Текст книги "Самосожжение"

Автор книги: Юрий Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

На фоне Новой Гавани, Гонной Дороги и горы Ивановской, на которой был виден портрет Ленина.

Всех до единого, кто бы ни приехал в замечательный край героики и труда, величали известными учеными.

Неужели с легкой руки Бээна?

Акт гостеприимства. И будто невдомек хозяевам пышных торжеств, что в известных ученых по их милости числились весьма далекие от науки люди.

И эти люди первыми, конечно, проходили по живым цветам, которые во время таких мероприятий – именно так это называется – бросают под ноги заезжим творческим работникам, как это было, например, в Кировабаде.

Гей старался поневоле ступать этим людям след в след, уже на мертвые цветы, чтобы не считать себя убийцей.

* * * * * * * * * *

Может быть, Юрик правду сказал, все началось с войны?

Гей и раньше задавал себе этот вопрос.

Под войной он подразумевал именно то, что и следовало подразумевать.

Человеческие бойни.

Человеческие бойни XX века.

Человеческие бойни высокоразвитой цивилизации.

Человеческие бойни, без которых, выходит, немыслима цивилизация.

До тех пор, по крайней мере, пока возникают гегемонистские амбиции, именно так это называется.

Ибо даже самая маленькая, самая локальная война, объявленная или необъявленная, была бы немыслима, если бы ее не разжигали гегемонисты из стран империализма.

Но если все началось с войны, то с какой же именно?

Войн было слишком много.

И объявленных, и необъявленных.

Кстати, иные из них идут до сих пор.

Во время первой мировой войны был убит дед Гея, казачий офицер.

Это обстоятельство не могло каким-то образом не сказаться на судьбе отца Гея, который, как говорила Анисья, рано отбился от рук.

Во время гражданской войны погиб от пули белогвардейца другой дед Гея, красный партизан.

Это обстоятельство тоже не могло не сказаться на судьбе отца Гея, который во время коллективизации стал комсомольцем, хотя Анисья, его мать, попала под раскулачивание.

Во время второй мировой войны Гей лишился матери.

Тут все предельно ясно.

Не будь войны – уцелела бы и мать.

Да и отец разве не пострадал, теперь как участник еще и второй мировой войны?

Мало того, что война лишила его жены, он был трижды ранен. И одна из ран, в легкое, сказалась уже после войны. Отец умер, когда ему было немногим более пятидесяти.

Такие дела.

Раздался тихий, как бы печальный звон...

В церкви горел свет.

Покой и тишина.

Словно во всем мире была благодать.

Затрубят ли архангелы во время ядерной атаки?

Как ни чудовищно это звучит, но благодаря войне отец Гея получил жилье в Лунинске.

Точнее, благодаря Бээну.

Который потому-то и обратил внимание на отца Гея, что на нем была офицерская форма.

Хотя и без погон.

Кстати, при этом присутствовал и Гей!

Следовательно, Гей познакомился с Бээном не в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, когда в Лунинске проходило Всесоюзное совещание, а в тысяча девятьсот сорок пятом году, сразу после войны, то есть более сорока лет назад...

Нет!

Это было через два года после окончания войны, когда отец уже успел помотаться по приискам, где он не столько минералы искал, сколько снадобья для лечения фронтовых ран.

Ни минералов, ни снадобья он так и не нашел.

И чуть не умер от голода.

И умер бы, если бы не Гей.

Впрочем, тут нужно быть объективным.

Одному Гею, девяти лет от роду, спасти отца не удалось бы.

Мачеха!

Вот кто спас отца и самого Гея.

И тут Гей подсчитал, наверно впервые в жизни, что в ту пору мачехе было всего-навсего двадцать три года...

Чуть старше Гошки.

Собственно, в дочери Гею годилась.

Боже мой!

Гею хотелось быть объективным, ему хотелось опровергнуть некий стереотип, который сложился не только у нас в отечестве, но и за рубежом.

Достаточно вспомнить хотя бы сказку Шарля Перро "Золушка".

Мачеха везде мачеха.

Что ни мачеха – то баба лютая.

Гей подумал, что мачеху делают мачехой не характер, не нрав, а житейские обстоятельства.

В двадцать два года Фаина стала женой фронтовика, человека трудной судьбы, крученного-верченного жизнью, войной отмеченного.

