину, к портрету, и туман хотя бы чуть-чуть развеется.

Впрочем, сам Гей уже начал этот путь не сегодня и не вчера.

Последние семь лет, с тех пор как он стал писать о Ленине, он мало-помалу приближается к истине.

Это были нелегкие годы.

Пустые слова!

Кому было легко в эти годы?

Разве что Шурику и Фениксу...

Тропинка сразу круто пошла вверх.

И Гей дал Алине правую руку.

Другой рукой он цеплялся за камни.

Красная Папка была у Алины.

Вспоминая прошлое, Гей как бы самоповторялся.

Или воссоздавался из атомов и молекул, на которые распадался за минувшие годы почти незаметно для самого себя.

* * * * * * * * * *

Как ни странно, именно тут, в Татрах, на тропе, ведущей к Ленину, в нем наконец проявился настоящий социолог. Он мысленно составил нечто вроде таблицы. Копирайт. Георгий Тихомиров.

ИНИЦИАТИВЫ В СОЗДАНИИ НОВОЙ ОБСТАНОВКИ В СЕМЬЕ

1962 год. Июнь

Так датируется это историческое событие. Адаму и Еве крупно повезло с квартирой. Не успели жениться – а им уже и ордер дали!

Гей считает своим долгом предупредить иных проницательных товарищей, что он имел дело с материалом отнюдь не автобиографическим, а неким усредненным, как бы даже интернациональным, свойственным, как полагает Гей, многим современным семьям. Вот отчего Гей, не без влияния, увы, телефильма про Адама и Еву, решил присвоить объектам своего социологического исследования стереотипные, библейские имена.

Ситуация, конечно, не типическая, свойственная разве что странам социализма.

Кстати заметить, примерно в это же время на Бикини и в других местах планеты взрываются разные устройства, разумеется, военные, ядерные.

Тысячи роскошных квартир с роскошной обстановкой, более того, с холодильниками, набитыми продуктами, летят в тартарары.

Но Адаму и Еве, стало быть, крупно повезло. Одну из квартир, которая тоже могла улететь в тартарары, хотя она была вовсе не роскошная, без всякой обстановки и уж конечно без холодильника, Адам получил от своего муниципалитета нежданно-негаданно.

Это было редкое, воистину фантастическое везение, первое за всю его жизнь. И этому везению не мешала, казалось, пропагандистская шумиха, которую подняли в США по поводу "ракетного отставания". Только казалось... США вскоре приступили к массовому развертыванию баллистических ракет "Минитмэн-1".

1962 год. Июль

Между Адамом и Евой наконец протянулась ниточка, о которой все время интимно твердил вероломный Адам, вовсе не обманывая, впрочем, доверчивую Еву, а только желая покрепче заарканить ее, потому что любил ее и боялся потерять свою возлюбленную.

Короче, Адам и Ева стали мужем и женой.

Ave Maria!

1962 год. Август

Ева не проходит по конкурсу в институт.

Примечание: нынешней глобальной системы дорогостоящего репетиторства еще не было, но блат как таковой уже был.

1962 год. Сентябрь

Ева устраивается на работу. Ученицей чертежника. Оклад пятьдесят семь... пардон, в какой же валюте? Скажем так: пятьдесят семь расчетных единиц.

Между тем Адам вынужден обретаться в провинции почти безвыездно. Проклятые командировки! Он жил не лучше коммивояжера. Сегодня – здесь, завтра – там. Кстати заметить, больших денег у Адама, несмотря на его кочевую жизнь, тоже не было. Правда, он получал в два с половиной раза больше, чем Ева. Машину купить, конечно, было не на что, даже какую-нибудь малолитражку типа "фольксвагена" или "тоёты", но сносно жить вполне можно было. Все-таки не как безработные!

1962 год. Октябрь

Ева забеременела. Похоже, она любит Адама так сильно, как, вероятно, не любила еще никого. А может, она вообще никого не любила до Адама. Этого он точно не знает, естественно. Потому что, возможно, этого не знает и сама Ева. Наверно, она еще не может сравнивать – даже если и было бы с кем сравнивать. Она просто любит своего законного Адама – и все тут. Она устремляется к нему за многие километры в уик-энд, несколько часов скверной дороги в грязном переполненном автобусе, а потом разыскивает его на ночь глядя в какой-нибудь задрипанной вонючей гостинице районного масштаба. И когда совершенно для себя неожиданно Адам видит ее на пороге клопиного своего номера – запыленную, божественно красивую, слегка располневшую уже от беременности, – у него, человека сентиментального, сердце разрывается от любви и нежности к своей законной Еве.

Но в США долдонят день и ночь о "ракетной угрозе" СССР...

И когда Адам приезжает из командировки в свой заштатный городишко, Ева, торопясь с работы домой, почти бежит от угла соседнего дома, глядя на окна их квартиры. Ей не терпится увидеть Адама. После ужина они прогуливаются по их стрит, взявшись за руки. То и дело они заходят в мебельный магазин. Впрочем, они мечтают уехать в большой город, может быть даже в столицу штата, если очень повезет.

1962 год. Ноябрь

Адам обставляет наконец квартиру. Он выбрасывает ненавистную железную кровать. Он сам, своими руками делает нечто вроде тахты – несколько досок, поролон, драпировочная ткань. Он и стол сделал сам! А Ева повесила на окна тюль и портьеры – легкие, из ситца, но симпатичные, как им тогда казалось, с зелеными березками и автомобилем возле домика. Идиллия! Для осуществления которой не хватит им и четверти века.

