Текст книги "Самосожжение"

Автор книги: Юрий Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Рейган не дает собственного определения термина "армагеддон". Обычно (скажем, в учебном словаре издательства "Рэндом хауз") его определяют как "место, где будет происходить последняя битва между силами добра и зла".

В ходе своей кампании за выдвижение кандидатом на президентских выборах 1980 года, давая интервью Джиму Бэккеру, проповеднику из телекомпании "РТЛ телевижн нетуорк", Рейган говорил о необходимости "духовного возрождения", а затем внезапно сказал: "Может быть, именно наше поколение узрит армагеддон".

Через полтора месяца после вступления Рейгана в должность проповедник Джерри Фолуэлл, главный его сторонник среди проповедников-евангелистов, лидер организации "Моральное большинство", заявил журналисту Роберту Шееру в интервью, записанном на пленку, что Рейган сходится с ним во взглядах на библейские пророчества и что президенту иногда кажется, что армагеддон приближается "очень быстро".

Рейган часто выражает религиозный детерминизм, продолжает автор статьи. Президент верит в то, что его жизнь и жизнь других людей направляется неким божественным планом. Ему случалось прямо или косвенно утверждать, что, по его мнению, его карьеру направляет рука бога.

Подобные личные высказывания Рейгана, говорится далее в статье, придают особую остроту вопросу о том, что может Рейган иметь в виду, употребляя термин "армагеддон". Действительно ли он ожидает наступления последней битвы между добром и злом в ходе ядерной катастрофы? Действительно ли армагеддон связан в его уме с выраженным им в свое время мнением, что ограниченный ядерный конфликт не обязательно должен привести к всемирной ядерной катастрофе?

В этом свете, пишет в заключение Р. Даггер, тот факт, что президент Рейган верит, что армагеддон может наступить на Ближнем Востоке при жизни нашего поколения, а значит, и светопреставление, – весть серьезная. Разумеется, невозможно доказать наличие связи между ясно высказанной верой в это и возможными действиями президента на посту главнокомандующего... Но это, несомненно, проблема, достойная более глубокого изучения.

Копирайт

Газета "Известия". СССР

Шатенке в розовом было столько же лот, наверно, сколько и Алине.

Немного больше семнадцати, как шутила Алина.

Ну уж сам Гей знал, сколько лет было его жене!

Прекрасный возраст для женщины, как считал социолог Адам.

Но бедолага Адам, обжегшись на молоке, дул теперь на воду. Он думал еще и о том, что этот прекрасный возраст был и сложным по-своему.

Одна из глав его диссертации называлась так:

СОРОК ПЯТЬ – БАБА ЯГОДКА ОПЯТЬ!

Кстати, это сказал Эндэа.

Незаменимого, лучшего своего друга цитировал теперь Адам.

Алина вышла из ванной причесанная и умытая.

Теперь казалось, что после стресса, какой Алина испытала во время самосожжения Гея, она изменилась даже к лучшему.

Ее лицо стало строже, хотя и не утратило напряженного выражения.

– Впрочем, это было совсем другое напряжение, связанное с недавним переживанием, а не такое, какое бывает иной раз у хорошеньких зрелых женщин, чаще всего уже слегка поблекших, которым кажется, что каждый встречный-поперечный заглядывается на нее, а стало быть, еще ничего не потеряно, более того, при случае можно начать все сначала, хотя при этом и не всегда понятно, что именно потеряно и что же начать сначала.

Изменилась и прическа Алины. Волосы гладко назад зачесаны, маленький узел схвачен приколкой. Белой. Гей всегда говорил, что Алине идет именно такая бесхитростная укладка. Хотя она, как и подобает женщине, порой была иного мнения.

И косметику не нанесла, что уж и вовсе казалось редкостью.

Словом, это была как бы совсем другая Алина.

Неужели для того, чтобы жена стала снова такой, какой она была много лет назад, возможно в пору медового месяца, мужу требуется как минимум сжечь себя на костре?

Но это уже была научная проблема социолога Адама.

Между тем Алина вошла в комнату и остановилась.