Девчонка стала матерью, мачехой для сорванца, неслуха, как называла Гея бабушка Анисья, у которой в деревне, на Гонной Дороге, он и жил, пока отец воевал на фронте.

И ни крыши над головой, ни угла своего у Фаины не было.

Как и у отца Гея, который, придя с войны, подался куда глаза глядят, захватив с собой восьмилетнего сына.

Ютились у чужих людей. Да и позднее, когда появилась комнатка в деревянном бараке Новой Гавани, жилось не лучше.

Фаине следовало выдать за это орден, считал Гей.

Впрочем, как и многим другим женщинам.

Хотя бы и мачехам.

Итак, мачеху звали Фаиной.

То есть Фаину или попросту Фаю, Файку звали мачехой.

Неужели это в самом деле так и было, что именно из-за Фаины у Гея с отцом не ладились отношения?

Фаина считала, что Гей – трудный ребенок.

Точнее, такие слова она не употребляла, заменяя их другими, кои считала, наверно, более точными: паразит, идиот, негодяй, ну и так далее.

Этому паразиту, идиоту, негодяю, когда он впервые услышал такие слова из уст Фаины, было восемь лет.

То есть паразит, идиот, негодяй он был еще совсем маленький.

К сожалению, Гей не помнил ни одного своего проступка – по той поре.

Но слова Фаины – помнил.

Увы, таков человек.

Даже маленький.

Но он помнил и многое другое.

Например, как они собирали колоски пшеницы.

Фаина и он.

Те самые колоски, которые спасли отцу Гея жизнь.

Конечно, Гей звал мачеху мамой.

Пока она почему-либо не начинала сердиться на него и выговаривать, что никакая она ему не мама, его мама сгинула, ну и так далее.

Во всяком случае, когда они собирали колоски пшеницы на стерне и оба смертельно боялись объездчика, он звал Фаину мамой, а она охотно откликалась, и не называла его паразитом, идиотом и негодяем, и не выговаривала, что никакая она ему не мама.

А колосков было мало.

Еще осенью их собирали пионеры.

Отыскать колосок весной на стерне – это все равно что найти иголку в стоге сена.

А тут ищи да посматривай, как бы не нагрянул объездчик!

По данным ЮНЕСКО, на земном шаре погибает от голода ежегодно более пяти миллионов людей.

А сколько голодает не погибая?

Господин президент, вы ели когда-нибудь солоделые, из сопревшего зерна, лепешки?

Вместо пончиков с черникой...

Гею хотелось бы знать, сколько людей можно прокормить, если использовать для этого средства, которые идут на создание всего лишь одной самой слабенькой атомной бомбы.

Может быть, не менее двухсот тысяч.

Ровно столько, сколько погибло во время атомного взрыва в Хиросиме.

Ничего не скажешь, удобный способ решения Продовольственной программы.

Эти колоски спасли им жизнь.

Отцу, Фаине и Гею.

Колосков надо было набрать как можно больше, целую сумку. Потом принести домой, точнее, в аул, где жили старатели, искавшие за Иртышом оловянный камень касситерит, и отец Гея тоже считался старателем, хотя старание его в то лето, когда у отца открылись фронтовые раны, сводилось к одному – любой ценой встать на ноги, которые отнимались после ранения, во что бы то ни стало подняться с постели, не быть обузой Фаине и Гею.

Отца спасли эти колоски.

Фаина и Гей сушили их на плоской крыше глинобитной мазанки.

Потом шелушили.

Потом просили у старой казашки маленькие ручные жернова.

Чудо-мельница такая.

Прямо как в сказке!

Только лепешки получались из этой муки солоделые. Они были точно из сырого теста, сколько их ни пропекай. Колоски пролежали под снегом всю зиму, и что-то случилось с клейковиной зерна, это уже позднее, когда Гей стал творческим работником, он узнал такие научные подробности у какого-то ученого, магистра, или как там его назвать, который, кстати заметить, солоделые лепешки не ел никогда.

Жаль, что эти лепешки нельзя было в свое время сфотографировать.

Чтобы не воссоздавать их из атомов и молекул.

Именно в это время, когда Фаина и Гей собирали на стерне прошлогодние колоски пшеницы, американская атомная бомба, торжество науки и чудо техники, была уже изготовлена.