Теперь они мечтают о среде.

Они почти ни с кем не общаются.

Между тем в США принимают программу строительства сорок одной атомной подводной лодки с баллистическими ракетами.

Кстати заметить, Адам не мог не знать, что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя...

Алина запыхалась.

Они остановились, чтобы перевести дух.

Туман вверху заметно порозовел.

Они присели на ствол поваленного дерева.

Они касались плечами друг друга.

"Шанель" номер пять, как написал бы один известный мовист. А может быть, "Фиджи"?

Гей думал о том, что общение с незнакомой женщиной, которая шла вместе с ним по крутой тропе наверх, к истине, было подобно своеобразному взрыву, после чего началась незапланированная цепная реакция памяти.

Одно вытягивало из небытия другое.

Но Гей надеялся, что процесс воссоздания самого себя, не говоря уже о других, из атомов и молекул, точнее будущего из прошлого – во имя настоящего, конечно! – будет строго управляемым.

Не знаю, как Адаму, но Гею грех было жаловаться на недостаток общения, когда он жил в забытом богом Лунинске.

Круг общения его был достаточно широк.

Первыми в этом кругу, точнее, в колонне, если бы выстроить всех – не по росту, нет! – по социальному ранжиру, были бы, разумеется, рабочие.

Буровики.

Рабочий класс.

С буровиками Гей общался больше года.

И не только с ними, но и с разным начальством СМУ, то есть строительно-монтажного управления, которое в бумагах имело еще и дополнительное название БУРВОДСТРОЙ, что можно было расшифровать как бурение водного строительства, абракадабра, конечно, даже если как-то иначе истолковать.

Словом, Гей не сразу понял, хотя и был геологом, что контора занимается бурением скважин, которые в геологии называют водоносными, а потом уже, когда скважина вскрывает воду, ее оборудуют в водоносный пункт для скота.

По программе освоения целинных и залежных земель.

И вот, вдохновленный этой программой, Гей написал в областную газету "Знамя коммунизма" оптимистическую заметку.

ФОНТАН ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ

На отгонных пастбищах неподалеку от села Продольное, что стоит на Гонной Дороге, произошло радостное событие. Встав на трудовую вахту в честь сорокапятилетия Великой Октябрьской социалистической революции, бригада буровиков СМУ БУРВОДСТРОЯ, руководимая коммунистом Николаем Самохватовым, успешно достигла проектной отметки 250 метров, и вот из недр земли ударил фонтан воды! Таким образом, введена в строй действующих еще одна скважина, что является большим вкладом нашей области в дело освоения целинных и залежных земель.

Гей до того был рад, когда его заметку опубликовали, да еще на первой полосе, что не обратил внимания на последнюю фразу, которую, собственно, и не думал он писать.

То есть в тексте его рукописной заметки этой фразы не было и в помине.

Потому что скважину требовалось поначалу оборудовать. Обсадить ее трубами. Поставить фильтр, заглушку, то да се. Не говоря уже о домике над скважиной, о водопойных корытах, ну и так далее.

Но, с другой стороны, если еще не время рапортовать о трудовой победе, то зачем же тогда трезвонить попусту о фонтане?

Стало быть, редакция, рассудил Гей, поступила дальновидно, доработав незрелую заметку начинающего автора, что должно было послужить могучим стимулом для коллектива СМУ, которому выдали принародный аванс.

Такие дела.

Тут как раз и ноябрьские праздники подошли. В соответствующих инстанциях заметку приняли во внимание, должно быть, и вся бригада мастера Самохватова была награждена грамотами "За освоение целинных и залежных земель". Не обидели и начальство СМУ. И геолог Тихомиров, то есть Гей, тоже был удостоен грамоты. Начальство дружески его по плечу похлопывало. Не говоря уже о том, что буровики позвали Гея к себе в вагончик обмыть грамоты. Дурная привычка, ныне наконец-то осужденная. Да и грамоты липовыми были. Вскоре Гей прислал в редакцию уже большую статью. Называлась она, увы, пессимистично:

ВОДА ОСТАЕТСЯ ПОД ЗЕМЛЕЙ

Гей писал теперь про то, как вода, которую буровики добыли из-под земли даже фонтан эффектный подняли! – в конце концов осталась под землей. Ну да вы знаете, как это бывает. Ежели бурить чем есть, то нечем оборудовать. Или наоборот.

Статья понравилась в редакции. Один молодой журналист, которого в местных кругах считали восходящей звездой журналистики, предрек Гею литературное будущее. Надо же! По газетной статье выстроить литературный гороскоп... Может, этим самым журналист хотел показать, что является... еще и восходящей литературной звездой, коль скоро дает прогнозы литературного характера? Однако звезда его так и не взошла. Более того, как бы даже слегка закатилась. Журналиста этого Гей встретил много лет спустя в Москве. Старый знакомец, как выяснилось, тиснул в столичном тонком журнальчике свою тонкую повесть, которую матерые столичные критики раздолбали в два счета, отчего автор, не писатель еще, но уже не журналист, чувствовал себя куда хуже, нежели Гей, который тогда, в Лунинске, был уже не геолог, но еще не журналист, не писатель и даже не социолог.