Похоже, она не знала, что ей теперь делать.

На телевизор она не обращала как будто ни малейшего внимания.

Гей взял в руки журнал.

Итак, спросил он президента, неужели умный нормальный человек может считать, что сохранить мир, не допустить ядерную катастрофу удастся лишь с помощью супермощных ядерных средств массового уничтожения людей?

Это абсурд, господин президент!

Провокация ядерной войны.

CASUS BELLI.

Раздался звон церковного колокола.

Гей всегда отмечал этот звон и любил его.

Уезжая куда-то, он думал о том, что снова услышит звон колокола.

Но теперь этот звон показался ему как бы печальным...

А между тем на экране телевизора было перемирие Адама и Евы.

Точнее, передышка между их баталиями.

Которую бедный Адам принимал за долгожданный мир.

И когда Адаму стало казаться, что это не просто долгожданный мир, а мир вечный, прочный, жена поцеловала его в щеку и сварила ему геркулесовую кашу.

С пенкой.

Чтобы не болел желудок, забарахливший от окопной жизни.

И когда Адаму стало казаться, что он уже не в госпитале, где залечивал военные раны, а в санатории на юге, нет, просто в роскошном отеле "Хилтон" с видом на море, где ему удалось побывать вместе с Евой во время свадебного путешествия, – словом, когда Адам расслабился до того, что попросил Еву надеть его любимый пеньюар и потанцевать с ним любимое танго их молодости. Ева тут возьми и скажи как бы с облегченным, точнее, освобождающим душу вздохом:

– Надо просто жить...

Адам не понял.

И тогда она в доступной, но все же как бы философской форме объяснила ему свой неожиданный постулат.

И Адам, как ни силился, сумел схватить во всем этом стройном новом учении Евы только три слова:

НАДО

ПРОСТО

ЖИТЬ

Видимо, сказалась контузия Адама во время баталий, которые, напротив, способствовали кристаллизации мысли Евы.

Позднее Адам в своей диссертации пытался установить взаимосвязь этой бесподобной формулы жены с глобальными, как он считал, вопросами эволюции homo sapiens.

Ему казалось, что такая связь прослеживается даже при неглубоком анализе, без использования алгоритма АТАМХОТЬТРАВАНЕРАСТИ, ставшего, как он полагал, ключом к пониманию некоторых особенностей современности, но при этом смущало то, что сама Ева, как он знал достоверно, то есть по совместному с нею опыту жизни, не то чтобы не имела о глобальных вопросах эволюции ни малейшего понятия, но принципиально не задумывалась над ними, хотя была далеко не дура, что и позволило ей вывести столь изящное в своей краткости учение, ставшее как бы ее вероисповеданием.

НАДО ПРОСТО ЖИТЬ? – вслух повторил Гей.

Его глаза, обращенные к экрану, будто остекленели.

НАДОПРОСТОЖИТЬ

Неологизм новейшего времени?

Ага! Вот и текст диссертации Адама, как наглядное пособие, возник на экране. Авторы фильма дали столбиком формулу Евы – как бы для глухонемых.

НАДО ПРОСТО ЖИТЬ

ЖИТЬ НАДО ПРОСТО

ПРОСТО ЖИТЬ НАДО

Ну и так далее.

Прием был заимствованный. A la Julian Semenov. Информация для размышления.

Гей сунул Красную Папку под мышку и вышел из номера.

Ему нужно было зайти к переводчице, чтобы уточнить программу на завтра.

Предстоял подъем на вершину Рысы.

Он остановился возле ее двери. Мымра! Из-за нее Алина осталась в Братиславе. И теперь, хочешь не хочешь, надо идти в ресторан. Чтобы увидеть шатенку в розовом.

Гей постучал в дверь, но тут же шмыгнул на лестничную площадку и, как мальчишка, сбежал вниз, в холл, что было несолидно для претенциозного "Гранд-отеля".

Телевизор, оказывается, стоял в холле отеля.

Портье и швейцар как бы вполглаза смотрели на экран.