Точнее, две бомбы.

Одну из них назвали Толстяком.

Манхэттенский проект стоил два миллиарда долларов.

А может, гораздо больше.

Этих денег хватило бы на то, чтобы много лет кормить лепешками всех голодающих детей мира.

Лепешками из хорошей муки.

Но ведь вслед за Толстяком и Малышом появилось множество других бомб...

ИНИЦИАТИВЫ В СОЗДАНИИ НОВЫХ СИСТЕМ ОРУЖИЯ

США СССР

Ядерное оружие Середина 40-х годов Конец 40-х годов

(Применено в августе 1945 г.)

Да, но Гей отвлекся.

Еще раз убедившись в том, что процесс воссоздания будущего из прошлого должен быть строго управляемым.

Ведь он вспоминал о том, как Бээн дал отцу Гея жилье на Новой Гавани, дал потому, что отец Гея был фронтовиком.

– Все началось с войны... – сказал Юрик.

Бээн и война.

Война и Бээн.

Бээн появился в Лунинске во время войны.

Новая Гавань, как пошутил однажды Бээн, была его первой неплановой стройкой. Надо было куда-то селить людей, огромный палаточный городок вырос на пустыре за Лунинском, у подножия Ивановской горы. Здесь временно жили вербованные. Строители будущего Комбината. И Бээн принял единственно правильное решение – до наступления зимы переселил всех вербованных в дощатые бараки, назвав поселок Новой Гаванью.

В глубине души Бээн был еще и поэтом.

Может, романтиком.

Но Бээн любил и геометрию.

Он знал, что такое перспектива.

Слева – стройные ряды бараков, а справа – не менее стройные ряды сараев, которые теперь, по моде времени, называют подсобными помещениями.

Тут же, справа, были и дощатые туалеты с буквами М и Ж, а также помойные ямы, без которых, увы, наша жизнь невозможна, и это лучше всех понимал Бээн, предусмотревший огромные помойные ямы возле каждого барака.

Помойные ямы по велению Бээна закрыли дощатыми коробами, для изящества покрашенными в белый цвет, который, к сожалению, моментально себя утратил.

В глубине души Бээн, возможно, был еще и художником.

Во всяком случае, когда Гей заводил разговор о чем-то таком, Бээн всегда говорил одно и то же:

– Искусство Запада – это искусство разложения. Признаю только соцреализм!

Из современных, кстати, художников ему больше всего нравились двое Глазунов и Шилов.

Тут Гей пасовал.

Ни на одну из выставок этих известных мастеров он так и не попал.

Да и как было попасть на них рядовому социологу?

Но Гей опять отвлекся.

Ведь он вспоминал о том, как Бээн дал отцу Гея жилье на Новой Гавани.

В одном из бараков для вербованных отец Гея и получил комнатку. Хотя вербованным отец не был.

Он был хуже вербованного – ему и палатка не причиталась.

После прииска, когда у него поджили раны, отец с Фаиной и Геем приехал в Лунинск и сразу направился в контору строительства Комбината.

Гей помнит этот момент, ему велели сидеть на узле, в котором уместился семейный скарб, а отец и Фаина подошли к большому и толстому начальнику, подъехавшему на машине прямо к крыльцу конторы.

Тогда Гей, конечно, не знал, что это и есть Бээн.

Впрочем, тогда Бээн и сам не знал, что он будет Бээном.

Стройка только-только начиналась, на месте будущего Комбината был пустырь да палаточный городок.

Бээн тогда начинал с нуля.

И Гею позднее хотелось при случае сказать Бээну – когда Гей стал уже научным работником и встречался с Бээном как бы запросто, – что судьба свела их в тот момент, когда, по сути дела, оба находились на нулевом цикле.

Но Гей так и не сказал этого.

Скорее всего, Бээн не понял бы его и ответил бы, что лично он еще никогда не находился на нулевом цикле.

В этой жизни, сказал бы он, его цикл всегда был выше нулевого.

Однако отца Гея он понял сразу.

Может, потому, что отец обратился к нему по-военному.

Командир, сказал отец, приложив руку к козырьку вылинявшей фуражки, на которой, впрочем, еще оставалась звездочка, помоги выйти из окружения.