В поздний час внизу почти никого не было, и служащие отеля позволили себе это субботнее удовольствие – ночной фильм западной телестанции.

История Евы и Адама волновала, похоже, и портье и швейцара.

Второй раз в течение вечера он спускается в ресторан, куда обычно, бывая за границей в братских странах, наведывается лишь по утрам, чтобы взять на талоны отеля, которые входят в стоимость номера, чаще всего одну и ту же еду, ставшую как бы интернациональной: хэм энд эгс, масло, джем, рогалик и чай.

Все дело в том, что завтракал Гей, не дожидаясь переводчицы. И на первых порах его вполне устраивала яичница с ветчиной.

Хэм энд эгс. Произносится слитно, как одно слово.

И одного этого слова было достаточно, чтобы пообщаться с официантом. Рогалики, масло и джем лежат по утрам на столе, кофе Гей почти не пил, а как называется чай по-английски, он знал, разумеется.

Тии.

В конце долгий звук "и".

Уж это слово официанты понимали. Хотя чаще всего – если иметь в виду братские страны Западной Европы – они хорошо владели немецким языком. Близость Австрии, ФРГ...

И, едва лишь открыв дверь в зал, Гей увидел, что свадебная компания сидела в нише, как он и предполагал.

Точнее сказать, Гей сначала увидел шатенку в розовом, которая сидела в нише как бы совсем одна, и только уже потом, когда он примостился напротив, неподалеку, все так же держа Красную Папку под мышкой, Гей осознал, что шатенка в розовом была частью компании.

Они сидели там при свечах.

Кстати, усатый тип сидел рядом с шатенкой в розовом.

Но все эти подробности явились к Гею уже после того, как он увидел, что шатенка в розовом тотчас заметила его, едва лишь он вошел в ресторан.

И теперь она не спускала с него взгляда!

Как же она была похожа на Алину...

Гей в смятении отвернулся.

И получилось так, что он посмотрел на экран телевизора.

Как это Гей не заметил его в первый раз?

Кстати, из ниши экран было тоже видно.

И шатенка в розовом, наблюдая за Геем, на минуту задержала свой взгляд на экране.

Адам и Ева только что закончили очередной раунд переговоров, своей бесплодностью напоминающих разные дебаты европейских политиков о мирном сосуществовании.

И на экране возникли кадры того будущего из прошлого, которое воссоздавал Адам с помощью атомов и молекул.

Преимущественно розового цвета.

Но тогда, более двадцати лет назад, Алина смотрела не на него.

Она смотрела с балкона вниз, на танцующих, смотрела вроде без любопытства, как бы даже снисходительно.

Однако, если припомнить хорошенько, смотрела и не без ожидания.

Разумеется, в тот момент Гей не знал, как зовут это небесное создание.

Фею в розовом платье.

Она тоже была шатенкой.

Гей глядел на балкон как на седьмое небо.

Шатенка в розовом платье парила в раю, а внизу, где стоял Гей, был сущий ад.

В городе, куда Гея отправили по распределению после университета, этот самый дэка, то есть Дом культуры, был единственным местом, если не считать маленького читального зала в бывшем купеческом особняке, куда можно было пойти вечером.

Можно-то можно, да нельзя.

Молодые специалисты, как Гей, в лучшем случае попадали в дэка с боем. Никаких молодежных клубов, кафе не было и в помине. Впрочем, только два раза в неделю молодежь валом валила в дэка – в субботу и воскресенье.

Когда были танцы.

Администратор дэка сказал однажды, что вообще бы не следовало устраивать никаких танцев, заменив их целенаправленными мероприятиями – именно так это называется, но горел финансовый план дэка, а танцы давали большой сбор.

Кстати заметить, сказал себе Гей, на воссоздание в будущем даже такого нецеленаправленного мероприятия, как танцы в дэка, придется затратить немало атомов и молекул самого; разного цвета.

Про эти танцы ни словом сказать, ни пером описать невозможно.

И Гей не собирался этого делать.

То есть сами танцы не столь уж замысловаты были. В моду входили твист и шейк. Точнее, в Лунинск доходили отголоски этой моды. Но моду эту встречали в штыки. И вот время от времени, как бы украдкой, кто-нибудь из молодых спецов, по студенческой памяти, начинал эти крамольные танцы, и музыканты из местного училища охотно меняли ритм, и городская шпана, уже не травившая приезжих стиляг, но еще не захватившая дэка, поначалу готова была даже опекать ученых смельчаков любопытства ради, пока не появлялся в сопровождении дружинников, естественно, властный администратор, называвшийся культработником, точнее, культурником, еще точнее, своеобразным вышибалой дэка, после чего танец возвращался в лоно утвержденной нравственности, а злостный нарушитель, если он был схвачен прямо на месте преступления, торжественно выдворялся из Дома культуры.

Так вот с балкона дэка удобнее всего, то есть безопаснее, было наблюдать за этим действом.

За танцами.

Так позднее сказала Алина, которая на эти танцы попадала как бы случайно после репетиции в народном, то есть самодеятельном, ансамбле "Сибирские зори", где Алина была одной из ведущих танцовщиц.

Впрочем, на этом самом балконе дэка обычно стояли те, кто выбирал партнершу, или те, кто ждал приглашения.

Но об этом Алина могла и не знать, вернее, не думать.

Итак, более двадцати лет назад шатенка в розовом смотрела вниз, но отнюдь не на Гея.

И не знала о том, что Гей, кого она, может, вообще не видела еще ни разу, не имея о нем никакого понятия, не сводил с нее взгляда.

Она не знала и знать еще не могла, что понравилась ему.

Пожалуй, даже больше чем понравилась.

Гей испытывал новое для себя состояние.

Он теперь не видел никого, кроме этой шатенки в розовом.

Никто другой в этом дэка, во всем Лунинске, в целом свете, никто, кроме нее, как думал он тогда, ему был не нужен.

Такие дела.

Но куда она девалась уже в следующее мгновение, пока он поднимался на балкон по лестнице, еще не зная, что предпримет и хватит ли у него духа что-нибудь предпринять?

Она будто испарилась.

Превратилась в атомы и молекулы?

Если бы Гей не встретил ее там же, в дэка, через несколько дней и не встретил бы вообще, он бы и теперь, возможно, временами думал о ней, что это было привидение.

Образ мечты, сам по себе достаточно неопределенный.

Конечно, он бы ругал себя, что не успел подойти к этому привидению, чтобы заговорить, познакомиться, хотя никогда не умел этого делать.

Гей ругал бы себя долго, может, и до сих пор и всю жизнь.

Даже если бы его судьба сложилась удачно – в том смысле, в каком это бывает, когда женятся по любви и думают, что это была та самая единственная любовь, которая как бы на роду написана, а стало быть, жалеть вообще не о чем. И он бы не жалел. Первое время. До первой серьезной размолвки. А потом вдруг вспомнил бы незнакомку в розовом платье, привидение, образ неясной мечты, и стал бы вспоминать ее затем все чаще, и ругал бы себя за нерешительность, потому что, как знать, это и была та самая единственная... ну и так далее и тому подобное.

Увы, разве мы не сохраняем в памяти на всю жизнь какие-то мимолетные случайные встречи, хотя не слышали даже голоса, а может, и встречного взгляда не видели?

Более того, мнится порой, что именно тот человек, с которым лицом к лицу ты ехал в метро три остановки бог знает сколько лет назад, и был твоей судьбой, и тебе следовало, бросив все, идти за этим человеком куда бы то ни было, даже если пришлось бы воевать из-за него с кем угодно.

К 1962 году, когда Гей только-только познакомился с Алиной, водородная бомба, как известно, была уже изобретена и хорошенько опробована.

Правда, пока еще не на людях.

Газеты всего мира писали, что это чудо науки превзошло все ожидания.

Водородная бомба оказалась во много раз мощнее бомбы атомной, что было наглядным свидетельством прогресса мировой науки.

Для сравнения американцы брали, естественно, американские же атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, что было само по себе противоестественно, хотя об этом никто вслух не говорил.