Бээн как будто оторопел сначала.

Потом оглядел отца.

Перед Бээном стоял – но не навытяжку, хотя, конечно, и не вальяжно, – его ровесник в офицерской, без погон, тоже полинявшей, но чистенькой, аккуратно заштопанной в иных местах форме. Выбрит. Подтянут. И такой болезненно худой, что Бээн, массивный, здоровый, не мог, наверно, не поразиться тому, как этот бывший офицер еще держится на ногах.

Бээн задержал взгляд на орденских планках.

И Гей, боясь Бээна, пожалел, что отец не надел свои ордена и медали.

Но Бээн сказал совсем незлым голосом:

– Где воевал?

– Волоколамское направление, Сталинград, Кенигсберг.

– После ранения попадал в другие части? – догадался Бээн.

– Так точно.

– Тебе повезло, земляк...

Гей всю жизнь хотел понять, какой смысл вложил Бээн в эти два слова: "Тебе повезло".

Но так и не спросил об этом Бээна – уже когда стал творческим работником и встречался с ним частенько.

– Я не могу тебя порадовать, земляк... – только тут Бээн посмотрел на Фаину, а потом и на Гея, как бы проверяя личный состав вверенного отцу подразделения, именно так это называется. – Тебе еще долго предстоит выходить из окружения.

Бээн так и сказал.

Гей запомнил на всю жизнь и эти слова.

Что имел в виду Бээн?

И об этом Гей так и не спросил его.

– Дай фронтовику жилье и работу, какую он осилит, – сказал затем Бээн какому-то вертлявому человечку, который маячил у него за спиной, держа в руках толстый портфель.

И Бээн, приложив руку к своему картузу, грузно полез в машину.

Алина вернулась, держа в руках магнитофон.

– Кстати, – спросила она Гея, – а вы со своей женой венчались?

– У нас это не принято.

– Да, я знаю. Но некоторые пары все же венчаются...

– Церковь отделена от государства.

– Я знаю, знаю! Но...

– Семейные узы освящает горзагс.

– Я знаю! Но... ведь никакой клятвы...

– Естественно! – сказал он в раздражении. – Естественно!

Взяв Гея за руку, она подвела его ближе к алтарю, к органу.

И нажала клавишу магнитофона.

Ave Maria Моцарта!..

Словно во всем мире была благодать.

В то время, когда Гей уезжал на учебу в Москву, прожив на Новой Гавани, в бараке, около десяти лет, в нашем отечестве еще не было межконтинентальных стратегических бомбардировщиков.

Зато их уже создали в Америке.

Разумеется, во множественном числе.

И журнал "Тайм" сообщил всему миру, сколько стоит эта новинка.

И вот Гей однажды сравнил самые элементарные цифры, и у него получился замечательный результат двойственного значения, который он тут же назвал эффектом великой глупости.

С одной стороны, вместо бомбардировщиков – то есть на деньги, которые пошли на создание всего лишь единственного экземпляра этой чудовищной птицы, вполне можно было построить столько добротных домов со всеми удобствами, что в них разместилось бы все население Новой Гавани.

С другой стороны, один бомбовый удар такого американского бомбардировщика, даже если бомбы будут не ядерные, сотрет с лица земли все до последнего строения Новой Гавани.

Замечательный способ современного градостроительства, решения жилищных и прочих социальных проблем.

ИНИЦИАТИВЫ В СОЗДАНИИ НОВЫХ СИСТЕМ ОРУЖИЯ

США СССР Межконтинентальные стратегические Середина 50-х годов Конец 50-х годов бомбардировщики

Гей проследил за взглядом Алины и сказал, что Мария-Тереза, несмотря на свою молодость и красоту, была выдающейся личностью.

При этой королеве, дипломатично заметил Гей, была предпринята попытка покончить с зависимостью Словакии от сильных европейских соседей.

– Словаки любили Марию-Терезу? – спросила Алина.

– Наверное. Однако я не сказал вам, что Мария-Тереза была несчастлива в личной жизни. Ее любили многие, но...

– И она тоже любила многих? – в голосе Алины, пожалуй, была насмешливость.

– Я не об этом хочу сказать... – Гей замялся. – Впрочем, лучше, чем Сысенко, кандидат философских наук, и не скажешь... Вы читаете, конечно, "Литературку". У нас, в ФРГ, ее читают. И не только коммунисты. Семнадцатого августа тысяча девятьсот восемьдесят третьего года на пятнадцатой странице была опубликована статья этого самого Сысенко. ОТЧЕГО РАСПАДАЮТСЯ БРАКИ? Так вот товарищ Сысенко совершенно справедливо замечает, что – цитирую по памяти "современные женщины приобретают мужские черты и шаблоны поведения: властность, настойчивость, упорство, резкость, прямоту. Увы, часто это самым отрицательным образом влияет на брак. Женщины, привыкшие командовать на производстве, переносят те же приемы и методы на собственную семью".

Алина со вздохом откинулась на спинку сиденья.

– А вы, оказывается, зануда, – сказала она Гею. – Я всегда говорила мужу: НЕ ЗАНИМАЙСЯ ТЫ ЭТОЙ ТЕМОЙ! Советовала оставить ее современным философам, которые, может быть, разберутся в ней лучше, чем в своих философских проблемах...

Гей пожал плечами, глядя перед собой на дорогу, освещенную фарами.

И какое-то время они молчали.

Потом Алина сказала:

– Вот мой Гей и занялся теперь темой Ленина.

Гей усмехнулся:

– Позвольте заметить, но и я как социолог прошел точно такой же путь...

И он включил транзистор.

Ave Maria Моцарта!..

После того как умолкла музыка, Гей и Алина, взявшись за руки, тихо, почти шепотом произнесли в два голоса слова торжественной клятвы.

...БЫТЬ ДРУГ С ДРУГОМ И В ЗДРАВИИ, И В ХВОРОБЕ, И В БЛАГОДЕНСТВИИ, И В НЕСЧАСТЬЕ.

И только тут, произнеся последние слова клятвы, Гей обратил внимание на то, что один из подсвечников напоминает гильзу от снаряда.

Золотистая такая, изящная гильза...

Гей замер, не спуская с нее взгляда.

...В день рождения он получил неожиданный подарок, ни с чем не сравнимый.

Казалось бы, ну что тебе может подарить сын, если он служит в армии?

Ничего не может, естественно.

Все – казенное.

А трех рублей – солдатской зарплаты – ему и самому не хватало даже на курево. Правда, сейчас давать стали по семь рублей.

Как Гошка умудрялся делать подарки всей семье?

Юрику он приносил за КПП разные желтенькие эмблемы с погон. Тут и пушки, и танки, и ружья...

Юрик, пожалуй, мог подумать, что у старшего брата за высокой оградой был свой собственный ДЕТСКИЙ МИР.

Алине, маме, Гошка приносил за КПП какой-нибудь цветочек, летом – живой, одуванчик хотя бы, а зимой – сухой, предусмотрительно сохраненный с лета в записной книжке.

Мама, следовательно, могла подумать, что у старшего сына за бетонной оградой нечто вроде ЦВЕТОЧНОГО МАГАЗИНА.

А Гею, папе, Гошка принес за КПП сначала гвардейский значок – в память об отце Гея, который вернулся с войны гвардейцем, хотя у этого гвардейца здоровья совсем не осталось и он скончался. Потом Гошка принес автоматный патрон с мини-пулькой, хитроумное такое изобретение, изящное средство поражения человека человеком: пулька очень маленькая, просто игрушечная, маленькая и миленькая, с виду как бы даже безобидная, но какая коварная!.. Она зигзагами по толу идет, меняя свой маршрут всякий раз, как только встречает на своем пути кость или даже косточку, до чего же чуткая такая пулька, прошивает вдоль и поперек лишь мякоть и разные там внутренности, решето из них делает, чтобы никакой хирург не смог залатать бедолагу!

Гошка сказал, что американцы первыми применили такую пульку.

Везде они первые...

Что ж, пусть пеняют на себя.

А потом, в день рождения Гея, сын-солдат приволок в газетном свертке гильзу от снаряда, всего-навсего.

Гей глазам своим не поверил.

Огромная гильза!..

Тяжелая гильза.

Золотая гильза.

То есть, конечно, не из чистого золота гильза, но как бы золотая.

Золотистая.

Словом, из цветного металла.