И ученые люди очень детально, живописно себе представляли, что же это такое, их новое чудо науки, ибо атомная бомба не так давно была хорошенько опробована в частности на людях.

Одним словом, к этому времени самых разных бомб, опробованных уже хорошенько и пока еще недостаточно хорошо, было накоплено в мире вполне достаточно, чтобы от мира ничего не осталось.

Значит, на воссоздание в будущем этого момента из прошлого потребуются атомы и молекулы отнюдь не розового цвета, а самого мрачного, жуткого.

Такие дела.

Но миру, казалось, всерьез ничто не угрожает.

Более того, примерно в это же время новоявленный лидер одной из стран заявил, что очень скоро часть человечества будет жить в невиданных социальных условиях – имелось в виду, конечно, положительных, потому что отрицательными уже никого нельзя было удивить.

Трудно сказать, что думала об этом та часть человечества, которую ожидала столь завидная доля, но что касается Гея, то в ту пору он думал только о том, что любит Алину, и пока еще не спрашивал себя, чем же все это кончится, как, впрочем, не задавал себе и другого вопроса – с чего же все началось.

То ли потому, что в это время почти никто не допускал и мысли о реальной возможности ядерной войны, то ли оттого, что заверения лидера сильно подействовали тогда на Гея, а может, просто-напросто потому, что он сразу же безоглядно поверил в Алину, ибо ему хотелось в кого-то верить, – воспоминание о той поре, как ни странно, возникало преимущественно в розовом цвете.

Точнее будто бы с розовой подсветкой.

Волнуясь, он машинально заказал той же официантке, что и в прошлый раз, два стакана кефира.

Сразу два!

Чтобы не мелочиться.

Гулять так гулять, посмеялся Гей над собой, не спуская с шатенки взгляда.

И вот прошло много лет.

Пророчество красноречивого лидера, как и следовало ожидать, не сбылось.

Мир капитализма, как говорят и пишут, наглядно проявил все свои язвы: кризис экономики стал глобальным, структурным; процесс инфляции стал необратимым; рост безработицы стал чудовищным; дороговизна жизни стала вопиющей...

Зато водородных бомб, которые стали скромно именовать ядерными устройствами, будто имелось в виду нечто для научных целей, накопилось в мире столько, что можно было запросто уничтожить дотла абсолютно все существующие в мире социальные системы – от самой высокоразвитой до первобытнообщинной, которую недавно обнаружили где-то в джунглях.

И чем же это кончится? – спрашивал себя Гей.

И однажды он все-таки задал этот вопрос Бээну.

Во время последней поездки в Лунинск...

Между тем в нише при свечах пили отнюдь не кефир. Наверно, квас "Коллекционный". Хотя и не орали при этом "горько". В моду входил новый свадебный обряд.

Шатенка в розовом неотрывно смотрела на него.

Бээн появился в Лунинске вскоре после второй мировой войны, которая разделила Европу на два лагеря.

Именно так это называется.

Всю войну Бээн провел в Сибири, он что-то строил там и стал как бы сибиряком. При случае он заявлял:

– Со мной связаны многие страницы Сибири.

Конечно, это было его неофициальное высказывание, для узкого круга.

Гей полагал, естественно, что правильнее было бы сказать: "С моим именем связаны..." – если уж нельзя умолчать об этом. И он каждый раз с трудом сдерживал себя, чтобы вроде как ненароком не отредактировать вслух это высказывание Бээна. Точнее, не сам себя сдерживал, а Георгий тотчас осаживал Гея – да так, чтобы этого не заметил Бээн, разумеется.

Не дай бог, втихомолку отчитывал Георгий, чтобы наш Борис Николаевич услышал твои слова! А то он скажет, не долго думая, что с твоим именем вообще ничего не связано, кроме жалких статей, которые, пожалуй, никто не читает, и никогда не будет связано, даже если ты проведешь в Сибири всю свою жизнь.