Гей не знал, из какого именно, это и знать ему не положено.

Он понял самое главное, когда гильзу увидел, что между нею и Бээном существует прямая связь.

Гильза и Бээн.

Бээн и гильза...

Связь была настолько очевидной, что Гей даже подумал: вот эту связь и следовало сделать композиционным началом той антивоенной книги, над которой работал теперь Гей.

И он так увлекся гильзой, что даже поблагодарить Гошку толком не успел.

Стало быть, гильза и Бээн, размышлял Гей, сидя на траве, поодаль от КПП.

А вся семья сидела рядом вокруг скатерти с едой. Начинали всегда с еды, когда приезжали к Гошке. Незаметно и сами наедались, пока Гошку кормили в шесть рук. Впрочем, иной раз так долго приходилось его ждать из-за КПП, что и сами становились голодными.

И вот Гей, получив такой необычный подарок, даже про еду забыл.

Да и Гошка ел вяло, на отца с тревогой поглядывал.

А отец сидел и вертел в руках гильзу.

Свет клином на этой гильзе сошелся.

Бээн и гильза, думал Гей...

О том, что каждая девятая пуля, выпущенная в фашистов во время Великой Отечественной войны, была отлита из лунинского свинца, то есть из свинца, добытого на рудниках Лупинска и выплавленного на стареньком, еще добээновском заводе в Лунинске, говорить и писать можно теперь открыто.

Никакого секрета в этом нет.

Война была выиграна СССР.

Все секретные данные стали достоянием истории.

Но Гей, хотя и не знал точно, вполне допускал, что в нынешнее время нельзя говорить и писать о том, сколько сейчас Лунинский комбинат Бээна дает цветных металлов, например, для снарядных гильз, точнее, сколько снарядных гильз можно сделать из цветного металла, выпускаемого ежегодно, ежемесячно, ежедневно на Лунинском комбинате Бээна.

И Гей, разумеется, не говорил и не писал об этом.

Да у него конечно же и не было таких данных.

У Бээна, возможно, они и были, и Бээн, вполне возможно, назвал бы эти данные и Гею, но сам Гей решительно – как бы на всякий случай – был против того, чтобы подобная информация разглашалась, просачивалась, утекала – именно так это называется.

Его волновало теперь другое.

План по выпуску цветных металлов на Комбинате Бээна то и дело не выполнялся.

Гей помнил наизусть строчки из письма Мээна, которое он получил еще в тысяча девятьсот семьдесят девятом году.

"Комбинат неплохо закончил тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. Впервые за последние пять лет мы выполнили план по выпуску в концентратах всех пяти планируемых металлов (золото, серебро, свинец, медь и цинк). Выполнены все технико-экономические показатели (вал, реализация, прибыль, себестоимость, производительность труда). Из-за недопоставки стороннего (привозного) сырья не выполнен план по цинку металлическому..."

А позже, как знал Гей, недопоставки эти самые приняли хронический характер.

Недопоставки – недовыполнение.

Точнее, невыполнение.

Именно так это называется.

Но хуже всего, что это самое невыполнение было связано уже не с недопоставками стороннего (привозного) сырья, а с недобычей сырья собственного, то есть из рудников Лунинска.

Такие дела.

Гей стоял теперь возле алтаря, перед горящими свечами, стоял в обнимку с гильзой и думал о том, какая связь между этой гильзой и Бээном.

Гей вспомнил, как однажды в Лунинске играл в шахматы с Мээном.

Собственно, Гей был шахматист никудышный.

Как и бильярдист.

Но там, в Лунинске, ему порой ничего другого не оставалось, как играть в шахматы.

Или в бильярд.

С Бээном или с Мээном.

В особняке за глухим забором. В так называемой резиденции.

И вот когда Бээн куда-то отлучился, Мээн быстренько расставил фигуры, торопясь сыграть партию до прихода Бээна.

И сразу же, едва лишь сделав первый ход, Мээн вдруг начал жаловаться Гею на Бээна!..

Случай неслыханный.

Собственно, Мээн говорил Гею о том, что Гей уже знал – от самого же Мээна.

Просто теперь в интонации Мээна появились нотки сарказма.

Мээн обличал Бээна!

Правда, не принародно.

А заглазно.

Небольшой нюанс.

Впрочем, не исключено, что Мээн считал Гея как социолога если и не представителем народа, то добровольным выразителем его надежд и чаяний.

Словом, сначала пошел монолог Мээна, а затем уже и Гей подключился, чтобы драма была как драма.

– Вы же знаете, – начал Мээн, лихорадочно двигая пешку с а2 на а4, – что Бээн забрал у меня сто тонн цемента на партизанскую стройку птичника в Смородинке, в результате чего я не сумел ввести в строй действующих десятый, глубинный горизонт на руднике, и плавильный завод по этой самой причине, естественно, недополучил энное количество руды, следовательно, не было выплавлено энное количество самых разных цветных металлов, на небольшую долю которых – совсем на маленькую долю! – поспешно воскликнул Мээн, – можно было бы купить всю годовую продукцию смородинского птичника!..

– У кого? – наивно спросил Гей, делая ход пешкой с d7 на d5.

– Что – у кого? – не понял Мээн, двигая пешку с поля с2 на поле с4.

– Купить, говорю, у кого, – и Гей переставил свою пешку с е7 на е6.

Мээн желчно рассмеялся:

– У кого купить!.. – Он резко пошел с b1 на с3. – У дяди Коли, а может, у тети Мани!..

– Так в том-то и дело, что купить не у кого, – заметил Гей, вынужденно отвечая ходом коня с g8 на f6.

– Это не аргумент! – взорвался Мээн. – Дело надо так делать, чтобы всегда было и на что купить и у кого купить!

И Мээн сделал решительный ход слоном с поля с1 на поле g5.

Гей задумался...

Вырисовывалась так называемая ортодоксальная защита закрытого дебюта.

Мээн был не дурак.

Впрочем, Гей никогда и не считал его дураком.

Толковый, думающий специалист.

Слава богу, что такие еще не перевелись.

И Гей сделал ответный ход слоном с поля f8 на поле е7.

Но Мээн уже вошел в игру и ходил как бы машинально.

– Так мало того, что по вине Бээна я недополучил, то есть недодал государству, энное количество цветных металлов, по сути дела валюты, так я еще из казны государства эту самую валюту брать вынужден, чтобы купить – что бы вы думали? – руду, самую обыкновенную руду, которой у нас тьма-тьмущая, и где бы, вы думали, купить? Аж за морем-окияном!.. – И он злобно стукнул пешкой, переставляя ее с поля е2 на поле е3. – И эту руду мы вынуждены покупать на валюту даже у стран, с которыми у нас отнюдь не дружеские отношения, покупать через подставные страны, с которыми у нас отношения как бы дружеские, покупать за чистое золото! Это же безумие – золотом платить за руду, из которой потом добудем то же самое золото, но в меньшем, возможно, количестве!

– Ничего не понимаю... – Гей тоже машинально сделал короткую рокировку. Зачем руду-то покупать, если у нас есть своя собственная?

Мээн саркастически рассмеялся:

– Я тоже долго не мог ничего понять. А потом уразумел, что к чему. И даже как бы научное название дал этому явлению.

– Какое название? – насторожился Гей.

– ЭФФЕКТ ВЕЛИКОЙ ГЛУПОСТИ.

О господи! Час от часу не легче. Именно это словосочетание Гей считал своим собственным изобретением. А выходит, что он всего-навсего плагиатор.

Такие дела.

А Мээн опять перешел на монолог, но уже с нотками трагика:

– Все перепуталось, как в плохой игре в шахматы! Рудники и металлургические предприятия вместо добычи металлов косят сено совхозам! Впору новый цех открывать – сельскохозяйственный, скажем, цех полиметаллического завода, не слыхивали про такой? Любой капиталист ополоумеет от подобной технической новости! Свой собственный сельскохозяйственный инвентарь содержим! А сколько специалистов завод отдает каждое лето на сеноуборку, на хлебоуборку, на картофелеуборку, на уборку помидоров, огурцов, черт знает чего!.. А на овощную базу кто посылает своих работников почти каждый день? Завод!..