Гей помнил, как познакомился с Бээном – во время одного планового мероприятия, именно так это называется. Там, в Лунинске, разумеется, в цехах, точнее, в коллективах элкапэ, то есть Лунинского комбината полиметаллов, ЛКП, которым руководил Бээн. Какое-то всесоюзное совещание там происходило. Гей теперь уж и не помнил какое.

Но сблизился Гей с Бээном в краеведческом музее, точнее, в отделе, посвященном Ленину. Это Гей помнил. И возле музея на фоне горы с портретом Ленина, видимым издали, местный фотограф быткомхоза сфотографировал их – для современного отдела музея. Неожиданно для себя Гей как бы попал в историю.

И поскольку Гей родился в Лунинске, Бээн при случае, будто снисходя, называл его своим земляком, то есть великодушно причислял к замечательному обширному клану сибиряков, что всякий раз обновляло чувство Гея к этому клану.

Как вскоре выяснилось, негаданное землячество с Бээном придало некую официальность частным поездкам Гея в Лунинск, на родину, к истинным землякам, не говоря уже о родственниках.

Более того, поскольку Гей встречался в Лунинске не только с друзьями, но и с Бээном, хотя поначалу это были всего-навсего визиты вежливости, его поездки, как бы с легкой руки самого Бээна, стали называться творческими командировками.

Следовательно, это вынуждало Гея оформлять поездки в своей московской конторе соответствующим образом, что, с одной стороны, избавляло его от обычных трудностей частного путешествия, а с другой стороны – обязывало всякий раз испрашивать по телефону у самого Бээна своеобразное разрешение на поездку в Лунинск, вроде как визу получать, ибо ему, занятому большому начальнику, было сподручнее заранее планировать – именно так это называется – сроки встречи с залетным научным работником, которому, может, вообще больше делать нечего, кроме как разъезжать туда-сюда.

Далее выяснилось также, что, поскольку Гей приезжал в Лунинск не как частное лицо, а как вполне официальное, направленное в творческую командировку, причем лицо, непосредственно связанное с Бээном, коллеги Бээна, точнее, его подчиненные стали, естественно, ожидать от Гея соответствующей творческой отдачи – именно так это называется.

Отдачи в виде статьи хотя бы, если уж не серии статей.

О Бээне, разумеется.

Логично, черт побери!

Ведь если ты летаешь к нему на край земли в творческие командировки, значит, именно Бээн до зарезу нужен тебе для научного творчества.

Как герой статьи.

Герой безусловно положительный.

Потому что, во-первых, герой безусловно отрицательный был бы давно снят с такого большого поста – именно так это называется, а во-вторых, к отрицательному герою не стоит ехать в такую даль, их и в Москве пруд пруди.

Ну разве же не логично?

И тут же, как только стаканы с кефиром торжественно приплыли к нему на подносе, Гей увидел, что шатенка в розовом встала из-за свадебного стола в нише и прямиком пошла... пошла... уж не к нему ли она пошла?

Гей замер.

А потом, когда понял, что она идет и в самом деле к нему, оробел.

И поднялся навстречу.

В последний момент.

Держа Красную Папку под мышкой.

Он и сам себе не мог бы объяснить, как именно догадался, что она идет к нему, не к кому-то другому.

Правда, в той части зала, где находился его столик, не было ни души, и тем не менее...

– Добрый вечер, – сказала она по-русски.

Гей близко увидел ее глаза и голос услышал, грудной, мягкий, ласковый и такой знакомый, родной.

И он выдохнул еле слышно:

– Ты?!

– Наверное, вы путаете меня с кем-то, – сказала она, присаживаясь, хотя Гей не успел еще предложить ей присесть.

Он словно лишился дара речи.

Однако видел уже отчетливо, что это конечно же не Алина, хотя очень похожа на нее.

– Прошу вас, – произнесла она с улыбкой, – сядьте! И дайте мне, пожалуйста, если вам не жалко, стакан кефира. Это как раз то, чего мне хочется весь вечер.

Он опомнился, сел на стул будто подкошенный и торопливо придвинул ей стакан с кефиром, боясь, что она передумает пить, посмеется над ним и встанет, уйдет, оставив его в дурацком состоянии.