Кажется, он бы еще долго перечислял все виды непроизводительных, с его точки зрения, посторонних работ, на которые посылались специалисты полиметаллического завода, и надо бы послушать, пожалуй, из вежливости, да все это Гей знал не хуже Мээна, давно уже знал, и писал про это, и жаль ему стало нервную систему хорошего шахматиста, а также и свою нервную систему пожалеть не мешало бы, и он сказал Мээну вроде бы веско, со значением, пытаясь сбить с него запал:

– Все не перепуталось, Матвей Николаевич, как вы изволили выразиться, а все пришло в то естественное состояние, в какое все должно было прийти рано или поздно. Мы – хозяева своей земли, это общеизвестно, вы не хотите, я полагаю, оспорить эту аксиому? Ага, нет! – быстро сказал Гей, не давая Мээну рта раскрыть. – Очень хорошо! Итак, все вокруг – общенародное достояние. Следовательно, мы всё должны делать сами. Хлеб косить, металл плавить, книги писать, капусту перебирать, коров доить!..

Гей ненавидел себя в эту минуту, но он спасал, как ему казалось, человека.

До того разволновался несчастный Мээн!

Этак можно инфаркт схлопотать.

– А вы!.. – задыхаясь от гнева, воскликнул Мээн. – Вы тоже гнилую капусту на базе перебираете?!

– Конечно! – счастливой улыбкой просиял Гей. – А как же!

Мээн посмотрел на него как на умалишенного:

– Значит, по-вашему, это и есть естественное состояние?

– Конечно!..

Мээн долго молчал, уставясь в одну точку на шахматной доске и все ниже склоняя голову, будто в нем отказывала какая-то пружина.

И Гею жалко стало Мээна.

И Гей сказал:

– Возможно, в чем-то вы и правы, но только отчасти... – Гей поморщился, злясь на себя. – Вы как будто не учитываете, что ваши горняки и металлурги, не говоря о их женах и детях, каждый день должны что-то есть. Уже сегодня. Сейчас. Вот сию минуту!.. – Гей понимал, что говорит с Мээном как с больным, но тон изменить уже не мог, да и говорить ему, в сущности, было нечего. – И Бээн решает этот вопрос разумно и гуманно. В вашем городе всегда есть в магазинах и яйца, и куры, и овощи из парников при Комбинате, и даже шампиньоны, говорят, скоро появятся!..

– И тем не менее все это жуткая партизанщина! – перебил его Мээн. – И рано или поздно такой стихийный метод будет осужден и решительно отвергнут! Экономика должна развиваться по своим естественным законам, которые нельзя нарушать волюнтаристски! И рано или поздно, – повторил Мээн уже в ярости, Бээн будет сброшен со своего конька!..

– Напротив, – без выражения сказал Гей, понимая умом всю правоту убеждения Мээна, – очень скоро Бээн окажется на коне. То есть я не хочу сказать, что такой метод, каким пользуется Бээн, получит открытое одобрение, но тем не менее очень скоро, судя по всему, Бээн окажется на коне...

И как раз тут вернулся Бээн.

Появился как дух святой!

Или как сила нечистая, сказала бы Анисья, бабушка Гея.

И услышал последние слова Гея.

А может, и не только последние.

И насмешливо сказал:

– А я всегда был на коне...

Мээн вспыхнул, просто кумачовым стал, но тут же и угас.

Бээн критически оглядел их позиции.

– Э!.. – сказал он презрительно. – Тоже мне шахматисты... Даже половину партии не успели сыграть!

– Ортодоксальная защита, – промямлил Мээн, – закрытого дебюта...

– Вижу, что закрытого... – усмехнулся Бээн. – Давай-ка закрывай его окончательно!

И он сделал шаг к креслу, на котором сидел Мээн.

Было такое впечатление, что если Мээн вскочить не успеет, то Бээн плюхнется прямо на него.

Но Мээн успел!

И даже свои фигуры вернул на исходные позиции!

Гей глазам своим не верил.

Впрочем, чему же тут удивляться, сказал он себе, сейчас и я отличусь проиграю Бээну, да так быстро проиграю, что Мээн глазам своим не поверит.

И ведь правда – проиграл!

Хотя Мээн, чемпион Лунинска по шахматам, перворазрядник, не раз и не два сдавался Гею, который, может, и не был силен в дебюте – честно сказать, слабо Гей начинал, слабо, – но зато был небанален в середине партии, а нередко и в конце показывал неожиданные, смелые решения.