Она сделала глоток и вздохнула, как бы освобождаясь от чего-то.

– Ну вот, слава богу! – сказала она и откинулась на спинку стула, всем своим видом говоря, что отнюдь не собирается уходить. – Я вам не помешала?

– Что вы! Нет, конечно...

– Благодарю вас.

Это "благодарю вас" тотчас ему сказало, что она вовсе не соотечественница и уж точно не русская.

– Извините меня, пожалуйста, – проговорил он смущенно, – я и в самом деле принял вас... – он сбился, не зная, как сказать, – принял за жену.

– За чью жену?

– За мою.

Она вяло улыбнулась:

– А я думала, что это лишь у мужчин столько двойников.

– Не понимаю...

– Что же тут непонятного? Вы похожи на моего мужа.

– Вы шутите? – Гей почему-то испугался.

– Ничуть. Можете убедиться в этом сами.

– Он здесь?

– Да, конечно. Там. – Она кивнула, указывая в сторону ниши.

– Этот... – Гей смотрел на усатого, не сводившего, как оказалось, взгляда с них. – Который был рядом с вами и – в церкви, и когда вы подходили к отелю...

– Нет.

– А кто ж тогда?

– Жених.

– Жених?!

– Да. Это мой бывший муж, – сказала она как будто просто, без всякого усилия над собой.

Гей долго смотрел теперь на жениха, сидевшего к ним лицом.

Странно, думал Гей, как это раньше не бросилось в глаза, что жених и этот, усатый, все время будто охранявший шатенку в розовом, до того похожи друг на друга, что их можно было принять за близнецов.

Жених, между прочим, тоже был усатый.

Да, но и сам Гей, стало быть, похож на этих двоих. И не только усами, нынче мало ли кто носит усы. Похожесть была почти абсолютная, насколько он мог судить, отчего Гею стало не по себе.

Он долго молчал, переводя взгляд с одного усатого на другого.

Шатенка в розовом как ни в чем не бывало пила кефир.

– Да, сходство редкое, – наконец произнес Гей, пытаясь понять, что стояло за всем этим. – А второй... не жених который, – запутался в словах Гей, – он вам кто будет?

– Теперь никто. Он бывший муж невесты. И вообще... незаменимый друг Адама, – она кивнула, улыбаясь, на экран телевизора.

– Эндэа?

– Да.

– Звучит как эндемик. Редкое, реликтовое растение, присущее только данной местности.

– Подобные эндемики вообще-то встречаются в любой местности. И на Западе, и на Востоке. Где-то их меньше, а где-то больше. Это естественно. Суть проявления культуры.

– Культуры?

– Да, культуры чувств. Состояние человека и наследственное, и благоприобретенное. Вопрос уже социальный.

– Тут мы с вами поспорим, боюсь... – произнес Гей как бы помимо своей воли.

– Я понимаю. Вы, наверно, тоже не разделяете точку зрения западных ученых на вопросы социобиологии.

– Хотя Самюэль Батлер придумал весьма остроумный афоризм, – уклончиво ответил Гей. – Курица есть не что иное, как средство, с помощью которого одно яйцо производит другое...

Он засмеялся, но вышло весьма натянуто.

Она сделал вид, что не заметила его скованности.

– Что ни говорите, – весело пожала она плечами, – а в социобиологии, в этой науке о биологических основах любого социального поведения, есть много любопытного! Эдвард Осборн Вильсон из Гарвардского университета говорит, например, что ученые, которые отрицают роль генов в поведении людей, просто не желают считаться с огромным количеством фактов, доказывающих обратное.

Господи, одернул себя Гей, о чем это они говорят?

Но продолжил невольно мысль Алины:

– Этот самый Вильсон выдвигает далеко идущие теории относительно эволюции таких человеческих свойств, как альтруизм, агрессивность, злоба, ксенофобия, конформизм и, конечно, сексуальная озабоченность.

Кажется, она поняла, как ни странно, о чем он только что подумал.

– Можно бы еще порассуждать, – она усмехнулась, – о так называемом эгоистическом гене...

– То есть о таком генетическом материале, – понимающе усмехнулся и он, который создает новые организмы, наилучшим образом закрепляющие наследственную передачу того же самого гена.

– Да, – кивнула она. – Только мы бы отвлеклись еще больше. Ведь мы говорили об игре природы. Посмотрите на невесту.

Он быстро глянул. И будто прикипел к невесте взглядом.

Это уже чересчур, сказал он себе.

Невеста была похожа на шатенку в розовом.

А значит, и на Алину?

– Простите, – сказал он, встрепенувшись, – а как вас зовут? Уж не Алиной ли?

Она улыбнулась так, будто сама и подстроила этот розыгрыш, который теперь подходил к концу.

– Да, меня зовут Алина. Более того, Алиной зовут и невесту. И я не вижу в этом ничего особенного. Не такой уж редкий случай сходства имен.

– Да, но еще и...

– Похожи друг на друга сами люди, – кивнув, согласилась она. – И в этом тоже нет ничего удивительного. Слава богу, что в этом зале всего лишь несколько стереотипов. Три мужских и два женских...

Гей вспомнил, что в Красной Папке лежала вырезка из книги доктора медицинских наук, профессора-иммунолога В. Н. Говалло "Почему мы не похожи друг на друга". Профессор был оптимист. Он считал, что "на примере анализа белков тканевой совместимости красноречиво показано: эволюция направленно моделирует разнообразие, непохожесть индивидов как необходимое условие развития вида homo sapiens".

Красноречиво показано!

Какая прелесть...

Жаль только, считал Гей, что профессор не показал столь же красноречиво, что "людская однородность – тупиковая ситуация". И что она "истребила бы творчество", кроме всего прочего, вовсе не по причине "генетического сходства", а из-за бездуховности так называемых генотипов, бездуховности общего свойства, возникающего ныне, увы, как бы независимо от "модуляции белков", независимо даже от психического склада, мышления, поведения и так далее и тому подобное.

– Да вы меня не слушаете! – воскликнула Алина. – Я третий раз уже спрашиваю: "А где ваша жена?"

– Жена?.. Простите, я отвлекся... Я думаю, что моя жена сейчас находится в Братиславе.

– Вы уверены, что именно там?

Гей озадачился.

– Мне хотелось бы думать, что она сейчас в отеле "Девин"... – произнес он без всякой уверенности. – Впрочем, кто знает... Мало ли что произошло за то время, пока мы в разлуке, – неожиданно для себя добавил Гей.

– А давно вы расстались?

– Нет, сегодня утром.

– О, это большой срок!

Она была серьезна, и Гея это озадачило еще больше.

– Да, но вы еще не знаете, что и мою жену зовут Алиной! – Гей бью, похоже, в отчаянии.

Она же только слегка удивилась, как бы ради приличия. Бывалая особа или, напротив, принимала мир таким, какой он есть?

Гей вдруг отметил, что его рука уже сама собой полезла в карман – за монетой.

– Если позвонить... – Он старался не встречаться взглядом с шатенкой. Какую нужно монету?

– Крону.

Она, казалось, не удивилась тому, что он собирается улизнуть.

Большую пятикроновую монету Гей положил возле стакана с кефиром – плата официантке, а монету поменьше, с изображением девушки, сажающей дерево, подбросил на ладони.

– Автоматы, – она безмятежно кивнула, – там, в холле.

– Благодарю...

Монета была симпатичная.

Изображение женщины, которая сажает дерево.

Алина сажает дерево?..

Необычный для женщины символ. Прежде вполне хватало младенца, сосущего грудь, а позднее, по мере нравственного совершенствования человеческого общества, грудь прикрыли платьем, оставив лишь руки, голые не выше чем по локоть, и сверху для композиции присобачили голубя.

Он придвинул Алине второй стакан кефира, свой, нетронутый.

– Прошу вас, подождите меня, пожалуйста!

Она кивнула и взяла его стакан.

Гей глянул в сторону ниши.

Усатый следил за ними пристально.

– Я не уйду, – сказала она, – буду ждать сколько нужно.